Грабители гробниц. Часть 3

                Исторический роман в пяти частях.

Место действия – Древний Египет (Черная земля).
Время действия – около 1000 лет до н.э., то есть 3000 лет назад,
в конце правления ХХ династии Рамессидов .
*******

                ЧАСТЬ III.

СОДЕРЖАНИЕ  ЧАСТИ  III:

1. Спрячьте мое тело под землей.
2. Царевич на каменоломне.
3. Месть бога-крокодила.
*******

1. Спрячьте мое тело под землей.

             «… Не разрешайте никому забирать мое тело и перевозить его в Египет, чтобы там, согласно местному обычаю, меня не забальзамировали и не положили в своих домах; этого нужно избежать, чтобы я пришел в пустыню… Тогда выройте могилу… и спрячьте мое тело под землей… до Воскресения мертвых, когда я получу свое тело нетронутым».
             Святой Антоний своим ученикам.



- … У меня  когда-то был почти такой же, мне его подарил отец…
             Таимхотеп, лежа в постели рядом с Амонхау, задумчиво крутила на руке браслет из слоновой кости, который он преподнес ей вчера поздно вечером при долгожданной встрече в числе прочих браслетов и колец, отобрав их из своей части добычи как вполне приемлемые для того, чтобы осыпать ими свою женщину.

             Все то время, пока велась разнообразная рискованная работа по изыманию средств у мертвецов для достойного существования живых, Амонхау оставался на западном берегу, предварительно объяснив дома, что уезжает по делам.

На службу в охрану города мертвых он решил не возвращаться, хотя мог бы, поскольку после его внезапного исчезновения Рамсеснахт на всякий случай доложил начальству, что он болен, так что никого бы особенно не удивило его появление в отряде, - однако теперь в его непосредственном участии при осуществлении Рамсеснахтом и его подчиненными патрулирования  местонахождения  гробниц необходимости не было, между тем как член группы, освобожденный от каждодневных обязанностей стражника, он мог принести больше пользы, а потому, закончив основные дела, он почувствовал себя свободным и поспешил вернуться к Таимхотеп.

Он торопился, не стал ждать утра, хотя явно не успевал постучаться в знакомые ворота в течение дня, и постучал в них уже почти ночью, напугав и одновременно обрадовав его обитателей. Амени, который уже спал, вышел из своей комнаты голым и сонным, крепко обнял приемного отца за пояс, пробормотал приветствие и, пошатываясь, побрел спать дальше.

Таимхотеп же уснула только в середине ночи, заласканная, зацелованная, счастливая и увешанная драгоценностями, и вот теперь, ввиду наступления утра, она проснулась от птичьего пенья за окном и рассматривала подарки.

Амонхау, обнимая ее, сквозь сон слушал то, что она  говорила. Он чувствовал себя на верху блаженства. После тяжелой многодневной работы, после нервотрепок и драк, после лишений, тягот и опасностей он  вновь был дома, в постели с любимой  женщиной, наслаждаясь забытым ощущением покоя, уютом и нежностью.
- Мы будем ремонтировать дом, - пробормотал он, - Иначе он вот-вот развалится.
- Это так дорого.
- Сделки были удачные, средств хватит на все. В залу поставим новые колонны. Из дерева аш. (Под этим именем в Черной земле была известна  южная разновидность пихты, еще одно условное название которой «ливанский кедр».) И приобретем бронзовые лампы и курильницы с позолотой. А на пол постелим шкуры пантер из Куша… Тебе нравится этот браслет?
- Да, очень. Отец подарил мне почти такой же, когда я была маленькая, давно, в детстве. А когда мы его провожали, я положила свой браслет среди других вещей, предназначенных для него, чтобы он знал, как я его люблю и как скучаю. Вот странно… На моем браслете была царапинка, я  сейчас ее вспомнила, и на этом браслете тоже есть, и почти точно в том же месте. На моем браслете с внутренней стороны было вырезано мое имя…

             Она примолкла. Амонхау теснее прижался к ней, вдыхая ее запах, который ему так нравился, поцеловал ее куда пришлось и собрался еще подремать, как вдруг она резко села, сбросив его руку, и воскликнула:
- Амонхау! На этом браслете мое имя! Это мой браслет. Откуда он у тебя, ведь я его положила среди прочих вещей в вечном доме отца!

             Дальнейшее было похоже на дурной сон. Еще некоторое время Амонхау не хотел верить, что его вожделенный отдых, о котором он мечтал, ныряя в гнилое подземное болото, спускаясь по веревке в глубокие колодцы гробниц, чтобы добраться до подземных покоев, и лупя каменщиков в тени надгробных пирамид, действительно придется отложить.

Поневоле встряхнувшись, он стал убеждать Таимхотеп,  что выменял браслет на рынке, а мало ли на рынке всяких невесть откуда взявшихся вещей. В это она поверила легко, но тут же закричала, что раз браслет попал на рынок, значит, вечный дом ее отца разворован.

             Ясное утро застало Амонхау, Таимхотеп и Амени в лодке на середине Реки, - они плыли на западный берег, чтобы немедленно проверить, не нарушен ли загробный покой старого лекаря. Амонхау сам предложил поездку, не дожидаясь, пока об этом заговорит Таимхотеп, поскольку ничего другого ему не оставалось, - как иначе он мог обелить себя в ее глазах?

Зевая, он сидел у борта, мрачно глядя на речные полноводные струи. Таимхотеп нервничала и подскакивала на месте, торопя перевозчика, но ему-то торопиться было некуда, да и нервничать уже поздно, ведь он хорошо знал, что их ожидает впереди, - распахнутые двери наземной части пер хех, разоренные внутренние покои, отваленная с отверстия вертикального колодца, дно которого являлось началом коридора к погребальной подземной камере, плита…

Вот, значит, кто был хозяином гробницы, от которой грабители ждали большей добычи, а получили в результате после своих трудов , ругая родню покойника за скаредность, лишь немногочисленные недорогие вещицы, - это был отец его любимой женщины, дедушка Амени. Теперь стало понятно, почему на его похороны поскупились, - после его смерти в его семье произошел разлад, его дочь осталась в одиночестве и бедности, всем было не до того, чтобы достойно собрать покойника в последний путь.

