Сказка на новый лад. ВЕРА

Вынесли.
Остались в квартире только молодые девушки. Работы на всех хватало, столы накрыть, полы помыть, посуду поставить, тряпки оставшиеся убрать в большие мусорные мешки – приготовить для сжигания. Много лет жизни вымыли водой за несколько минут, смыли следы, волосы, кусочки тонкой, изношенной и слишком белой кожи. Ничего не осталось. Только память. Хрупкая дырявая эфемерная часть нас, слишком переменчивая, слишком относительная, слишком зависимая от настроения, чтобы полагаться на нее. Все закончилось быстро, в какие-то девять десятков лет. А я не могу ждать так долго, мне хватило бы и половины этой бесконечности. Я не хочу оставлять следы, не хочу чтобы их смывали чьи-то юные руки. Память рождала образы, легкие ее мерцания в моей жизни
У нее были зрачки серого цвета, покрытые пеленой, поэтому все вокруг не имело четких границ, один предмет перетекал в другой, все было в непрерывной взаимосвязи, без каких-либо точек соприкосновения. Плавающий мир диктовал манеру поведения, ее движения на последнем десятке жизни не имели резкости, все делалось будто неспешно, с ленцой.

"Бабушка читала, чистая изнутри и снаружи, окутанная хлопковой одеждой.
Закрыв глаза, еле слышно тянула песню из букв предназначенных Ему.
Ты слышишь мою измученную болью и длинной жизнью со множеством прощаний бабушку?
Я верю - слышишь. 
Верила и поэтому делилась с ней всем, только для того, чтобы она иногда, разговаривая с Ним, она думала обо мне. Рассказывала Ему, что где-то здесь на земле есть   я, просила бы для меня ума и здоровья.
Я говорила с ней на чужом ей языке. Она кивала в ответ седой головой – одобряла все   мои монограммы, пируэты, иголки. Иногда отвечала мне на своем языке, сеяла старушечьи мудрости, прищуривая глаза, больные катарактой. Но больше молчала."

Дальше все пошло своим чередом. Работы, звонки маме в надежде услышать «все хорошо», неотмытые после долгой зимы витражи жизни. Кто-то смешил меня, кто-то увлекал, чем-то увлекалась я. Но нужды у меня не было, никакой, ни в чем. Только пресловутый дефицит чувств душил ночами одинокостью и болью. Если бы только я была умнее…

"Теперь никто не разговаривает с Ним обо мне. Теперь я перестала делиться собой не только с собой.
Когда кто-то уходит, то забирает с собой километры нитей, тонны связи с теми кто остался. А мы становимся легче. Земля становится на тонны нитей легче. Каждый день на тысячи тонн легче.
Прости, что сейчас я молчу. Не потому что нечего сказать, не потому что не люблю тебя, а потому что боюсь. Панически страшно стать ближе к тебе. Протянуть нашу ниточку и карабкаться по этой хрупкой связи из слез слов просьб. Панически страшно быть всегда правильной, рамочно хорошей. Страшно бояться сломать то, что должно стоять накрепко веками."

Утоление жажды радикальных перемен в этом сезоне не ограничилось короткой стрижкой. Сломала. Твои рамки. Свои. Прости. Я была птицей ровно несколько минут. Ровно столько сколько нужно чтобы почувствовать жизнь внутри себя. Я уже успела родиться, повзрослеть, состариться и умереть. Но делая последний вздох, решила жить дальше. Разряд . Еще разряд. Ток каждый день, ровно месяц проходил сквозь мое тело, от висков до кончиков пальцев. Месяц ежедневно слова вылетали и застревали в воздухе, потом висели около лампочки под потолком и стрелами возвращались в распухшее горло. Круговороты слов. Я бы очень хотела раньше, но не смогла. Я бы очень хотела небольно, но не сумела.

