Рассказ номер один. Громкий глушитель это хорошо

     ****ь. Опять не спится. Которую ночь подряд я никак не могу заснуть. Вернее я засыпаю но уже под утро и через час звонит будильник. Хотя я неправильно подобрал слова. Он не звонит. Он оглушительно ядовито источает звуковые волны по всему квартирному пространству. Потом эти волны отрикошетив собираются в моей спящей голове и там происходит процесс внутреннего сгорания  нестабильно-неуравновешенной натуры. Эффект Доплера в таком случае не спасает. Обычно я беру будильник, выключаю его и сплю дальше. Но так было до тех пор, пока я не разошелся со своей женой. Ах, да, моя жена. Я лживо улыбаюсь. Ну конечно, теперь уже бывшей. Хотя рано или поздно все становится бывшим. По крайней мере для того, у кого ограничен временной жизненный цикл. Наверное я имею ввиду людей. У собак бывшим становится только их шерсть и говно, которое регулярно их покидает в надежде укрыться в недрах Земли. Что же, нас в конце всех ждет одно и то же. Перед трупными червями все равны. Но животные останутся верными своим равнодушием к капиталу. За это я снимаю шапку.
    ****ый в рот, я опять зарываюсь. Когда начинаю думать об одном у меня начинается расслоение мыслей. Словно мышцы на обескоженном плакате по анатомии, которые налезают друг на друга. Тут я подумал, что как хорошо, что мы обтянуты кожей. Все бункеры моих мозговых борозд отворяются и оттуда начинают вылетать неиссякаемым потоком образы в виде мусора. Я начинаю теряться на середине, но уже не могу вернуться назад, чтобы начать сначала, и впереди тоже завал. Я стою в куче мусора. Я как всегда застрял. И в этом месте я наконец то начинаю засыпать. Также и с памятью. Но я рад, что моя память напоминает оперативную компьютера. После того как я все таки засыпаю, я просыпаюсь с пустой головой и иду в туалет, чтобы излиться своему единственному проповеднику в белой мантии. Моя скукоженная закорючка начинает пускать нюни. Правда когда стояк, приходится заниматься реслингом над белым другом расставив ноги по каратистски. Потом почесывая яйца я думаю, что сделать дальше - стать великим спортсменом или преуспевающим бизнесменом. Но понимая, что ни то ни другое со мной не прокатит, я включаю чайник и жду, когда он закипит. Что ж, это тоже стоит немалых усилий. Вчера мне приснился сон.  Я сидел на диване смотрел телевизор. Рядом спал старый кастрированный кот. Я сочувственно поглядывал на него изредка. Мне резко захотелось пописать. Я зашел в уборную. Запустил руку(обычно левую) в трусняки. Там ничего не было. Там было гладко как у свиной ляжки. Получилась необычная ситуация. Я хотел ссать, но делать это было неоткуда. Думаю Александр Македонский тоже бы струхнул в такой щекотливой ситуации. Но у меня не было меча. Я обладал только деревянными зубочистками. Можно было бы взять вилку и проткнуть гладкую кожу. В этот момент я проснулся из-за реального желания опорожнить мочевину. Я стоял и из меня очень долго вытекало. Хорошо, что это был всего лишь сон. Иначе я бы понял, что стал Богом.
      Я опять зарылся. Поэтому я пишу сейчас то, что пишу. Я смотрю выше… Ах да, будильник и моя бывшая жена. Какая связь? Какой сарказм. Наконец я ее подъебал. Никакой. От будильника есть польза. Дело в том, что у нас был хороший электронный будильник. Продукт тщеславия человечества. Когда его выключал, он заводился нарастающей ласкающей слух классикой через минут пять скажем. Ну понятно, чтобы мозг просыпался нежно и безболезненно. Обезболивающее пробуждение. Я протирал свои слипшиеся ока под скрипку Паганини. Каприччио елозила по моим извилинам смычком словно по скрипке. Я торчал от этого. Я люблю этого уже мертвого виртуоза. Жена ушла. С собой она прихватила и обезболивающее. После этого я много раз опаздывал на работу. Пришлось менять привычку и вставать сразу. Иначе я мог лишиться работы. Она бы без меня обошлась точно.
