11. Уроки публичности

     Задумка Аркадия оказалась осуществленной лишь  в одном – он уволился с работы в связи с призывом в армию. А вот дальше его жизнь покатила, как и эта попутно попавшаяся по дороге полуторка, совсем по иному сценарию. Стокилометровая  «полевка» из-за редкого общения с ней оказалась настолько длинной и тряской, что он даже мысленно сыронизировал над собой: «Хорошо, что день выдался по-весеннему солнечным, а то бы дуба с непривычки дал… Ничего, Степнов, армия тебе быстро вернет закалочку, которую ты в техникумовских классах да бухгалтерских кабинетиках растерял».
     На его проводы уже тронутые налетом возраста родители собрали всех знакомых, которые так и ходят годами друг к другу по самым разным случаям. Ходят как на свадьбу или похороны. Только этим оттенком их традиционные встречи и отличаются, чтобы не перепутать тональность песен и манеру поведения. Нынешний же вечер прошел для Степновых по усредненному варианту. С одной стороны, родительские глаза светились радостью встречи с повзрослевшим сыном, которого не видели уже более полугода, а с другой – уже подкрадывалась грусть скорого и долгого расставания с ним.


     Оно прошло тоже по уже устоявшейся здесь традиции. С причитаниями уткнувшейся головой в сыновнее плечо матери и с молчанием  похлопывающего его по другому плечу отца. Она сердцем своим видела, как окончательно теряет рано шагнувшего в самостоятельную жизнь Аркадия. А тот, глава с трудом выжившей семьи, сейчас не скрывал своего чувства гордости за сына, который первым в этом селе оказался пригодным к службе в армии.
     - Будь там завсегда с галавою, - напутствовал отец Аркадия. – Ны посрамы хвамилию нашуть…
     Итоговая комиссия райвоенкомата определила призывника в танковые войска, обратив при этом внимание на его еще сносный каллиграфический почерк. Степнов даже невольно подумал: «А разве там своих счетных работников не хватает? Не может быть, чтобы и сюда солдат привлекали». В областном же военкомате переиграли это решение с ориентацией парня на Морфлот. «Так я же воды до сих пор еще боюсь, никак ишимскую воронку не забуду» - мысленно отреагировал на такое сообщение дежурного офицера Аркадий. Однако наутро, когда их построили на внутридворовом плацу, где он оказался 25-м по счету, «покупатели» во главе с капитаном третьего ранка отсчитали 24 человека  и посадили их в автобусы.


     Остальным десяти пообещали отправку вечером. Прождали трое суток, проев на деревянных нарах с ватными матрацами весь свой харчевой запас, и отправились по домам «до особого распоряжения». Но уже никакой радости от этой встречи с родными не было, одни только вопросы: «Что,  забраковали?... А может, вообще комиссовали?» И чем больше в селе их с ухмылкой задавали, тем радостнее было получить новую команду «сборы». И понятно, что на этот раз проводы ему сделали уже скромнее. Пригласили лишь тех, кто не выказывал своего ехидства по случаю мужской пригодности Степнова-младшего.
     А его теперь включили в список пополнения для наземной артиллерии. Но при этом зачем-то пошутили:
     - Если кто и не сможет обслуживать огромные орудийные стволы, то тоже не беда, там найдутся и более гражданские специальности.
     «Да мне хоть быкам хвосты крутить, но лишь бы быстрее забрали», - почуяв опять что-то недоброе,  мысленно стал объясняться перед самим собой Аркадий. И его тревога оказалась не зряшной. На очередном построении на том же плацу  призывникам сообщили, что войсковая часть уже набрала себе пополнение в соседней области, и теперь их призыв откладывается до осени.