"Я долго старалась быть той, кем хотела видеть меня Мама. Прости.
Той, кого видят другие. Простите.
Такой, какой хотел видеть меня Ты. Да, хочу перед тобой оправдаться.
Не смотря на то, что я была невыносима много лет, молчалива, горда, лицемерна, ты всегда был щедрым, и ничего у меня не отнял.
Забрал тех, кому я не нужна и тех, кто не нужен мне. Спасибо.
Ты существуешь по принципу, что даже недостойные могут получить недостижимого-сокровенного.
Дал и отошел в сторону. Для того, чтобы я опять утонула в пороках.
Игры продолжаются. Мне бы встать и выйти из-за игрового стола с кушем, но азарт берет верх. И я продолжаю по всем правилам, раздаю карты, блефую, в рукаве держу козыри, поднимаю ставки.
Как же другие с этим справляются?"

Понедельник опять разрывает жизнь надвое. Офисный политес и этот чертов дресскод, а мне хочется матом и в джинсах. В ваши жирные лица матом, в моих любимых джинсах. Но еще утром, выбирая одежду, я уже надеюсь себя подороже продать.
- Здравствуйте! Как ваши дела? Вы сегодня так прекрасно выглядите. – продано!
Прихожу на работу, снимаю куртку, выкладываю на стол телефон из сумки и ноутбук. Здороваюсь. Куда-то пишу, о ком-то думаю, что-то делаю, незначительное и ненужное. Старожилы смотрят озлобленно, плюют за спиной, хотят чтобы меня не существовало в их мирке. Меня не хватает на противостояние. Я хочу уйти каждый день, так и делаю, но следующим утром всегда возвращаюсь. Восемь, сорок, сто шестьдесят, одна тысяча семьсот шестьдесят. Столько часов я проживаю на работе в год. Столько часов ищу оправдания себе и этим женщинам в костюмах. Рабочая роба вживается в нас, уходит куда-то под кожу и откладывает там личинки равнодушия, мелочности, презрения.

"Верю себе, но не в себя. Если верю в себя, то перестаю верить себе. Одновременно никогда. Это всегда беспроигрышный вариант самоощущения, самоконтроля. Если врать себе, то по чуть-чуть, если отпускать, то на поводке и душить-душить желание взлететь, губительную страсть к свободе. Ненавижу все свои слабости, тонкости, телефон со множеством несуществующих контактов, голову со множеством несущественных идей, рабочие файлы на личном ноутбуке, пару туфель на каблуках, и страшную одежду, узкую, с пуговицами и плечиками. Но больше всего ненавижу несдержанность.
Как просто подпустить человека к мякоти и как больно наблюдать за ним, ковыряющим в ней серебряной ложкой.
Эй, чего ты ищешь там? Это ты никогда там не найдешь, потому что твой продавец снов перестал отвечать на звонки, а без него ты всего лишь дерзкая малолетка, грубая, жестокая, неспособная на слова без скверны, не наученная фантазировать без допинга, не умеющая верить голосу внутри и оценивающая вся только глазами. Они тебе врут! И, знай, кадры в твоей голове ложны, потому что приборы передающие их лживы. Если ты найдешь силы  начать складывать образы реальности не из зрительного фундамента, то сможешь понять как была суррогатна твоя жизнь." 

Дают «важное» задание, говорят, мир перевернуть надо, говорят, рухнет, если не закончу через два дня. Я верю. Ускоренно машу топором, молотом, закаляю огнем и водой, стуча каблучками по изношенному паркету.

"Меня пережевали, в мякиш превратили, лепят что-то. Как я умудрилась добраться до тридцати третьего этажа нашей общей многоэтажки и не понять назначение получившегося абстрактного по форме и сути предмета? Для чего Тебе столько бессодержательных кукол, столько бессодержательно плодящихся пар?"

