Катёнок

     — Катя-Катёнок, как же ты изменилась за два года…
     Они стояли под дождём у самой дороги. Странная пара. Он — загорелый стройный дембель с мужественным, немного простоватым лицом, только что вернувшийся из «горячей точки», прошедший сквозь ад войны, видевший гибель многих боевых товарищей, но сам чудом оставшийся живым и невредимым. Она — рисующаяся перед ним, дерзкая курносая девчонка-выпускница, ещё почти ребёнок, но с каким-то холодным недетским взглядом. У дембеля был зонт, но она предпочитала мокнуть под дождём, и во всём её облике и движениях проявлялись раздражение и нетерпение. Было видно, что она стремится поскорее уйти, а он удерживает её почти силой. Редкие прохожие с недоумением оглядывались, наблюдая эту сцену, а один сильно выпивший «братан», остановившись, пристально посмотрел на них видавшим виды взглядом и, приложив руку к груди, сочувственно сказал:
     — Ребята, я от всей души желаю, чтобы у вас всё было хорошо!
     Но у ребят всё было очень плохо.
     — Катёнок, послушай меня…
     — Я тебе никакой не котёнок, — отвечал ледяной голос, — и запрещаю тебе так меня называть. Всё прошло. Ты сам учил меня, что «есть только сейчас, только текущий момент», а сейчас нет ничего из того, что было. И я не знаю какого хре... зачем я торчу тут с тобой под дождём. Мне давно пора быть дома.
     — Это в последний раз! Я должен всё сказать тебе ДО КОНЦА.
     — До конца! — в её голосе послышалась издевательская насмешка. — Сколько раз, и всё «в последний раз».
     — Этот — точно последний.
     — Да врёшь ты всё.
     — Нет!
     — Откуда ты знаешь?
     — У меня плохое предчувствие. И я хочу сказать тебе, что…
     — Ну и что? Что? Говори же скорее, «Рэмбо».
     Дембель посмотрел на девушку с укором, но это выражение тотчас исчезло с его лица, словно ему пришлось вытерпеть сильную, но кратковременную боль: как удар хлыста.
     — Я понимаю, что это странно звучит, — пропадающим от волнения голосом сказал он, — но я любил тебя до того, как узнал тебя, полюбил ещё сильнее, когда узнал, — и нестерпимо сильно, когда понял, что теряю.
     — Сам ведь виноват, убийца-доброволец! Только прошлого не вернёшь. «И всё-таки так жаль, что не цветёт весной твоей рукою сломанная ветка». Это из песни.
     Лицо Кати, худое и немного вытянутое, на миг погрустнело; она как бы осунулась и проглотила комок горечи. Шёл дождь, и в её серо-стальных глазах стояли не то слёзы, не то дождевые капли. На мгновение с этого полудетского лица исчезли яркие краски жизнерадостной юности — словно смылись дождём. Оно стало похоже на ненастный весенний день, напоминающий весной об осенней непогоде.
     — Я пришёл не жаловаться, — ответил тот, кого она цинично назвала «Рэмбо». — Просто я хотел всё сказать тебе, перед тем как…
     — Надеюсь, это будет точно в последний раз, — холодным колючим голосом проговорила Катя, словно рассуждая сама с собой вслух.
     — Точно. И знай: я — не сумасшедший и не желаю тебе зла. Просто я сейчас страдаю и натыкаюсь на каменную стену твоего равнодушия, но поверь, — тебе обязательно в жизни придётся испытать то же самое. Когда-нибудь ты поймёшь, что значит ПРЕГРАДА.
     — Я жестокая, — был быстрый, намеренно безразличный ответ. Она как будто гордилась тем, что делает. Её поведение было глупым самолюбованием.
     — Жизнь не менее жестока, — возразил он. — Потом будет поздно кусать локти и рвать на себе волосы. И тогда ты вспомнишь мои слова и, возможно, пожалеешь о том, что так вела себя сегодня со мной.
     — Надеюсь, что лет этак через сто! Всё! Я устала от твоих мрачных пророчеств и нудных нравоучений. Прощай!