     Как странно. Когда проживаешь много времени с одним человеком в одном замкнутом пространстве, то тяжело поначалу учиться находиться в нем одному. Ощущаешь чудовищную пустоту. Как будто тебя запустили в космос, где нет ни звезд, ни планет, лишь ты один. И телевизор. Телевизор - это второй ***, который ты постоянно дрочишь в зомбированном бездействии. Начинаешь понемногу приходить в себя. Задаешь нужный тебе ритм и пляшешь под свою собственную дудку. Сначала испытываешь кайф, ощущая дикую свободу и силу. Потом сидя на диване перед телевизором, стоя у плиты делая тысячную яичницу или перелистывая бездумно куски книжной бумаги, и в перерывах между всем этим подрачивая свою волосатую никчемность, начинаешь ощущать себя последней задротой. И думаешь, что за хуйня. Где мои генеральские погоны? Я же был на коне. Теперь же я стою раком и меня **** скучным образом моя же собственная домашняя утварь. Почему я стал похож на старый пожелтевший черпак для борща? Неужели я учился, ходил в музеи, писал курсовые, заучивал монологи, бегал десятки километров, поднимал тяжести для того, чтобы в конечном результате быть похожим на кусок старого засохшего говна? Не вижу связи. Покажите мне ее. Потом начинается прозрение. Становишься гением. Начинаешь понимать немного Эйнштейна. Твое собственное пространство-время открывается перед тобой. Можешь почувствовать собственную гравитация говна на свой собственный мозг. Перелопатив тонны мыслей и умозаключений приходишь к выводу, что все что тебе нужно оставаться живым. Все остальное - декорации. И после твоей кончины ими будут пользоваться другие неудачники. Все что я делал раньше  - это бегал по кругу с завязанными глазами, думая что очередной виток по дуге - это преодоление испытания и достижение нового респектабельного, играя на публике собственной улыбкой. На самом деле всю дорогу мне в спину упирался собственный же вектор. Я бежал за куском мяса, привязанного на палке к моей голове. Теперь я трезв как стекло и могу напиваться хоть каждый день. Я даже смог привыкнуть к новому будильнику. А это значит, что для меня все только начинается. В любом случае я всегда могу прекратить природную игру своих клеток, нажав кнопку. Но досмотреть свою карму хочется до конца. И чтобы дойти до всего этого кому то необходимо вылизать тонны чужого говна, а кто то и по сей день лижет, думая что это повидло. Лично я понял это не так поздно и еще успею вычистить свою полость от вони.
    Я опять ушлепал от стержня своей цели. Я пометил ее красным кругом, а бью все время в молоко. Но чем строже ее придерживаешься, тем больше понимаешь, что это опять всего лишь декорация. Я смотрю на людей. Я вижу их движения. Я почти читаю их головы. Я останавливаюсь сбоку и начинаю вглядываться, какая нелепая беготня, мышиная возня над коркой призрачного счастья. Каждый из них втыкает впереди себя флажок с буквой «я» посередине. Берет все свои мешки и прет к нему с натянутой улыбкой громко попердывая, давя толстой подошвой собственное время. Достигает его и втыкает следующий. Такая всемирная безостановочная олимпиада уже не по мне. Я решил остановиться на своем Эвересте и разбить палатку. Отныне я буду лишь наблюдателем. Может быть тогда я сумею разглядеть что к чему.
