Мама

Мама.
Мамочка.
Как часто мы произносим эти слова, даже, порой не задумываясь, что адресованы они конкретному человеку, который не просто в страданиях подарил тебя этому миру, а находился рядом с тобой с момента твоего рождения, защищая от всего того на тот момент большого мира. И даже тогда, когда ты становишься больше и сильней физически, вокруг тебя есть незримая защита, которую тебе подарила твоя Мама.

Однажды мой товарищ поделился простым наблюдением: «Если ты, вдруг, в дверях пальчик прижмешь, то, выдергивая его из косяка, вскрикнешь «Мама!». Не «Папа», никого не вспомнишь из своих родственников, Подсознание само «выдает» самого близкого человека – «Мама».
И вряд ли можно найти человека более близкого.
Разве что твои собственные дети.
Но и к ним ты испытываешь совсем другое нежное чувство.
Оно не меньше, не больше. Оно просто иное.
Когда я собрался написать о своей маме, то мысли мои напоминали пчел, роящихся в улье. О маме, к сожалению, теперь уже лишь вспоминаю. Но вспоминать, говорить и писать можно бесконечно.
Ибо чувства и мысли мои возникли не без ее благородного участия.
Хотя я не был маменькиным сынком, все же всегда как в прошлом, так и в настоящем и будущем я ее любил, люблю и буду любить, уважал, уважаю и буду уважать от самого своего рождения и до веку.

Моя Мама была медсестрой. Но я бы сказал, как прежде - сестрой милосердия. Потому, что относилась она к своей профессии не формально за отметку в трудовой книжке, а, как Актриса, которая проживает каждую свою роль, переживала с каждым её больным его страдания. И умела сострадать.

На сегодняшний день мне непомерно жаль, что пишу о моей Маме, употребляя глаголы в прошедшем времени. Многим из нас приходится пережить эту утрату. Вообще, когда близкий тебе человек переходит в область глаголов в прошедшем времени – это достаточно больно, но когда уходит Мама – твоя излучина жизни – это та самая не зарастающая рана, которую ты несешь весь остаток своей жизни. И память о ней может уйти только вместе с тобой самим, если ты не сумел эту светлую память передать своим детям.

Итак, я возвращаюсь к повествованию о Жизни моей Мамы – Марии Васильевны.
Мама была старшей дочерью в семье и родилась 16 февраля 1938 года в семье рабочего Василия Евгеньевича Брылина и крестьянки Настасьи Николаевны Московских.
Жили они бедно. Это сказано скупой фразой. Да и не слышал я ни от деда, ни от бабушки, и от мамы подавно, жалоб на то время. Мог только догадываться, когда они мне как – то показали барак, в котором они жили. Теперь на этом месте автостоянка, та, что рядом с почтовым отделением на улице Пушкинской. Мы тогда зашли внутрь, был длинный коридор вдоль помещения с клетушками – комнатами по обе стороны, без воды и канализации. Туалет на улице. Рядом с бараком была водоколонка. Это считалось удобствами. А это только условия. Дед получал небольшую зарплату, а бабушка была у него, как говорят, на иждивении. Но об этом периоде их жизни я мало знаю, поэтому не стану фантазировать.
Мама рассказывала о страшных годах войны, что они пережили вместе с уже родившимся к тому времени братом Шуриком. Голод тогда был повсеместный, ну и, конечно же, присутствовавший и в нашей семье, что на детском восприятии сказывалось особым образом. Разрезая кусок хлеба пополам между Шуриком и Машей, стороны лезвия ножа становились также равноценным предметом дележа. С одной стороны налипшие крошки съедала мама, а с другой ее брат. И когда объявили о победе, в тот не забываемый майский дождливый, но солнечный в их детской памяти день. Они бегали по лужам босиком и кричали от радости, что Мы победили, что будет Мир и, наконец – то, вдоволь хлеба. Но Шурик вскоре через полтора года умер от дифтерии. Позже, мама, приходя на его могилку, всякий раз будет делить кусочек хлеба пополам. Половинку себе – половинку ему, так как было при его жизни. Теперь, навещая их могилки, я стараюсь соблюдать эту сложившуюся традицию и делю поровну принесенные «поминки» между моей взрослой мамой и ее братиком. Исключением бывают разве что цветы.
После пришли годы юности. Мама пошла в мед. Училище.