             Наняв на набережной носилки, в которые была запряжена пара ослов, они отправились дальше и уже по жаре, проехав длинными улицами между жилищ города мертвых, то больших, новых и красивых, то запущенных и полуразвалившихся, оказались в нужном месте.

Все это время Амонхау пытался вспомнить, закрыли они хоть наружные двери, когда на рассвете уходили отсюда с поклажей на плечах. Нет, ничего они не закрыли, все так и бросили, как попало…

Таимхотеп заголосила и помчалась внутрь, заломив руки. Амонхау кинулся вслед за нею и успел поймать ее на самом краю отверзтой шахты.

             А потом все пошло еще хуже. Таимхотеп плакала, срывающимся голосом проклинала грабителей и лепетала что-то насчет того, чтобы обратиться с жалобой к властям. Амонхау вынужден был пообещать ей, что он все сделает, найдет кого нужно, поговорит о чем надо и наймет рабочих  для ремонта пер хех, чтобы можно было произвести перезахоронение.

             Внутри обобранного строения царила жуткая вонь.
- Как же эти козлы не забрали отсюда труп своего убитого, -  с возмущением подумал Амонхау, сообразив, что именно в эту гробницу (как назло, будто другого места не нашлось!) было брошено ими после первой ночной стычки с каменщиками из Сет-Маат тело человека, первым ставшего жертвой в произошедшей между ними короткой, но отчаянной войне.

             Таимхотеп ни за что не хотела выходить наружу, и в конце концов ей стало дурно. Амонхау вынес ее на руках на свежий воздух и уложил в тени возле стены, однако она все не приходила в себя. Напрасно он растирал ей руки и ноги, пока напуганный всем происходящим Амени по его приказу брызгал на нее водой.

До сих пор Амонхау более-менее удавалось держать ситуацию под контролем, и он  надеялся, что сумеет все уладить,  но тут он всерьез перепугался и почувствовал, что земля поплыла у него из-под ног. Не надумав ничего лучшего, он решил отвезти Таимхотеп в дом к Рамсеснахту, который жил отсюда неподалеку, поскольку где же еще возможно было получить немедленно требовавшуюся помощь, как не у своих.

Он положил Таимхотеп в носилки, они немедленно тронулись в путь и вскоре остановились во дворике небольшого скромного домика, сложенного из высушенных на солнце кирпичей, с плоской крышей, одним маленьким окошком на фасаде и с полукруглой дверью.

Рамсеснахт был дома. Пораженный неожиданным визитом (с Амонхау он простился накануне, причем тот объявил, что теперь неделю не вылезет из постели жены, и еще месяц – из дома), он тем не менее показал себя гостеприимным хозяином, велел домочадцам быстро помочь женщине, а Амонхау и Амени пригласил отдохнуть в тени под стеной, где росли деревья и где на столик перед ними хорошенькая средняя дочка Рамсеснахта тут же поставила кувшин холодного пива, хлеб и финики. Таимхотеп унесли в дом, откуда вскоре вышла жена Рамсеснахта и объявила, что ей стало немного лучше.

- Бедняжка беременна, вот в чем дело, - сказала она, - Ты что, не догадался? – засмеявшись, обернулась она к Амонхау.
- Нет, - признался тот, - И она ничего не сказала, не успела, наверное. Мы вчера почти не разговаривали. Как-то не до того было. Я не знал.
- Вот теперь знай. Ничего, она отлежится, с нею ничего страшного нет. Она такая худенькая, слабенькая с виду, но раз одного родила, то и второго родит. Но ее лучше всего пока не трогать. К тому же стоит такая жара… (Как раз было время самых жарких сорока дней нового года, наступавших вскоре после первого восхождения на предутренний небосвод звезды Сопдет, до того долго скрывавшейся во мраке невидимости.) Побудьте у нас хотя бы сегодня. А из-за чего она так расстроилась? (Амонхау успел только путано объяснить, что Таимхотеп очень переволновалась, потому и занемогла настолько внезапно.)

- Ограбили дом вечности ее отца, - сдержано произнес Амонхау, искоса бросив взгляд на притулившегося рядом с ним Амени.
- Поди, сынок, посмотри, как там мать, посиди с нею, чтобы она не беспокоилась, - добродушно обратился Рамсеснахт к мальчику. Амени кивнул и ушел в дом.

- Славный паренек, - проговорил старый стражник, поглядев ему вслед, - Глазенки смышленые… Ты что, парень, хочешь сказать, что не знал, где положили отца твоей жены, и сам его ограбил?             
- Я даже имени его не знал, - сказал Амонхау.

             Рамсеснахт подпер голову рукой и задумался.
- Когда я женился, - промолвил он наконец, - То я знал, на чьей дочери я женюсь. Последние времена наступают, не иначе. Люди не знают, на ком женятся, не помнят о детях и грабят родственников. Последние времена…
- Ладно, отец, - произнесла его жена, оставшаяся с мужчинами после ухода Амени (от нее у ее мужа тайн никогда не было), - Не кори его. У него такая странная жизнь. Надо им помочь.

- Она не имеет понятия, чем я занимаюсь на самом деле. Она думает, что я торговец. Она хочет заявить о краже властям.
- Чтобы ты сам на себя донес, - хмыкнул Рамсеснахт, - Ну, скажешь, что так и сделал, что еще можно придумать. Пер хех восстановишь. Наймешь рабочих. Не стоит класть туда ничего ценного, опять ограбят. Или чужие постараются, или сами забудем и ошибемся… Я себе богатый дом вечности  делать не буду, - продолжал Рамсеснатх, - Может быть, хоть немного полежу в покое. Амулеты из глины, гроб без особых росписей…

- Для кого-то и такие вещи добыча, - пробормотал его собеседник,  - Надо жить подольше, вот что я тебе скажу. После смерти покоя не будет.
             И они посмотрели друг на друга немного растерянно, - прогноз на грядущее загробное существование был явно не из позитивных, и кому, как не им самим, было знать об этом лучше всех.
            