    Вчера я опять не мог заснуть. Я сидел на кухне и перелистывал Толстого. «Война и мир». Толстая книга. Толстые засаленные люди. Покрасневшие лица. Глупые полководцы. Находчивые дворяне. Слишком много эмоций для графа. Он меня утомлял. От Достоевского становилось тоскливо и гадко. Хемингуэй немного успокаивал, хотя и он начинал натирать мозоли своей излишней омраченной серьезностью. Астрономия сейчас похожа на автомобильное движение. На ней ездит кто как может и хочет. Я ей не доверяю.  Я чувствовал, что нахожусь рядом с черной дырой. Нужно делать ноги. Я не был готов к встрече с горизонтом событий. А уж тем более запутаться в струнах параллельных вселенных. Пожалуйста, прекратите это. Я накинул куртку и вышел из дома. Было четыре утра. И было тихо. На улице темно и пасмурно. От солнечного света слишком много шума. Поэтому было тихо. Я пошел по выложенной ромбами аллее. Людей не было. Город был пуст. Антрацитовое небо неподвижно. Вода моросила мне на лицо. Движение воды в воздухе успокаивало меня. Иначе я бы понял, что мир пуст и время встало. А я не хотел становиться богом. Перспектива протыкать себя вилкой не вдохновляла на широкое признание. Я нащупал в кармане куртки складной нож. Еще один продукт несостоятельности человечества.  На всякий случай нож был на месте. Кто знает, может придется ставить зарубки на деревьях, чтобы не потеряться в этом пустом мертвом городе. Или потрошить голубиные тушки, безжалостно пойманных на эволюционированном доверии к людям. Я передвигал ноги и перетаскивал свою волосатую жопку вверх по аллее. Я был спокоен и дыхание тоже. Сердце работало где-то внутри меня. Я его не напрягал. Оно меня тоже. Нужно уважительно относиться к своим внутренним органам. Они всегда держат на спусковом крючке у затылка, которого мы не видим. Я шел и чувствовал лишь свои пятки. Они давили на каблуки. На пятки давило все тело. Я им не завидовал. Они могли оторваться лишь на обуви. Моя голова находилась на самой вершине. Я подумал как хорошо что не наоборот. В последнее время мне стало слишком твердо жить. Поэтому я мало двигался. Предпочитаю, чтобы с силой притяжения боролись спортсмены. Жаль, что и на мою долю ее тоже хватило. Мне кажется ее слишком много везде. Что же это не только моя проблема. Раз я не могу с нею справиться, то заключу пожизненное перемирие. Космонавтам удается иногда ее игнорировать.
     Аллея была длинная и уходила вверх. Мои ноги были намного короче. Но я не  паниковал. Ноги тоже держались молодцом. Ими я отмерял отрезки в своей среде обитания. Я как и все был частью большого зверинца, государство подбрасывало мне корм и я ловил его виляя ежедневными трудовыми буднями. Диогены едят собак и кошек, запивая бутылочными остатками. Я делаю то же самое, внося разнообразие в свой пищевой рацион. Между нами разница лишь в способе приготовления и места применения животных функций.
     Я озяб немного и засунул руки в карманы куртки. Приподнял воротник. Таким образом я сгруппировался. Теперь мне не страшен даже напалмовый авиаудар. Я шел и философствовал. А может просто философия использовала меня. Я всегда чувствовал подвох во всем. Все свои действия я рассматривал теперь как акт надругательства над самим собой. Во  всем предусматривался какой-то смысл. Я хотел избежать его. Хотел ускользнуть от него и настигнуть врасплох сзади, и взглянуть на его спину. Но всегда видел лишь свою. Я чувствовал свой взгляд на собственном теле. Проблема в том, что человек создан для смысла. Руки, пальцы, ноги, жопа,  яйца - все это предназначено для действия. Состояние покоя лишь для вечности.  Я
хотел ею стать. Или быть носком. Носок многое расскажет о владельце ног. Покажи мне свой носок и я скажу тебе, кто ты.
   Я все еще шел по аллее. Ей не было конца. Я был только рад этому. Меч судьбы дремал над моей шеей. Я шел со скоростью две тысячи километров в час, но чувствовал лишь черепашью ухмылку в тазобедренных суставах. Посмотрел на часы. Десять минут пятого. Город был по прежнему мертв. Я любил это время. Время было равнодушно к моим чувствам. Нельзя говорить в это время, нельзя нарушать покой слоев атмосферы. Нужно тихо наблюдать друг за другом. В такие минуты покоя мне всегда приходили мысли о смерти. Нет, не суицид, а о ее природе. Я отколачивал монотонный ритм каблуками по сырому бетону и думал о смерти. Я не был готов к ней. Как наверное и любой другой. Мне было порой страшно думать о том, что меня когда-то не станет. Я не буду видеть своих рук, смотреть своими глазами и видеть всю красоту преломления и игры цвета из солнечного света. Не буду смотреть на звезды и мечтать, что когда-нибудь я окажусь к ним намного ближе. Где-нибудь посередине в свободном парении космической массы. Сейчас я всего лишь здесь и мне тоскливо. Моя тоска лижет мне грудь теплым слегка шершавым языком, от которого мне становится очень хорошо. Я люблю это чувство. Я люблю тоску. Она делает меня лучше и чище. В такие моменты я становлюсь просто человеком, не обремененного и не испачканного бюрократической чешуей. Я бы хотел жить в таком состоянии все отмеренное мне время.