Новый круг, как у пони везущего коляску с детьми в парке развлечений. Выходные, когда каждый день это потерянная ночь. Выходные, когда время словно комариное жало, вонзается и саднит. Тягучее домашнее растрепанное одиночество смешивает части суток приправляя апатией и тошнотой. Бывает другое комариное жало. Люди, сцена в глубине и сцены вокруг. Театральные, заезженные до рвоты, сцены людского общения. Яркие одежды скрывают тусклое нутро.  В вас нет ничего моего, а у меня нет ничего вашего и делиться с вами не хочу. Ты стоишь рядом с ней, милая пара, а сам ждешь понедельника, ждешь возможности написать не ей сальные сообщения, про желания, про неповторимость изгибов, про уникальность глаз. А та что рядом, знает все наизусть, каждый твой порыв, но ты такой уютный, удобный, поэтому тебя держат при себе. Ты ее карманный мальчик. Аксессуар той которую даже не хочешь.
 
"Ищу бесконечную вечность то, от чего рассыплюсь звонко на пол по бусинкам, закачусь – затеряюсь надолго, обязательно найдусь потом. Ищу где-то на страницах, где-то на экранах, где-то в глазах. Там есть все, как на базаре глухой провинции. От слез за недорого, до прочных, пуленепробиваемых венецианских масок за миллион человеческих душ. Хожу по базару, примеряю, пробую, торгуюсь. У меня нет миллиона душ, есть только одна – моя – как бы не прогадать.
Устала быть залежалым на витрине продуктом. Храниться на полочке в холодильнике супермаркета, показывать хорошие стороны себя – лишь бы купили. Переклеивать сроки использования, даты изготовления. Купите меня, я очень годная, не проходите мимо.
Я буду для тебя всем, чем захочешь и даже тем, о чем ты боишься попросить. Я заменю тебе все, что можно выпить, съесть, все что греет и охлаждает, все что тебе когда-то до меня было дорого. Я буду верить тебе, до дрожи, до головокружения. Крупица сомнения будет убивать меня, а теплая ладонь возрождать. И так каждый день – умирать и рождаться вновь, чтобы жить.
Не бесплатно. Взамен попрошу лишь об одном –  будь мне нужен каждую секунду. Не хочу дорого, можно даже за рубль. Но только если это последний рубль, а я – последний вдох." 

Штормило. Снег за окном заговоренный – миллионы пухлых снежинок покрывали серую заледенелую массу. В висках тем же током пульсировало «вперед». Я надела самую черную куртку, самую черную шапку и самые черные ботинки. По проспекту цветные машины разрезали снежный покров, безжалостно губили белоснежную красоту. Железные колдуны превращали ее на моих глазах в ничто, серо-коричневое ничто радостно брызгало на стекла соседей по дороге, совершая трение покоя.
Я бежала по дороге отбрасывая бесконечно черную тень жалости, алчности, истерии, вожделения, обид и страха. Нашла нетронутый сугроб и свернулась калачиком на обочине. Пробралась в него по колено проваливаясь при каждым шаге.  Мне было совершенно не холодно, не сыро и не страшно. Одиноко. Первые несколько минут снег поддавался весу моего тела, но потом притяжение остановилось. Перематывая дни в обратном порядке я стирала то, что меня удерживало -  улыбки, споры, откровения – за них как правило стыдно нестерпимо – и тайные желания.
Никто не остановился, легковые грузовые и машины правоохранительных органов проезжали мимо из-за всех сил стараясь меня не замечать. Но я стала замечать их. По шуму трения шин о мокрый асфальт предугадывала габариты и цвет машины. Каждый раз ошибалась. Водители не были равнодушны, проезжая мимо каждый успокаивал себя «раз предыдущий не остановился, значит останавливаться нет смысла». Они лишь притормаживали, наверное чтобы понаблюдать за тем, как я дышу. Спасибо
Ластик удалял все лишнее, все, что держало, не давало дышать равномерно. Я начала остывать. Не телом. Огонь внутри парализовало где-то до отметки равнодушно. Океан внутри меня, который штормило несколько десятков лет, стал безмятежной гладью из слов без знаков препинания, которые издали казались всего лишь необузданной массой букв.
Снегопад прекратился. Меня присыпало. Я все еще была огромной запятой, пока не сжалась сильнее. Так сильно как только могла, став наконец Точкой.