Средний образовательный курс она проходила уже в школе рабочей молодежи. Нужно было помогать родителям с воспитанием родившейся к тому времени сестренкой, названной, как видно в честь бывшего единственного сына Александрой. А дальше распределение из училища на Север, в район Приобья. Мама с большой теплотой вспоминала то время. И все время повторяла, как было тогда весело, как они все смеялись, как танцевали прямо на барже, на которой прибывали к месту назначения под гармошку по комсомольской путевке.
А ведь кроме ее веселых воспоминаний были рядовые бытовые трудности…

Дед, наконец – то смог купить в кредит дом, построенный военнопленными немцами на улице Южной. Один из таких пленных немцев жил некоторое время с ними. Причем, я не разу не слышал, чтобы о нем дедушка или бабушка отзывались как – нибудь негативно. Напротив, они его вспоминали тепло, особо упоминая об его чистоплотности и трудолюбии. Как только пленным разрешили вернуться на родину, он покинул СССР.
Маме нужно было возвращаться домой. Она устроилась медсестрой в хирургическом отделении, выполняя в свободное время мужскую работу в частном доме наравне с дедом.
У деда с бабушкой были только дочери. Родилась младшая дочка, которую назвали Зоей. Как мне предполагается, дедушка надеялся, что, в случае замужества дочерей зятья станут ему помогать. Но, в реальности, в помощниках из зятьев у него на моей памяти был только младший зять – Женя – муж Зои.
Свою любовь к сестрам Мама пронесла через всю свою жизнь, называя их в конце своей жизни «деточки мои».
А тогда случилось Маме познакомиться с моим отцом. Скорее всего, Мама его не полюбила – пожалела. Впрочем, внешне отец заслуживал внимания Мамы. В нем угадывалось сходство с ее первой любовью – Валерой Казанцевым. Отец был одним из пациентов отделения, где работала Мама. Ей все твердили, что ТАКИЕ БОЛЬНЫЕ бывают очень отзывчивыми. Отец страдал половым бессилием. Как позже выяснилось совсем недолго. Недолго он и «был отзывчивым». Алкоголь все же завладел им всецело и навсегда. А Мама несла эту ношу достаточно долго, пряча от посторонних глаз синяки и ссадины от отцовских «недопониманий». Отец был даже против моего рождения. Решение Мамы рожать было встречено очередными побоями. Отца не смущало даже то, что он бьет беременную его ребенком женщину. И только в пятилетнем возрасте я помог Маме решиться на развод. Я тогда настаивал своим детским голосом, но повзрослевшим языком не возвращаться больше к отцу.
И Мама начала все заново.
Уйдя от отца, она не взяла ничего, даже своего белья. До сих пор я поражаюсь, как мы выживали в те годы. Все покупалось «в кредит». Я помню, как Мамочка плакала, придя с работы, оплатив все обязательства. На руках было ДВА рубля. Конечно, дедушка с бабушкой помогали нам как могли. В ту пору у нас были куры и кролики, кормила и земля с приусадебного хозяйства. А было всего – то 12 соток земли. Меня, после нашего бегства от отца, перевоспитывали заново, прививая в мое детское сознание понятия вечной ценности – порядочность, уважение к старшим, чувство долга и трудолюбие. И если кому – то нравятся мои эти качества – то это, прежде всего, заслуга этих простых, малограмотных, но Прекрасных людей, память о которых я несу в своем сердце и поныне. Благодаря им у меня все же было счастливое детство, со свойственными тому периоду открытиями, ошибками, которые я исправлял с напутствия моих самых близких моему сердцу людей. Мне по сию пору снится наш дом на Южной улице. Я помню многие его закуточки, интерьер, мебель, растения, виды из окна, рисунок потрескавшейся побелки на потолке, на печи и даже предметы утвари. Южная улица для меня стала фундаментным камнем в моей биографии и о ней я, возможно, напишу отдельно.
То, что мне казалось легким и прекрасным, наконец – то бесконфликтным детством – для мамы это была беспробудная ежедневная работа. Мама постоянно подрабатывала, чтобы хоть как – то обеспечить мне состояние счастливого детства. Работала мама постоянно. Чтобы устроить меня в детские ясли, она вынуждена была устроиться в эти ясли воспитателем. Летом 1970 – го года мама подрабатывала в летнем лагере. Там она познакомилась с моей первой учительницей. Тогда трудно было попасть в школу, не достигнув семилетнего возраста. Мама уговорила Софью Ильиничну Абрамову (а именно так звали мою первую учительницу) походатайствовать взять меня к себе в класс.