             В результате Амонхау и его семья провели у Рамсеснахта в гостях не только этот день, но и еще несколько.
             Таимхотеп  поначалу все плакала и все рвалась к отцовскому гробу, но жена Рамсеснахта строго велела ей лежать, хорошенько припугнув ее, что ей иначе не миновать выкидыша. Рамсеснахт несколько раз беседовал с нею, рассказывая ей о своей службе, о том, как трудно нынче стало честному стражнику выполнять свои обязанности (столько воров развелось, страсть, так и норовят в чужое добро руку запустить), и пообещал ей , что сам лично будет теперь присматривать за домом ее отца, он ведь понимает, какое это горе, увидеть разоренным святое место (что любопытно, он впоследствии свое слово сдержал неукоснительно). Он говорил так убедительно, что не поверить ему было невозможно.

- Тяжеленько тебе с нею придется, - сказал он потом Амонхау, - Она хорошая, но ведь не из того теста. Ей бы не с такими людьми, как мы, рядом жить, не подходишь ты ей.
- Кто же ей подходит, если не я, - возразил Амонхау, - О таких, как она, надо заботиться, иначе пропадут.
             В этом Рамсеснахт с ним согласился.

             Жена Рамсеснахта, Иутенхеб, со своей стороны также утешала и ободряла больную, как могла, хвалила ее сына, с одобрением отзывалась о муже, говорила о будущем, пророчила ей славного малыша… И наконец Таимхотеп почувствовала себя уже не такой подавленной и несчастной. Хорошо, когда человек в горе не один, хорошо, когда вокруг друзья. Вскоре она была уже здорова.

             Амени познакомился с младшими детьми и внуками Рамсеснахта (у Джедхора уже тоже были дети), а затем с соседскими детьми и самими соседями. Успокоившись относительно матери, так как ему объяснили, что она просто перегрелась на солнце и скоро поправится, он отлично чувствовал себя в новой компании. Ему понравился и хозяин дома, и хозяйка, которые хорошо к нему отнеслись и успели его немного побаловать, - и обильной вкусной едой, и мелкими подарками.
 
             Амонхау был занят на кладбище.
             Прежде, чем приглашать рабочих, он и Джедхор спустились в нижнее помещение, чтобы  без свидетелей вытащить из гробничной шахты труп убитого ими же в ночной драке каменщика. Однако его тела они  внутри гробницы не нашли, - его товарищи забрали оттуда бренные останки заблаговременно, чтобы предать достойному погребению.

Амонхау и Джедхор   вынесли из строения другой труп, - труп неизвестной молодой женщины в изорванном окровавленном платье. Судя по всему, кто-то затащил ее внутрь, воспользовавшись тем, что двери нараспашку, изнасиловал и убил. Кто она была, как попала на кладбище? Нашедшие ее тело люди, естественно, не стали этого выяснять и поднимать вокруг находки шум. Они просто запихали разлагающиеся останки в мешок, унесли подальше от гробницы лекаря и предали погребению в какой-то разоренной бедной могиле.

Джедхор вообще предлагал бросить труп шакалам где придется, обозвав его при этом гниющей падалью, но Амонхау идея напарника по душе не пришлась. Убитая женщина была молода, она умерла страшной смертью. Он постарался завалить труп камнями как можно надежнее, чтобы шакалы не отрыли его и не сожрали.

Перед тем, как уйти, он нацарапал на камне рядом с этим местом краткое охранительное заклинание. Не всем после смерти суждены золотые пелены и дорогой гроб, зато не всех и потревожат среди смертного сна ради наживы, небрежно вытряхнув и из гроба, и из золотых пелен. В безвестной ямине на задворках можно лежать спокойно хоть до скончания времен.

             Затем пер хех лекаря почистили, подкрасили, подновили, набальзамированные останки перебинтовали заново, вложив в пелены нужные амулеты взамен украденных, и поместили в починенный гроб. Шахта, ведущая вниз, к гробу, была вновь задвинута камнем.

             Когда все в разоренном пер хех было приведено в полный порядок, к нему отправилась процессия, состоящая из плакальщиц, жрецов, родственников покойного и их друзей. Были проведены обряды очищения с помощью священной речной воды и сжигаемых в курильницах благовонных смол, отслужены необходимые религиозные службы, прочитаны нужные молитвы и заклинания, возложены дары душе покойного и проведен  поминальный пир.

Амонхау и Рамсеснахт присутствовали на церемонии с постными лицами, ничем не показывая, до чего странно было им стоять у ворот гробницы, которую они сами недавно разорили, а затем сами же отреставрировали.

Они вели себя так, как приличествовало  случаю,  но обоим было слегка не по себе. Ни один из них не собирался завтра умирать, но ведь никто не знает, что случится завтра, а потому они невольно обращались мыслями к своему недавнему разговору о том, какова будет их участь после смерти. 
          
             «… Не разрешайте никому забирать мое тело и перевозить его в Египет, чтобы там, согласно местному обычаю, меня не забальзамировали и не положили в своих домах; этого нужно избежать, чтобы я пришел в пустыню… Тогда выройте могилу… и спрячьте мое тело под землей… до Воскресения мертвых, когда я получу свое тело нетронутым».
             Так сказал, обращаясь к своим последователям, христианский святой нового времени. Сам будучи египтянином, он хорошо знал, о чем говорил.

Попытки сохранить тело нетленным, обеспечив его вечным домом и всем необходимым для продолжения жизни в ином измерении, так упорно предпринимавшиеся в его стране на протяжении тысячелетий, потерпели явный крах. Если и суждено человеку когда-либо воскреснуть и обрести жизнь вечную, то иными, совсем иными путями.

Во времена последних Рамсесов люди этих путей еще не знали. Можно представить себе, какая растерянность их охватывала, когда они заглядывали в бездну грядущих веков, не имея никаких особых надежд на то, что сохранность их тел будет обеспечена и что их душа  не побредет по свету нищей и бесприютной, оставшись без жилища и пропитания, терпя вечные лишения и  вечный голод, мучаясь вечной тоской одиночества и заброшенности.