     Вернувшись домой вечерними огородами, чтобы никто его больше не видел, Аркадий чуть не плача сказал:
     - Все, надоело стыдиться, оправдываться и провожаться. Пусть все думают, что я уже в армии, а мы с техникумовским товарищем сядем на вечерний поезд и уедем на Кубань. Там его родственники. Устроюсь и я, потом заберу в теплые края вас, хоть отогреетесь на старости лет.
     - А како будеть с армией-то? – вконец расстроившись и поиздержавшись этими встречами-проводами, спросил потухшим голосом Степан Акимыч.
     - Оттуда-то, если надо будет, и пойду. Здесь же видите сами, что не судьба… Да и пылюки этой целинно-проклятой больше видеть не будем. Так что благословляйте без обиды на меня.
     Однако, придя в военкомат, чтобы сняться с учета, Степнов получил категоричный отказ. Майор выслушал его юношеские доводы и сказал:
     - Я тебя хорошо понимаю, но нарушить приказ Министра  обороны тоже не могу. Да и сдался тебе этот совхоз, куда ты возвращаться не можешь. Всего ведь надо каких-то несколько месяцев переждать… А давай-ка мы тебя в высшее авиационно-техническое училище отправим? Как раз еще недокомплект команды, а через пару недель уже ехать. И служба солдатская будет идти, и специальность  по-настоящему мужскую получишь. Ну, как?
     - Да мне сейчас хоть какие, но нужны действия. И домой оттуда отписать смогу, что уже в армии.


     …Через три недели, проехав всю сказочно красивую в ясную погоду и столь же суровую в ненастье горнолесную Сибирь, командированный военкоматом Степнов и его маленькая команда оказались на берегу Ангары. В разбитый на лесной опушке, меж вековым кедрачом и корабельным сосняком, палаточный городок съехалось около тысячи таких же парней-призывников со всего Союза. Казахстанская группа оказалась почему-то самой немногочисленной и потому получила возможность разместиться ближе всех к ухоженным корпусам военного училища. Пройдя всего несколько десятков метров по асфальтотротуару, который, словно земля последождевыми червями, выглядел утыканным  лесными пеньками да порослями, ребята  оказались у входа в главный корпус. На его бетонном плацу, оборудованном самыми расхожими спортснарядами, занимались несколько курсантов.
     - Во!  Какое у нас пополнение! - вытирая пот со лба, заметил один из них. – Научились крутить быкам хвосты, а теперь хотят – самолетам винты.
     - Подумайте хорошо, пацаны, на всю ведь жизнь себя кабалите…
     Но внимание новобранцев перевела на себя группа чукчей, окружившая двухпудовую гирю. Увидев, как, играючи мышцами накачанных рук, с ней поработали курсанты-третьекурсники, решили попробовать себя и они. Однако выше колена, да и еще двумя руками, никто этот комок железа не поднял. На выручку пришла природная смекалка. Взяли рядом лежавший шест для прыжков в высоту, просунули его конец в кольцо этой самой неподъемной для них гири и вшестером, словно штангу, стали с заметным усилием выжимать вверх. Их коллективной радости, сопровождаемой непонятными для других шумными возгласами, казалось, не будет конца. Однако прозвенел звонок, и все разошлись по своим комнатам-классам.


