Белый выходной

Белый выходной


Из-за ночного происшествия я забыл, что сегодня на нашем блоке замена людей. Сменить должны восемь человек, в том числе и меня. Мы едем в полк на два дня, вроде как на выходные. Вспомнили мы об этом лишь только, когда к КПП подъехала боевая машина.
-Ну, е-ма-е, обломался я с шашлыком!
БМП остановилась, с нее спрыгнули восемь бойцов.
-Сменяемые, давай живей! - крикнул сидящий на броне капитан.
 Разрядившись, я заскочил в палатку, быстро собрал вещмешок и вместе с остальными побежал к броне. БМПэшка взревела движком, круто развернувшись на месте. Неторопливо качнулась, клюнув носом, дернулась и понеслась в низину, в сторону полка.
 На заболоченных участках дорог узкие траки, врезаясь в сжиженную массу, вышвыривали сзади и спереди боевой машины лепешки грязи.
 Это надо же было такому случиться - сидя на броне, рассуждал каждый из нас - только господь послал кусочек сыра - и облом. Ну ладно, зато в полк еду, там баня – заветное место, где мы не были уже три недели, чистые постели, трехразовая, горячая кормешка, письма, каждый вечер новые видеофильмы, в магазине сигареты с фильтром, там в санчасти медсестра Наташа. Хоть она не смотрит на солдат, зато можно глядеть на нее. У нее красные губы, полноватые ноги с черными завитушками волос, она потливая, и ее блузка всегда мокрая под мышками и на спине. Можно хоть каждый день ходить в санчасть смотреть на нее и обонять приторно-сладкий аромат Наташиных духов.
 В полку есть водка. После трех недель на блоке можно смело год жизни отдать за бутылку водки. Как  вымоешься в баньке, возьмешь ее в руки, и ощущаешь особое наслаждение. Вот она – токая, округлая, тяжеленькая бутылочка чистой горькой водки! Ее привезли сюда в бензобаке из Ставрополя. Разливаешь этот «напиток» на всю честную компанию по солдатским кружкам и становишься человекам на полчаса: нет ни скуки, ни страха, мозги искрятся и два года - это тьфу.
Преодолев КПП на въезде в полк я обратил внимание на землю напоминающую мне некоторые фотографии африканских пейзажей, — фотографии, на которых заграждения разделили местность надвое: по одну сторону плодоносящая, обильная, утопающая в зелени земля, по другую — зернистая, иссушенная, доведенная до отчаяния лунная поверхность.
По приезду мы доложили начальству о своем прибытии и отправились к длинным палаткам оливкового цвета, где жили смены блокпостов.
 Выбрав для себя наилучшие из свободных кроватей, мы расположились и, не медля, пошли в баню. Одноэтажный домик,  без окон, слепленный, в прямом смысле слова, из красного кирпича издали напоминал подсобное помещение. Зато над обшарпанной дверью красовалась внушительных размеров табличка « БАНЯ».
 К нашему удивлению там никого не было. Я  заглянул в каптерку банщика, где хранилось чистое нательное белье. Глаза банщика были полузакрыты – он дремал.
-Здорово, братуха! – хлопнул я его по плечу и  с уважением пожал  руку. – Дай-ка нам бельишко поновей.
-Вы что, пацаны, сейчас нельзя мыться, я только что в бане все убрал, скоро офицеры мыться придут.
-Не плачь, мы до офицеров успеем. Белье давай!
- Пацаны, да никак не получится…..
-Слышь, урод!…
Мы сами выбрали себе белье, внимательно осмотрели швы свежих маек и трусов - часто новенькие вещи со склада были уже завшивлены, после чего отправились в баню. Посидев в парилке минут десять, больше уже никто не выдержал, истекая потом, все выскочили в обычный банный зал, выложенный коричневым кафелем. И тут началась визгота. Кто-то налил таз ледяной воды и плеснул им, окатив всех с головы до ног. … Разбросав все мочалки, и изрядно навизжавшись, мы, наконец, вспомнили об офицерах и принялись стирать свою форму. Закончив банный марафет, прямо в сырой форме, держа в руках чистое белье, мы  побежали обратно в палатку. К тому времени там уже работал видеомагнитофон и все, дружно уткнувшись в телевизор, смотрели голливудский боевик.  Мы развесили на душки кроватей сырые камуфляжи и присоединились к зрителям.