Так я и учился до десятого класса самым младшим по возрасту учеником, и закончил школу в шестнадцать лет.
Память безжалостно стирает некоторые моменты нашей жизни. Но все же некоторые до сих пор живы в моей памяти. В начальных классах я помню только свое самоутверждение. Помню только, как Мама смеялась над моей репликой «Почему мне никто не сказал, что эта канитель на целые 10 лет. Я завтра в школу не пойду». И тут же нашлась, что мне ответить – Ладно ты не пойдешь, а ведь Васька Прокин уже пять лет туда ходит. Что и ему из – за тебя не ходить? - Василий для меня был авторитет. Он меня ждал и провожал до школы. Я не мог его подвести. Так и решили, я стану ходить в школу, пока Василию не наскучит. Смешно. Но первые дни я ходил в школу с полной уверенностью, что я не подвожу старшего товарища. Стараясь побыстрее выполнить задания, выданные в школе на дом, я устремлялся на улицу. Там мы встречались с ребятами, что жили по соседству и придумывали множество игр. Мальчишки, в основном были постарше. Благодаря этой уличной закалке я и не вырос «маменькиным сынком», что впоследствии мне пригодилось в жизни. Нередко мы дрались. Но при этом присутствовал свой кодекс чести. Лежачего не добивали. Если у кого-то разбивали нос, губу или выбивали зуб и соперник не вступал в дальнейшее противостояние – к нему уже не было никаких претензий.
Были и полукриминальные приключения. Запомнился случай: Однажды я залез в чужой огород – воровать плоды черемухи и меня «застукали» хозяева. Понятно, что украл я не много – просто поесть. А много черемухи не съешь. Но сам факт воровства был установлен и сообщен моим родителям – то есть маме, бабушке и деду. Мама решила меня наказать. Бабушка с дедом ее не поддержали. Но мама боялась продолжения таких вылазок. Мне в углу рассыпали сухой горох и поставили на колени. Само собой я через некоторое время, когда было ослаблено внимание мамы, разгреб горох под коленями. Сразу стало легче. Я же не чувствуя за собой состава преступления, извиняться и раскаиваться не собирался. «Нужно было проявлять характер». Все улеглись спать, а меня в темноте оставили стоять в гороховом окружении. Я попытался лечь, где стоял – не удобно. Тогда я стал вслух высказывать свои мысли. Вот, мол, никому дела нет, а я тут стой. Все спят и в нос не дуют. Хорошо им, не то, что мне. Через минуту моей тирады я услышал хохот. Мне стало легче. А после, конечно же, меня простили и уложили в кровать, но при этом еще раз напомнили, что брать чужое, пусть доступное – нельзя!
Мама очень хотела, чтобы я стал нормальным человеком. В то время, глядя на мой разбитной характер, ее мечтой было доучить меня до «ремесленного» - позже это назвали профтехучилищем, а теперь зовут колледжем.
Не смотря на то, что приходилось драться, и не смотря на то, что игры у нас были в большинстве своем травмоопасные, все же я не очень много доставлял хлопот моим родным. Во всяком случае, мне так кажется теперь. Как в любой семье были и негативные моменты, которые не хочется вспоминать. Но было и совместное времяпровождение. Мы вместе вскапывали огород, строили баню, вместе копали картошку, копали новую овощную яму. Вместе с мамой, с ее коллективом, мне также доводилось ездить в Свердловск, в цирк и театры. Вместе с мамой мы дважды ездили на турбазы и в Ленинград. Мама часто брала меня с собой в лес. Весной мы ходили за подснежниками, летом «по ягоды», а осенью собирали грибы. Тогда мне эти походы не очень нравились. Но сколько бы я теперь отдал за такие походы с кусочком хлеба, яйцом, помидоркой, хрустящим домашним огурчиком и солью в спичечном коробке. Когда мама или бабушка на просеке растилала свою косынку или платок, и на импровизированный стол складывались эти «явства».  Ходили в лесу по долгу, собирали по-многу. Нужно было создавать запасы на зиму.
Зато зимой, случалось, мама ходила со мной на лыжах. Когда я стал подрастать, то это случалось все реже. В основном, мы катались с мальчишками с нашей улицы. Но все же, я помню как однажды, зимой 1978 года, уговорил маму пойти со мной в лес на лыжах. Мы прошли тогда не меньше пятнадцати километров. Для меня это была небольшая нагрузка. Но для мамы, как мне сейчас представляется, эта прогулка была серьезным испытанием. Но она его, как всегда, перенесла с честью.
