Cны - главы из повести, , Кружение лет, ,

               

     Однажды, в тихий  июньский вечер,  в  прихожей  раздался звонок. Кто-то пожаловал к нам.
     - Папа, - голос Тамары из соседней комнаты, - кто-то звонит, открой, пожалуйста, у меня утюг.
Открываю дверь. На пороге, в костюме стоит высокий, усатый, бородатый мужчина,  обликом весьма смахивающий на самого Спасителя.
- Извините за беспокойство. Вы Эдуард  Кочетков?
- Да, это я.  Чем обязан? Вы пройдите сюда, дверь прикроем.
- У нас есть общий знакомый, - сказал он входя.  - Некто Виктор Долганов.
- Да, был такой у нас в хоре радио, баритон.
- Вот-вот, в хоре радио. Он-то меня и послал к вам, сказав, что в Колпино есть неплохой тенор, а я сам из Колпино, живу здесь. Дело вот в чём. Я регент церковного хора, зовут меня Николай Иванович Зайцев. К вам будет некое предложение. У меня катастрофически не хватает в хоре теноров. Не могли бы вы помочь,  попеть у меня в хоре. За плату, конечно. Я смог бы платить вам восемь рублей за службу.
Вот так штука, экая неожиданность. Я был несколько огорошен его напористостью и этим неожиданным предложением. Немного подумав ответил:
- Ну, во первых я работаю, а во вторых два года как я покинул хор из-за голосовой травмы. Я почти не пою, голос утратил своё качество и верхний регистр для меня весьма затруднён.
- А, так Вы всё же поёте немного?
- Да, немного пою и пою в самодеятельности при Доме Культуры, распеваюсь потихоньку. Знаете, скучаю по пенью, не могу совсем расстаться с ним. Попеваю романсы, русские и итальянские песни. Но состояние голоса не позволяет мне петь классические арии.
- Ну так это замечательно. В церковном хоре не нужны заоблачные верхи, там в основном звучала бы середина. ДО второй октавы нам и не нужно. Какой ваш голосовой предел наверху?
 - Я думаю, ля бемоль, не выше.
- Так отлично! Мы выше соль не поём. Присоединяйтесь к нам, я буду чрезвычайно признателен и рад. Как, согласны?
- Послушайте, Николай Иванович. Всё это для меня несколько неожиданно. Да и дело в том, что я никогда не пел духовной музыки. И как вы мыслите   должен  я учавствовать в службах? Я же говорю, что работаю. Только в выходные свободен.
- Вот в выходные дни и попоёте. А то что вы не знаете службы, так это дело наживное. Вы ведь сольфеджируете? Нотные листки с текстом и нотами будут у вас в руках, малая ектинья очень проста в исполнении. А для  Вас я  подберу несколько концертных номеров, будете исполнять в конце службы, солировать.
- Да вы же даже не слышали меня, - возмутился я. – Как это можно так опрометчиво предлагать мне, возможно непосильный для меня репертуар?
- Вас Долганов хвалил, я ему верю. Ведь он тоже поёт в моём хоре.
    Вот оно что. Значит Витьку могу увидеть. Мы с ним были в хороших, приятельских отношениях.
-  Да где же, наконец, хор ваш находится, в какой церкви?
И тут выясняется, что сама церковь  чуть ли не у чёрта на куличках, аж в Лисьем Носу, посёлок такой по  Приморскому шоссе. Это надо добраться до Ленинграда, проскочить его и ещё ехать минут тридцать на автобусе. Да обратно столько же. На дорогу будет уходить  около пяти часов. Предел мечтаний. Если только ради любопытства.
- Нет, - сказал я, - сразу ответ я не дам, мне надо подумать.
-   Хорошо, - кивнул бородач, - я наведаюсь к вам через два-три денька.
Мы мило распрощались и он исчез.
Тамара слышала наш разговор и как только Николай Иванович ушёл, она вышла из соседней комнаты, где  занималась глаженьем белья.
- И что ты решил по этому поводу?
- Да ничего, пока, не решил. Надо подумать, обсудить, прикинуть. Справлюсь ли?
-  Знаешь, мне кажется справишся. И сам же говоришь ,,не Боги горшки обжигают”.
 - А ты, похоже, хотела бы, чтобы я поездил, помучился, а?