Вечером в длинной и высокой палатке зажигали тусклую, закрашенную краской, дежурную лампу. Она висела у дровняка  в дальнем углу, где старослужащие играли в карты. Лампа мягко бросала багровый свет на табуретку, куда падали карты, на лица игроков, на струйки сигаретного дыма. В том же углу стояла одна из двух имеющихся в палатке круглых железных печек. Несколько молодых солдат сидели вокруг нее на табуретках и монотонно махали дедовскими портянками.
Кто-то дремал, полулежа на койке, кто-то - лениво переговаривался. Двое солдат, примостившись вблизи игроков, подшивали к воротам кителей полоски белой материи. Толстый боец, задрав ноги в сапогах на спинку кровати, лежал и, глядя в сетку верхней койки, тихо напевал знакомые песни . Все они были на один мотив, без конца и начала. Пел он равнодушно, машинально, думая при этом о чем-то своем.
 В палатке было тепло, но сыро, пахло соляркой, табаком и грязной одеждой. Солдаты недавно поужинали и теперь сытые и благодушные дожидались вечерней поверки. А «тенор» все пел:«Там где-то стоит родимый дом, и у окошка мать и думает о том, как редко пишет сын, вдыхая никотин, сын думает о том, как плохо мы живем…»
 Салаги неистово дразнили серыми, вонючими тряпками печь, злобно раскрасневшуюся с одного бока. Кто-то уже храпел. Карты звучно щелкали по табуретке. Старослужащие играли в «дурака», они курили, отпускали реплики.
Если на большой земле служащие делились на четыре касты: духов, слонов, черпаков и дедов, то здесь, при отсчете день за два, деление было на слонов и дедов. У первых за плечами было побольше полугода службы, у вторых – чуть больше года. Свежеприбывшие салаги и дембеля, вот-вот отъезжающие домой, ни в какую касту не входили. По старой привычке дембеля могли потребовать сигарету с фильтром или кружку воды в постель, но не злоупотребляли этим и вообще вели себя сдержано, стараясь лишний раз не повышать голоса. Они коротали здесь свои последние недели службы.
Здесь общество жило по своим особым законам, невесть кем и когда придуманным. В основе этих законов лежала диалектическая формула: все течет, все изменяется, и кто был никем, тот станет дедом, это неизбежно, как крах империализма. Одним из законов был - молчи, пока не спрашивают. Спрашивать имели право представители высшей касты и, если они спрашивали, то только тогда нужно было отвечать.
 Перед вечерней поверкой в палатку вошел сержант с разнарядкой под мышкой.
-Так, кто здесь завтра на объект не возвращается?
Четверо человек подошли к нему.
-А что, куда надо?
-Завтра колонна на Хан Калу пойдет, тридцать человек надо набрать для сопровождения.
Четверо сразу согласились.
-Давай мы поедем, мы уже три дня здесь торчим.
Сержант записал их фамилии. 
-Так, вы завтра на блоки уезжаете? - глядя на нашу бесштанную команду, спросил он.
-Не, мы только сегодня приехали.
-Ну, вот и поедите завтра с колонной.
-Ты что, сержантик, я же тебе говорю, мы только четыре часа назад с восьмого КПП приехали, иль ты глухой? - агрессивно вторил ему Саня. - Сутки отоспимся как люди, а завтра хоть на луну полетим.
-А кого мне в список сопровождения писать? Пятнадцать человек завтра на блокпосты уезжают, десять - на объекты.
-Ты же сержант - найди выход из положения. Себя в список впиши. Все, иди в соседней палатке поройся, там точно парням заняться нечем.
 Тут нашлись еще двое свободных чудаков, они мигом попали в его список. После чего сержант, наконец-то, испарился. Я тогда еще ни разу в сопровождение с колонной не ездил. Хотелось бы, конечно, съездить, да и парни на блоке советовали при возможности обязательно съездить в сопровождение. Интересно было горы поглядеть, да и просто смена обстановки - тоже не плохо. Но в данный момент желание урвать кусочек сна перечеркивало все остальные желания и инстинкты.
