Человек как пища для размышления

Антон ТЮКИН

ЧЕЛОВЕК КАК ПИЩА ДЛЯ РАЗМЫШЛЕНИЯ
ИЛИ ЧТО МЫ ЕСТЬ НА САМОМ ДЕЛЕ?

Хлеб наш насущный дай нам на сей день;
И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим…

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАТФЕЯ, Глава 6, стих 11-12

Человек и еда, или говоря по другому – “пища”. Это есть огромнейшая, сложная тема. Право же, c содроганием рискую подступиться, говоря лишь о своем поколении. Начинаю… бросаю… Смущаюсь, если честно - боюсь. Вдруг совру или ровно ничего не получится?
Говорят, что “человек – ровно то, что он ест.” Так считают, по-моему, жизнерадостные гурманы-французы, страстные наследники Гаргантюа. Или только так кажется? Думается, по количеству разнообразных “кулинарных шоу” на российских безобразных ти - ви, мы давно обогнали “прекрасную Францию”.
Остается спросить: Что люблю из еды? Вот что даст мне дальнейшую пищу для моих размышлений. Вот, схватил… Чуть поду мал, и… и… Ну, наверное, что – то действительно вредное. Например, шашлыки с летней, уличной жаровни, притом из неведомо какого животного. Запотевшую кока – колу и гамбургер с жареной картошкой “фри” – из “Макдональдса”. То есть ровно все то, что никому, никогда не порекомендует ни один нормальный доктор. То, что “доктор бы не прописал” – ровно так.
Помню первый “Макдональдс” в России, а верней в СССР – на той Пушкинской площади. Был проездом в далеком 1990-м в городе-герое Москве. Очередь стояла в него подлинней, чем на Красной в Мавзолей к Ильичу. Я все помню… 
* * *
Человек и еда или “пища”. Для меня - гражданина России – это есть огромнейшая тема. Верней, все-таки поле. Наше “русское поле” общих воспоминаний о прошлом, размышлений о настоящем и будущем.
Что я только не помню? Боже мой, я, конечно же, очень многое  помню. Помню первые “французкие” батоны в нашем городе. Как их брали хозяйки в первой частной пекарне на Чернышевского, что у магазина “Бригантина”. Как – же они сладостно пахли! Как они совсем “не по-советски” хрустели и выглядели… А до этого?
С детства помню я мандарины. Мелкие, чуток подмороженные, но от этого не менее желанные. Вот они высыпаются снова – из бумажных кульков - “профсоюзных наборов” – из заказов родителей “к празднику”. То есть, к Новому Году, конечно же. На пакетах ляповатые елки, “птицы-тройки” и Деды Морозы. Вон оно - новогоднее “оранжевое чудо” из еще советской Абхазии. Вот конфеты “в нагрузку” к нему. Несъедобный “Кис-Кис” – ирис “сломай зуб”, приторные, соевые батончики, вот конфеты - “подушечки”… Из хорошего помню отчетливо шоколад “Юбилейный” от московской Бабаевской фабрики. Помню надпись “Рот-фронт” на конфетной обертке… В детстве  “рот” всегда ассоциируется с жеванием. Ну, не с революцией же, не с борьбой? Впрочем, все это – глупости…
Мармеладные конфеты из Латвии. Это они лишь внутри мармеладные, а снаружи у них - шоколад. Снимешь слой шоколада, съешь его, а потом – мармелад. Чуть посмотришь через желтое желе на свет и в рот. Есть отдельно – в детстве было вкуснее. Тоже глупость, наверное?
Помню вечные наши походы на рынок за мясом, овощами и прочим… Семечки – семянки – целый ряд. Черные – черные в серых мешках. Южный дар золотого подсолнечника. Непрезентабельное лакомство газетного кулька ловко скрученного приезжею, смуглой, бойкой, нерусскою теткой. Детское лакомство матери, то к чему я так и не привык.