 -  Ты же знаешь, что у нас с деньгами никогда хорошо не было, вечно копейки считаем. А здесь, даже если ты будешь ездить по воскресеньям, четыре раза в месяц, это уже в бюджете появится на 32 рубля больше. Если перевести эти деньги хотя бы на покупку мяса, ты только подумай, это же будет 16 кило.  Нам столько и не съесть, конечно, но ведь можно что-то и на другие продукты или покупки потратить. У Сашки вон сандалеты развалились, и колготки надо купить, дырки одни, не наштопаешся. Марьяне сарафанчик присмотрела. Да мало ли…
- Не знаю, не знаю. Тяжеловато будет. Ведь только в дороге я буду около пяти часов. Сдуреешь.
- Ну, думай, папа, думай.
Так я в этот вечер ничего и не надумал. ,,И хочется и колется и мамка не велит”.
Настала ночь. У меня и сон не сон. Ворочаюсь, не спится, думаю. Сморил таки. И вижу сон, да так это ярко, отчётливо…

Стою я на очень широком подоконнике в проёме какого-то  высокого окна. Стёкол в окне нет, это просто проём в толстых, грубой каменной кладки стенах. Я знаю, что это стены какого-то древнего монастыря. Я стою правым плечом вперёд, полубоком, широко расставив ноги. Моя левая рука отведена назад и я отчётливо ощущаю тепло пальцев нежной женской руки,  которую я сжимаю в своей руке, ища поддержку. Я не смотрю, за чью руку держусь, но знаю, вполне определённо, что это рука не кого нибудь, а самой  Пресвятой Богородицы, которая стоит на полу сзади, чуть ниже моего подоконника.
Смотрю на улицу и вижу, что стою на большой высоте, над огромным внутренним монастырским двором, заполненным до отказа людьми, Двор окружён могучими стенами. Вдали    вижу большие ворота с двумя башнями по бокам и люди, не поместившиеся во дворе, видны в проёме открытых ворот за пределами монастыря.  Головы стоящих внизу людей откинуты назад, и  взгляды устремлены  на меня, на моё окно, в котором стою я. Хотя я и стою очень высоко над ними, но отчётливо вижу широко открытые рты, как будто они что-то кричат или поют, но до моего слуха не доносится ни одного звука.
- Вот бы сейчас, оттолкнуться от этого подоконника, - говорю я, как бы обращаясь к стоящей за  моей спиной Богородице  - и   полететь над этой толпой.
- Лети, ты можешь,  - слышу я нежный голос и ощущаю подталкивание её руки.
- Я же разобьюсь, я ведь не птица, - протестую я, стараясь удержать её руку в своей. Но она настойчиво подталкивает меня к краю подоконника:
- Лети, говорю, лети, ты можешь.
  Я делаю нерешительный шажок к бездне, ещё один. В  подошву моей правой ступни врезается край подоконника. Чувствую, как нежные пальцы Богородицы выскальзывают из моей руки, и я остаюсь без поддержки.
Встав на самый край обеими ногами, я,   чуть приседаю, наклоняюсь вперёд и, с замиранием сердца, отталкиваюсь. Чувствую  стук   сердца и холодок в животе. Вместо ожидаемого падения вниз, моё тело, с широко раскинутыми руками,  летит в горизонтальном полёте над двориком. Дикий восторг охватывает всё моё существо. Я лечу, лечу! 
Сделав несколько лёгких взмахов руками, я изменяю направление полёта и лечу над  толпой кругами, поднимаясь, всё выше и выше. И вот уже весь монастырь превращается в небольшую подковку. А вот уже и облака. Я стремительно пронизываю их, всё дальше отдаляясь от земли. Облака остаются где-то внизу. Перед моим взором открывается величественная громада космоса унизанного светлячками звёзд. Необыкновенное чувство лёгкости и восторга не покидает меня:
- Господи! – завопил я. – Не к тебе ли я лечу? Помоги мне узреть тебя!
И вдруг голос, похожий на раскаты грома, прогремел:
- Тебе дано узреть Господа нашего, после святого причастия!
И весь в слезах, наполненный какими-то новыми,   никогда не изведанными мною ощущениями, я просыпаюсь.
