Что бы не забыть... III часть. Мамины родные

                Отца мамы звали Иван Кириллович Токарь, он родился в украинско-молдаванской семье. На Кировоградщине (Елисаветградский уезд)  тогда проживало много молдаван. Понятно, что дед был красавцем. На сохранившихся фото он выглядит то бравым солдатом, то элегантным молодым человеком. Дедушка носил усы, его глубоко посаженные глаза смотрят очень внимательно. Дед мой был целеустремленным человеком, он любил учиться. Семья его была бедной и родители, конечно, и не помышляли об образовании сына. Тогда дед в 15 лет убежал в Одессу и поступил на работу, что бы оплачивать какое-то свое обучение. Работал он в пекарне, где пек бублики. Мама рассказывала, что в детстве было самым большим развлечением и объедением, когда дед затевал печь бублики. Мне так казалось, что у мамы с дедушкой были очень теплые отношения, и он ее любил больше других своих детей.

                Дед воевал в первую Мировую. Именно там, в мокрых, ледяных окопах, по колено в холодной воде он получил свою болезнь, которая в последствии донимала его на протяжении всей жизни. По крайней мере, я помню, он так говорил о своих больных ногах. Дед был ранен, комиссован и вернулся домой к родителям. Дома он встретил подросшую и превратившуюся в настоящую красавицу мою бабушку – Анастасию Тихоновну Кожухарь. Бабуня родилась в такой же, как и дед, наполовину украинской и молдаванской семье. Ее родители богатством тоже, как и дедушкины, не отличались.

                Бабушкины фотографии свидетельствуют о ее красоте. Фотографироваться бабушка начала лет с 17. Вы, наверное, догадались уже, точных дат рождения дедушки и бабушки я не знаю. Есть на фотографиях даты: 1888 и 1895 годы, якобы это годы рождения дедушки и бабушки. Дедушка, конечно, влюбился в бабушку, но она не захотела отвечать ему взаимностью, по ее понятиям, он был староват для нее, и была на то, по ее мнению, еще одна причина. Бабушку, наверное, обуревали мечты о более достойном кавалере, чем Ванька. Передаю повествование бабы Елизаветы – сестры дедушки, именно так, она ласково называла своего младшего братишку. Как у всякой золовки, у нее было своеобразное отношение к жене брата. Иными словами, бабуня мечтала о принце. Тем более ее профессиональная деятельность складывалась куда удачнее дедуниной. Бабушку к себе в поместье взяла богатая пани, настоящая шляхтичка, как ее называла тетя Лиза. Сначала бабушка была просто кухаркой, потом выполняла обязанности экономки, компаньонки. Настуня во всем была полезной своей хозяйке, но и та, в свою очередь, сыграла важную роль в жизни моей бабушки.

                И так, мой дед потерпел полное фиаско, его предложение было отвергнуто. А, между прочим, Настино время уходило, она по тем меркам уже была взрослой невестой, почти перестарком.  Настка не знала, что родители задумали отдать ее замуж за очень богатого жениха. Вернее, у жениха были очень зажиточные родители, а сам он был «недоумком», который нес ложку в ухо. И выяснилось о намерениях родителей сделать счастье своей дочери, когда на пороге стояли сваты. Сватов пригласили в дом, бабуня поняла за кого ее намерены посватать, и отпросившись переодеться, выскочила как-то из дома, кинулась к своей пани. Что было в доме у бабушкиных родителей, описать не берусь. Рухнули такие далеко идущие замыслы, а дочь сбежала из дому. Пока бабуня бежала к пани, к ее дому уже во всю спешил дедушка, который узнал о сватовстве. Он хотел кулаками защищать свою любимую. Дедушка узнал, что сватовство расстроилось, и понял, что у него появился шанс.