Рядом огурцы из бочки, яблоки. Предлагают нам бесплатными ломтиками – в пробу. Пока все обойдешь – так напробуешься… Рядом – жуткие, мертвые башки коров и свиней – на холодец. Окровавленное мясо на железе. Потный рубщик в грязном фартуке машет топориком. Шустро лупит по деревянной колоде. Тоже яркое воспоминание из “базарного” детства.    
Магазины, торговля и лакомства. Что там было еще – в этом детстве минувшем, почти потонувшем, как родина? Редко - торт “Паутинка” с орехами. Из “Кондитерского” на углу, на Мира, где сейчас “Мегафон”. Помню трубочки с кремом и “Картошку” - в театральном буфете. Их в те давние годы только там продавали? Не знаю…
Помню “Наполеон”, что пекла моя мама - из сгущенки и коржиков - по рецепту из “Семьи и школы” на мой день рождения. Помню торт “Шоколадный”, на который мы вместе, на пару остервенело терли шоколадную большую плитку – для тех крошек, что облепят его. У моей мамы торты  выходили всегда. А с печеньем раз не задалось, и все… Только раз пекли, верней пробовали, но… Подгорело печенье в духовке. Дыма было, жара то, запаха и духа!.. А все равно - все со временем съели, только больше почему то не пекли. Почему? Мне не ведомо. Может – быть потому что, что закончилось детство.
Погодите, не сразу же… Что еще было там? Леденцы “Монпансье” в плоских, позаклеенных лентой бумажной жестянках – слипшиеся камешки-ледышки. После… После в тех металлических банках поселились шурупы и гвозди.
Круглые “Лимончики”. И опять леденцы. Тот “Полет” – в самолете “Як-40”, что летит и летит через детство из Устьрятина в Ригу в том давнишнем, почти нереальном 1981-м. Тот зеленый “Дюшес” из пакетика в кухонном буфете. Я не верю, почти - что не верю, что мы жили тогда – так все это сейчас нереально. Словно сон. Словно было не с нами. Придумано кем - то специально… 
* * *
- “Мы едим для того, чтобы жить, или все мы живем и работаем для того, чтоб есть?” – вот какой подростковой дилеммой я страдал, и не раз, осуждая “мещанство” родителей. Так меня раздражали всегда их заботы и вечная хмурость, разговоры про деньги, осуждение тех, кто живет лучше нас, то есть “зависть”, наверное. Подростковый ли то был максимализм, или просто не опошлившийся до срока, удивленный безумием мира молодой, предельно искренний взгляд на тяжелые вещи “совка”? Я не знаю. Никого не хочу осуждать. Почему? Потому что, чем дальше от детства – тем мы хуже. Не спорьте – все так… Были чистыми, наивными, а стали… Да я сам себе сегодняшнему тот – юный, шестнадцатилетний, может, руки б не подал?..    
Вспоминаю хлеб Юрмалы – с нам неведомым тмином. Помню запах корицы из бумажных пакетиков – из везли из Прибалтики, а зачем - неизвестно? Привезли и заперли в винном, стеночном “баре”. Берегли десятилетия без малейшего прока, как какое - то совершенно заморское чудо.
Вот хрустящие “штрудели” – это ломкие такие рулеты с красно - бурым домашним вареньем внутри. Достают из фанерной посылки - от “украинской бабушки”. Правда, не совсем “украинской”…. Это стыдная и для всех посторонних, чужих, вековечная “страшная тайна”. Что – то было во всем этом “нехорошее” – все знали.
Помню, знаю тебя – мелкий, дерганный всеми подросток. Как птенец на ладони пищишь без понятия, толка и лада веря лишь в “гуманизм” да в “прогресс” -  посреди захлебнувшейся в волнах злобной ненависти и подозрений, старой крови и новых грязей подгнивающе - зловонной страны. Волны крови и грязи скоро, ох как скоро захлебнут и затопят ее распахнувшийся в бессильной гласности безвольный рот. Нет, тебя не съедят, не укусят – не бойся. Обойдется обидами, болью сердечной, унынием… Да, забудут, но век не простят и при каждой возможности ущипнут хоть немного и ужалят: “Чужой!”