     Мои мысли двигали меня вверх по аллее. Сигналы миновали мое сознание и ноги автоматически передвигали меня, не докучая мне своим присутствием. Я благодарен своей нервной системе. Впереди навстречу мне шла кошка. Или кот. Но я больше чувствовал мужское присутствие особи. Животное шло навстречу также медленно как и я. Я не обременял похоже ее своими движениями. Мы шли с одинаковой скоростью навстречу друг другу. Может оно думало о том же о чем и я. Может быть это настоящий я. Мы прошли мимо параллельно. Я смотрел в сферические голубые водянистые глаза с темной глубокой массой посередине. Мне стало завидно. Я проводил животное взглядом полуповернув голову. Оно знало то, чего не знал я. Кошки восхитительны в своей независимости и неторопливости. Они даже прячут свою смерть, чтобы умереть в одиночестве. Видимо они знают о ней больше. Нам с ними не по пути. Мы сделаны из разной темной материи. Но превратимся в конце концов в один комок грязи. В конце любой молекулы ДНК находится свеже вырытая яма. Мы всего лишь не даем археологам остаться без работы. За это мы можем каждый день выпивать по стаканчику заслуженного молока во здравие свое.
        Кошка (или кот) исчезла с рукотворной аллеи, отдав предпочтение сырой траве. Я же также не спеша переставлял свои страусиные ноги по бетонным ромбам. Сырой асфальт пах холодом и черными катышками. Я шел и желал увидеть чуда. Хлеба было завалом, а зрелище не спешило радовать мою измученную ненужными мыслями голову. Я болел прозрением.
     Впереди сквозь плафоновые выстрелы искусственного света, теряясь в краске пасмурной перспективы я стал разглядывать движение отдельно ни к чему не прикрепленного вещества. Я не хотел долго всматриваться вдаль. Я берег свое зрение. Через какое-то время отмерив шагами еще несколько крупиц бытия, я видел человеческую фигуру, шедшую навстречу. Может это была та же кошка. Или новый мессия. Свет фонарей хорошо расставил реквизиты. Я двигался сквозь камеры своей жизни. Я в ней был главным героем. Мозг был соавтором моего бессмертия. Я предвкушал завязку событий. Фигура начала лепиться ровными женскими очертаниями. Теперь я отчетливо фокусировал в сетчатке глаз стройное среднего роста создание земного происхождения. Волосы осыпанные мелкой водянистой вуалью гладко обрамляли прекрасные черты лица. Я не верил своим глазам. Ко мне навстречу двигалось мое второе я. То чем я хотел бы быть. Прекрасным и великолепным. Мой большой нос и торчащие в разные стороны как засохшие лопухи уши начали паниковать. Я чувствовал себя говнецом на белом отполированном до блеска мраморе Лувра. Такой контраст был тяжким испытанием. Я намеревался его выдержать. Я расправился. С ушами и носом ничего не смог поделать. Они крепко вросли в голову. Я пожалел, что они не из глины. Тогда я бы слепил из себя Цезаря. Походка танцевала ламбаду точными последовательными в меру сексуальными без пошлости и претенциозности движениями. Все в ней было в меру. Даже одежды. Все очень качественно. От высших производителей. Я мог расчитывать только на троечку. И то в моем лучшем временном обличии. Кто то там сказал про душу, что не важно что снаружи главное что изнутри. Я думал часто об этом. Если бы это было так по телеку показывали бы одних уродов. Но щелкая по каналам светоизлучательного прибора повсеместно видишь лишь говно в праздничной обертке.  И у всех зубы как у щелкунчика - белые как дешевая эмаль и отпидорашенные начисто. Я всегда их игнорировал. Цвет таких зубов покоится в писсуарах привокзальных сортиров. Я частенько заглядываю туда, чтобы оторваться на кумирах. Я поморщился про себя, а может быть и вслух. Не пристало моему дворянскому духу думать о нечистотах на фоне приближающейся ко мне красоты.