     Она хотела уйти, но он остановил её, взяв за локоть:
     — Подожди. Возьми назад авторучку, что ты мне подарила. Помнишь, ты написала ей на обоях в моей комнате по-английски «I LOVE YOU»? (Лучше бы по-русски.) Пусть она будет у тебя.
     — Я подарки назад не беру, — последовал холодный ответ.
     — Мне она тоже не нужна! — он в досаде, не глядя, швырнул авторучку через плечо.
     Некоторое время оба стояли молча.
     Неожиданно из кустов на дорогу выскочил маленький рыжий котёнок. Дрожащий взъерошенный живой комочек. Жалкий и трогательно беззащитный. Ещё несколько мгновений — и он будет раздавлен в лепёшку стремительно приближающейся приземистой иномаркой.
     Лицо Кати при виде этого приняло такое выражение, словно она сама заранее испытала боль и последние ощущения крохотного живого существа, попавшего под колесо. Она сделала неосознанное движение наперерез бесшумно мчащейся машине, но её спутник опередил её. Одним прыжком он выскочил на середину дороги, схватил котёнка, хотел отпрянуть назад, но под ногу ему попала выброшенная авторучка и, поскользнувшись на ней, он только успел бросить спасённого маленького зверька в руки той, что застыла на месте с открытым ртом и выражением ужаса в глазах. Она хотела крикнуть, но лишь успела набрать в легкие воздуха…
     Раздался запоздалый визг тормозов и тяжёлый глухой стук. На лицо Кати попали тёплые липкие брызги. Испугавшийся котёнок вцепился ей в руку острыми коготками, насквозь проткнув кожу между большим и указательным пальцами, но она не обратила на то внимания. Отброшенное страшным ударом человеческое тело отлетело на несколько метров и плашмя шлёпнулось на мокрый асфальт. Ботинки соскочили с ног. Один валялся на обочине, другой остался на середине дороги.
     Содрогнувшись, Катя зажмурилась и оцепенела. Жалость, раскаяние и потрясение были сильнее, чем она могла воспринять своими будто парализованными сейчас чувствами. Девушка снова хотела закричать, но, словно от удара под сердце, у неё перехватило дыхание и подкосились ноги. Задохнувшись от нестерпимой тошноты и боли, она присела и упала на колени. Потом, опершись дрожащей рукой о землю, с трудом встала…
     Она не могла и не хотела верить, что всё происходящее — не кошмарный сон. Из неё словно выдернули сердце и влили в образовавшуюся пустоту тяжёлый расплавленный свинец.
     — Зачем ТАК?! Почему ТАК?! Я не хочу, я не могу жить! Я желаю умереть, исчезнуть, раствориться в окружающем мире, превратиться в космическую пыль, разложиться на атомы… Я… — Катя вдруг вспомнила сегодняшние слова своего друга о неприступной каменной стене, о непреодолимой преграде, которую иногда выставляет нам жизнь, и ей захотелось выть от его пророческой правоты и нестерпимой боли в груди, нахлынувшей «девятым валом» адских мучений и накрывшей её с головой, отделив от остального мира с его солнцем, смехом, радостями, счастьем… Чего бы она сейчас не отдала за то, чтобы вернуть того, с кем всего несколько минут назад говорила непростительно дерзко, легкомысленно, с явным пренебрежением? Неужели для того чтобы понять самое важное в жизни обязательно надо пережить чувство невосполнимой утраты, испытать разрывающий душу вакуум мучительной потери?!
     Шатаясь, словно пьяная, и глядя прямо перед собой невидящими, застланными жгучей туманной пеленой глазами, как слепая, девушка медленно подошла к распростёртому на мокром асфальте мокнущему под дождём телу. Что-то текло по её лицу — то ли дождь, то ли слёзы, то ли смешанная с водой его кровь.