Но не все так фатально, так страшно. Ты всегда уходил от удара говоря этим мордам: “Я – русский!” Вот уж верно - “чужие – такой хитрый народ!”
Увернешься, глядишь, а твоя вторая “настоящая, арийская грэндмазэр” Архелая Ивановна уж печет тебе, и не только тебе, а им – всем – рыбники и пироги с капустой, и такие рассыпчатые. Или хоть дыроватые шаньги - “пряженики”, или просто оладьи. Или просто блины, и… и… и… Жить то можно, не правда ли? Да? Так и жили. Вернее, живем, хоть уже и не все. Все мы смертны, “там будем”…    
* * *
Помню первую “детскую жвачку”, появившуюся в городе сразу после той Олимпиады-80. “Апельсиновая”, “Мятная”. Была ли какая еще? Я не помню. Помню только вот эти белые пластинки в “чайной”, бумажной фольге. Жевать жвачку считалось тогда среди школьников “модным”. Даже “нашу”. Зарубежную жвачку… Мы ее почти не знали, как почти что любой заграничный товар.
Зарубежную раздавал нам – тогда семиклассникам - наш отличник Петров. Перед этим Петров был с родителями в дальних – дальних, впрочем, ровно таких ж нереальных, как Союз Советских – нынешним детям, краях. В государстве Камбоджа, или в той “Кампучии”, как она называлась тогда, был Петров плюс папаша, мамаша, сестра.
Выдавал он лакомство поштучно, для знакомства, так сказать, с зарубежной экзотикой. По одной пластинке резинки плюс одной конфетке “Чупа-Чупс” на палочке. Кстати, тут я, извините, вру. Вместо палочки у того “Чупа-Чупса” были разные дешевые игрушки. Вы поняли? Мне досталась тогда от Петрова вот такая плоская модель мотоцикла. И… До сих пор она на книжной полке - в шкафу.
Завершая “конфетную тему” невозможно забыть о конфетных коробках. Они были тогда – дефицит. И были – “подарок врачу и учителю”. Покупали их, обычно, на железнодорожном вокзале, выпрашивая у буфетчицы из вагона-ресторана “продать, потому что очень уж надо”… После этого коробки долго - долго хранят, но не в холодильнике, как было бы положено (холодильник есть в каждом доме), а в комоде, заложив, как правило, белье. Для чего? Для того, что б не пронюхали дети?
Иногда о них забывают. Вспоминают по запаху… Вот их хранят - похранят, а врача и учителя все достойного нет. Срок проходит, шоколад с жары тает – течет, а они все лежат и лежат, и хозяева их не едят… Но… Вот, в один прекрасный день, на какой-нибудь там юбилей их  вскрывают, а конфеты уже в  белом-белом налете. Что это? Не плесень? Может, выступил пенициллин? Что же делать? То – ли выбросить,  то – ли сожрать? Жалко бросить в помойку и страшно травиться. Кстати, многие ели… А потом?
Важную их часть – коробку, вкусно пахнущую шоколадом, зачастую хранили, приспосабливая казалось –бы абсолютно ненужную вещицу “в дело”. В большой и глубокой коробке удобно хранить документы, благо “ценных бумаг” кроме паспорта и профсоюзного, военного билета у людей было не густо. Если была не глубокая – отдавали детям. Им без разницы, зато картинки - шик! Помню ровно такую одну – с легендарной московскою высоткой на крышке и другую - с  яркими цветами, матрешками.   
* * *
Вот еще одно воспоминание из советского детства. Хлебный квас из огромной, желтой бочки, что всегда с мая месяца стояла через дорогу, против школы номер 8 СЖД, на углу 4-ой аптеки , что на  улице Калинина. Сейчас… Сейчас тоже вроде бы ставят, только вкус, вкус и запах у кваса другой. Какой – то ненатуральный. Из концентрата его что – ли делают? 
