Да здравствует любовь

 Собирались Лида с Мишей в свадебное путешествие на Черноморское побережье дивного по красоте Крыма, а ехать пришлось на медицинскую практику в Брюханово. Название кацапско-хохляцкого села определила форма реки Лодыга (лодырь), которая резко расширяясь в окрестности поселения, сужалась в узкую горловину, напоминая по форме отвислый живот или брюхо (того самого лодыря). Рыбы и раков в речке было немерено.
 Молодожёны были несказанно рады появившейся возможности пожить в деревне: Миша оказался заядлым рыбаком, а Лида, попросту, ни разу не была в деревне. Молодые лікарі* сразу же по приезду полюбились сельчанам: активные, отзывчивые, с разумными амбициями они передружились со всем селом.
 — Ласкаво просимо, заходьте до хати** – приветливо зазывали на постой своих новых квартирантов хозяева низенькой мазанки, где вечерами, после профессиональной практики им предстояло осваивать практику ведения домашнего хозяйства. Ребят поначалу смутил непонятый говор, но познакомившись и подружившись с радушными стариками они быстро освоились.
 Дед Егор (сразу видно, ещё совсем недавно был первым парнем на селе) и баба Феня (маленькая юркая женщина с крупными мужскими руками) составляли органичную семейную пару, где, как принято считать, муж – голова, жена — шея. Баба Феня командовала своим верно-неверным супругом, а тот легко и шутливо отбивался от командира в юбке. Колкие шутки для обоих были привычным делом.
 — А що, майстри, зробіть мені нову дружину. Зовсім моя стара стала, за ніч піску стільки збираю, що на могильний горбок вистачить.***
 — Ты бы, сатана такий, краще собі новий хрін зробив, пуття більш б було.
 — Так я і старым непогано справлявся. Руліл і направо, и наліво, як бравый рульовой.****
 — Ой, матка-боска, держите мене двоє! Не можу більш! Рульовий, и деж ты свій руль потірял, в який хаты? Сходы, пошукай, може у кого під половицею закатывся.
 И оба заливались так, что от неудержного хохота сотрясались лавки под седоками и звенели кринки на полках. Безобидные хохмачи обнимались, целовали друг дружку в лоб, казалось, это было ежедневным ритуалом и расходились по своим делам. Хозяйство двух стариков было немалое: корова, тёлочка, пара коз пуховых, кур-гусей несчитано, две свиньи. Особая гордость хозяев — вьетнамская травоядная вислобрюхая свиноматка необычного мраморного окраса. Красавица около двухсот килограммов веса с прогнутой спинкой, на таких маленьких ножках, что буквально брюхом прокладывала себе путь. Глазки прищурены как у настоящей вьетнамки, а рыльцем, по форме напоминающей гармошку, она что-то рыла, вынюхивала-выискивала, чтоб постоянно жевать: сочную траву, древесный уголь или красные кирпичи, разбросанные по всему двору. Боня обладала покладистым и даже добрым нравом, умом и сообразительностью, а уж какая была музыкальная, просто диво. Каждый день ровно в полдень она торпедой неслась к раскрытому окну и водрузив свою гармошку на подоконник, закрыв глазки и навострив маленькие ушки, слушала музыкальную передачу «По заявкам сельских жителей». Вот эту заморскую красоту, полную обаяния, хозяева готовили к случке.
 — Девочка моя, ласточка – приговаривала Лида, почесывая за ушком свинку, млеющую и похрюкивающую от пойманного кайфа.
 — Тю, яка така дівчина?- встрепенулась баба Феня — наша Боня вже шисть разыв, як заміжня. Така плодюча, до двадцяти діток зараз приносила, а вже яких гарных: слухняных та музычных. Пам'ятаю, ми з Егором пісню співалы, дык воны — бісовы діти, під музыку вушками плескали, смішно. Лежать рядком всі двадцять, и, як по команді, на високій ноті вушка піднімають, а потім «хлоп» усе разом. Мы, як дізналися, так і ходилі співаты у кліті. Такі гарны, що шкода продавати. Ничого, скоро ще раз оженим нашу Боню – будуть нови поросятки, як раз чекаэмо ейного коханного хряка повернення.*****
 — Как, возвращение? А это кто же, разве это не её хряк? – Лида махнула рукой в сторону лужи, в которой нежился на солнышке огромный черный кнур, с выдающимися окороками.