                Бабушка прибежала к пани и в слезах рассказала о происшедшем. Тут подоспел дед и снова стал уговаривать бабушку выйти за него замуж. Пани заметила бабушкины сомнения и пообещала справить приданное для бесприданницы, и поддержать молодых материально. Главное, она брала на работу и дедушку. Она как-то легко и быстро уговорила родителей и бабушки, и дедушки, благословить этот брак. Так обвенчались дедушка и бабушка. Пани сдержала свое слово –  приданное по тем временам было знатное. Одних шелковых и шерстяных платков и шалей было около 20 штук. Пани одела и обула молодоженов, вставила бабушке в уши огромные золотые серьги, подарила им зингеровскую швейную машинку, обставила домик у нее в поместье, где теперь жили Иван и Анастасия. Свадебное платье, вернее костюм из тончайшей белой шерсти был с такой юбкой, что позднее из нее были пошиты три платья дочкам (моей маме Александре, ее сестрам Нине и Марии) Мама мне рассказывала о потрясающей красоте этого платья, а серьги были выменяны в голодные годы на продукты. Швейная машинка была закопана в саду под яблоней во время войны, дожила до моих дней, мама замечательно строчила на ней мне обновки и купила себе новую, уже перед самой смертью.
                Бабушка мне запомнилась довольно строгой женщиной, она, скорее всего, меня не любила, а любила моего старшего брата и двух сыновей тети Маруси. Все эти внуки выросли у нее на руках, в ее доме. Я же была приходящей внучкой, а может, все дело было в моем вредном характере. В детстве я была капризной плаксой, лезла со своими поцелуями. А может быть, дело было в схожести с отцом, которого бабушка явно недолюбливала. Короче, в детстве я испытывала хорошие отношения только дедушки и была горячо привязана к нему.

                Родителей дедушки и бабушки я не застала, но знаю, что их имена были Тихон, Кирилл, Зинаида и Варвара. Так за них и молюсь. На одной из фотографий, сделанных в Елисаветграде (Кировоград) бабушке 20 лет, она еще не замужем, рядом с ней сидит ее мама Зинаида, беременная своим последним ребенком Екатериной. Мне еще известно, что по паспорту прабабушка была записана не Зинаида, а Евгения. Почему так, я не знаю. Прабабушке здесь 40 лет, она одета, как одевались в ту пору замужние женщины в селе, на голове у нее темный платок, простая юбка, грубые башмаки на ногах. Бабушка одета в изящный костюм, на голове модная, по тем временам, прическа. Мама мне рассказывала, что на подоле этой юбки была пришита специальная щеточка, которая не давала обтрепываться длинному подолу юбки.

                Бабушка была одета изыскано, имела вид городской барышни. Платья украшались множеством защипов, складочек, воланов, кружев. Дедушка тоже выглядел эдаким франтом: костюмы с жилетами, перчатки на руках, зимнее пальто с меховым воротником. Сохранилось несколько фото, где дед заснят в военной форме, которая ладно сидит на его фигуре, на голове то красивая каракулевая папаха, то фуражка. Одна фотография сделана в 1910 году, другая перед отправкой на фронт. Та фотография, что в 1910 году, сделана в Одессе и запечатлела деда со старшей его сестрой Елизаветой. Есть еще фотографии, где дедушка сфотографировался с бабушкой и ее сестрой Евдокией уже в Елисаветграде, думаю, что они уже женаты.

                Рассказ о маминой родне будет не полным, если я не расскажу о бабушкиной сестре Евдокии. У нее была тоже интересная любовная история. Уже после революции 1917 года, будучи замужем, имея трехлетнего ребенка на руках и будучи беременной, бабушка Дуня влюбилась в красавца еврея по фамилии Паргамон. И вот любовь у них дошла до того, что Евдокия собралась, взяла малыша и ушла к любимому, иными словами, сбежала от мужа. Прежний муж, наверное, был не очень. Судя по тому, как бабушкины родители могли пристраивать своих дочерей, этот то же был каким-то недоумком. С Паргамоном баба Дуня уехала в Елисаветград, он был городским и имел свой фаэтон, как рассказывала мне моя мама. Но, пожить в богатстве и достатке им было не суждено. У Паргамона большевики отобрали фаэтон и как богача с семьей отправили на Обскую губу. Но и там Паргамон не пропал, семья быстро стала на ноги, с голода, как на Украине их родственники в это время, не пухли.