В тот вечер зашел разговор о наших родителях. Началось с того, что Зыкин рассказал, как его родители живут в квартире со старой мебелью и обоями не из-за того, что не хватает денег на ремонт и обновления люстры и т.д. А просто их устраивает такой интерьер прошлого века. Ремонт они не делали со времен олимпийских игр в Москве. И Зыкину иногда хотелось даже поджечь квартиру родителей в то время, когда они жили на летней даче, тем самым уничтожить тошные ретро воспоминания  детства. И тут нашего молчуна Седого словно прорвало. Он вдруг начал рассказывать о своих родителях скорее о моменте, запомнившемся ему больше всего перед тем, как его предки попали в авто катастрофу, а он - в дет дом.
- Когда-то каждое лето, приезжая на дач, у мы с отцом налаживали радиоприемник, уцелевший с пятидесятых годов. Я же был одним из тех бестолковых мальчишек, вечно простуженных, которые ни на что не способны: ни наполнить бензином бак, ни распутать леску. Я вечно что-нибудь портил или ломал, делал все на перекосяк. Мы тянули через сад проволоку – в сторону заката и привязывали к липе, получалась антенна. Мы перебрали множества частот и если в черте поселка не было помех ловили почти все: Польшу, Румынию, Молдавию, Италию… но чаще всего принимали сигналы из Москвы, Санкт – Петербурга, и Украины. Звук был тихий но чистый. Как -то вечером мама вышла на террасу в розовом сарафане с полным бокалом лимонада в руках. Отец подхватил ее, и они закружились под ламбаду, бокал оставался у нее в руке. Она взвизгивала, но было видно, что ей приятно. Мне кажется, удовольствие от танца обостряла опасность разбить бокал. Стрекотали сверчки, за гаражом гудели провода высоковольтной линии. И вдруг я увидел своих родителей молодыми и услышал эту тихую, словно небесную музыку, далекую, чистую, ускользающую, исходящую из неведомого места, где всегда лето, где красивые люди танцуют, и куда, даже если очень захочется, невозможно позвонить по телефону.
 После отбоя без всяких разговоров и обсуждений я заснул мертвым сном. Ночью часто просыпался от того, что в палатку то и дело кто-то забегал, суетился. Слышно было, как он будил людей, чтобы что-то перетащить. Из доносившихся до меня голосов я понял, что произошло ЧП: часовой, стоя на посту, каким-то образом прострелил себе череп. Ближе к утру разбудил меня, здешний дневальный.
-Ты вчера с блока приехал?
-Ну…
-Подымай своих, вас полкан зовет.
Я глянул на часы: было пять утра. Разбудив всех своих, я объяснил им свои догадки. Наверняка, тот сержант сдал нас полковнику Жукову. И вот мы уже стоим в палатке штаба. В стороне от письменного стола лежит черный мешок, судя по его форме, с чьим-то телом. Рядом большой прозрачный пакет с верхней одеждой погибшего. Сквозь пакет видно, что каска полна  кровавого холодца, и одежда вся пропитана кровью.
-Это кто из вас выспаться хочет?! – в бешенстве заорал комбат. – Устали?! Да устали! А кто не устал? Может, я не устал? Может, я не хочу выспаться? А не хотите день с ночью на губе попутать? А вот герой лежит, видите ли, ему девушка в письме написала, что больше не ждет его и не любит, так он скорей голову себе дырявить, придурок! Ишь, какие они, не поедут, а кто - я поеду? Бегом в оружейную комнату, через десять минут колонна отправляется!
-Есть! – было единственным словом с нашей стороны.
Галопом мы добежали до оружейки, получили все необходимое и понеслись к продскладам за сухпайками. Более ста единиц разной техники рычало в разных уголках полка. Подойдя к уазику, стоящему у штаба, в котором сидел командир колонны, мы разузнали, с кем нам ехать. Он что-то отметил в своем журнале и приказал нам следовать с ЗИЛами с продсклада. И мы снова помчались обратно на продсклад.
-Ну, гребаный сержант, ты смотри, нашел выход из положения, ну ничего, я тебя еще встречу, - в злобе бормотал Седой.
 На плацу выстроился ряд боевых машин десанта для сопровождения колонны. Мы едва успели рассесться по местам, как дали команду отправляться. Выехав с территории продскладов и проезжая мимо плаца, перед нами открывалась картина формирования колонны. Множество капель военной техники со всех сторон полка стекались в один ручеек. Через каждые десять машин в колонну влезала БМП.
Водила, прапорщик лет тридцати, оказался очень даже разговорчивым. Он сразу принялся знакомиться и рассказывать, как он еще в первую чеченскую так же ездил в колонне и попадал под обстрелы. Проезжая мимо нашего блока, я заметил, как сверху, словно стрекозы, закружились две винтокрылые машины сопровождения.