 — Ось цей лежень? Тю, цей боров — поглумка божа, а не кнур. Та він кастрат, ёму наша Бонька яэчко повідкушувала, да еще трошкі пожувала. Невзлюбився він.******
 Подготовка к случке шла полным ходом. Двор вымели, загон вычистили. Боню вымыли, прошлись щёткой по жёсткой щетине, почистили копытца. Мраморная вьетнамская узкоглазка ждала своего суженого.
 В воскресный день с раннего утра на столе поменяли скатерть, напекли шанег, высокий каравай водрузили на «вишиваний рушник», а трехлитровый запотевший графин, выставленный из погреба по такому случаю, пускал свою «горючую» слезу. Всё было готово к встрече важного гостя.
 На улице у ворот собралась толпа зевак.
 — Едут, едут! Рекордиста-производителя везут! – кричали ребятишки, окружавшие Мишу, возвращающегося с рыбалки.
 — Едут, едут! Жених и невеста – тили-тили тесто! – смеялись глупые пацанята.
 Из клубящейся пыли показался Урал с коляской. Перед мотоциклом Митрича все сельчане уважительно расступались, иные даже шляпы заламывали. В коляске сидел пассажир, в застёгнутом на все пуговицы потрепанном ватнике и в плотно сидящей мотоциклетной каске.
 — Какой жених? Какая невеста? Баб Фень, к вам какие-то мужики приехали, – недоумевала Лида, стоящая посреди двора с хлебом-солью  для дорогих гостей, по просьбе хозяев.
 Коляска въехала в распахнутые ворота, соседские зеваки прилипли к забору.
 — Совет да любовь! – посмеивались верхогляды.
 Гость слез с мотоцикла, чинно раскланялся с хозяевами, откушал из рук Лиды хлеб-соль. Пассажир терпеливо дожидался своего товарища. Затем Митрич стал помогать спешиться своему пассажиру, который сначала упирался, после почему-то стал вырываться, каска при этом подозрительно захрюкала. Окончательно разъярившись, пассажир вырвался и на бешеной скорости ринулся к клетям; хрюканье перешло в рычанье – желтая слюна вспенила кривые клыки. Слетевшая телогрейка обнаружила вздыбленную гриву из жёсткой шерсти на широченной чёрной спине, расписанной белыми затейливыми узорами. Огромный трёхсоткилограммовый кнур в мотоциклетной каске нарезал круги по двору со скоростью спринтера.
 Гостеприимные хозяева приглашали в дом на рюмочку чая Митрича — гостя дорогого. А напуганная Лида продолжала стоять посреди двора с караваем и опустевшей солонкой, сотрясаясь от истерического смеха.
 Сделав важное для обеих сторон дело, гордо и вразвалочку хряк-производитель нёс к мотоциклу свое длинное крепко сложенное туловище (отец 150 хрюшек знал себе цену).
Возвращались домой с подарками, позади Митрича, по обеим сторонам багажника свешивался мешок с красной сочной морковкой.


* - врачи
** - милости просим, заходите в избу
*** - А что, мастера, сделайте мне новую жёнушку. Совсем моя старая стала, за ночь песка столько набираю, что на могильный холмик хватит
**** - игра слов
***** - наша Боня уже шесть раз, как замужем. Такая плодовитая, до двадцати деток за раз приносила, а уже каких музыкальных. Помню, мы с Егором песню пели, так он — бесовы дети, под музыку ушками хлопали, смешно. Лежат рядком все двадцать, и, как по команде, на высокой ноте ушки поднимают, а потом «хлоп» все вместе. Мы, как узнали, так и ходили спевать в клети. Такие чудесные, что жалко продавать. Ничего, скоро еще раз оженим нашу Боню – будут новые поросятки, как раз ждём приезд её милого хряка.
кнур - хряк, кабан
****** - Вот этот лежебока? Тю, это боров — насмещка божья, а не хряк. И он кастрат, ему наша Бонька яичко покусала, да ещё немного пожевала. Невзлюбился он.
«вишиваний рушник» - вышитое полотенце