     Аркадию выпало первым экзаменом сочинение. Он, как всегда, выбрал себе наиболее вольную тему и, немного освоившись в новой обстановке, начал писать. Вдохновенно и быстро, легко подтверждая мысли и выводы цитатами классиков и современников. Но прошло всего каких-то полчаса, и к столу преподавательницы стали подходить один за другим представители узбекской и чукотской групп. «Я едва только начал, а они уже написали?» - с нескрываемым удивлением посмотрел он вслед выходящим из комнаты абитуриентам. Еще большее удивление, но к тому же и подкрепленное грустной улыбкой, он увидел на лице принимающей экзамен бледнолицей женщины. Она немного подумала, затем попросила минуту внимания:
     - Чтобы вас их уход не ввел в заблуждение и, хуже того, не лишил веры в себя, я прочту вам по фрагменту всего из двух так называемых сочинений. Первый написан узбекским парнем: «Училка! Мой твоей – яблоки, а твоя моей – шетверка». Второй привез мне привет из холодной Чукотки: «Хошь,  оленины  утром ранним тбе за трояк я привезу?» И в таком примерно духе оформлены все  семь сданных листочков. Так что расслабьтесь немного смехом…
     Полученная после такого необычного «расслабления» пятерка Аркадия нисколько не окрылила. Видя и слыша с утра до позднего вечера все  эти строевые подготовки и чеканные команды, без которых не всегда и в сортир сходишь, он задумался. И на экзамен по математике пошел уже с меньшим настроением. А физику, которую и без того никогда не любил за якобы «сказку про упавшее на голову Ньютона яблоко», едва сдал на тройку. Когда же на втором месяце пребывания в этом полувоенизированном лагере окончательно убедился в своем нежелании «крутить самолетам винты», умышленно пошел на экзамен по немецкому языку по примеру чукче-узбекских парней. Только в отличие от них ничего у преподавателя  не просил и ничего взамен не обещал.
 

     За то и получил достойную, без малейшей натяжки оценку. И в числе таких же еще, как и он, пятидесяти процентов провалившихся отбыл назад, в райвоенкомат. «Только куда же теперь-то идти, - размышлял под надоевший за неделю стук вагонных колес несостоявшийся курсант. – Где и кто возьмет меня на работу?». Ответить на этот вопрос помог ему все тот же майор. Он отчитал сначала Степнова «за умышленное не поступление в военное училище», а затем опять предложил ему житейский вариант.  И пошел тот временно инспектором госдоходов  райфинотдела. Внешне должность выглядела даже солидной, а на практике выполняли эти функции такие же в основном, как он, временщики. И к тому же без малейшего финансового образования. Главным требованием считалась выносливость - для частых и продолжительных командировок. А навыки проверки уплаты налогов, этому здесь  выучивали даже любого выпускника школы. 
     Потому и отношение к нему, как дипломированному финансисту, с первых же дней наметилось особое. Приглядываться, конечно, приглядывались, но вот доверия и поручений было больше, чем другим. Да и задания эти пошли все ответственнее одно другого. Первым таким - стала проверка сельсовета, отвечавшего за формирование налоговой базы сразу нескольких сел и аулов.  Ехать туда предстояло рано утром, пятичасовым автобусом. Сродный дядя, у которого временно заквартировал новоявленный ревизор, придерживая байковые кальсоны, посмотрел на едва выглядывающий через оконную проталину градусник и даже ахнул:
     - Ни хрена себе морозяка, аж 35 градусов! Куды ж тобе в такую погоду-то? Школьники опять радоваться будуть. Не ехай, наверное, и ты.
     - Да что вы, я же не школьник какой-то.
     - Ну, раби как знаш. Тольки вот одевайсь потеплее и рюмашечку на дорожку одненьку прими. Покудова доберешься до места, все и выветрится.


     Быстро, хоть и спросонья, поджарил ему яичницу на мясосальных шматках, налил граненую рюмку прозрачного продукта собственного производства и даже с какой-то завистью посмотрел на Аркадия. Тот, чтобы не терять время на бесполезное сопротивление, залпом опрокинул налитое и … затих.
     - Чаво, крепка така попала?! – улыбаясь на все оставшиеся зубы, наклонился к нему дядька.
     - Да-да…да это ж, - закрывая руками нос и губы, испуганно процедил Аркадий. – Это ж кам-камфорный спирт…
     - Да ты шо! – точно взревел от испуга хозяин и кинулся к затемненному шкафчику, где рядом одна подле другой стояли одинаковые бутылки с этикетками «минвода». Пока начинающий ревизор склонился над угольным ведром для очистки желудка, тот откупорил свой злосчастный «клад», принюхался и стал бледнее уже слегка закопченной печной топкой стены.
     - Хренова стару-у-уха!... – негромко выматерился он, кинув взглядом в сторону спящей супруги. – Опять поставыла свагу  натеральну вонь радом с самогонкою маею…Загубить хлопца, хвакт, загубить…
     И бросился к стоящему над ведром Аркадию:
     - Ты хоть чуток загрызни энту гадость…А може дать рюмашку самопала…пущай клын клыном, а?
     А он, уже и так почти вывернувший наизнанку свой пустой желудок, по-прежнему закрывая рот и нос, только отрицательно замахал на его предложения свободной рукой. Вышел на неотапливаемую веранду, где уже ощущалось дыхание зимы, и почувствовал себя чуть лучше. «Выходит, эта дурь тоже холода боится, - подумал он и решил все-таки ехать. - Пока доберусь до сельсовета, часа два уйдет. Вот и улетучится… Если, конечно, не сдохну».


