Санька при дворе князя Владимира. Глава 32

Глава 32

Где Ярополка и Всеволода провожают всем миром

Иногда, как например, сегодня, я с новой силой осознавал, какая мне была дана уникальная возможность... Какое чудо видеть все эти обычаи, нравы, архитектуру, костюмы, а самое главное, лицезреть всех этих замечательных людей! Какой злой рок, какая досада, что самая большая на тот момент страна в Европе, сильная, добрая делами и строгая нравами, шла в свой последний, прогремевший до окраин цивилизованного мира, победоносный бой... Я глядел на то, как из ворот киевских выезжали нарядные князья и бояре, прославленные воины и военачальники, а войско, построенное в боевой порядок на пустыре перед городом, отдавало им честь восторженными криками. Глядел и плакал, не в силах сдержать слёзы... Звонили колокола, женщины, дети и старики вышли провожать доблестных защитников на битву. Последние торопливые объятия, рыдания, подавленные усилием воли. Пожалуй, только один я знал, что будет с этим дивным государством дальше. Почему, ну почему Русь всегда падает на дно на самом пике своего развития и славы? Почему полнится она рознью, почему идёт брат на брата, вместо того, чтобы пребывать в любви? Как много тебе дано Богом, страна моя... И столь же много испытаний тебе придётся перенести...
Из ворот вышёл Мономах. Скорбен был лик князя — трудно было отцу провожать любимого сына на смертный бой. И, пожалуй, не легче было не участвовать, так сказать, в деле своих рук — в походе на половцев, которые без конца тревожили Русскую землю. Князь нёс в руках большую икону Божьей Матери, которой благословил своего сына и его союзника, сына князя Давыда Черниговского Всеволода...
Сколько тебе ещё осталось, Киевская Русь? Сейчас ты одержишь славную победу над злыми супостатами, возьмешь их города, отодвинув угрозу половецкую на долгие годы... Иногда человек, побыв с какими-то людьми продолжительное время, сродняется с ними. А ежели общение сопровождалось испытаниями и приключениями — сродняется вдвойне. Так и я буквально сросся с Древним Киевом и его обитателями. Мало того, что я полюбил их как верных друзей — я чуял, насколько мы близки, как родственники, понимал, откуда идут корни русского великодушия, смирения и прощения врагов.
Как ни горько это осознавать, но всё, что я вижу вокруг, вскоре погибнет. Нелегко читать об этом в учебнике истории, а видеть воочию страну, приговорённую к гибели, поверьте, гораздо тяжелее. После Мономаха престол киевский займёт его сын Мстислав, затем, после его смерти, Ярополк. Который тоже будет править недолго. А затем Русская земля разорвётся по швам. Каждый будет тянуть одеяло на себя, ослеплённый личной выгодой. И сбудется предсказание Ярослава Мудрого — погибнет родина отцов, добытая великими трудами...
В трудной и ответственной без меры битве с «народом невиданным» при Калке, которая произойдёт через сто с небольшим лет, русские князья уже будут вести себя разрозненно. Каждый будет грудью отстаивать лишь свою «незалежность». Мстислав Удалой захочет первым получить «венец славы» и кинется на татаро-монгольское войско, не подождав, покуда другие русские полки выстроятся в боевой порядок... И через какие-то двадцать с небольшим лет папский миссионер, проезжающий через русские земли, будет находить здесь только черепа и кости — в Киеве он насчитает всего две сотни дворов. Уцелевшие люди уйдут на север — недаром в моём времени в Вологодской и Архангельской областях собиратели народных песен обнаруживают южные былины и сказания. И каждый турист отмечает небывалую приветливость местных жителей...
А кто-то из русичей уйдёт на крайний славянский запад — и если вы хотите узнать, какова была Русская земля при Владимире Мономахе, почитайте «Тараса Бульбу» или поживите в казацкой станице. Такие вот добродушные, но несгибаемые и независимые мужики и составляли основу той, ушедшей в небытие страны...
