Рассказ на производственную тему. 5

ГЛАВА ПЯТАЯ.

          Но зайти в гости к Галиму директор не успел. Вечером того же дня, возвращаясь из близлежащего колхоза, Костылев попал в аварию.  Старый его водитель Фрол Загребин умер прямо за рулём директорского «бобика».  Как потом установили врачи, умер мгновенно – остановка сердца. .А Костылев в это время спокойно дремал на заднем сидении. Неуправляемая машина вылетела с полотна дороги и легла на бок.  Костылев отделался переломом ноги и ссадинами. Но выбраться из опрокинувшейся машины самостоятельно он не смог. Так и пролежал до утра рядом с мёртвым Загребиным, разговаривая с ним, как с живым. Это чтобы не терять сознание от боли и безысходности. Утром их обнаружили проезжавшие молоковозы  и доставили в больницу, откуда Костылева отправили в Новосибирск, а Загребина – в морг. Вот такие пироги.
         
          Овощесушильный завод гудел, как улей. Происшествие взволновало всех. Кто-то вспомнил, что Фрол Загребин и в войну шоферил, что носил в себе осколок, не вынутый врачами из-за близости к сердцу. А совсем недавно попал в тюрягу его пасынок, раздолбай и ворюга. Жена переживала за сына, а Фрол – за жену. Вот всё одно к одному и срослось. Хорошо хоть Пал Семёныч жив остался! Нога зарастёт, попляшет ещё на наших новосельях. Эх, жаль Фрола, хороший мужик был. Своих детей-то не прижил, а приёмный уж бОльшенький был, когда с Клавой сошлись. Не принял пацан за отца его. Вот и покатился по наклонной, попал в дурную  компанию. Клавка то теперь одна осталась, болезная.
         
          Посудачили заводчане, да вернулись каждый к своим обязанностям. А как же, дело то не бросишь. Галим тоже вернулся на стройплощадку, где в основном заправляли уже строители из СМУ – закладывали  фундаменты под три дома. Надо было думать, чем занять своих людей. А они ещё и зарплату первую не получали, только аванс. Без Костылева  открытие нового отдела  отложится, естественно. Значит, построение цехов тоже повиснет в воздухе.  А Галим так рассчитывал на эту работу!  Ну, можно насосную станцию на берегу начать. Но это только на половину людей, а остальных куда? Не дай бог, разбегутся, это будет курам на смех. Похоже, придётся шабашку брать. Но где и какую? Надо с Иваном посоветоваться, он в местных условиях должен разбираться. А это что такое?! «Иван! Что за хрень?! Ты пьяный, что ли?»  «Так… это… брательник твой… как это… новоселье справляет… ик…»   «Где!?» – взревел Галим.  «Так в бытовке…Я ить думал… ты в курсах…»  В три прыжка Галим достиг бытовки, рванул дверь, ворвался в прокуренный мужской ржач и яростным рывком вырвал ошалевшего Нури из-за стола, уставленного бутылками и закусью. «Ах ты, щенок паршивый!, - и Нури летит через дверь прямо в грязь, - Ты что ж, и дальше мне говнить собираешься?! Я для того тебя сюда привёз?! Марш домой и чтоб никто тебя не видел!»  Мужики, потрясённые увиденным, притихли.  Галим, остывая, опустился на место братишки и перевёл дух: «Значит так, сейчас все тихо, не привлекая внимания, расхОдитесь. До завтра носа из дома не выказывать! Утром чтоб все были в рабочем состоянии. И молите бога, чтобы конторские не догадались о ЧП – тогда защитить не смогу.  Я скажу, что распустил бригаду по домам в связи со смертью Загребина. Всё!»  Разошлись. Иван хотел было подсесть к мастеру, но Галим махнул рукой: «Да иди уж. Завтра всё, завтра.»
         