Хлебный квас из настоящих “пивных” кружек – вкус знакомый нам с самого раннего детства. Ровно как лимонад “Буратино”, как зеленый тот “Тархун” - “химический”. Что еще? Три копейки – с сиропом, по копейке – просто так с одним газом вода, что текла из того автомата в магазине “Продовольственный” что напротив вокзала. Или вот еще воспоминание. Настоящий черный кофе - в кафетерии блестящего сверхмагазина “Океан”, растянувшегося почти в половину квартала – огромнейшего рыбного, созданного, если верить народной молве “совместно с финнами”. Небывалый дизайн, зеркала, царство хрома и бескрайних холодильных лотков. До поры там “водилась” рыба… Навернешь, кофеек с жирным – жирным, мясным беляшом… Кстати, там же - в буфете бутерброды с колбасою и сыром “водились” тоже.
Кофе, сыр, колбаса, масло сливочное – дефициты в той стране, в затонувшей, пропавшей, потерянной стране никому не нужных Советов. “Дефицит” - так затвержено с раннего детства, так в подкорку залезло, вошло. Кофе растворимый - в металлических банках, молоко сгущенное в железе - с сахаром – давние изобретения из далекой Мировой войны, еще той - самой Первой, нигде в мире цивилизованном населением не потребляемые вот в таких непомерных, “лошадиных” количествах, как в Советском Союзе - дефицит непременный. Все они, а с ними тушенка мясная, любая хорошая рыба, хоть в консервах, хоть нет, финские, соленые галеты в заграничном, прозрачном пакетике, плавленый сырок “Виола” – тоже финский, чай индийский “со слоником” непременно войдут в той стране в ветеранские наборы для “участников ВОВ”, называемых в шутку: “Привет участникам ВОВ от немецко-фашистских захватчиков”. Дед мой – Николай Прокопьевич, как участник двух войн – финской и Великой получал “все такое” на праздник Победы. Плюс, естественно, сахар, конечно же. Но уже с перестройки. До борьбы с всесоюзным пропойством, сахар все – таки был.    
Наши праздники… Песни… Песни на слова (не “на стихи” – прямо так и объявляли тогда!) “лучшего официально” поэта эпохи Роберта Рождественского. “Не думай о секундах свысока” – песня Штирлица, КГБ посвящается. “Об этом, товарищ, не вспомнить нельзя”. “Я сегодня до зари встану” да еще развесело – козлино – прыгливая “Птица счастья завтрашнего дня” с топотом, жеребячьим гоготом и свистом. Молодежно – комсомольский задор бесконечных “Голубых гитар” и “Магистралей” –

Где тропиночка узкая
Уходила в таежную даль –
Там Байкало – Амурская
Растет магистраль! 

Как альтернатива разухабисто – оптимистическому беснованию – Владимир Высоцкий. Володя. Не по радио, с магнитофонов, конечно же.
* * *
Дед и детство… Только подумал и сразу вспомнил то мороженое, вот… Вот оно – из далекого детства - в старомодных сейчас, металлических вазочках из пропавшей давно “Северянки”. Его ели в те годы обычными чайными ложечками - никакого пластика… Вот мороженое из обычного магазинного холодильного короба – все и только в бумажных стаканчиках. Есть “Молочное”, есть “Сливочное”. Два сорта. Маловато? А телеканалов сколько было тогда? Чуть побольше…
Ели плоской, плохо струганной, деревянной палочкой не без страха занозить “свой грешный язык”, как в стихотворении Пушкина. Я отчетливо помню.  Помню деда и бабку на скамейке у КОРа, у чугунного Ленина, ныне, к сожалению, “покойного”. Ныне Ленина нет – разломали. Умер дед – ветеран Великой ОВ, за ним – бабка моя Архелая “арийская” Ивановна. И мороженого того самого давно в природе нет.
* * *
Что еще вспоминается? Колбаса, сыр, масло для начала 1980-х в Союзе, ну почти “предмет культа”. Дефицит. Я уже говорил… Помню многое, то, что касалось их, бытовое, сатирически – антисоветское: “Длинное, зеленое и пахнет колбасой” – это электричка из столицы нашей Родины. Или вот, еще злее – “Коммунисты, вперед! Колбасу привезли!” – шуточка на тему “привилегий”, как пародия на слова всем известной тогда официальной, бравурно - пафосной песни.