- Как славно, сынок, что ты меня вывел на природу, - эти слова мне сказала мама, когда мы вернулись с лыжной прогулки.
А еще было лето 1975 года. Турбаза «Зеленый Мыс» в талицком районе Свердловской области. Там единственным развлечением была сдача норм ГТО, соревнования на надувных матрасах, разбитый биллиард и комический футбол, в котором, мама принимала свое участие, и бегала по поляне наравне с более юными игроками…
Теперь приходится напрягать память, когда нужно вспомнить такие моменты.
Помню, как я готовил своими руками подарки маме к празднику 8 Марта или к дню ее рождения. Мне хотелось, чтобы мама, просыпаясь в этот день, видела мой подарок. Поэтому я дожидался, когда мама уснет, и в ночной тишине, еле дыша, я подкрадывался к ее кровати, ставил перед ней стул, на который укладывал свое творение. А мамочка делала вид, что спит и не слышит всех моих передвижений.

С Мамой у меня были дружеские отношения. Мы могли запросто обсуждать с ней мои детские проблемы. Она могла мне подсказать вариант решения житейской задачи. И в то же время мама всегда с уважением относилась к принятому мной решению. Мама очень хотела, чтобы я получил высшее образование, так как сама она такой возможности не имела. Но, когда после десяти классов я решил пойти работать, мама, пусть без восторга, но согласилась. В итоге, спустя год, я все же поехал поступать, но не добрал половины балла до проходного минимума. Аукнулось упущенное время. Можно было через знакомых медиков откосить от Армии или же поступить в другое учебное заведение, где давали отсрочку, но я решил, что нужно идти служить со своими сверстниками. И как бы не хотела этого мама, она приняла и это мое решение. А ведь тогда уже привозили «цинки» с ребятами из Афганистана. Как мне самому теперь не хватает такой выдержки, какой обладала моя мама.

Мама, сколько же тебе пришлось на своем земном жизненном пути пройти испытаний! И самое страшное испытание – одиночество. Мне пока, слава Богу, не пришлось это испытать так как тебе, но мне знакомо это чувство. И сейчас наворачиваются слезы, когда вспоминаю, как ты сидела у окна в ожидании каждого автобуса из Екатеринбурга. Особенно после ухода бабушки, с которой ты жила.
Но, возвращаясь к хронологии событий, я вспоминаю также о нашей переписке, когда я находился в Армии. А перед этим были мои проводы в Армию. Проводы решили «делать» в доме дедушки Васи. И ему не нужно было никуда идти, да и места там было все же больше. Странное это мероприятие – проводы в Армию. Собираются люди, говорят напутственные слова. Выпивают за произнесенные тосты. И под воздействием алкоголя застолье начинает «дышать веселостью». А у меня было такое чувство, что это происходит не со мной. Словно я тоже провожаю кого – то в Армию. Я тогда не пил ничего из спиртного. Не принято тогда было напиваться перед ответственной службой. И мама только единожды не выдержала и заплакала. А ведь мы договаривались накануне, чтоб не было никаких слез и причитаний. Мама всплакнула, утерла слезы и, словно извиняясь, взглянула на меня, и прошептала (говорить было уже сложно) «Сынок, будь посередине, не лучшим, не худшим, служи достойно … И …. Береги себя ……» Я уходил в неизвестность. На перроне я обнял маму, наскоро поцеловал ее теплую щеку, забрался под мат сопровождающего сержанта последним в вагон электрички, увозящей меня на пересыльный пункт и почти 26 месяцев, забежал в вагон, открыл верхнюю часть окна, и удаляющимся, остающимся на перроне родным, друзьям, любимой девушке только успел махнуть рукой. Позже мне мама говорила, что эту удаляющуюся мою руку она запомнила на всю жизнь. А потом письма. На пересыльном я пробыл по счастью не долго. Ночью нам организовали марш-бросок до вокзала. Где нас погрузили в эшелон, который уходил на Кавказ. На первой станции мне удалось отправить первое письмо о том, чтобы мама не волновалась, что едем на Кавказ, в «Лермонтовские» места. И через неделю нашей поездки мы прибыли в Ставрополь. Маме через месяца три моей службы удалось получить путевку в Кисловодск. Сама путевка во всесоюзную здравницу была нужна только для встречи со мной. Надо отметить, что у меня были проблемы с кожей. Были угри на носу и лбу. С этим мы боролись дома как могли. И победили недуг. Я с чистым лицом ушел в Армию. Но Ставрополь зимой – удивительно мокрый город. Влажность и смена климата сказалась очень негативно. И лицо у меня напоминало сплошной нарыв. Таким я и вышел к маме на КПП. Мама, увидев меня, расплакалась…
Мне дали увольнительную на 4 часа. Я лишь проводил маму до ближайшей гостиницы. Мест не было. Я подошел «на стойку регистрации» и договорился, чтобы маме дали номер на сутки. Тогда к солдатам относились благоговейно. Мои слова достучались до Души консьержки. Мы сидели в номере, мама все пыталась меня чем – то накормить. Я с удивлением понял, что при моем голоде, получаю удовольствие от еды меньше, чем от присутствия Мамы и ее голоса. Мама рассказывала о родных, об общих знакомых, о том, что мой друг служит в Белоруссии. А я смотрел на нее, осознавая нереальность происходящего и слушал, нет, я питался ее голосом. Позже я записал мамин голос, и теперь, дети мои могут также его послушать и ощутить это тепло.