             …И Таимхотеп сердечно поблагодарила Амонхау за то, что он понял ее душевную боль и так хорошо позаботился о восстановлении священного жилища ее отца, который был столь дорог ей и при жизни, и после смерти.
            
*******
2. Царевич на каменоломне.

             «Я не совершал несправедливости против людей».
             Исповедь отрицания. Заупокойные древнеегипетские тексты.



             Возвратившись наконец с западного берега и приближаясь к воротам своего дома, Амонхау, шагавший рядом с наемными носилками, в которых находились Таимхотеп и Амени, увидел возле этих ворот незнакомого ему молодого человека, облик которого выдавал в нем с первого взгляда зажиточного горожанина. Качество одежды, манера держаться… Кроме того,  незнакомец сразу кого-то ему напомнил.

             Таимхотеп выглянула из носилок и обратилась к Амонхау.
- Это мой брат, Сихатхор, - вздохнув, произнесла она, - Я и забыла совсем тебе рассказать. Он приходил пару раз, когда тебя не было дома, когда ты уезжал. У него затруднения… Он просил меня о помощи, но я решила подождать тебя.

             Ну конечно, ее брат! Вот на кого он был похож, - на нее же. Амонхау, только что дважды вынужденный свести близкое знакомство с мертвым родственником Таимхотеп, с интересом разглядывал теперь ее живого родственника.

Имя Сихатхор тоже показалось ему знакомым. Покопавшись в памяти, он вспомнил, что так звали царя, одарившего золотой чашей (уже благополучно переплавленной к этому времени незаконно приватизировавшими ее людьми) своего приближенного, в разоренном доме вечности которого Амонхау недавно побывал. Царское имя, надо признаться, нежданно объявившемуся брату Таимхотеп вполне подходило.

             Сихатхор был, видимо, немного постарше сестры, в чертах его лица прослеживалось безусловное семейное сходство с нею, только он был гораздо ее красивее при этом. Приятная внешность Таимхотеп в Сихатхоре приобретала отточенность и изящную завершенность.

             У ворот носилки остановились, Таимхотеп вышла и познакомила брата с мужем.
- Это мой отец, дядя Си, - нагло заявил Амени, для верности наполовину спрятавшись за Амонхау.

             Сихатхор, высокомерно подняв красивую голову, также откровенно разглядывал нового члена своей семьи, как и тот его самого.
- Сестра сказала мне, что вышла замуж, - протянул он, слегка пожав плечами (будто говоря этим жестом, дескать, и как это она могла вдруг это сделать), - Она сказала, что вы занимаетесь торговлей…

- Сихатхор лекарь, как и наш отец, - уточнила Таимхотеп, опираясь на руку Амонхау и направляясь к дому, откуда выбежала встречать их служанка. (Амонхау заблаговременно известил ее о том, что они возвращаются, а во время их отсутствия дом сторожил слуга, еще прежде нанятый им  специально для этой цели перед его долговременной отлучкой, поскольку он, уезжая, не решился оставить Таимхотеп и Амени одних, без защиты.)

             Все вошли в дом и расположились в комнате Таимхотеп, - она прилегла на кровать, остальные сели поодаль, служанка принесла воду, пиво и закуску.

- Так какие у вас затруднения? – поинтересовался Амонхау, недоброжелательно наблюдая, с какой брезгливой миной Сихатхор оглядывается по сторонам, едва присев на краешек табурета и даже не думая пригубить поданную ему кружку с напитком, будто это не пиво, а какая-то совершенно неудобоваримая бурда.

- Ах да, - с деланным безразличием произнес Сихатхор, - Я затеял перестройку своего дома, мне немного не хватило средств. Я подумал, что дом сестры слишком велик для нее и ее сына, к тому же он стар и нуждается в уходе, которого она не может обеспечить, и хотел предложил им продать его и переехать в дом поменьше и поскромнее. Так им было бы легче его содержать, а я покрыл бы свои расходы, хотя, к сожалению, много за эти развалины не выручишь.

             Амонхау улыбнулся, выпрямился на стуле и расправил плечи.
- Этот дом принадлежит Таимхотеп, - сказал он тихо, но значительно, - Если она решит продать его, средства от продажи также принадлежат ей, уж сколько бы ни удалось выручить за эти развалины.
- Но мне это необходимо! – резко воскликнул Сихатхор, - Я должен расплатиться, и срочно. Вы и так слишком задержались в своей поездке, я потерял несколько дней.
- Прошу нас извинить, - проговорил Амонхау голосом, не предвещающим ничего хорошего, но Сихатхор пропустил его слова мимо ушей, не пожелав обратить внимание также и на тон, каким они были произнесены.

- Сихатхор, пер хех нашего отца ограбили, - сказала Таимхотеп, - Амонхау восстановил его.
- Вот как! Какое несчастье! Но теперь все в порядке, правильно я понял? Благодарю вас за заботу о нашей семье, - слегка кивнул Сихатхор, обернувшись к Амонхау, и тут же без лишних проволочек, не давая себя сбить с толку вновь объявленной ему новостью, вернулся к прежней теме, - Так вот, сделку нужно провести как можно быстрее.

- Какую сделку? – осведомился Амонхау.
- По продаже дома.
- Но мы не собираемся его продавать.
- Что?
- Мы не собираемся его продавать.

- Мы? Почему вы говорите – мы? Вы сами сказали, что дом - собственность моей сестры. Ей и решать. Неужели она захочет, чтобы ее брат попал в неприятное положение и не смог расплатиться с долгами.

- Сначала Таимхотеп захотела обсудить все со своим мужем. И ты верно поступила, милая моя. И вот обсуждение состоялось, и я не советую ей совершать рискованные поступки по спасению затевающих излишне дорогие ремонты родственников. Кстати, что вам грозит, если вы не разочтетесь с долгом?

