Три видения

3 июля 2008 года в Невинномысске поезд сбил целовавшуюся на путях парочку. Влюбленные не видели несущийся на них состав потому, что по соседнему пути в этот момент проходил другой поезд. Шум его перекрыл и свисток машиниста, и крики стоявших вблизи людей. Девушка осознала приближение локомотива только в самый последний момент. Она успела вытолкнуть любимого в междупутье. А сама осталась на рельсах…

Яблоки. Какой-то странный, никогда не встречавшийся ей в жизни сорт. Почему-то этот запах всегда рождался в ее мозгу, когда время останавливалось. Когда в 8 лет на нее напала собака. Когда в 13 умерла мать. Когда в 15 отец привел другую, и она поняла, что еще одна жизнь кончилась, еще одна жизнь оказалась хуже предыдущей, про которую она думала, что хуже уже быть не может.
Был еще один момент с запахом яблок – две недели назад, когда она увидела его.
Знакомство самое банальное, но время остановилось, и она поняла – и эта жизнь закончилась. Парня звали Иван, он подошел к ней с тремя розами, еще мокрыми от воды, которой отпаивала их в жару торговка цветами. У него была смуглая мягкая кожа с мелкими летними угорьками и виноватый взгляд.
- Мы с друзьями тут в карты играли, - сказал он, неловко кивая на цветы, - там девчонки были. Ну, мы, понятно, играли на раздевание, а они на желание… В общем, я за десять минут должен подарить по розе трем самым симпатичным девушкам. У меня еще пять минут осталось, но я же вижу, что вы достойны всех трех сразу…
Когда время снова пошло, а запах яблок выродился в слабый аромат отцовских духов, она засмеялась, думая, что давно уже к ней не подходили юнцы с цветами, и машинально оценивая его возраст: 23-24 – не больше. Лет на пять моложе ее.
Да какая разница…
За две недели знакомства они успели шесть раз посетить кафе, трижды сходить в кино и один раз на футбол. Домой не приглашала – не понять, почему. Может, думала, время остановилось не зря, и не хотела спешить, боясь отпугнуть новые отношения. Вчера он сказал, что уезжает на месяц – командировка. Она пришла на вокзал, и здесь, на путях, на глазах у сотен пропахших маслом и сыростью пассажиров целовала его жадно, взахлеб, словно пила из холодного родника после века пути в пустыне…
Что раньше – запах яблок или поезд – вторглось в ее жизнь в последний раз, она не разобрала. На долю от доли мгновения ей вдруг показалось, что выяснить это важно. Как будто знание давало ключ-объяснение, чем был  этот запах: сигналом о приближающемся важном или только реакцией на это важное. Потом она поняла, что времени нет, и на самом деле под ногами у нее не рельсы, а перепутье дорог.
Успеть спасти его и спастись самой не получалось. Значит, оставалось выбрать.
Она оторвала свои губы от его губ, и на вдохе ей было дано виденье.
Она увидела себя - в глазах отца. И поняла, что почти жива. Жизнь приходила рывками, и жизнью она считала состояние, когда боль позволяла вынырнуть на поверхность и собрать силы для действия. Отец стоял перед ней на коленях. И она отражалась в его сухих, огромных, уже безумных зрачках. Он клал ей в рот таблетку за таблеткой, она проглатывала их, давясь теплой, пахнущей хлоркой водой. На столике рядом смятым лежал листок с каракулями, которые она выводила каждый день вот уже три месяца кряду. Каждый день отец комкал листок, плакал и уходил. Сегодня на календаре стояло 17 декабря, 2014 год. Сегодня он встретился с врачом. А потом вернулся домой, снова скомкал листок, но потом развернул его... На листках она писала: «Убей».
На этот раз он не плакал, а только просил простить. И глядя в глаза единственного любимого человека на свете, человека, которого она заставляла совершить с ней самое страшное, она не чувствовала ни жалости к нему, ни страха перед адом, чьи багровые письмена уже зажглись над их головами, а только уходящую боль…
Краем сознания, ускользавшего от нее – начали действовать таблетки – она вдруг ощутила, как на другом конце города, еще довольно молодой, но безнадежно пьющий парень, спасенный ею дважды  - из под поезда и от брака с калекой - но не спасенный от самого себя, набирает в ванну теплую воду и погружает в запястье тонкое лезвие. И тогда она поняла, куда завела их та далекая попытка отвернуть судьбу…
Она снова слышит запах яблок и приходит в себя. Поезд снова несется на нее, но она отводит от него глаза и смотрит на того, кто так нелепо оказался с ней на дороге, ведущей к смерти. Миг, когда она может видеть будущее, еще не исчерпан, и она уносится в тот же день, 17 декабря 2014, но по другую, его, сторону железнодорожного полотна.
С этой стороны она давно мертва, но он также лежит в теплой ванной, и лезвие пускает красные струйки с вывернутой белой руки. Он роняет руки вниз, и голубая вода быстро становится бурой. Она стоит рядом, а он что-то едва слышно поет, и она вдруг и сразу, одним большим куском понимает все его существование после вечера, который ей даже еще не довелось завершить. Страх, замешательство, чувство вины, тягостные визиты к ее отцу (кажется, он недавно был на его похоронах), раздумья над тем, как же любила его эта девушка, если спасла, пожертвовав собой. И снова вина, и периоды отрицания, пьяные оргии с женщинами, чьи лица смешались в одну размалеванную маску. Короткий и неудачный брак, и снова одиночество, а потом апатия, алкоголь снова и снова, и ванна, наполненная теплой - не горячей - бурой водой…
Когда жизнь покинула его настолько, что полог между ними стал тонок, он, наконец, увидел ее. «Ты, - узнал он, - вот видишь… выходит, все было зря».
Она склонила к нему, вглядываясь в глаза, бывшие уже не зеркалами, - тоннелями, по которым улетала душа - и позвала.
«Зачем, - прошептал он, - я в долгу и хочу быть с тобой…»
И тогда, понимая, что ради этой минуты она умрет шесть лет назад, и все эти годы будет вольна уйти по дороге вперед, но останется терпеть муку бесплотного существования, предчувствуя страдания, помноженные на возможность избавления, и зная, что будет все это – ради одной фразы, она произнесла:
«Нет. Я спасала себя…»
Он кивнул, понимая больше слов, возвращаясь в себя, переставая ее видеть, и протянул руку к ремешку халата - перетянуть вены…
И в оставшемся позади 2008-м, когда до грохочущей бездны локомотива оставались метры, она в последний раз окунулась в его глаза, оттолкнула, выворачивая кисти, ощущая в них, как слабую предвестницу грядущей муки, боль растянутых сухожилий, и осталась на рельсах.
И когда поезд смял и разорвал ее тело, сокрушительная энергия его движения в последний раз бросила ее по дороге времени - назад.