          Домой идти не хотелось. Что же делать с этим шалопаем? Неужели не спасти уже братишку? Вспомнилось, как в детстве, после ареста отца в 37-м, поймал он Нури на воровстве. Как отстегал тогда его до зелёных соплей. А потом сам же и ревел в три ручья, спрятавшись в сарае. Мать тогда не вмешалась, молчанием своим одобрив поступок Галима. Тяжело им стало без отца, ох как тяжело. И статья-то была страшная. В простонародии - «враг народа». Никак Галим не мог понять, почему же простой дворник может быть врагом народа? Отец не пил, не курил, на работе никогда его не ругали. Правда, намаз читал регулярно. Так это все татары делали, хотя в школе и учили, что бога нет. Мать говорила, что ошибка, что скоро выпустят отца, но прошёл месяц, второй, третий заканчивался, а они с мамой так и носили передачи в тюрьму. Свидания не разрешали, ничего не рассказывали про отца. Потом сказали: «Несите тёплые вещи, зима скоро.»  А потом и вовсе: «Ничего не надо больше. Не ходите тут.»  Плакала мама, да толку то?  А когда Галим решил в ФЗУ пойти, надо было анкету заполнять. В графе «Отец» написал он как есть, арестовали, мол. А ему: «Врагов народа нам не надо. Вот вернётся отец, тогда и приходите вместе – там подумаем.»  Шёл домой Галим и не мог удержать слёзы. Текли они, как вода из самовара. А перед домом высморкался хорошенько, глаза высушил  и дал себе слово больше никогда никому не говорить правду про отца. Умер и всё тут.  И когда на «Лесозавод 1-2» попал, то так и написал. Хорошо, что не стали проверять. Сколько же тогда было ему?  Так четырнадцать, точно – четырнадцать. Вот после этого и проморгал он братишку. На заводе так уработаешься, что дома ни на чё уже и сил не хватает.  Мама тоже всё по людям ходила.  С вокзала, где она полы мыла, её уволили. Поэтому приходилось браться за всё подряд. Кому постирать, кому в дому убраться.  Был, правда, ещё и самый старший брат, Музафар, сводный, но он был женат и жил отдельно. А после ареста отца вообще старался как можно реже появляться. И остался десятилетний Нури сам себе хозяин.  Ну и нахозяйничался. Сначала по мелочам подворовывать стал, а с годами свёл дружбу с блатными да фартовыми. В конце концов, уже во время войны, попался на краже магазина, взял всё на себя и загремел к «хозяину». Оттарабанил по полной катушке. Ладно, что живым вышел. И сразу к Галиму: «Помоги, брат! Завязать хочу. Ничего хорошего в тех местах нет и возвращаться туда не желаю.»  А сегодня вот учудил. Что от него дальше ждать? Вспомнил Галим ещё, как после войны, в первый свой отпуск, ходил он на свидание с братишкой. Тогда они сразу и поругались. Как только Галим стал ему высказывать своё неудовольствие, мол, я там кровь проливал, а ты, такой – сякой, гнида уголовная… Нури сразу окрысился и послал брата куда подальше. Нехорошо тогда расстались, не по братски. Теперь вот старался Галим быть более сдержанным и справедливым, но сегодня…  «Эх, братишка, братишка! Виноват я кругом перед тобой. Не смог заменить тебе отца. Пустил всё на самотёк, вот и расхлёбываем теперь.»
         
          Сколько он ещё бы так просидел, да вошла Зайнаб, обняла сзади ласково, зашептала что-то на ухо, увела тихонько в барак родной. Уложила в постель: «Отдохни, матурым. Замаялся совсем». А сама по хозяйству захлопотала, ворча тихонько на шум и гам со стройки. Провалился Галим в сон, словно в яму бездонную. Ничего не слышал, никого во сне не видел. Проснулся, словно и не было никаких событий сегодня. Голова ясная, мысли быстрые. Глянул на ходики – два часа по полудню.  «Джаным*, что там у тебя перекусить есть? Давай! Разогревать не надо, спешу очень.»  И буквально спустя четверть часа нёсся уже в контору заводскую, как будто на встречу судьбе спешил.

*Джаным – душа моя (обращение).

Продолжение следует…
                8.04.13г.