Помню злые развески тех колбас и сыров на безмене на кухоньке нашей после возвращения из Москвы – Ленинграда кого – либо – отца или дядьки. Повод для скандалов и обид, чуть ли не драк – находился легко. Каждый мог считать себя правым… Вспоминаю бескрайние очереди в том же ныне канувшем в пучину времен “Океане” за каким – нибудь… хоть морским окунем что - ли. Но все это попозже, уже ближе к концу. А перед тем? Очереди за вином, за водкою. Бесконечные шуточки “на алкогольную тему” – “минеральный секретарь” и все в том же духе, анекдоты - остроты.
Впрочем, вино – водка тогда - тема специфически - особая. “Птица счастья завтрашнего дня” – из любовно сплетенных виноградных лоз – в замысловатый лейбл. Отличительный для вин молдавских. Птица – тройка летящая по заснеженной, белой дороге – ярлычок одноименной водки. Колосящееся поле на этикетке “Пшеничной”. Уступчатая, серая громада красно – белой этикетки “Столичной”. И все это – непременно с медалями. Ну, поменьше их, чем у того Леонида. Ну, что же? Все же выпивка – не есть первое, бровастое лицо в Стране Советов.
* * *
До сих пор вспоминаю ее… В той стране было все по другому. Например, совершенно невозможно было говорить публично, что ты думаешь. Нельзя было без риска даже в церковь зайти - донесут на работу, в институт или в школу... Вообще, грубое вмешательство в даже в самую личную жизнь при коммунистах - зашкаливало. Даже взрослый, про ребенка я уже не говорю были, словно крепостные при барине. Им всегда высокомерно говорили: “Вы должны...” Все-все знали, что это значит на деле, но молчали естественно.
Вас тут учат и лечат бесплатно - значит вы, как рабы! Могут наградить, могут посадить и убить! Хозяин то - барин!..
Вспоминаются праздники… Дядька мой был коммунистом, дед мой Николай Прокопьевич воевал, прошел две войны – финскую и Великую Отечественную, тоже был коммунистом – на фронте вступил, был офицером. И что?
На 7 ноября и на 1 мая их гоняли на демонстрации, а потом они, как бы мстя всем за все, зло "травили" анекдоты про "бровастого" и "коммуняков", насмехались над "Малой землей" и так далее. Многие не помнят эти праздники по своему малолетству. Анекдоты под водочку, под надрывно хрипящего Высоцкого. К 1991-му в КПСС состояло 19 000 000, и НИКТО из них НЕ ВЫШЕЛ защищать СССР. Вам смешно?! Нет - все закономерно!
Да в те самые ныне былинные года почти все интеллигентные в СССР слушали ночами "Би-би-си", радиостанцию "Голос Америки" и "Свободу". Что хотели они? Того, ровно чего хотят все нормальные люди во всем мире: изобилия материальных благ и гражданских свобод. Извините, но не первого, ни второго в том "совке" было как - то не густо.
Говоря о сегодня, и о том восприятии с ностальгией “вчера” - вспоминается реплика “папаши” Мюллера (?)  из "17 мгновений весны" сказанная им, якобы, в легендарном апреле 1945-го года: "Тем, кому сегодня 15 - мы уже не нужны. Мы нужны будем – говорит старый наци в советском кино - тем, кому сейчас 5..." К счастью, для новой Германии это злое пророчество из "совкового" фильма не сбылось. К сожалению для всех нас, мы тот век – минувший, ХХ-й - проиграли бездарно. И не с “перестройки” ж началось…
* * *
Началось с анекдотов, а кончилось… сами знаете “чем”. Время перемен в той погибшей стране, время “революционной перестройки”, как тогда говорили, как твердили с экранов и с газетных полос, обернулось бременем очередей “за пищей”. В драку брали тогда почти все, даже полную дрянь - сигареты без фильтра “Приму” и “Беломор”. Помню год самый крайний уже, тот когда на прилавках оставались свободно стоять лишь одни трехлитровые банки “Сок березовый ” и “Сок томатный”, да еще открывашки лежали, висели авоськи и для банок - крышечки. Да, еще бывал хлеб, белый – тот что в батонах и черный – в буханках. Продавалось пшено, суповые наборы, горох. Это все или почти что все. Иногда “водились” яйца и овощи.   
