Был старик

Прапор был человек жесткий и не пробиваемый: он умел командовать и держал всех, как говорят, в ежовых рукавицах. Нетороплив, осторожен, скуп на слово, но щедр на дело.
Человек волевой, умный, обладающий удивительным хладнокровием и душевным обаянием, он настойчиво прививал нам лучшие боевые качества  и гордость за свою профессию.
 В случае экстремальной ситуации никто не паниковал, потому что знал, командир рядом. Он одним только своим присутствием изгонял панику, при этом подкреплял боевой дух своих подчиненных. При обстрелах он давал точные команды. Таких людей в нашей армии очень мало. Свой афганский опыт он не когда не прятал в запасник музея. Мы всегда наблюдали у него какое-то внутреннее горение и боевой азарт. Невозможно было представить, что кто-то мог поднять на него голос, вызвать его фразой: «Немедленно ко мне…», - как за частую выдергивали в штаб зам по тыла или коменданта, на которых вечно сыпались генеральские фитили и разносы.
  Старостина приглашали или, в крайнем случае, вызывали подчеркнуто уважительной фразой: «срочно найдите начальника 8 КПП пусть выйдет на комбата….»
Но зато в спокойные дни, он как будто бы раскисал, на него наваливалась никому не понятная хандра, от ненависти к спокойной обстановке старик нажирался.
  Стоял я раз ночью на посту. Старик то ли пьяный, то ли обкуренный подошел ко мне на полу согнутых ногах, и начал что-то рассказывать про Афган. Как, будучи сержантом, ему со своим взводом пришлось удерживать высоту. Рассказывал про друзей, которых потерял за всю свою долгую службу, вспоминал их поименно и описывал смерти каждого в подробности. Потом вдруг чуть не заплакал и, дабы взбодрить себя, подбежал к автоматическому гранатомету и давай дубасить из него в разные стороны. Его лицо в этот момент снова облачилось в маску сержанта, удерживающего высоту: рот был широко раскрыт и оскален, а крупные складки по всему лицу вытянулись вертикально. Прапорщик Старостин был дважды герой Советского Союза, ну и душевно больной, конечно. Меня больше устраивало, когда в гордом одиночестве он мирно смотрел телевизор, не обращая внимания на помехи в  поцарапанном экране, и пил кисель из высоких  граненых стаканов с мелкими насечками.  Казалось, что когда их мыли, то всякий раз терли наждачной бумагой.
В конце концов пьянки доводили старика до психических срывов и он начинал колотить руками и ногами любого раздражающего его неопытного бойца. Однажды в чрезмерно спокойные дни перебрав спиртного, он взял в помощники рядового Федотова и принялся перекладывать в оружейке все с места на место с целью лично переучесть наши боеприпасы. У Федота бывает такое, что его просто переклинивает, и он начинает глупить в элементарных вещах. Старик говорил про таких: чем больше в армии дубов тем крепче наша оборона. И Федоту удалось в очередной раз вывести старика из себя. Шлепки и глухие удары были слышны даже на улице. Сначала все приняли это за очередной урок Федоту. Но шлепки не прекращались, и мы встревожились. Залетев впятером в оружейку, мы с трудом смогли прижать прапора к полу. Но его, видимо, сильно зацепило, и он даже не думал останавливаться. Пришлось его связать брючными ремнями. Рядом неподвижно лежало тело Федота, он, видно, уже давно потерял сознание и, оглушенный, беспомощно просто валялся. К обеду приехал вызванный нами майор Стрельцов с бойцами. Они, развязали Старого и забрали его на губу. Так закончилась эпоха железного старика, на смену которой пришло долгожданное время перемен.
 Вечером того же дня нам и дали нового командира старшего лейтенанта Мамаев.