На следующий день мне дали увольнительную на целый день, причем нарушая какой-то там приказ по части. Мой взводный был сосредоточен, но благосклонен, ввиду того, что мама преодолела такое расстояние. Мы пошли с мамой в кино. Смотрели «Вам и не снилось», а потом я пошел ее провожать на автовокзал. Мама настояла на том, чтобы я не стоял у автобуса, а ушел первым. Снова взмах руки и удаляющаяся фигура молодого солдата в шинели с голубыми погонами… И снова письма…. В них я старался не расстраивать маму. Писал, что у меня все замечательно, что меня назначили командиром отделения, что лицо становится чище, что присланная посылка получена, разделена с друзьями – сослуживцами. Я не писал, что кормили нас отвратительно, что посылку отобрали старослужащие сержанты, что спать почти не приходится, что с нашей учебки половину ребят забирают в Афганистан… Может быть, потому я и не распределился в Афган, а продолжил службу в Липецке? Впрочем, вышло это случайно. В роте нас было двое Быковых. Что делать – фамилия распространенная. На построении произнесли без звания – «Быков, пять шагов вперед».  Я уже по приобретенной привычке, выдержав паузу, вышел из строя. Мне огласили место назначения и старшего по группе следования. Нас вели строем, всех, кого назначили следовать к следующему месту службы. И лишь в поезде я узнал, что еду по чужому назначению. Где пришлось служить моему однофамильцу, я так и не узнал. Прибыв в Липецк, я сразу написал маме и сообщил, насколько здесь, в действующей части служить лучше. Даже, когда я получил огнестрельное ранение, зная о предстоящих телефонных переговорах, я договаривался с медсестрами, чтобы они имитировали переговорный пункт. Дело в том, что накануне ранения я должен был пойти в увольнение и созвониться с мамой, о чем я радостно сообщил своей маме. И как бы я позже, перед увольнением, не уговаривал местного врача не вписывать в медицинскую справку свое ранение – все было тщетно. В результате мама была в шоке, получив документы для подачи в институт. Спасло ситуацию только то, что дата ранения также была внесена, что позволяло маме понять то, что факт ранения был десять месяцев назад, а связь со мной не прекращалась. Но какого она меня ждала – теперь лишь Богу известно. Уволили из Армии меня в декабре 1983-го. Дедушка меня не смог дождаться. В октябре он скончался – порвалась аорта и кровь хлынула горлом. А он, чтобы не создавать лишних проблем, стоял над ведром до последнего, и упал только тогда, когда силы его покинули окончательно. (А теперь скажите мне, как я могу не восхищаться этими людьми!)
А по возвращению из рядов СА, я реализовал свои и мамины амбиции, поступив в институт с достойными оценками. Мама любила меня навещать. А я приезжал все реже и реже. Лишь тогда, когда требовалась моя помощь. Мама с бабушкой жили вдвоем в частном доме. Приходилось ломом колоть смерзшийся уголь, восстанавливать упавшую изгородь, убирать снег зимой, копать водосточные канавы весной, помимо всего дом требовал хотя бы косметического ремонта, и тому подобное, подобное, подобное. Когда я был на сборах от военной кафедры, дом с приусадебным участком вынуждены были продать за шесть тысяч рублей (в свете деноминации Шесть рублей). Сейчас, после деноминации шесть рублей не хватит даже, чтобы оплатить поездку в общественном транспорте. Деньги разделили между сестрами. Моей маме досталось две тысячи и холодильник. Бабушка переехала в мамину квартиру. Мама в течении всего моего обучения поддерживала меня, как могла, сперва небольшими суммами денег, после картошкой и неизменными блинами, прозванными моими друзьями «приветами».