Там тоже был этот запах – яблоки, сорт, неизвестный ей прежде, но знакомый теперь. Белые простыни и белая ткань отгородившей ее от мира ширмы. Она почти здорова, только тяжело в голове и мешает скребущая тупая и стыдная боль внизу живота. Яблоки стоят в стеклянной вазе на тумбочке. Прямо на газете, чья передовица кричит об интервенции Гитлера во Францию.  Плоды желтые, крупные, с мертвенно-восковой кожицей и черными отметинами-родинками на ней.
- Ешь, любимая, - говорит ей мужчина, мягко поглаживая по руке. И она узнает отца и понимает, что в этой жизни он – ее муж. – Ешь яблоки, поправляйся.
- Он… его больше нет? - она чувствует, что сейчас разревется как перед тем самым моментом, когда на лицо ей надели маску, и мир провалился под ноги.
- Ешь, милая, - повторяет муж, вкладывая в руку восковой плод, и она вспоминает, что его зовут Сэмюэль, что у них большой дом на побережье Мексиканского Залива, карьера Сэма и ее собственная, и что дети им сейчас – совсем ни к чему... – Не надо так серьезно, любимая, это всего лишь аборт.
И она кивает и все же плачет, перед глазами держа расплывающееся в слезах яблоко, вдыхая его сладкий запах, гадая, почему с каждой секундой он становится таким чужим, и глубоко, бессознательно, но панически реально ощущая, как где-то вне доступных миров прямо сейчас затягивается порожденный ими тугой узел кармы…