      Я всегда паниковал перед предстоящим общением с человеком, особенно с женским представителем. Не знаю откуда это. Ассортимент предстоящего разговора дежурных фраз вызывал у меня отвращение. Если сказать девушке при первой же встрече, что хочешь трахнуться с ней, а потом видно будет что получится, то реакция обычно однозначна. Но это все таки происходит через какое то время. Может даже через пару часов. И потом это уже не выглядит так непристойно и оскорбительно. Жаль то, что мы пропитались лицемерием и тупостью даже в отправлении своих природных функций. Наш мозг стал слишком огромен. Он словно радар парит над нашим телом и бьет током нас по рукам, если мы нарушаем писанное и неписанное правило таких же радаров. Мы укутываемся вещами и электронным висящим говном, приписывая себе качества особенных и бессмертных. Эгоцентризм раздувает наше очко в радиусе многих метров. По улицам ходят сплошь Спинозы и Цезари в мышином обличии. Но сил при этом не хватает даже на то чтобы забраться на третий этаж. Куча бестолкового мяса, обреченная на жалость к самим себе. Им не понять, что все бессмертные уже давно умерли за правое дело, а великие рождаются раз в сто лет. Остается лишь пользоваться их гением. (в этом месте меня стошнило под стол, это все ****ый вирус).
      Как удивительно, сколь много мыслей может промелькнуть в голове за короткий промежуток времени. Время всю дорогу ставит мне подножки. Я даже не могу ****ануть ему по печени. Зато оно не переставая ебашит меня по всему телу. Я уже весь покрылся морщинами от этого. И впереди лишь мелькает знак вопроса похожий на силуэт смерти с косой.
    О черт. Меня взбудоражило, как будто рядом с моим ухом лопнул конус ? Сверхзвукового самолета. Я за****елся со своим мозгом. Девушка уже почти поравнялось со мной. Может это кошка? Я был на грани провала своей миссии по затаскиванию тела в свою провонявшую одиночеством постель. Как грубо. Я покраснел за такие мысли. С такой красотой нужно вести себя как саперу с хитрожопым взрывным устройством. Одно неверное движение и опять окажешься один со сжатым в кулаке поникшим членом. Лучше бы меня охладили до сверхнизкой температуры и использовали в качестве сверхпроводника.
    Девушка почти поравнялась с моим плечом. Я уже отчетливо различал и возбуждался ароматом ее туалетной воды. Позывы отдавались шевелением в трусах. Я шел и смотрел на ее грудь, поднимаясь взглядом выше. Я боялся добраться до ее глаз. Чужое зрение меня всегда гипнотизировало. Да и потом я всегда смущался, когда дело достигало той стадии, когда нужно было смотреть «прямо в глаза». Я не мог определиться как можно смотреть сразу в оба глаза, если зрение всегда фокусируется на одной определенной точке, рассеивая остальное внимание. Либо я смотрел в правый либо в левый глаз, либо в переносицу. Может со мной что то не так. Это меня всегда угнетало. Меня зачастую или почти всегда угнетало одно присутствие человечины. Шевелящиеся челюсти и хлюпающие губы, создающие колебательные движения в воздухе почти всегда искажали действительность пачкая ее слюной неизученности и невежества. Если бы мне представилась возможность я бы прихватил с собой несколько ученых и философов. А также несколько молоденьких шлюшек, в свободное время занимающихся астрофизикой. С этой компанией я мог бы провести остаток своей жизни, выкапывая доисторическое окаменелое говно, поебывая в перерывах чью-нибудь киску.