На пятом курсе института я решил жениться. Мы с мамой приехали к нашей будущей родне – договариваться о свадьбе. Нас никто не слушал. Я же был обременен «джентельменскими» обязательствами. Меня так воспитали. Сейчас я бы смог поступить жестче. Но тогда я плелся на поводу своей же порядочности. И нас согнули. Мама была на грани инсульта. Мы поехали в Березовский, к семье маминой сестры. Я помню, как мы там устроили праздник. Я пел под гитару. И на песне Александра Яковлевича Розенбаума «Ах, какой вчера был день» на словах «…и сидел на лавке дед, солнцу щурился» у меня слезы впервые помешали допеть эту песню. И тетя Шура успокаивала маму, говоря о том, что я пережил стресс, и это проявление не слабости. Мама все сокрушалась по поводу того, что она, как женщина уступала всю свою жизнь, а теперь сын начинает уступать, потому что так воспитан. Эх, мама, теперь я понимаю, как бы можно было все изменить… Но что произошло, того не вернуть. Как бы не хотела мама, чтобы к ней приехали новые сват и сватья, так и не случилось. Теща впервые приехала лишь на мамины похороны. Здесь я вижу только свою вину. А ведь Мама жила еще 19 лет после свадьбы, и первое время звонила с поздравлениями в адрес тещи и тестя. Она, конечно, ждала и от них поздравления, но они крайне редко «отвлекали» ее своим вниманием. Да и невестка не жаловала свекровь. Ни на одном из ее юбилеев новые родственники не присутствовали. Но я увлекся…
Был еще звонок мне, на работу «Сынок,…. я должна тебе сообщить страшную новость….твой друг…. Игорь…. Он погиб….похороны послезавтра.» Она знала, что для меня значит такая новость. Игореха, Игорек, мой друг со школы, мы с ним прошли и послешкольные годы тождественно, - я похолодел в одночасье. Что чувствовала мама? Она с юношеских лет дружила с мамой Игоря, Игореху знала чуть ли не с пеленок, а позже он со мной дружил. Я думаю, это страшно. На похоронах своего друга я себя особо не помню, помню, его везли, мы стояли со Славкой (Наша неразлучная на ту дату троица) у памятника в похоронной машине. Помню смутно как у новой могилы, там, где упокоился НАВСЕГДА мой Друг, подошла наша учительница по химии и говорила о том, чтоб мы себя берегли. Помню, что я не мог оставаться больше ни то, чтобы на поминальный обед, я вообще не мог оставаться в этом городе, я уехал в Березовский, в свою общагу. Дома никого не было. В автобусе в Свердловск, в автобусе в Березовский, дальше по дороге, где бы я ни был, всюду меня накрывали воспоминания о наших совместных днях, всюду со мной был его заразительный смех. Его вера в мои силы. Дома я налил себе стакан водки, выпил его как горькую воду, закусил, чем пришлось и вволю поплакал. Благо свидетелей не было. Ощущение невозвратимости не отпускало.
Спиртное не помогало. Помню, что хотелось выть, что я и сделал, но крайне деликатно и тихо. Я много курил, ждал возвращения на работу, в УЗПС.
Мама стала болеть. Болеть серьезно, тяжело, жутко. Трудно судить теперь, что стало этой провокацией страшного заболевания сосудов. Скорее всего, комплекс всей ее жизни. «Комплекс жизни» - прости меня, мама за такое кургузое словосочетание. Первые приступы пришлись на самое начало 90-х. Невменяемую маму привезла к себе моя тетушка Шура. Когда я пришел к ним, матушка меня узнавала с большими усилиями. У нее был инсульт. После я договаривался с врачами, доставал плазму для переливания крови, какие – то там лекарства. Мне помогли отличные ребята, которых после окрестили термином «жулики». Маму восстановили.
Но с того момента она стала умирать. Я старался ее поддерживать, но все это было по большей части, на расстоянии. Она хотела, конечно, больше встреч со мной, а были звонки, письма, обещания.