     И ошибся. Укутав свои дыхательные отверстия  шарфом, до автостанции дошел хорошо. Даже и не ощутил мороза, от которого попряталось все живое на пути. В «пазике» тоже, из-за его плохой отапливаемости, чувствовал себя сносно. Если не считать, конечно, нескольких моментов. Как только опустит шарф, чтобы хоть глотнуть чистого воздуха, сразу же снова тошнит, тянет на рвоту. А отходящие от него в это время камфорные пары, словно радуясь своему освобождению, разносились по всему небольшому автобусу. Несколько таких «освобождений», и к концу дороги салон уже был наполнен резким запахом камфоры. Потому сидевшая рядом с Аркадием женщина, едва появилось поодаль от него место, даже заметно обрадовалась. Правда, пересаживаясь, не выдержала и пробурчала:
     - Куда ж такому больному с ранья-то ехать, накамфорился, что аж через полушубок вонизма лезет…
     В общем, ни потраченное на поездку время, ни морозная дорога сильно самочувствие Аркадия не улучшили. А тут еще в сельсоветском домике к приезду ревизора натопили почти под тридцать градусов. Хотели как лучше: мол, с холодищи такой  пусть хоть в тепле поработает. Никто и предположить не мог, что проверяющий будет шерстяным шарфом прикрываться, чтобы с каждым вдохом относительно свежего воздуха тошноту не вызывать. Вот и пришлось что есть мочи сдерживаться, а через каждые примерно четверть часа на улицу, в туалет выскакивать. «Заодно пусть и кабинет проветривается, - заботливо подумал при этом Степнов, - а то бедные женщины моими камфорными парами задохнутся».


     Они же словно почувствовали его такую заботу и уже через пару часов, как только он опять вышел во двор,   меж собой зашептались:
     - Что за болезнь у него такая?- спросила у председательши сельсовета ее секретарша. – Укутался до самых глаз, как во вчерашнем кино иранская крестьянка, слова цедит сквозь зубы и постоянно бегает на улицу.
     - Хорошо хоть выбегает да можно кабинет проветрить, - озадаченно ответила та. – А может, это молодые стилаги уже не только брючки-дудочки с мылом натягивают через пятки, но и вместо водки что-то такое пьют?
     - Да ведь трезвый же! – воскликнула секретарша. – С бумагами-то работает как надо, уже целую страницу замечаний нам понаписывал.
     - Да лучше б уж выпившим был, - вздохнула председательша. А когда Степнов тихонечко, словно крадучись, вернулся в кабинет, она обратилась к нему с инициативой:
     - Может, пойдем и отобедаем, Аркадий Степанович? С тяжелой дороги все-таки, да и прибаливаете еще, пойдем.
     - Сами-сами, - только и произнес он, чтобы опять не вызвать рвотную тошноту, и всеми возможными для него жестами показал им: идите, мол, миленькие, ради Бога, но только о еде – больше ни слова!
     Так все три дня здесь на чайно-голодной диете и просидел. А в конце командировки, снявши шарф и расправив молодецкие плечи, выдал сельсоветским женщинам акт проверки с таким количеством недостатков и нарушений, что уже с тем же камфорным запахом вяло пришла утром на работу и сама председательша.