- Ну и ну, - покачала головой Тамара на мой рассказ. – Да у тебя фильм какой-то получился. Всё так ярко, последовательно. Может сон-то этот вещий.  Знак на то, что тебе надо петь в церкви, возвыситься над толпой?
- Пап, пап, - дёргает меня за рукав Марьяна, - а какая она Богородица, ты хоть немножко рассмотрел её?
- Нет, зая, не видел я её, только голос слышал, да за руку подержался.
- А красивый у неё голос? Она в хоре, наверное, солисткой была бы?
- Голос у неё просто волшебный по красоте, божественный, ведь она Богиня небесная.
 Марьяна в школьном хоре солистка. Все говорят что голос у неё очень красивый, никто лучше её не поёт, не иначе певицей будет. Вот отсюда и вопросы такие.
- Папа, - это Сашка, - а очень было страшно лететь так высоко?
- Нет, Сашуля, сначала немножко страшновато, а потом очень прятно и радостно.
- Я тоже хочу так полетать. Научи меня.
     - Сынок, ведь это только сон. В жизни мы не можем так летать. А вот во сне иногда получается. Я думаю, что во сне ты тоже должен летать, ведь ты растёшь. Жди, скоро полетишь.
        Целый день я был под впечатлением сна, и не мог дождаться вечера, чтобы лечь в постель и как знать, может,  опять   увижу что-либо подобное. И снова не заснуть. Долго вертелся, крутился и, наконец, провалился.
И снова, очередной, удивительный сон.

Огромный, теряющийся вдали, пляж   на берегу моря. Жёлтый, тёплый песок под босыми ногами. Я, в шортах и лёгкой тенниске, иду по этому   песку.   Ни одного человека, что для меня кажется очень странным.  Пляж совершенно пуст. Только  далеко впереди видна  единственная фигура лежащая на песке.
Я, загребая ногами песок, направляюсь к ней. Долго, долго иду, но прближаюсь очень мало. Кажется, что расстояние не сокращается, а наоборот, увеличивается. И когда я уже потерял надежду достигнуть цели, она неожиданым образом оказалась прямо под моими ногами.
Это была женщина, лежащая на песке в русском сарафане, с лицом прикрытым широкополой, соломенной шляпой. Она мирно спала. Я, постояв минутку около, и не решаясь её разбудить, неожиданно для себя делаю несколько шагов вперёд и, переступив через неё, продолжаю своё движение вперёд. Но, сделав  три шага, вдруг, резко останавливаюсь, осенённый удивительной догадкой, пришедшей неизвестно откуда в моё сознание;  я снова столкнулся со Святой Богородицей и даже переступил её.
Господи, какое кощунство, да как я посмел это сделать?…
У меня закружилась голова, и я упал на колени рядом с  Богородицей, моля     её о прощении. Она безмолствовала. Прочитав молитву к  Пресвятой и обратившись к  Господу, я, почувствовал некоторое облегчение,  и, встав с колен,   неожиданно для себя, ощущая чью-то волю, как-будто, чью-то напрввляющую руку, пошёл к морю.  Тридцать метров до воды я преодолел удивительно быстро. Войдя в спокойную воду, я стал удаляться от берега постепенно, погружаясь, всё глубже и глубже. Вот вода достигла моей груди, подбородка, но я и не думал останавливаться, продолжая двигаться вперёд. Когда  вода захлестнула мой рот и нос, я потерял опору под ногами и, затаив дыхание, стал быстро погружаться в бездну, бездну без конца и края.
Наконец, не выдержав отсутствия воздуха, я делаю глубокий вдох, и о чудо. Вместо воды я вдыхаю живительный кислород. И стало удивительно легко и радостно. Пришла та же лёгкость,  испытанная мной при свободном полёте над землёй.  Но здесь, с таким же ощущением, я погружался в бесконечную  глубину вод.
Вопросов я никаких не успел задать, так как сон прервался. Да и кому? Вероятно,  ответы я должен был найти в себе.
    - Ну, ты даёшь, батенька,  - отреагировала на мой рассказ Тамара. - Как только мозги не повернутся. Два сна было, не  миновать и третьего.
И удивительно,  но она  оказалась права. Правда, в нём не было, ни ангелов, ни полётов, ни моей дорогой Богородицы.