Видимо, плазмоферез – так называлась процедура очищения крови, ей подсказала её финал. Ей не нравилась эта процедура, потому, что при заборе крови она чувствовала неотвратимое наступление смерти. И в конце концов, она отказалась от плазмофереза. Маму к жизни воскрешали внуки. Мой старший сын проводил каникулы с бабушкой. А позже мама очень радовалась, когда ей доводилось нянчиться с Лёнчиком. Ситуация усугубилась с уходом ее мамы. Бабушка моя умерла в 1996 году. Маме больше не о ком стало заботиться. Все дети были под присмотром.
Был я, Саша, Леня, но мы были в 100 километрах досягаемости. У мамы к тому времени развилась катаракта. Я ей устроил обследование в центре микрохирургии глаза. Записались на операцию. Мама плакала, она не хотела оперироваться.
Когда зрение совсем «упало» мы с мамой прошли обследование в местной поликлинике. У меня к тому времени была машина. Я к ней возил любых спецов, кто соглашался. Мы даже зубы маме удаляли не вставая с ее постели. Возил ее и «по врачам». Покупал продукты, готовил еду. Сейчас это кажется просто «возней», но тогда я хотел такой деятельности. Да и Зоя много чего подсказывала мне.  Плановая операция в микрохирургии глаза должна была состояться в 2008-м.
В первой областной больнице также делали операции по удалению катаракты. Эту операцию ей сделали летом 2007 – го.
Мама сквозь марлевую повязку увидела как выглядит мир, моя машина, Зоин сад. В тот период я нашел и прекрасную женщину, которая могла бы ухаживать за мамой. Я приезжал раз в три недели, набить холодильник, посидеть с мамой.
Мы провели её семидесятилетний юбилей. Это был её последний праздник. Но мы его провели честно. Собрались все, кого она хотела видеть. Разве что младший внук не присутствовал. Но кто был с ней в последнее время – были все. И даже сестры собрались. Я привез тетю Шуру. Мама их называла «деточки мои», а я ее тогда наивно ревновал к сестрам в связи с этой, понятной лишь им, невинной фразой.

А через месяц с небольшим мамы не стало.

Мне позвонила Зоя: «Сережа, Маша отмаялась…» Мама болела всегда. Восемнадцать лет она меня готовила к такому финалу. А я так и не подготовился. Маму увезли в приемный покой. А ведь раньше не забирали. Видимо, так нужно было Богу, Маме и мне - этот факт снимает ответственность с сиделки о несвоевременности каких-нибудь действий.
И последние слова мамы были «Позвоните Сереже»
Какое же моральное право я имею забыть этих прекрасных людей?!!!
Я положил трубку и впервые, не стесняясь никого, заплакал. Я плакал тихо, меня захлестывала боль, чувство беспомощности, отчаяния. Не помню, как я собрался, как приехал на другой конец города на работу, как отпросился, помню, что в районе Белоярки, где мы когда-то покупали чернику маме, я больше не смог что-либо делать. Я остановил автомобиль на обочине, как тогда, вышел и дышал – дышал – я вдруг испугался, что воздух сейчас закончится, что я сейчас умру сам, и моим детям никто не поможет…Я достал из багажника бутылку с водой. В ней была увесистая льдина и немного воды. Я вылил в ладонь воду и умылся. Несколько капель хватило побрызгать на макушку головы. И я продолжил путь.


Мы зашли в торжественно – траурное помещение с названием «Зал прощания»
Посреди зала находился подиум с тумбой, на которой стоял гроб.
В зале уже находились какие – то люди. У тумбы стояли стулья. На них тоже сидели какие – то пожилые женщины.
Мелькнула интригующая мысль «а может в гробу кто – то другой, а не моя мама?»
Я неуверенными ногами вступил на подиум. Передо мной двигались чьи – то спины, мешая мне приблизиться к изголовью. Смотреть было больно, страшно, но закрывать глаза было глупо. Мысль сменилась с каким – то лопнувшим звуком в голове.
«Может это страшный сон? Но насколько он детально реален». Я прикоснулся к маминым рукам. «Какие они холодные. Как, наверное, там холодно. Она должно быть замерзла?
Впрочем, как она могла там замерзнуть…Она теперь в другом измерении, в ином состоянии. Это лишь тело, оболочка того, что осталось от мамы…»
Комок подкатил к горлу. Я обернулся. За мной в очереди стояли мои родственники, какие – то люди в виде размытой пестрой кляксы, которая плыла. Я не ощущал слез, но побоялся ими расстроить свою больную тетю.