 В разговоре с Коляном, так звали водилу, время летело быстро. А колонна растянулась, более чем на  километр и знай себе ползет по асфальтовой ленте местами в заплатках из гравия повторяя все изгибы серпантина. С высоты птичьего полета она была похожа на гигантскую змею.
 Еще долго я гонял по кругу мысли о том безответственном солдате, который ночью поставил на уши всю комендатуру. Та стерва, значит, без совести пишет что хочет, а этот с ходу принял свежее решение. Получается, себя глупее и дешевле оценил. А, может, так оно и есть. Ведь выстрелил себе в голову, охраняя на посту спящих солдат!
В дороге Колян рассказал, как однажды  водитель «бэтэра», молодой солдатик, не справился с управлением на узкой горной дороге, и машина сорвалась в ущелье. Проезжая мимо того места, Колян специально проехал у края обрыва, чтобы я смог увидеть лежащий на дне ущелья БТР. Я даже специально высунулся из окна. И, правда, на дне лежал коричневый от ржавчины корпус БТРа.
-А кто внутри был?
-Да, все погибли. Таких случаев немало. Курсанты, молоденькие только из учебки, а в первую чеченскую разбирались что ли… Сколько было таких ребят? Какой долг они платили, кому и за кого? Что потеряли они в этих горах и какой славы искали? Да, просто солдаты всегда были подневольными людьми. Их сюда сослали воевать, и оказались они заложниками чужих амбиций и ошибок. Короче, здесь еще уйма металла по всему ущелью гниет.
 -Ноль третий приказал ускорить движение,- доложили по рации.
Команда тотчас ушла в колонну.  Дистанция между машинами увеличилась. Еще длиннее потянулся шлейф пыли. Чем выше в горы тем все сильнее росло напряжение.
 Коля то и дело бросал взгляд на схему, висящую в кабине грузовика: как раз в этом месте была обозначена опасная зона маршрута. Откуда могут ударить? Вон из-за той вершины? Или с гребня скального прижима? В середину? А может по последней? Все возможно. 
 Впереди начинался подъем на перевал. Колян выбросил в окно окурок и закурил новую сигарету. Сдвинув брови и подавшись вперед всем телом, он начал еле слышно насвистывать.
С обеих сторон ущелья шли высокие горные хребты с обильной растительностью. По мере нашего движения они то притесняли нас, то отступали, затем начали постепенно таять. К полудню солнце окончательно озверело. С неба струился не милосердный жар. Броня, оружие раскалились и обжигали руки. Горячий ветер сушил лицо, до рези жег глаза. Пыль поднятая сотнями колес, застила солнце, и все вокруг было едва различимо в жарком, мутном мареве. Казалось что колонна движется через какое то библейское пекло. Где-то над головой стремительно прохлопал лопастями крокодил – МИ- 24 прикрытия.                – «Двенадцатый», -  раздалось в наушниках, - внимание на руины справа. Передали, что там замечены люди. Как понял?
-Вас понял, «полтинник». Веду наблюдение.
Тотчас у идущей перед нами БМП ожил привод  башни и она легко заскользила поворачивая длинный клюв ствола в сторону руин – не то фермы не то склада в пятидесяти метрах от дороги, готовая при малейшей опасности залить огнем и железом каменный остров.
Взяв приступом последний цветущий самыми разнообразными породами перевал, дорога, наконец, спустилась на дно долины. И вот уже побежала вдоль цветущих кустарников ближе к берегу реки. Впереди у моста пологая высота с трепещущим российским флагом – блокпост. Вдоль важных дорог Чечни такие посты не редкость. И каждый из них маленькая крепость. Трудная и опасная служба каждый такой пост – это своего рода передовая. Здесь все как на фронте. Причем, тут люди не только несут службу, но и живут. А гарнизон такой крепости не более пятнадцати - двадцати человек. За время пути мы проезжали мимо множества подобных блокпостов. Миновали мост через реку. Он под надежной охраной: пулеметные гнезда, прикрытые глыбами камня, а у обочины вкопана БМП. В проеме амбразуры застыло лицо солдата. Молоденькое, широкоскулое, любопытное. Война для него - это не только беда, боль, труд, это еще и познание мира, открытие его для себя. Даже больного, сумасшедшего мира войны.
