Мелкие твари

Ослабленными легкими вдыхая весну, я шел навстречу старому другу. Вот уж как пять лет мы жили в разных городах (я, как назло, в том, который своим климатом обрекал меня на смерть). Я вспоминал наши брюзжащие телефонные беседы и то, как мы по привычке врали друг другу, прикрываясь обывательской философией. Он бодро перешагнул свои пятьдесят лет.
"Быть саркастичным легко. Зачем ты бросил работу?"
"Я ушел навсегда"
"Бывших журналистов, как известно, не бывает".
В этом весь он. Знает все наперед - и назад - и раком.
Правда, я не сказал ему пока, что одно мое легкое съел рак, а другое, хм, под вопросом.
Он смутится, будет вести себя, как мальчишка-подросток, нерешительно пожмет мне руку (хотя раньше он никогда этого не делал). Терпеливо выслушает меня, нетерпеливо ожидая, когда я уйду, а потом будет затевать всякое, начнет суетиться, делать для меня все от него зависящее и т.д. и т.п., потому что он верит в дружбу и отлично играет роль хорошего друга, хоть и не умеет сочувствовать мертвым. 
Он не верит во всякую религиозную чушь. Жизнь - его стихия. У него в голове куча проектов (поэтому такие морщины - в пятьдесят один). 
Он ожидает меня - нога на ногу - скамейка. Катает банку, раздумывает о чем-то. Он совсем не изменился - разве что прибавилось морщин - на лбу и правая щека.
Я, ничего не говоря, присаживаюсь рядом.
"Какие глупости" - затягивает он. "Недавно прочел статью. Один желторотик пишет об обеднении духовных ценностей и прочей белиберде и предлагает реализовывать Достоевского на практике. Россия всегда была родиной экстремальных идей".
Он знает, чем меня задеть - я никогда не был циником, хоть и делал вещи, за которые мне теперь стыдно. Он до сих пор не может простить мне ту философскую книжку, которую я написал три года назад - она называлась "Обретение рая". Масса евангельских аллюзий, интеллигентские метания - он воспринял это, как проявления слабости.
Я же теперь понимаю, что уже тогда был болен: изъеден метастазами и обречен.
"А не помышляешь ли ты, часом, о самоубийстве?" - вдруг спрашивает он.
"Это не в твоем репертуаре, я знаю... Но, мало ли... Бессмертное рацио, господствующее со времен Просвещения, бывает бессильно. Люди неистощимы на выдумки.".
Я засмеялся.
"Да уж, это не в моем репертуаре, ты прав. Мне просто паршиво. Очень паршиво".
"А помнишь, какие мы с тобой когда-то проворачивали дела?"
"Нам казалось, мы летим вниз головой на безумной скорости в огромную черную дыру. И некогда было даже остановиться... и подумать"
"Я никуда не летел" - в его голосе звякнула медь. "Я другой человек. Я всегда обдумывал, прежде, чем сделать. Да и ты не представляйся романтическим героем, жертвой порыва. Ты такой же рано постаревший циник, как и я".
"Хорошо" - соглашаюсь устало.
Он был недоволен моим ответом.
"Что случилось?" - спросил он настороженно.
"Ну о чем ты хочешь поговорить?" - раздраженно начал я, чувствуя, как накопившаяся желчь, которой давно не было выхода, поднимается и заполняет то, что осталось от моих погибающих легких, "О России? О ее прошлом, будущем, настоящем? Положим, ты не любишь разговоры о смерти. Ты часто раздумываешь о ней, но она представляется тебе эпизодом из романа - ты лежишь Петронием и красиво умираешь в окружении наложниц в самый разгар пира. Как величественно, как по-дворянски! Подобает таким людям, как ты. А знаешь, что мне приснилось совсем недавно? Дней пару назад?
Мне приснилось далекое прошлое, две крестьянские девочки. Одна бежит по лесу, раскинув руки; все вокруг нее умирает. Она пробегает мимо тех, у кого когда-то было все - власть и деньги и положение. Они лежат - три трупа и смотрят на нее мертвыми глазами. И ей так страшно, что она бежит, не разбирая дороги...
А потом я вижу их дом, когда у них было все хорошо, когда они были счастливы и пили чай в роскошной гостиной. И на этой картине есть девочка - в самом-самом углу (но для меня это первый план) - наверное, она служанка в этом доме - и я сразу ясно понимаю, что она несчастна, ужасно несчастна, потому что я начинаю плакать во весь голос - так мне ее жаль, словом, начинаю плакать, как какая-нибудь школьница, но мне не стыдно, совсем не стыдно, понимаешь меня?"
Я уже не сижу, а стою на ногах, нависаю над ним с горящим лицом.
Он поражен. Он понимает, что что-то не так. Пробормотав несвязное насчет встречи в другой день, уходит. А я устало опускаюсь на скамейку. Я устал, но счастлив, что наконец-то сказал ему правду.