                Дедушка был очень умным человеком, самостоятельно выучился и стал помогать бухгалтеру, а после стал главным бухгалтером железнодорожной больницы. Работал на этой должности много лет и до войны и после. Любимым занятием моего деда было чтение. Недалеко от их дома была библиотека, дед читал запоем и одолел все книжки в этой библиотеке. К чтению он пристрастил и маму. Оба читали ночами напролет, если книгу нужно было вернуть быстро. Особенно, дед любил читать Жуль Верна, это уже застала и я, а книга «Капитан Немо» была его настольной. Дедуня очень любил все произведения Н.Гоголя. А сказки, которые сочинял для меня дед, будоражат мое воображение до сих пор. В них присутствовали  все гоголевские герои в смеси. Дед допридумывал то, до чего не мог додуматься сам великий Гоголь, а сколько юмора было в его рассказах. Только дед мог успокоить меня вредину. Я помню все очень хорошо. Помню, как пахла побеленная известью стенка, на которой висел написанный красками на простыне «ковер». Вот дедуня укладывает меня хныкающую рядом с собой, я залажу ему под мышку, знаю, что будет страшно, и начинается необыкновенное таинство рассказа. Дед мог начать рассказывать с любого  места, сказка его не оканчивалась никогда. Если родители меня забирали домой, он обещал сказку досказать и обещание свое держал. А уж я обязательно рассказанную часть сказки пересказывала в садике. Меня усаживали на стульчик перед группой, и я заводила свой рассказ. Не помню, нравились ли дедушкины сказки детям, но воспитательницы от смеха угорали. Маме моей потом рассказывали о моих необыкновенных талантах сказительницы.

                У бабушки еще была сестра Мария, которая работала всю жизнь медицинской сестрой. Она воевала, была медсестрой в военном госпитале. После войны работала хирургической медсестрой. Очень рано тетя Маня осталась вдовой и потеряла во время эпидемии тифа своих детей: Владимира и Веру. Сын умер взрослым парнем, а дочь подростком. Я их совсем не знаю, но молюсь за упокой их душ и чувствую их родство. Тетя Маня была очень добрым человеком, из-за своего добродушия, она многим казалась странной. Когда была маленькой, часто и подолгу гостила у нее. Я помню, что она любила меня. У нее никого не осталось, она была очень одиноким человеком и свой дом после смерти она завещала моей маме.

                Был у бабушки брат Илья и младшая сестра Екатерина. Дядя Илюша жил недалеко от бабушки и я у него гостила тоже. У младшей сестры бабушки Екатерины не было детей.

                Сестер и братьев дедушки, кроме тети Лизы я не знаю. Скорее всего, их было двое в семье. Тетя Лиза жила долго с дедушкой, сбежав от сына и своей невестки из Ленинграда. Одно время жила и с нами, присматривая за мной и братом. В молодости ее выдали насильно замуж за старого вдовца с детьми, который успел изрядно испортить ей жизнь. Тетя Лиза была с изъяном, она плохо видела. Поэтому родители сбыли ее с рук за первого встречного жениха. Но и старый муж успел наградить ее сыном Михаилом. Семейная история повествует, что бил тетю Лизу муж нещадно до полусмерти и она несколько раз по этому поводу попадала в больницу. Но это были не все несчастья, выпавшие на долю многострадальной тети Лизы. Однажды ее поднял на рога разъяренный, бешеный бык, который истоптал и разодрал ее своими рогами. Когда быка пристрелили, от тети Лизы осталось кровавое месиво. Ее сшили кое-как, что бы можно было, что называется, в куче похоронить и отнесли в больничный морг. К ужасу санитаров, когда ее пытались выдать семье для того, что бы они могли ее похоронить, покойница застонала и ожила. Тетя Лиза мне об этом рассказывала сама. Так же помню ее рассказы о том, как она после оккупации жила одна во всем селе в землянке и как питалась одной травой-лебедой. Тетя Лиза любила петь, делала это, когда оставалась одна дома. Я иногда подслушивала под дверью ее песни, похожие на плачь и вытье. Она знала, что я пишу стихи, и часто просила, что бы я ей их читала. Прослушав, оценивала одним словом «трогательно», если не нравилось – не говорила ничего, вставала и разочарованная уходила по своим делам. Как-то, я решила ее проверить и прочла стихи Есенина, она сказала свое «трогательно», но это не твои стихи – добавила она. Дожила тетка до глубокой старости, ее в 1972 году после смерти дедушки увез в Ленинград ее сын.  До ста лет тетя Лиза ухаживала за собой сама, могла приготовить еду и затеять приличный скандал. Характер имела не сахарный.