- Я потеряю очень много, - пробормотал Сихатхор, - Но у меня дети, жена.
- А у Таимхотеп сын.
- Этот дом…
- Все, что вы ей оставили, когда бросили ее одну на произвол судьбы после смерти вашего отца.
- Я навещал ее! – воскликнул Сихатхор.
- Да, - сказала Таимхотеп, - Навещал.

- В прошлом году во время Праздника Долины, - вставил Амени, сидевший рядом с матерью, - Он принес мне яблоко. Одно, - мстительно добавил мальчик, - И ругал маму за то, что она плохо устроила свою жизнь. А мама плакала.
- Вот, теперь, как видите, она вняла вашим словам и устроила свою жизнь гораздо лучше, - объявил Амонхау и встал с места, - Таимхотеп нездорова. Она ждет ребенка, ей нужно больше отдыхать. Благодарим, что навестили нас.

             Сихатхор понял, что его выгоняют. Краска бросилась ему в лицо, тонкие черные брови поднялись и сошлись над переносицей.
- А вы-то сами имеете здесь на что-нибудь права? – с вызовом спросил он, обращаясь к  Амонхау.
- Имею, - сказал Амонхау, - Мы успели побывать в джаджате, не сомневайтесь.

             Это была правда. Уезжая, Амонхау не только нанял сторожа, но и  урегулировал на всякий случай социальные и имущественные вопросы,  касающиеся его отношений с Таимхотеп, посетив для этого вместе с нею городской суд (не очень ему приятно было туда заглядывать, да что поделать).

Отныне он мог заботиться о ней и о ее сыне вполне официально, а на тот последний случай, если бы они его потеряли и вновь остались одни, должностным лицом в присутствии свидетелей был составлен особый документ, в котором на основании заключенного между ними контракта и прежнего акта десятилетней давности, когда-то написанного при дележе наследства старого лекаря, не только подтверждалось, что участок земли и дом являются собственностью Таимхотеп, но также определялось, что ей изъятия принадлежит все, что в нем теперь, стараниями Амонхау, находилось - так же, как и самому добытчику, с ним наравне. 

Из последнего обстоятельства видно, что, поступая таким образом, Амонхау беспокоился в первую очередь не о себе, но о том, чтобы  защитить Таимхотеп от всех превратностей судьбы как можно надежнее. Однако при случае он, само собой разумеется, вполне мог заявить, что если она является в доме полной хозяйкой, то и он также его хозяин.

-     Таимхотеп! – воззвал Сихатхор, повернувшись к сестре, - Что ты молчишь! Я твой брат. Моя семья может просто оказаться на улице. Тебе этот дом не нужен. А если нужен, то пусть твой муж даст мне золота взаймы.

- Не дам, - сказал Амонхау, - И не пора ли вам покинуть нас? Амени, угости своего дядю яблоком на дорогу.
- Одним? – весело спросил мальчик.
- Одного хватит.

- Амонхау, - прошептала Таимхотеп, - Пер хех моего отца ограбили, мой брат попал в беду. Ты уже помог один раз, но прошу тебя… У нас с братом действительно не самые лучшие отношения, но мы родня, и все же будет неправильно, если мы ему сейчас откажем. Нельзя, чтобы все зашло так далеко. Мы должны помочь.

- Если бы не я, она оказалась бы на улице. Хорошо хоть, у нее хватило ума подождать моего возвращения, - подумал Амонхау. Но отказать любимой женщине, беременной от него к тому же, он не мог.
- Хорошо, - сказал он с тяжелым вздохом, - Раз ты просишь…Но сначала я со всем разберусь сам. Пошли, - обернулся он к Сихатхору.
- Куда ? – воскликнул тот.
- К вам домой. Покажете долговые записи, объясните все подробно. Посмотрим, что можно сделать.

- Это ни к чему, - запротестовал Сихатхор, - Мне просто нужно золото, я все улажу сам.
- Не пойдет. Средства мои, так что улаживать буду я, как сочту правильным. Пошли, вы же говорили, что дело срочное, так мы теряем время.

- Сихатхор, не волнуйся, - сказала Таимхотеп, - Амонхау все сделает. Знаешь, как он отремонтировал гробницу отца, просто загляденье, красивее, чем было прежде. Передай мой привет Ситамон. Возьми гостинцы для детей. Яххотеп, заверни медовые лепешки…

             Но Сихатхор не стал дожидаться, когда служанка завернет медовые лепешки, и, еле пробормотав слова прощанья, торопливо вышел из комнаты. Амонхау направился за ним. Он расслышал, как молодой человек бормочет себе под нос:
- Где эта дура берет таких мужиков? Любовник скотина, муж еще того хлеще…
- Ну, я тебе покажу, - подумал Амонхау, - Погоди, узнаешь, с кем имеешь дело.

             Сихатхор, как оказалось, жил неподалеку от сестры. Впрочем, в некоторых случаях расстояние в человеческих отношениях решающей  роли  не играет, - вполне можно жить на соседних улицах и не общаться годами. Дом он имел почти такой же, как Таимхотеп, только находящийся в отличном состоянии, да еще окруженный ухоженным садом с цветником и бассейном. Внутри  дома все было также  великолепно, как и снаружи. Особенное впечатление производила главная зала.

- Колонны-то из отцовского дома? – поинтересовался Амонхау, обозревая ее убранство, - А там их так не хватает.
             Сихатхор сверкнул глазами и не ответил.

             И тут Амонхау познакомился с его женой, Ситамон. Она стремительным шагом вышла навстречу, даже не кивнула Амонхау и сразу набросилась на мужа:
- Ну, дала эта падшая согласие наконец? Мне надоели твои заимодавцы.
- Нет, госпожа Таимхотеп своего согласия на то, чтобы вы ее окончательно разорили, не дала, - сказал Амонхау.