     А досрочно и образцово выполнившего задание райфинотдела Степнова  ждало своего рода поощрение. Его послали в качестве помощника к лучшему ревизору, с которым они поехали  в самый крупный и богатый совхоз целинной зоны. Ехали уже на служебной машине этого хозяйства, поселились в директорском номере гостиницы, получили отдельный рабочий кабинет и обеденный стол. «Видал, как настоящие-то ревизоры поживают!» - с удивлением заметил про себя Аркадий. И стал присматриваться к поведению своего временного шефа. А он, как выяснилось, здесь когда-то работал рядовым бухгалтером, поэтому каждому раздаривал свою румяно-щекую улыбку, а перед прежним ему начальством даже раскланивался.
     - Знай, мы приехали по заданию контрольно-ревизионного управления области, - сказал он Степнову, - чтобы проверить один сигнальчик. Поэтому слушай и делай только то, что тебе скажу.
     - А как  же вы согласились проверять там, где еще недавно сами работали бухгалтером? – поинтересовался его временный помощник.
     - Но не я же здесь командовал, а мной руководили, - рассмеялся на все отдающие ухоженной белизной зубы опытный ревизор. – А, во-вторых, от того, что я лучше и быстрее  других смогу здесь порыться в документах, будет только польза  родному государству.


     Однако уже на следующий день, когда основная проверка практически закончилась, Аркадий усомнился в искренности своего старшего ревизора. По его действиям понял, что он начинает извлекать и пользу личную. Несмотря на отсутствие даже каких-либо фактов, подтверждающих проверенный сигнал о приписках в сдаче сливочного масла, он стал явно придираться к начальнице  этого цеха  уже насчет качества.
     - Не возьму в толк, - заметил ему Степнов, - это же в план нашей проверки вовсе не входит.
     - Знаешь, - опять сквозь смех, уходя от его прямого взгляда,  ответил тот, - в нашем деле никогда нельзя сразу ставить точку, надо сомневаться, допроверять, перепроверять… Да я это сделаю сам, а ты пойди-пойди на улицу, погуляй по хорошей погодке.
     А через пару часов, вернувшись с этой вынужденной прогулки, он увидел у кровати ревизора большое эмалированное ведро. Из-под слегка приподнятой крышки виднелось свежее, с природной желтизной, сливочное масло.
     - Ты прав, Аркадий, - засуетился от его догадливости ревизор. – И с качеством у нее все в порядке. Вот, чтобы убедиться в этом, купил немного на пробу …  Могу поделиться, если хочешь.
     «Ничего себе «немного»! Выходит, для него полное ведро, что кружка какая-то», - подумал помощник и растерянно пробурчал:
     - Здесь же даже своим рабочим не продают…  А со мной делиться не надо. И так за счет хозяйства все дни здесь прожил.
     - Как хочешь, - все в том же румяно-наигранном смешочке ответил ревизор. Затем подошел  к нему и тихо-распевным голоском добавил: - Как ты думаешь, что мне ответить начальству, если спросит по поводу твоей профпригодности?
     - О себе я еще не научился высокомерно думать.  Зато знаю точно, что сказать о вас, если вдруг тоже начнут интересоваться…


     Но по возвращении на работу здешний коллективный интерес отвлекла совсем иная ситуация. А для Аркадия она оказалась еще более неприятной и даже неожиданно шокирующей. Едва переступил порог райфинотдела, как ему показали свежий номер краевой молодежной газеты. И он остолбенел. На последней странице под рубрикой «Проба пера», не веря глазам своим,  увидел вот это небольшое стихотворение:
                Я знаю,
                так может случится:
                Меня ты разлюбишь, уйдешь…
                И не будут встревожены
                птицы,
                Не охватит округу всю
                дрожь.
                И жизнь потечет
                беспрерывно,
                Как и буйная наша река...
                А я,
                постояв у обрыва,
                Не кинусь во тьму свысока.
                Не буду ни мстить,
                ни выслеживать,
                Ни встречи случайной искать.
                Не крикну вослед тебе:
                «Беженка!...»,
                Зло добавив «едри твою мать».
                А просто печаль ту
                ребячью
                Сожму я с подушкой в кулак
                И выдохну
                сердцем горячим:
                «Ты прости,
                если что-то не так».