     Кругом были люди. Как обычно бывает в таких случаях, собралась толпа. Люди словно выросли из-под земли. Они что-то говорили, жестикулировали. Катя слышала голоса, обрывки фраз, но не воспринимала человеческую речь и видела только тело, лежащее на спине с широко раскинутыми руками и ногами. Лица не было. На месте, где когда-то было так хорошо ей знакомое лицо — сначала любимое, затем вроде как опостылевшее, а отныне существующее только в её памяти, — было какое-то несуразное кровавое месиво, и не верилось, что это именно ОН, а не кто-нибудь другой, кого она раньше не знала.
     — Вот оно «есть только сейчас», — со стоном, больше похожим на сдавленный крик, подумала девушка. — Будь оно проклято, моё упрямство.
     Ей и прежде приходилось видеть трупы и кровь, но это всё были чужие, незнакомые ей люди, и те впечатления от увиденного не шли ни в какое сравнение с тем, что она испытывала сейчас.
     БОЛЬ терзала её изнутри, металась по душе, исступлённо ища выхода наружу, но выхода не было, а это означало, что она никогда не пройдёт, и сердце никогда не успокоится, и страшная картина, словно выжженное калёным железом клеймо, никогда не исчезнет, не изгладится из памяти. Будет являться кошмаром по ночам, вспоминаться, портя настроение, по утрам и преследовать её внутренний взор всю оставшуюся жизнь и, кто знает, может быть, и жизнь после смерти.
     — Доченька, что с тобой? Ты цела? — обеспокоенная запыхавшаяся женщина, протиснувшись сквозь толпу, пробралась к Кате. — Что случилось? У тебя всё лицо в крови…
     — Это не моя кровь, мама! — почти беззвучно, одними губами прошептала Катя. — Это ЕГО кровь.
     — Кого ЕГО? — женщина достала носовой платок и заботливо обтёрла лицо дочери.
     — Одного очень хорошего человека, которого больше нет. Ах! Мама! — вскрикнула вдруг девушка и разрыдалась так, словно хотела, чтобы от этих рыданий разломилась напополам её грудная клетка и чтобы сердце, выскочив наружу из адского пламени нечеловеческих внутренних мук, упало бы и, ударившись оземь, взорвалось бы, как граната, и чтобы этот взрыв убил все мироощущения и наступила бы абсолютная темнота и тишина вечного покоя…
     — Какой ужас! — воскликнул кто-то. — Мозги по всей дороге.
    
     Накрапывал дождь. Никому теперь не принадлежащий сломанный зонтик валялся возле кустов. Красная лужа крови на дороге становилась всё больше, растекаясь по мокрому асфальту акварельными и гуашевыми разводами.
     Боль, цепко держащая сердце и душу Кати острыми зазубренными когтями, почти достигнув предела, который способен выдержать человек, неумолимо продолжала нарастать. Девушке казалось, что она сейчас или умрёт, или сойдёт с ума.
     — Я сейчас умру, мама! — мёртвым голосом выкрикнула Катя. — Я не успела ему сказать всё вовремя, а теперь он не услышит! Понимаешь?! Он успел, а я — нет! Ему лучше, чем мне! Я бы согласилась поменяться с ним местами.
     — Ты что, милая, Бог с тобой, — ужаснулась стоявшая рядом пожилая женщина.
     В это время сидевший на руках у девушки мокрый, намоченный дождём и слезами котёнок смешно открыл рот, прищурил несмышлёные детские кошачьи глаза и жалобно запищал.
     — Я хочу побыть здесь, С НИМ, — твёрдым голосом сказала Катя матери, когда та попыталась увести её домой. — ДО КОНЦА.
    
     Она стояла у дороги до тех пор, пока не приехала специальная машина. Она видела, как ЕГО погрузили в неё, и кроме этого как бы ничего не видела и не слышала. Она словно ушла в себя, забрав с собой то, что было ей дорого, то, чем, может быть, украдкой жило её сердце всё это время и о чём, может быть, она запрещала себе думать, считая это неправильным, и могла только мечтать…
     Она стояла под дождём, прижимая к разрывающемуся сердцу маленькое мокрое тёплое живое существо и, беззвучно шевеля посиневшими от холода непослушными губами, повторяла про себя одно-единственное слово. Это слово было «КАТЁНОК».