 Двигаясь по равнине, мы следовали мимо различных селений. Представьте себе обыкновенную деревню, правда, больше напоминающую поселок: заборы и ворота у каждого двора металлические. За ними видно только дворовые навесы из винограда, но эти самые заборы и ворота - все было изрешечено пулями, будто до нас прошла колонна мотострелков, продырявившая насквозь все село слева и справа от дороги. И так все село: на каждом квадратном метре металлического забора не меньше пяти отверстий от разного калибра. На глаза попадались крупные трех – четырехэтажные дома из ярко-желтого или красного кирпича. В них были сквозные дыры во весь этаж, должно быть, досталось от тяжелой артиллерии. Оставив позади поселок–дуршлаг, колонна потянулась через безлюдные, пустынные сопки. 
 Прямая дорога на Хан Калу была перекрыта из-за саперных работ, нам пришлось объезжать, делая не малый крюк. Проезжали жилые или точнее когда-то жилые районы, а теперь уже толи мертвые, толи забытые людьми кварталы. Пятиэтажные хрущевки с наполовину обрушившимися стенами, но все равно стоящие без окон и дверей, создавали жуткую картину мертвого города. В одном из дворов я увидел смятые детские карусели. Пробоины оставленные снарядами в стенах многоэтажек рассказывали проезжавшим мимо об ожесточенных боях и бомбардировках. К обеду благополучно, без эксцессов колонна доползла до Хан кали и тут разбилась на несколько небольших цепочек, разъехавшихся в разных направлениях. Стадо бензовозов понеслось в сердце Ханкалинской база для переформирования в новую колонну, которая пойдет  на Моздок за топливом. БМП, сбившись в змейку, отправились в десантную часть. Еще два ручья грузовиков растеклись, один - налево, другой - направо. А наша цепочка из двадцати машин направилась к продскладам. Доехав до складов, машины выстроились в ряд и заглушили моторы.
-Слушай, Коля, а надолго мы здесь?
-Ну, дня на два. Спать в кузове будем, матрацы у меня есть, и примус со сковородкой есть. Так что не переживай, сейчас картошечки пожарим.
 На следующий день с утра начали грузить мешки с мукой, рисом, картошкой, строительный материал, коробки с консервами. Вообщем, весь день прошел под девизом активной погрузки. К вечеру машины были забиты доверху.
-Завтра, часиков в пять утра отправимся обратно, - сказал Коля.
В ожидании рассвета ласкаю двух здешних собак языки благодушно высовываются из пасти, а славные черные морды умиленно светятся.
  Вдыхаю ночной, пряный дурман львиного зева и ощутимый запах хлорки со двора, где находится учреждение похожее на госпиталь.
Я смотрю на восток, на плато ….., лежащее посреди долины, словно кусок пережаренного мяса. Вскоре над плато взорвется и нагрянет в мой день солнце. Собаки тоже смотрят. Они знают, что произойдет нечто важное. Эти собаки, скажу я вам, весьма смышленые, кто знает, что они пережили, я очень люблю собак и они иногда меня беспокоят. К примеру, я сдираю с их морд бледно-алую вроде прессованного творога, массу скорей даже похожую на сырную корочку пиццы. И у меня возникает ужасное подозрение, что эти собаки – хотя их умильные агатовые дворняжечьи глаза пытаются убедить меня в обратном – опять рылись в мусорных ямах за госпиталем и их морды измазаны человеческой плотью и кровью. Как им удается забираться в толстые пластиковые пакеты для ампутированной плоти. Наверное, медики либо бессовестны, либо ленивы. Или и то и другое. Таков этот мир. Уж поверьте.
Могучие грузовики, загруженные под завязку, двинулись по дороге, где только что прошли саперы, четко прослушивая миноискателем буквально каждый сантиметр.
К полудню глаза водителям уже слепило жаркое июньское солнце. Размытое по краям белое небо накаляло неподвижный воздух,  наполненный ароматом цветущих трав. А в перегретой кабине дышать, казалось, было нечем. Никаких других звуков кроме урчания машин, сюда не доносится. Убаюкивающая монотонность.
На обратном пути, следуя по бетонке, наша машина двигалась примерно в середине общей колонны. Перед нами, перебирая гусеницами выбоины дороги, мчалось БМП. Проехав все тот же незнакомый мне поселок с изрешеченными заборами и воротами, колонна начала все глубже внедряться в горные районы Чечни. Коля все так же без устали плел мне байки о своей тупой службе. Зато я его удивил, наверняка, даже ошарашил, когда рассказал, что до армии в ночных клубах Москвы барменом работал.