   Но к сожалению приходится прозябать в обществе капиталистически настроенных неудачников с больным раздувшимся тщеславием и с прогрессирующим самосмокаванием собственного недостоинства. И я плаваю в этой куче жидкой субстанции разноцветной пленкой сверху. Я потерян для себя. И меня ничем не удивить. Все что я хочу у меня никогда не будет. А все что я имею намертво вросло в мою сущность. И теперь я похож на ободранную черепаху, пытавшуюся спасти свое мерзкое тело в зарослях общественного строя.
     Девушка поравнялась с моим плечом. Я раскрыл рот, выпуская оттуда слюни, глядя на объемный рельеф ее груди. В столь раннее утро такая красота казалась неестественным пятном на серых трусах городского ландшафта. Я должен был что то сказать. Должен был остановить ее и привлечь ее внимание к себе. Но вместо этого я пускал слюни и мычал про себя какую то нелепость. Я был похож на молодого бычка, который только что вытащил свое слюнявое хлебало из ушата. Я как всегда проебывал свою удачу. Удача начинала мне улыбаться во все зубы, а я поворачивался к ней волосатым и  нестиранным очком. Я мазохист. Иначе быть не может. Меня упаковали в бракованную партию. И теперь я пытаюсь присунуть свой бракованный *** в доброкачественный продукт.
    Пока я гонял свои мысли по кругу в черепной коробке, телка уже была позади. Я остановился.  Смотрел вслед уходящему телу. Тело шло покачиваясь сквозь сырой воздух. А тело следовало бы сейчас рвать и колоть во все дырки. Безудержно и жестоко. Словно в последний раз. В преддверии конца света. На последних мгновениях существования человечества.
    Она прошла к перекрестку. Задержалась немного. Покрутила головой медленно и сексуально. Знала сучка, что я за ней наблюдаю. Такой ***ней могут заниматься только сучки. Машин не было. Было мертво. Она пошла по дороге, еще пуще повиливая булками. Не дойдя до другого конца перекрестка ее тело вдруг резко взлетело вверх и в сторону. Я стоял и смотрел как ее сумочка болтая лямками нелепо кувыркается в воздухе. Из сумочки вылетала вся эта женская хуйня. Телка летела около сумочки и похожа была на куклу моей племянницы, которую та любила таким же образом попускать в свободное падение. Пока я наблюдал за танцем плоти и смерти в воздухе я услышал неприятный визг тормозов. Моя прогулка не предвещала мне никак такого поэтического зрелища. Я стоял и почти не дышал. Волосатая субстанция шлепнулась на другом конце перекрестка задев ногами светофор. Туфля отлетела как пивная пробка. Я слышал звук удара женской плоти о холодный асфальт. Это был звук смерти. Я не сомневался. На говно у меня нюх набит. После такого удара даже мастодонт бы завыл от боли. Пол сотни килограммов мяса ничто по сравнению с парой тон железа. Так всегда - мы подыхаем от собственного создания. Машина остановилась прочертив жирные черные полосы. Из нее выбежал какой-то мужик. Из его причитаний я понял только «бля» и «сука». Мужик очевидно был бухой. Хотя я этого тогда не мог знать. Он обтрухался не по детски. Он колесил вокруг красотки на расстоянии словно жирный полосатый шмель вокруг цветка, не зная с какой стороны лучше к нему подлететь. Он пархал и махал руками, словно перепуганный индюк. Славная концовка к любому балету. Белый лебедь глотал слюни. Я тоже не остался равнодушным. Водила вскочил в тачку и рванул прочь. Ну что же я получил свое. Есть тело и есть я. Еще минуту назад мы могли бы прогуляться до моей квартиры. Но благодаря моей воспитанной и обихоженной годами неуверенности мы имеем возможный труп, сбежавшего преступника и возможного свидетеля. То есть меня. Я ощущал себя больше убийцей. Поэтому я развернулся и также медленно пошел дальше по аллее. Воздух все также висел мокрым. Впереди больше не было никого. Даже котов. И я так и не стал богом, поэтому я обильно помочился под куст. Моя жизнь продолжалась и я ни о чем не жалел. Я всего лишь медленно приближался к своей яме.

конец