- Что это ты разгрустился, Санька? - толкнул меня в бок дядя Дорофей, старый ратник.
- Да так... - я украдкой вытер слезы, сделав вид, что в глаз попала пыль.
- Нежто ты, собачий сын, оплакивать нас, как покойников взялся? - шутливо возмутился воин.
- Взгрустнулось что-то, дядя Дорофей, - поняв, что от внимательного старика ничего не утаишь, я решил открыться. - Смотрю на братьев наших и думаю — как грустно будет, если они погибнут...
- Ну это ты зря и размышляешь о пустом! - улыбнулся Дорофей. - Божие охранение лучше человеческого и каждый погибает в назначенный срок. Волос с головы не упадёт без воли Божией — помнишь такие слова? - ратник отечески потрепал меня по голове.
От этих слов словно бы какая-то «печальная пелена» упала с моего сознания. А в самом деле — чего это я разгрустился? Ясно ведь, что Русь содержалась целой не волею какого-либо отдельного князя, не из-за особого братолюбия бывших некогда разделёнными полян, древлян и кривичей. Только Божьей благодатью, которая по скромности своей хочет всегда остаться незамеченной, жила Русь в мире и любви. Не было жёстких законов, а была лишь добрая воля князей, спешивших мириться, а не воевать. А раз Господь дал такое добро и не отнял искушения, значит, они были необходимы. Кто знает, может явится ещё в человеческой истории Россия, светящая другим народам совершенством любви, а не отлаженной «законодательной базой»? Как знать, может, трогающей сердце народной легенде о граде Китеже, который утонул до поры, до времени суждено стать былью?
...Тем временем из ворот Киева вышли многочисленные священники во главе с митрополитом Никифором. Наше войско приветствовало их трижды поднимаемыми на длинных древках иконами — именно с такими флагами наши предки одерживали свои славные победы. А вера вкупе с братолюбием и была той самой национальной идеей, которую в моём веке ищут, но никак не могут найти.
Митрополит нёс большой золотой крест, а у священников в руках были разнообразные иконы. Митрополит с крестом, а Мономах с иконой стали обходить всё войско, а свящённики тихо и мелодично запели:
- Днесь светло торжествует Печерская обитель и радуется явлением образа Богоматере...
Эта длинная и красивая песня унесла меня в какие-то нездешние дали. Казалось, что я стою не на каменистой земле, а на облаках. Обойдя войско кругом, митрополит с князем встали плечом к плечу, а воины стали подходить к иконе и кресту и прикладываться к ним для благословения перед битвой.
Всё войско начало тихо вторить пению священнослужителей:
- Радуйся, Благодатная Богородице Дево, во объятиях Своих Предвечнаго Младенца и Бога носившая...
Честно говоря, я никогда не слышал такого слаженного пения, тихого и одновременно потрясающе мощного. Тысячи голосов сливались в один, и переливающаяся мелодия плыла в воздухе, как хрустальный звон, унося и певцов и слушателей прямо на небо.
Я отметил, что пение кондаков и акафистов пронимает не только меня — в глазах у многих ратников блестели слёзы. Вот и отлично, а то в своём времени я всегда стеснялся своей сентиментальности. Мне достаточно посмотреть какой-нибудь трогательный фильм или услышать отрывок песни — и всё, платок хоть выжимай. Сижу, реву взахлёб и радуюсь, что никто не видит.
После всеобщего благословения, которое продолжалось около часа, мы выстроились по походному и принялись прощаться. Тут уж слёзы  провожающих полились рекой. Девушки и матери махали платками, детки в длинных рубашонках подпрыгивали и махали ручонками, а ратники мужественно сглатывали ком в горле и показывали ближним нарочитую весёлость. Как знать, кому из них суждено навеки остаться в жарких половецких степях?