-Да, ну?!
-Да, правду тебе говорю. В известных клубах работал. Артистов там всяких повидал.
-И Пугачиху видел?
-А ты что, Колян, ею восхищаешься? Не, Пугачеву не видел. Дочь ее видел, Кристину. Да, разных там: Алсу, Преснякова, многих, в общем.
-Ну, Мишаня, ты даешь. А бутылки как в фильмах умеешь вертеть?
-Умею, конечно. В этом и заключается моя работа, грамотно коктейли смешивать, крутя при этом бутылками с шейкером.
-Небось, денег то зарабатывал, чего в армию поперся?
-Да, я же их не копил, в Москве копить невозможно: постоянно гулянки, тряпки новые, вечеринки. Об армии как-то не думал, как положено в мой призыв повестка не пришла.  Ну, я думал, все забыли, а, может, дело потерялось. А потом через год получите-распишитесь, участковый ко мне домой пришел и вручил повесточку. Я, конечно, пометался по знакомым, да поздно уже. Договорился с одним человеком, он мне прямо как в сказке:  три с половиной тысячи долларов - и ты уже отслужил. Я долго думал, а потом решил…. Ах да, я тогда еще с менеджером в своем клубе поцапался и уволился, так что я без работы был. Денег я, конечно, нашел бы, в долги бы влез, но тогдашний кризис, инфляция, доллар то рос, как на дрожжах, то падал, попасть можно было на деньги капитально. Решил я, будь, что будет, а если уж служить, то служить подальше от дома. А то сосед у меня служил, каждые выходные дома. Ну, что это за служба: его отец специально деньги платил, чтоб сынуля поближе к дому был. А я из Калуги раз домой в увольнение съездил. Какая же боль - видеть Москву, видеть те места, где ты гулял, видеть свою любимую девушку, мать и через пару дней обратно в дурдом возвращаться. Специально сюда поехал, чтоб службу прочувствовать, а то приеду домой, а рассказать пацанам и нечего.
-Мишань, а девок в Москве, небось, полно по клубам шастает?
-Ясный перец, на то они и клубы, чтобы развлекаться и отдыхать, ну и девочки - само собой.
-А у меня в Карелии в поселке одна забегаловка для жаб синеносых. Туда зайти страшно. А если в соседнюю деревню к девкам поедешь, тебе в клубе сельском таких навешают, враз дорогу туда забудешь. Любуемся в телевизор: на сериалы да на Дженнифер Лопес, вот и все развлечение.
Дорога петляя среди гор все круче забирается в верх. Мелькают торчащие из зелени белые домики. На обочинах разбитые духами машины. Обгорелые остовы напоминают: «Не зевай водитель! Будь осторожен ты здесь как слеза на реснице». За беседой мы не заметили, как колонна наша движется уже по Аргунскому ущелью.
На крутом повороте, резко завернув за скалистую стену горы, мы чуть не въехали в зад БМП, которая в свою очередь также чуть не въехала в резко затормозивший идущий впереди нее ЗИЛ. Во избежание столкновения Колян судорожно надавил на педаль тормоза. По инерции я воткнулся головой в лобовое стекло. В чем дело, почему вся колонна резко встала? Рефлекторно зрачок уловил яркие языки пламени аж на следующем повороте скалистой стены, в ста метрах от нас.
-Хватай оружие и под машину! Давай, быстрей!- совершенно ненормальным голосом заорал Коля.
Я схватил автомат, распахнул дверь и выскочил из кабины. Уже лежа под машиной, понял, что впереди горит грузовик из нашей колонны. То, что я захватил взглядом, падая, прокручивается перед глазами заново и заново кадрами  замедленной съемки. Там же впереди слышны выстрелы как из стрелкового оружия, так и из пушек БМП и ЗУ.
Вжик- бамс… . Твою мать, неужели снайпер?! Перекатившись за задние колеса грузовика, высовываю ствол и, не понимая, откуда стреляют, даю несколько коротких очередей на другой берег ущелья. Там впереди, точно, бой идет. Вдруг слышу из-под соседнего грузовика:
 – Пацаны, это с верху стреляют!