- А это кто? – бросила женщина, взглянув на говорившего только мельком и обращаясь к Сихатхору.
- Это муж моей сестры, - произнес он в ответ со вздохом.
- Муж? Эта дуреха вышла замуж?
- Если эта дуреха не прекратит оскорблять мою жену, я уйду, и тогда разбирайтесь сами, - сказал Амонхау спокойным тоном.
- Ситамон, прошу тебя…
- Да как он смеет! И ты позволяешь ему…
- Ситамон, прошу тебя, будь сдержаннее, - простонал Сихатхор, - Все очень серьезно.

- Нет мне дела до твоих проблем! – вскричала Ситамон, - Если б я знала, что выхожу замуж за нищего, я бы этого ни за что не сделала. Не можешь обеспечить меня должным образом, женись на прачке или служанке. Выменяй себе беззубую рабыню за хлебную лепешку. Предупреждаю тебя, если ты не уладишь все немедленно, я уйду к отцу! Мне нечего здесь делать в таком случае! Нечего! Неудачник! Размазня! Такая женщина, как я, заслуживает гораздо лучшей участи! Ты не можешь содержать меня так, как я того заслуживаю, ты не умеешь вести дела…

- Меня учили лечить людей, а не заниматься делами!
- … и ты еще приводишь в дом каких-то грубиянов, которые смеют вести  себя со мной совершенно непозволительно! Кстати, ты и людей лечить вряд ли  умеешь!

             Если Сихатхор был красив, то Ситамон была необычайно красива. Если он походил на царевича, то она и тем паче напоминала царевну. В Высоком доме кусали бы себе локти, если б знали, какую красавицу проглядели в своих владениях.

Высокая, тоненькая, с точеной фигурой, как у богинь на древних изображениях в храмах, с тонким лицом и черными, словно вороново крыло, блестящими волосами, эта женщина была само совершенство. Самый придирчивый критик не нашел бы в ней ни одного изъяна.

Но увы – место Великой жены фараона было прочно занято, гарем его тоже давно укомплектовали полностью, в Высоком доме не знали о существовании красавицы-горожанки, знатные вельможи тоже об этом не подозревали.

Выйдя замуж за ровню, Ситамон всегда мучалась сознанием того, что могла бы со своей красотой занять куда более заметное и почетное место, чем место супруги обычного лекаря, отравляя этими мыслями существование и себе, и своим близким. Разумеется, она всегда стремилась жить на широкую ногу, что было ей и ее мужу не по средствам, и наконец все окончилось так, как и следовало ожидать, - разорением.

             Разобравшись с делами Сихатхора, войдя в контакт с его заимодавцами, Амонхау понял, насколько глубоко тот завяз в долгах. Продажа старого дома не решила бы проблемы, только запутала бы все еще больше. Тратиться на зарвавшегося шурина и на его заносчивую жену Амонхау не собирался, но ему все же пришлось немного добавить своих средств, чтобы окончательно все урегулировать. Заимодавец при его участии сделал опись имевшихся в доме вещей с их оценкой. Сихатхор лишался дома, обстановки и рабов. Свои хлебные поля в пригороде, перешедшие ему в наследство от отца, он уже успел продать раньше.

- Ничего, - утешил его Амонхау, - Вы снова будете просто работать, а ваша жена научится печь хлеб и делать пиво.
- Таимхотеп хотела, чтобы вы мне помогли.
- Почему вы бросили ее одну после смерти отца с ребенком на руках?
- Она пошла по кривой дороге, стала позором семьи. Связалась с этим  рыночным дельцом, а он ее ни во что не ставил. Моя жена сказала, что ей стыдно иметь такую родственницу…
- Все люди имеют право жить, все могут ошибиться. За это не казнят. Таимхотеп совершила свою ошибку прежде, а вы свою - теперь. Вам следовало помочь ей тогда, может быть, она уберегла бы вас от беды сейчас.
Думаю, ваша жена давала вам не лучшие советы.

             Амонаху провел в доме Сихатхора три дня, занимаясь устройством его дел, то есть, по сути, активно способствую его разорению. Он не уходил, желая все держать под контролем, и нахально расположился в главной зале, устроив в ней свою штаб-квартиру.

Ему пришлось стать свидетелем нескольких скандалов, устроенных Ситамон. Однажды она, видя, что от мужа в создавшейся отчаянной ситуации мало толку, налетела на самого Амонхау, снизойдя до него со своей недосягаемой высоты, но тут же убедилась, что унизилась, сделав это, совершенно напрасно, так как получила немедленный отпор, после чего заперлась в своей комнате и громко рыдала там не менее часа, крича, что покончит с собой. Дети и прислуга забились по углам и боялись высунуть оттуда нос.
            
Только после того, как были оформлены должным образом все документы, а из дома вынесены все вещи, и кредитор, оставив своего доверенного в доме, превратившегося теперь в его собственность, удалился, предложив бывшим хозяевам съехать отсюда куда угодно в течение пяти дней, Амонхау наконец тоже отправился домой, объявив по своем возвращении Таимхотеп, что все уладил, - по долгу уплачено сполна, Сихатхору придется переехать в жилище поскромнее, но он владеет отличной специальностью, унаследованной от отца, и не пропадет.

- Ты уверен, что все хорошо? – спросила она и обратилась к нему с просьбой  еще раз проверить это обстоятельство. Амонхау и сам хотел убедиться, что дело действительно окончено, и новые визиты наглых требовательных родичей им не грозят, а потому он через пару дней еще раз наведался в бывшую резиденцию своего шурина.

             Войдя в ворота, он сразу заметил произошедшие здесь за столь краткий срок перемены. Было тихо, ни души вокруг, ни слуг, ни служанок, ни детских голосов в саду. Двор не метен, дверь нараспашку.

Амонхау вошел внутрь. Мусор на полу. Ни шкур, ни подушек, ни мебели, ни ламп, ни курильниц. Пусто, просторно.

Сихатхор сидел на последнем оставшемся из всей прежней обстановки табурете в главной зале ( даже  сумрак не мог скрыть царящего здесь разора). Перед  ним стояли кувшин и кружка, в помещении сильно пахло вином. Сихатхор был пьян.