Я нахожусь на каком-то корабле. Знаю, что это парусник, причём корабль очень старый, таких,  уже нет в наше время. И я, каким-то чудесным образом перенесён в прошлое, на несколько веков назад.
Глубокая ночь. Корабль стоит в открытом море, я  же, держась за линь, стою на самом конце бушприта. На море полнейший, невероятный штиль.  Отсутствие малейшего ветерка,  делает воду совершенно неподвижной, похожей на зеркало, в котором отражается великолепное звёздное небо усыпанное мириадами ярких звёзд. И у меня, стоящего на самом кончике носовой части корабля, появляется удивительная иллюзия  моего нахождения в центре  огромного звёздного шара. Я, это только подумать, не больше не меньше, - центр всего мироздания. И снова эти удивительные  ощущения радости, свободы, и восторга, которые прямо переполняют меня. Я долго стою,  удивляясь необыкновенной ясности и чистототе  звёзд, ища их отражения в воде. Но зеркало воды никак не напоминает о себе. Иллюзия моего нахождения в центре  огромного пространства - полнейшая. Я наслаждаюсь.

На другой день пришёл Николай Иванович, и я дал согласие на  его предложение.
Начались воскресные поездки в его церковь, долгие и утомительные, правда, скрашиваемые рассказами и толкованиями глав из Библии моим попутчиком. Просвещал меня Николай, приобщал к Господу. Говорун оказался ещё тот. Первое время я с интересом внимал  ему, но через какое-то время не знал, куда деться от его речей, он стал меня ужасно утомлять.
В церкви трудно привыкал к необычности обстановки и действий. Смущало всё; этот полумрак, запах сгоревшего воска в свечах, ладана, необходимость целования креста батюшки и его руки. Я поначалу прятался за спины хористов, которых было человек десять, но потом они, раздвигаясь, давали возможнсть батюшке подойти ко мне ближе, и я вынужден был целовать и крест, и  держащую его руку. Утешало несколько то, что все производили эти действия.  И, даже мой старый приятель по хору радио и телевидения Виктор Долганов с которым я встретился.
Скоро я понял, что  духовное пение, с кондачка, не больно-то одолеешь.  Надо учить все эти бесконечные молитвы, гласы, песни, ирмосы, всенощные бдения, славословия. Тропари, каноны, ектении великие и большие, малые и сугубые.  Распевы московские, киевские, знаменные, греческие. Самых разных духовных авторов, таких как Чесноков, Архангельский, Львов, Ступницкий, Строкин, Гривский и т.д и т.п. Море музыки, иногда очень красивой, трогательной.
Но главная беда моя оказалась в том, что я не знал текстов, зачастую не понимал их и даже, при прочтении с листа, не успевал   разобраться в хитросплетениях старославянских слов.  Необходимо было заучивать их на память, благо было множество одинаковых текстов, на разные распевы. А заучивать на память, не было ни времени, ни большой охоты.    Должно было со временем всё уложиться.
Как мне и обещал регент, что я буду солировать после большой ектении, в конце службы, я и солировал. Пел, так называемый, концерт  из двух-трёх произведений духовных композиторов; Херувимскую, Благослови душе моя Господа, Милость мира и т.п. Получалось  и неплохо, потому что исполнению моему предшествовала подготовка дома, сидя за пианино. Долбал, что называется. А голос, голос звучал,  хотя далеко не так как раньше.
Но через два месяца, я устал от всего этого и заявил Николаю Ивановичу, что ездить закончил. Он расстроенный, доложил об этом батюшке и тот, вызвав меня к себе, просительно  сказал:
- Эдуард Яковлевич! Мы вас все просим, пожалуйста, не покидайте нас. Вы нам очень нужны. И прихожане мне говорят  - ,,какой у вас тенор красивый появился, дай ему Бог здоровья.”  Мы будем Вам платить за службу десять рублей, это высшая ставка. К сожалению, это всё, чем мы можем  отблагодарить  Вас. Я понимаю, что Вам далеко ездить, это тяжело, но всё ж таки, не уходите от нас.
  И я, видя, что был так высоко оценён, пообещал остаться. Но хватило меня ещё месяца на полтора. Закончилось лето, наступила осень, начались холода,  дожди, и с поездками я завязал, в надежде на лучшие времена.
     Продолжение...