 Загребая ртом пыль, переползаю под кабину, высовываю автомат и, почти не глядя, долблю короткими очередями вверх по скалистому отвесу. Из-под соседнего ЗИЛа кто-то, явно, не экономя припасы, стрекочет длинными беспорядочными очередями. Внезапно замечаю, из приоткрывшегося люка в днище, под БМП глядит на меня пара белых зрачков и орет приглушенный сиплый голос:
–Откуда бьют?
-Сверху!
Ясный перец, в данном случае высота недосягаема для пушки БМП. Вжик- вжик, бамс - прямо в диск колеса ударила шальная пуля. Елки ядреные, укрыться толком не за что! Слева стена почти отвесная метров сто в высоту, справа - ущелье столько же в глубину с речкой- вонючкой, от запаха которой уже начинает тошнить. Хорошо бак слева, вражине в него не попасть. Оба-на, ПКшник заработал, теперь точно с того берега. Вжался в землю и постреливаю короткими туда, откуда слышны пулеметные очереди. Да в чем же дело, почему не могут протаранить горящий ЗИЛ и вывести колонну из западни. А сзади стоят и тупят. Ясное дело, дорога узкая -не развернуться, да к езжай задом, или будем ждать, пока нас всех здесь снайпера перемочат! Долблю, особо не приглядываясь, огневых точек совсем не видно, но зато хорошо слышно. А в кузов и кабину ЗИЛа то и дело бам- бам. Слышу, командным голосом кричит, явно, офицер:
-Егоров, живо к зенитному орудию,….. … ..Ты…. Трибунал……
Понятно, даже если найдется герой-камикадзе, то он даже до ЗИЛа с зениткой не добежит, моментом в лоб от снайпера схватит. Но ведь и зенитка без действий стоит, это тоже не дело. Ее поддержки сейчас очень не хватает. Да, видать, офицер-то и сам не очень к ней спешит. Вертушки, сопровождающие колонну, шарахают по кустам метрах в восьмидесяти от нас. Есть реальная возможность от своих же осколок телом поймать. МИ-24 проносятся над нами на столько низко, что в шарообразных кабинах вертушек можно разглядеть сосредоточенные лица пилотов, пытающихся засечь огневые точки противника с воздуха. Рискуют. С земли их толком никак не сориентируют. Вдруг начали шарахать куда-то прямо над нами. Сверху сыплются камни, ветки. О господи сделай так, что бы все это оказалось тяжелым сном, померещившейся неправдой.
 Нет, смерть она не так уж и страшна.  Скажу я вам, страшная это штука война. Был бы сиротой со сломленной судьбой... А как представишь, сколько за твоей спиной родных и любимых. Я понял одну истину: чем больше вокруг тебя людей, которых ты любишь, и которые любят тебя, тем страшнее для тебя война...  Еще страшно от незнания, что будет дальше за тем черным моментом, когда пуля оборвет мою жизнь. Что там, за гранью? Темнота? Переселение моей души в баобаб? Мохнорылые черти у котлов с кипящей смолой? Ну, уж никак не рай, туда мне вход заказан, ибо "Не убий" как-то не для меня стало с некоторых пор, да и с остальными заповедями Божьими у меня раньше серьезные нелады были.  Если в голову попадет, то больно, думаю, совсем не будет. Но невыносимо больно будет за слезы родных, которые они будут проливать, хороня своего сына, внука, любимого... Лежу и ругаю себя, ну что, дурак, весело?! Чувствуешь службу?! А мать сейчас смотрит последние известия и Богу молится. Хочется прощения просить у мамы за то, что лежишь и сделать ничего не можешь...  И, видать, Бог ее услышал или нас, зажатых в ущелье, увидел, идею кому подкинул аль мозги сверху вправил. Но колонна назад все-таки тронулась. С левой стороны сначала я, а потом и Колян забрались в машину и задом медленно поползли обратно за остальными, за поворот. На широком участке дороги пропускаем пять машин БМД, спешащих на помощь колонне. После чего разворачиваемся и едем уже передом. Проехав километр, колонна останавливается, и ждем всех остальных. С колонной назад отъехали всего две БМП, остальные остались с десантами под прикрытием вертушек выбивать бандосав из ущелья. 
Спустя полчаса в сторону боя проезжают саперы на причудливых гусеничных машинах.
Благодарю тебя, Господи, за то, что еще вижу и слышу эту жизнь….