     А внизу, под этими мелко  напечатанными газетными строчками, стояла подпись: «Александр Северский».
     - Что это?! – выкрикнул ошеломленный такой неожиданностью Аркадий. – Откуда здесь мои стихи?... А подпись-то чья?… Нашего начальника инспекции госдоходов? Кто же такое жульничество посмел?


     На эти возгласы выскочил в коридор и раскрасневшийся, тоже с газетой в руке, начальник Северский. Увидев  его, Аркадий чуть не кинулся с кулаками:
     - Как же вы, вы…Александр Николаевич, едри вашу мать…такой солидный человек, до этого додумались?!
     - Да успокойся же ты! – краснея еще больше от сбежавшихся в коридор сотрудников и придерживая его за руки, тоже повысил начальственный голос новоиспеченный лжеавтор. – Мне это так же неприятно, как и тебе.  Поэтому послушай лучше, а уж потом размахивай руками.
     Степнов немного успокоился, и все стали ждать необычных объяснений одного из руководителей своей конторы.  Некоторые даже - с ухмылкой, словно знали об этом больше Аркадия, другие всерьез.
     - Месяца полтора назад, в субботу, - начал теперь уже побледневший под цвет своей головы  начальник Северский,  - мне понадобилась твоя справка по сельсовету, которую почему-то у себя не нашел. Вот и открыл твой стол. А там вместе с деловыми бумагами и стихи лежат. Ну, думаю, все же знают, что ты их пописываешь, но почему-то не печатаешь нигде. Из скромности или робости какой-то. И я решил тебе помочь сделать этот первый шаг… Только, как теперь выясняется, глупость допустил при этом: честно написал на конверте свою фамилию и совсем не придал значения тому, что под твоими стихами стоят лишь буквы «А.С.». А в редакции, мать их ети, и поставили с конверта мои имя и фамилию, начальные буквы которых с твоими совпадают.
     - Ну, а зачем надо было отправлять также это? - привычно поглаживая в раздумьях свою лобовую родинку, спросил рассекреченный автор. – Оно же еще совсем сырое, даже без заголовка лежало.
     - Для того и редакция, подумал я, сделают сами как надо.


     Все рассмеялись, а самый старший, подрабатывающий в райфинотделе пенсионер Петрович, привычно почесав затылок, вполголоса пробормотал:
     - А не в ту ли субботу это, Александр Николаевич, было, когда ты апосля своего дня рождения сюда за заначкой приходил?
     - Да иди ты! – дружески махнул на него рукой начальник и скрылся за дверью своего кабинета.
     А Степнов уединился у небольшого, выходящего на райдом культуры окна и задумался. «Зачем же они из целой подборки стихов взяли именно это? Да и еще заголовок такой странный  приделали – «Прощание без поцелуя». Хоть бы не увидела она… Ах да, там же не моя подпись. А совесть?»…
     И он невольно вспомнил себя, еще практиканта здешнего совхоза, впервые пришедшего два года назад на танцы в этот дом культуры.  Здесь же познакомился с черноглазо-юркой, кудрявой Риммой. Понравилась ему сразу, а со временем – все больше и больше. В нем разыгралась по-настоящему первая, по-мальчишески открытая любовь. А она, словно испугавшись этой его  напористой «открытости», стала избегать дальнейших встреч. Якобы под предлогом того, что по возрасту старше его. Все наивные попытки Аркадия добиться от нее взаимности к этому чувству ее так и не привели. Почему же так происходит  - внутренне возмущался он: та, техникумовская, даже силком уже тащила его на себя, а эта, так понравившаяся ему девчонка, и поцеловаться не дает. И он, начитавшись  о подобном в  своей любимой тогда «Комсомолке», зачем-то написал в газету и сам. В ответ же на этот искренний рассказ получил письмо консультанта редакции, который его точно авторучкой полоснул по сердцу: «Дорогой Аркадий! Мы всем отделом читали твое письмо, очень огорчались  за тебя. Но ничем помочь не можем. Поговори с Риммой еще раз, убеди ее в своих искренних чувствах, и она тебя поймет…»