...Мы тронулись от Киева небыстро — впереди войска шёл митрополит с крестом, а духовенство окружало нас со всех сторон. Шли опять же распевая мелодичные акафисты и кондаки Богородице и святым покровителям. Я вспомнил, как несколько лет назад, в своём времени, мне посчастливилось отправиться на автобусе в одну паломническую поездку. Тогда я впервые отправлялся в путь под всеобщую молитву. До этого я подобного опыта не имел... Помню, как поразило меня тогда пришедшее в грудь сладостное чувство безопасности — это была уверенность, что наша поездка отдана Богу в руки и что с нами ничего не случится. Похожее чувство охватило меня и теперь — я был уверен, что поход, начатый в такой искренней атмосфере веры, обязательно будет успешным. Мелькнула мысль: а ведь Бог не требует от нас чего-то сверхестественного. Немного времени длинного дня отведи только Ему — и Бог вознаградит...
Поскольку всем было стыдно ехать верхом, пока священники идут на своих двоих, ратники спешились и повели коней в поводу. Я весь взмок, потому что солнце начинало жарить недуром, а ноги, отвыкшие от столь долгих переходов, отказывались двигаться бодро. Так, с пением, без всяких разговорчиков в строю, мы шли часа три. Было много отвлекающих мыслей, иногда накатывало раздражение и хотелось сесть на лошадь. Но я терпел, поскольку понимал важность такого крестного хода перед грядущими испытаниями. Наконец митрополит впереди остановился, благословил ещё раз войско крестом и напутствовал нас:
- С Богом, дорогие братия! Идите с Богом и ничего не бойтесь! Благословляю вас на благое дело, освободите Русь от супостатов, да избавьте братьев ваших от набегов поганых!
Мы обменялись поклонами, после чего большая часть священства покинула войско и отправилась домой, в Киев. С нами остались лишь немногие — в моё время их назвали бы капелланами, то бишь, военным духовенством. Они довольно ловко оседлали приготовленных для них лошадей и поехали вместе со всеми.
...Какое счастье, что я, наконец, сижу, пусть и верхом на лошади. После трёхчасовой прогулки ноги буквально отваливались. Километров пятнадцать отмахали, не меньше. И хорошо ещё, что не в кольчугах — мы ехали налегке, потому что наши главнокомандующие были уверены, что в радиусе ста километров от Киева на нас никто не нападёт.
По расчётам князя Ярополка, до половецких владений было около четырёх дней пути. Я, если честно, грустил по Мономаху — с его сыном у меня пока не сложились тёплые отношения. И хоть я и ехал справа от молодого князя, но мы оба молчали, не решаясь начать разговор. Через пару часов пути войско заметно приуныло — спал ажиотаж после столь торжественных проводов, а сердце начала теснить тревога: что ждёт нас там, за горизонтом?
Тут Ярополк задорно глянул на меня:
- Ну, Санька, давай, запевай песню походную! А то загрустило войско, сил нет смотреть!
Предложение было более чем неожиданным. Во-первых, я вовсе не ожидал, что княжич со мной заговорит. А во-вторых, что он оценит меня, как вокалиста-запевалу. Хотя стоит отметить, что он угадал — попеть я люблю. Хм... Что же такое «грянуть»? О, точно! Я сам улыбнулся от своей идеи.
- Зелёною весной, под старою сосной, с любимою Ванюша прощается, - задорно начал я, - кольчугою звенит и нежно говорит: «Не плачь, не плачь, Маруся-красавица!»
Ратники с любопытством смотрели на меня. Видно было, что задорная песня им понравилась. Подпевать они начали к третьему куплету, выводя в двадцать тысяч глоток:
- Кап-кап-кап, из ясных глаз Маруси, капают слёзы на копьё!
Ярополк глядел на меня восхищённо, а я в этот момент почувствовал себя настоящей звездой воинской песни. Войско явно воспряло духом — даже лошади пошли бодрее под весёлую мелодию. Трудно себе представить, что эту песню Леонид Дербенев и Александр Зацепин придумают лишь спустя почти девятьсот лет после нашего похода...

Продолжение: http://www.proza.ru/2013/04/15/1518