- Она ушла, - сообщил он, увидев Амонхау, - Ситамон ушла, забрала детей и... Я стал одиноким и нищим. Если ты мне хотел отомстить за Таимхотеп, то своего добился. Может, я действительно поступил с нею  не слишком хорошо…Как же я тебя ненавижу! – воскликнул он, - Если б я знал, до чего ты меня доведешь в считанные дни, я ни за что не пришел бы к сестре за помощью. Помогли вы мне, нечего сказать! По миру пустили. Я тебя убью, так и знай. Убью!
             В его голосе звучали искренняя горечь и искренняя ненависть.

             Амонхау остался ночевать в разоренном жилье, устроившись спать на полу неподалеку от Сихатхора, так как ему было боязно оставлять последнего в таком состоянии одного. Впрочем, его соседство Сихатхор заметил только утром, когда протрезвел. Протрезвев, он  успокоился, - вероятно, не внутренне, но хотя бы внешне.

-     В общем, мне, честно говоря, жаль, что так получилось, - сказал Амонхау, прощаясь с ним, - Конечно, все могут жить по своему и совершать свои ошибки, это верно, но есть еще один жизненный закон: за все приходится расплачиваться. И неправильно требовать эту плату с других, - добавил он, будто извиняясь, - Надеюсь, у вас все наладится.

- Я получил место, - сказал Сихатхор, - Буду служить при храме. Мой бывший учитель мне помог. Начну все заново. Только второй Ситамон не найду, и детей не верну.
             Он, как это было ему свойственно, горделиво поднял голову, после чего холодно посмотрел на Амонхау прямо в упор.
- Убью, - говорили его глаза, - Ты во всем виноват. Ненавижу. Убью.

- Он получил место при храме, ему помог бывший учитель, - доложил Амонхау Таимхотеп, - Так что у него все хорошо.
- Послушай, - неуверенно сказала она, - А ты не был с ним слишком крут?

             Она не могла упрекнуть его в излишней скаредности, так как не имела понятия о том, какими средствами он на самом деле располагает, да к тому же   еще не привыкла ощущать себя их владелицей наравне с ним, а кроме того он ведь только что существенно потратился  на ремонт гробницы ее отца.

- Нет, что ты, - успокоил ее Амонхау, - Ты поступила правильно, что доверилась мне, а я поступил правильно, что должным образом устроил дела твоего брата. Теперь он в долги уже не залезет. Случай едва ли снова представится.

             Амонхау говорил уверенно, однако в глубине души у него шевелилось что-то похожее на сомнение. Легче убивать людей в драке, топить их планомерно и обдуманно тяжелее.

Сихатхор скверно вел себя по отношению к сестре, ограбил ее один раз и собирался ограбить во второй, и все же, может быть, не следовало карать его столь жестоко, лишая состояния и семьи в один день, ведь он, как ни крути, был и оставался родным человеком для Таимхотеп, ее братом… 

Отправлять царевича на каменоломни – не самое приятное занятие. Наказание за совершенное преступление не может превышать некой разумной меры, иначе оно само превращается в преступление. Образ пьяного Сихатхора маячил перед мысленным взором Амонхау, а произнесенные им слова повторялись в его ушах, однако не по причине прозвучавшей в них угрозы. Амонхау услышал в них еще кое-что – непритворное глубокое страдание. А кто он был такой сам, чтобы заставлять страдать другого человека?

Наверное, Таимхотеп была в своем подходе к жизни не так уж не права, - хорошее радует, плохое огорчает, и все-таки лучше верить, что хотя бы в одном случае из ста на любовь ответят любовью, а на добро – добром, чем заранее предполагать подлость и предательство и поступать соответственно этому гнетущему и пугающему предположению.

*******
3. Месть бога-крокодила.

             «Он умрет от крокодила, или от змеи, или же от собаки». Древнеегипетская сказка «Обреченный царевич». Новое царство. Папирус Британского музея.

             «На запад, на запад, в землю праведников. Город твой, который ты так любил, стонет и рыдает по тебе. … С миром,  с миром живи, о славнейший, в западной земле».
             Из надписей в древнеегипетских гробницах.



             Некоторое время все шло спокойно. Таимхтотеп поправилась. Амени вновь начал посещать школу. (В самые жаркие дни года школьники не учились, их распускали по домам на отдых, и это вольготное для Амени время совпало с  печальными событиями в его семье, связанными с разорением гробницы его деда, так что пока он вместе с матерью и Амонхау жил на западном берегу, он не прогуливал, находясь, так сказать, в законном отпуске, однако пришла пора вновь взяться за ученье.)

Амонхау затеял обещанный ремонт дома. Дело продвигалось быстро, - со средствами все происходит быстро. Заброшенное жилище обновлялось и хорошело на глазах, в нем возбуждающе пахло смолистой древесиной и свежей краской, стучали молотки, визжали пилы, и сновали, громко переговариваясь, озабоченные мастера.

Хозяйка с интересом вникала во все подробности проводимых работ и вносила свои коррективы (ах, как приятно устраивать семейное гнездо, в котором предстоит жить с любимым мужем и детьми), хозяин не мешал ей входить в частности и надзирал за  всем происходящим в целом. К тому же он изредка отлучался - у него ведь были торговые дела.

- Странный ты торговец, - сказала ему как-то Таимхотеп, впрочем, без тени какого бы то ни было подозрения, - Ни лавки, ни товаров.
- Я теперь устраиваю сделки среди других торговцев и перепродаю чужой товар, - объяснил ей Амонхау, - Это очень выгодно.
             Она о таком не слыхала, но возразить ей было нечего, ведь в рыночных делах она не разбиралась.

             Амонхау время от времени ездил на западный берег, и в те дни, когда караул в местах царских захоронений осуществлял Рамсеснахт и его люди, помимо обхода   долины надзиравшие, изнемогая от зноя и скуки, за строительством дома вечности для ныне здравствующего фараона, лазил по окрестностям, проводя детальную разведку и пытаясь, так сказать, подобрать ключи к внутрискальным тайникам.

Кроме того, еще не все вещи из недавно обобранных захоронений были пристроены к делу, в связи с чем Амонхау вел активные переговоры с торговцами, и в первую очередь, конечно, с Сетнахтом.