Кстати, овощи продавали тогда на особицу от всех прочих продуктов – в “Овощных” магазинах. Не знали? Лук, картофель, свеклу и фасоль – из своих недалеких колхозных - совхозных хозяйств, а вот яблоки – те непременно с далекого юга. Иногда продавали арбузы и дыни – оттуда же. А еще тот картофель, как и прочие овощи, продавали обычно с землей. Хоть немного, хоть много земли – без нее товара овощного на прилавке в эти годы не было. Зачастую же “родная земля” составляла весьма значительную часть от объема “корнеплодов с полей”. Это я о картофеле. Про него же продолжу.
* * *
Ах, картофель – картофель! Что он был для нас тогда? Что есть и до ныне?
Уникальный российский продукт. Кстати, чипсов картофельных мы в Союзе не знали… Жареный картофель, вареный да пюре… Вспоминаю, как мы ездили “на тебя” (иногда и ходили – недалече ведь были поля) в совхоз “Пригородный”, что чуть дальше Можайского. Это еще в школе бывало, а потом в институте уже (до поры “университет” наш просто был самым обычным областным политехническим институтом) ездили все те два самые последние еще советские сезона на тебя, на уборку картофеля то есть в совхоз “Пригородный”. Было это в 1989-м и в 1990-м. В 1991-м уже не ездили? Не помню. Честно - честно не помню. Наверное, все - таки “нет”. Начался настоящий бардак – в голове “свобода” полная, в стране псевдодемократия, а в народе, как в стаде – полнейший разброд … После этого, в 1992-м, ну конечно – “нет” и “нет”. Кончилось время колхозов – совхозов. “Радикальная реформа” пошла в горку, а верней – под гору. Тут уж было спасайся кто и как может - сам. И народ принялся копать огороды, у кого они были, конечно же.
Чуть попозже, к году 1994-5-му почти всем на работе из заброшенных, пустующих земель выделили участочки для огородов – под капусту, морковь, свеклу, редьку, горох. В основном, под картофель, конечно же. Ведь картофель от времен Екатерины Великой - “второй хлеб” на Руси.
Я не помню, как мы расчищали тот участок за редким леском. Без меня дело было? Учился, работал? Наверное. 
Помню только, как потом наезжали всей семьей на участок вот тот на раздолбанном, стареньком –  пучеглазеньком, желтом “Москвиче 412”. Как горбатились там в редкий дождик и зной. Помню, даже ясно вижу все те старые компостные кучи и ямы, бороздки и гряды, будь неладны до ныне они. Помню синенький домик соседа на соседнем участке, отделенный от нашей “фазенды” ржавой рабицей, его спину, тельняшку и кепку его. Помню мутную воду из лужи в погнутом ведре. Лом в спине, онемение в руках – все те “радости” после летней такой вот огородной прополки. То есть то, что позволяло иногда отдохнуть ну, хоть в воскресенье, чтобы не надорваться за два дня окончательно, бесповоротно. В те далекие годы это называлось (у нас - вполне серьезно!) – “летний отдых на нашем участке”. Без комментариев…
Кстати, домика на “нашем участке” мы тогда так и не поставили. Не в то лето, ни позже. Не поставим уже никогда. Через несколько лет “взлетят” цены на бензин и вот тогда у нас дома решат, что де “ездить не выгодно”. Станем брать покупную картошку у каких-то знакомых из Сямжи – “заказывать”. Но все это – потом. А пока…
А пока с позамерзшими руками по осени мы копали ее – нашу красную и белую, “сортовую”, “специальную”, да черт знает какую еще. Ту – кормилицу бедную нашу, что по убогой газетке на серой бумаге - “Советам огороднику”, по весне закладывали в грунт, и под каждый клубень еще – перегной и еловые иголки – специально носили из леса. Целая наука, блин, агрономия…
После, опять по – науке окучивали и пололи ее же. По науке собрав урожай очищали его от земли. Как?  Руками продрогшими мыли в том же самом погнутом ведре в ледяной, грязной, глиняной жиже. Перед тем, как забросить эти бедные клубни в мешок – их сушили на расстеленной  тут же на участке клееночке.