     А ему стало так стыдно за этот необдуманный поступок, что с тех пор уже и сам начал избегать встреч с полюбившейся девушкой. Словно он любовь ее с какой-то вещью перепутал: не смог купить, так силком решил взять…«А теперь, - глядя в окно все на тот же дом культуры, подумал Аркадий, - тем более. А где она сейчас, что делает? Нет, надо мне отсюда все-таки уезжать, надо!»
     - Аркадий, – сочувственно тронула его за локоть  секретарша. – Иди, шеф зовет.
     Встречаться сейчас еще и с заведующим райфо Абаевым, конечно, меньше всего хотелось. Потому и пошел, словно ему кто-то ноги переставлял, нехотя и насупленным. Но тот  его встретил дружелюбно, даже привстал из-за стола.
     - Говорят, тебя очень расстроил этот конфуз, - улыбаясь,  сказал он. – Но ты на Северского не обижайся. Хотел же мужик тебе приятное сделать, только вот не до конца продумал… А ведь стихи твои из стола на публику все-таки вывел. Правда, что-то раньше он такой заботой о людях не очень отличался. Возможно, действительно, как заметил наш Петрович, это так «апосля дня рождения»? Но теперь неважно, главное – не обижайся, говорю тебе.
     - Умом-то я понимаю, - уже с каким-то облегчением вымолвил Аркадий, перебирая правой пятерней свою пышную шевелюру. – Но только вот совсем некстати это получилось, мне стыдно перед девушкой...


     - А первый выход на публику, в люди чаще всего и бывает неожиданным, «некстати», - не уловив последнего степновского довода, парировал заведующий. – А разве вот эта поездка твоя  с ревизором КРУ тоже была для тебя кстати? Не думаю.
     - А что кто-то уже пожаловался? – настороженно прищурил голубеющие на разордевшемся от возбуждения лице глаза Аркадий. И подумал: «Не сам ли Буран свой намек-угрозу начал в ход пускать».
     - С чего это ты взял? Я просто лучше других знаю, что с ним непросто на пару работать: как профессионал он исключительный, а вот человек – не очень. Вот и отправил тебя специально с ним, чтобы тоже хлюпнулся в лужу его противоречивости.
     - А зачем?! – удивился он. – Чтобы меня проверить?


     - И проверить тоже, - строго сказал Абаев. – Главная же моя затея заключается в том, чтобы сделать из тебя  не просто конторского клерка, каким неплохо лишь до пенсии досиживать.  Вылепить из тебя разносторонне подготовленного, умеющего аргументированно и публично отстаивать свою точку зрения финансиста.
     - Вы считаете, мне это нужно? А если вдруг пойду другой дорогой, не экономиста?
     - И даже если так! Поэтому думаю, что необходимые для твоей энергичной жизни уроки публичности ты получил у нас хорошие, особенно вот последние. А дальше поступай, как знаешь: хочешь - сиди пастухом-дедочком среди баб в  какой-нибудь бухгалтерии, а хочешь - иди в так называемые массы. В таком выборе тебе еще и армия поможет.
     Опять услышав это уже ставшее для него раздражителем слово «армия» и по-прежнему чувствуя неловкость случившегося, Степнов окончательно вернулся к своему решению об отъезде. «Как раз к весеннему призыву и надо попросить майора о снятии с учета, - словно приказал он сам себе. – Вместе с карточкой призывника и уехать, не убегу же от своей судьбы к другой»…