Я также не хотел, чтобы мои слезы видела моя теща, зачем – то приехавшая вместе с моей женой на похороны мамы. Когда мама была жива, они не баловали ее своими визитами. Так и жили, как виртуальные родственники.
Я не мог больше находиться в зале и спешно сошел с подиума и направился к выходу в надежде на улице в одиночестве наплакаться. Я вышел. На улице стояла толпа народу.  Я зажмурился от нахлынувшей волны безвозвратной потери. Меня кто – то осторожно взял за плечо. По – моему, это был мой старший сын Саша или двоюродный брат Антон. Я открыл глаза. Солнце заливало своим светом все пространство, где стоял я, Саша, Антон, пришедшие проститься с моей мамой люди, здание этого траурного дома, улицы, деревья, дома, где – то вдалеке дом, где жила…теперь уже жила моя мама. Теперь с ней произошло то, что переводит глаголы, относящиеся к ней в прошедшее время. Мне что – то начали говорить об автобусе, который должен был следовать за катафалком, о каких – то других бытовых вопросах. Я закурил. В этот момент совсем не хотелось их решать. Я не помню уже своих слов, распоряжений. Все происходило как в бреду. После я снова зашел в этот страшный зал. Очереди уже не было. На стульях сидели мамины сестры, Тетя Шура шептала «Ой Маша, Маша!». Теща сидела с ними рядом и молча смотрела в сторону гроба. Клякса «размазалась» по залу и стекалась в кучки знакомых друг другу людей. встречал у мамы на работе и дома.
Я снова поднялся к гробу, поцеловал маму в почему-то потеплевший лоб. Кто – то сказал, что мы уже задерживаемся и дали команду к началу формирования траурной процессии. Нужно было еще успеть до отпевания в церкви заехать во двор дома, где мама жила. Там ее ждали старушки, с которыми она была дружна в последнее время, а они не могли прийти к залу прощания. Да и по традиции тело покойного провозят мимо дома, где он жил.
Отпевала маму также наша знакомая набожная женщина под руководством батюшки, возглавляющим этот храм. Это таинство я оставлю без каких – либо комментариев.
На кладбище из-за начинающейся весенней распутицы вышла небольшая заминка. Нам пришлось ждать, когда принесут гроб, чтобы за ним пройти последний путь к последнему приюту маминого тела. К нам присоединилась и Анна Борисовна – та самая женщина, что помогала отпевать когда – то  мою бабушку, а теперь вот и маму.
Когда гроб поставили на край могилы, все молчали. Никто не проронил ни слова в адрес мамы. Теперь я думаю, что нужно было кого – нибудь об этом попросить. Но тогда это не приходило в голову. Да и мама не любила обременять людей. Похоронная бригада собрались уже было опускать гроб в могилу… Тогда я попросил еще одну минуту. И обратился со словами благодарности ко всем тем, кто пришел, кто разделяет нашу скорбь по поводу…ухода…мамы…Марии Васильевны…Она была…добрым…искренним человеком…Комок начал набухать в горле наполнился слезами. Я не смог договорить.
Тишина стала мертвой в буквальном смысле этого слова.
Я молча кивнул похоронной бригаде и они бережно опустили гроб. В могилу полетели пригоршни земли. После бригада приступила к своим печальным обязанностям. Поверх могилы положили венки. К памятнику привязали корзину с цветами. Получилось так, что самой могилы за цветами не было видно.
«Эх, мама, при жизни тебе такого количества цветов не дарили, так хоть сейчас…»
Дальше народ стал расходиться. Все пошли к автобусу. Я уходил последним. Оставшись наедине, я, наконец – то смог поплакать у маминой могилы. Саша дождался меня на кладбищенской тропинке. Идти за всеми не хотелось. Хотелось еще побыть наедине со своими мыслями. Мы плелись с сыном по сугробам тающего снега и курили, смешивая кладбищенский воздух и свои мысли с дымом сигарет.
Вот и все.
Хотя, стоп! Не все. Покуда живет память о человеке, Это еще не всё.
Баба Маша любима моими сыновьями, она в их памяти, как светлый и добрый человек. Мама со мной в любой день. Я все еще помню её слова. Кроме того, она и с сестрами, и их детьми, в их памяти. И все Это до конца дней наших.
И молю я за спокойствие твоей светлой Души, любимая на все времена, МАМА.
Я тебя Любил, Люблю и Буду Любить, Уважал, Уважаю и Буду Уважать от самого своего рождения и до веку.


2012 год.