Поле, лес, мешки, машина – схема пропитания “миллионов россиян” (выражение – расхожий “штамп” из  речей Бориса Ельцина) в те 1990-е. Злые, нервные люди суетятся под серым дождем. В выходной суетятся. Завтра им на работу с утра. Вот что значит “картошка” для людей моего поколения…            
Погрузили мешки в багажник – и скорее в город. Часть мешков мы оставляли в гараже. Частью – рассыпали по ящикам в бункер и в ящики в подвале. Заносили частью ведрами, частью хоть частично носимой – на своем же горбу. Рассыпали, а сверху ложили можжевельник колючий – от крыс.   
* * *
Помню самые первые ананасы свои. Замороженные заграничные ломтики, расфасованные специально “для коктейля”. Предложили в московских гостях в 1990-м. Ананасы во льду (но без шампанского!) мне не очень понравились. Мы все в школе учили: “Ешь ананасы, рябчиков жуй…”, однако… Мне “буржуйское” на душу не легло. Из-за льда, который доминировал, наверное?
Что случилось после? Ровно, как в тогда же вышученном, передернутом с юмором стихотворении Маяковского - “пришел буржуй”. Вместе с ним прибежали в Россию амаретто “Киви”, спирт “Рояль - пищевой” из Финляндии, маргарин оттуда же - вместо “Вологодского” масла, “ножки Буша” – вместо “синих птиц” из Ермаково, заокеанские цыплята – акселераты или дегенераты – не поймешь сразу так: чего больше? И еще - ядовито-кислотных цветов газировка откуда же в неизвестных доселе пластмассовой таре. Из Америки? Нет, все из Польши, наверное.
Ядовито – химическое прохладительное пойло позабористее старого “Тархуна” - из пакетика - “просто добавь воды”, пиво баночное и в “полторашках” пластмассовых,  водочка, и все больше - “паленая”, в лимонадных бутылках – “мечта отравителя”. Ну, и “Чупа-Чупс” – “привет Петрову!”, “Баунти” и “Снигерс”, вместе с ними - две палочки “Твикс”. Все немного подтаявшее на прилавке в железном ларьке, все чужое, все лживое, как “Альпенголод”, приторное и до отвращения сладкое. Так сластили они нам реформы? А потом?   
Помню плов у Наташи на маленькой кухоньке. Помню, как в общежитии пили. Как пустые бутылки бросали в окно. Благо за окном – зима. Стеклотара тонула в сугробах…
Впрочем, про все Вам и скажи? Нет уж, нет! Все же есть  у меня хоть какие-то личные, глубоко интимные тайны.
* * *
Много – много умчалось и минуло лет. Правы господа французы, ой как правы. Все мы – есть ровно то, что едим. Но не только. Мы еще ровно то, что мы помним, ну хотя б о стране, где мы жили, где ели чего – то когда - то. Ибо память и только она отличает, простите, нас от той всем ведомой мерзейшей субстанции, возникающей, как плод переваривания даже самой расчудесной пищи.
Пища и человек… Только ль пища мы все для червей, или что то да больше? Что в итоге получится? Задаю Вам вопрос сей, греша самоедством, хоть и знаю ответ. Должны больше мы быть. Неизвестно: получится ль? Понимают то правильно - многие. А все равно - многие живут второпях и без всякого толка,  и уходят почти “по - английски”, на земле не оставив следа.
Очень жаль. Не хотелось быть пищей червям. Только пищей для них - никогда не хотелось. Перед тем - под колесами колесницы истории - навозом - подавно. Впрочем, все это сложная, философски - обширная тема. Я припомнил лишь пищу да себя самого – на бегу. Ежедневный наш насущный хлеб.