             Обещав Таимхотеп, в самом начале своих с нею отношений, что  разберется с Сетнахтом сам, так что ей не придется с ним ни о чем разговаривать, он так и сделал безо всяких проволочек, - объяснил явившемуся в обычный день в дом покойного лекаря со своим кислым пивом торговцу, что поступил согласно его совету и взял женщину и ее ребенка под свою опеку, а потому просит его уйти и больше здесь не появляться. Вот и все.

И Сетнахт ушел, и о нем долго не было ни слуху, ни духу, так что обитатели старого дома о нем забыли, но появиться он все же однажды появился. Как-то возвратившись из очередной отлучки, Амонхау был поставлен женой в известность, что приезжал Сетнахт.

- Он сказал, что ему нужен ты, по делу, но когда я сказала, что тебя нет и что ему следует заехать в другой день, он попросил позволения переговорить со мной…

             Сетнахт провел беседу с Таимхотеп в том смысле, что сожалеет об их разрыве, что очень хотел бы вернуть старое, а также намекнул, что Амонхау  - человек для семейных отношений ненадежный. Сколько у него женщин перебывало, и не сосчитать. Пусть Таимхотеп не надеется, что заимела его навсегда. Не лучше ли ей вернуться к нему, Сетнахту?

- Я велела ему уйти.
- Не переживай попусту, радость моя, - сказал Амонхау, - Мне не так уж много нужно женщин, всего-то штук двадцать, не больше.
- Между ними я затеряюсь, - сокрушенно покачала головой Таимхотеп.
- А может быть, не двадцать, а десять, или всего пять, или нет - лучше всего одна. И я даже знаю, какая. А ты не догадываешься?
- Ну да, - засмеялась Таимхотеп, - Так расходов меньше.

- Вот видишь, как все просто решается на самом деле. Не слушай никого, кроме меня, и все будет хорошо. И пусть расходов будет больше, но для тебя одной.
- А ну-ка пройдет время, встретишь ты молоденькую, и забудешь меня, старушку…
- Такая еще не выросла.
- А когда вырастет?
- Когда вырастет, пусть ищет себе другого мужчину.
- Ты так твердо обещаешь, будто все знаешь наперед! Я могу тебе верить?…

- … А он еще сказал, этот толстяк, - не дав Амонхау ответить, произнес вертевшийся рядом Амени, пояснив при этом безо всякого смущения, что подслушивал разговор матери с торговцем под дверью, - Что мне пора сказать, чей я сын на самом деле. Его! Вот дурак! Как он может быть моим отцом, он такой толстый и противный!

- Ну да, я помню, - сказал Амонхау, - Ты ведь раньше был сыном фараона.

             Амени засмеялся и лукаво посмотрел на него.
- Что было раньше, то было раньше, а теперь я твой сын, так?
- Да, так. Но, к сожалению, очень болтливый и плохо воспитанный сын, - вон, под дверями подслушиваешь.

             Амонхау  шутил, делая вид, что все это пустяки, и не более того, чтобы не огорчать своих близких, однако на самом деле маленькое происшествие задело его сильнее, чем он хотел показать. Вот когда он подумал, что отношения с Сетнахтом надо все-таки прерывать.

Однако время для этого пока что было неподходящее, поскольку торговец уже взялся за реализацию некоторых доставленных к нему вещей, поэтому Амонхау только сдержанно сказал ему при встрече, что торговые дела он вести с ним  не отказывается, но личные дела у них должны быть четко врозь, и  если Сетнахт еще раз посмеет придти к его женщине, да еще чернить его в ее глазах и заявлять какие-то несуществующие права на Амени, он ему просто ноги переломает, и все.

- Не приду я больше! - воскликнул Сетнахт, - Я просто подумал, что, может быть, у тебя с нею все давно закончилось, времени ведь прошло много, вот и заглянул на всякий случай… Но раз вы не собираетесь расставаться, я  мешать не стану...
- И не пытайся.

- Соскучился я по ней и по мальчонке, - продолжал Сетнахт, - Как там говорится… «Да будет она всегда подле меня». Столько лет вместе, а тут вдруг ты! И надо же такому случиться, что это я сам тебя к ней привел!

И далее он процитировал высказывание мудреца древности Птаххотепа, в котором говорилось: ««Если ты желаешь, чтобы дружба длилась долго, в доме, куда тебя пускают, как сына, брата или друга… не приближайся к женщине… Не делай такого… это истинная мерзость».

Сетнахт бормотал эти слова с удрученным видом. Намек был весьма прозрачен, однако Амонхау демонстративно пропустил его мимо ушей.

             Во время  визитов к Сетнахту Амонхау сопровождал сын Рамсеснахта, Джедхор, - Рамсеснахт командировал его как бы в помощь своему компаньону, хотя Амонхау подозревал, что дело тут было в другом. Пожилой стражник, может быть, не то что уж прямо не доверял ему, но, памятуя о той его длительной отлучке, когда он находился в тюрьме, заставив своего подельника терзаться мыслями, что его обманули, желал теперь на всякий случай держать все под своим контролем. 

Не в обычае Амонхау было посвящать в свои отношения со связанными лично с ним людьми других, однако после того, как он с семьей гостил у этого человека в доме, они сделались более близки друг к другу, чем до сих пор, так что отказать Рамсеснахту он не мог, - неловко было.

             В очередной раз посетив лавку торговца и забрав часть выручки, Амонхау и Джедхор направлялись вместе на западный берег, как вдруг, подойдя к пристани, Амонхау, пробираясь в толпе и скользя взглядом по встречным лицам, увидел возле самой кромки волн не кого-нибудь, а Хори – дурака и мерзавца, подведшего его под арест. Он сказал об этом Джедхору и указал ему на виновника своих прежних бедствий.
- Не так уж долго он прятался! – воскликнул молодой человек, - Проучим его?

             Амонхау немного поколебался. Несколько раньше он бы при такой встрече не задумываясь стер Хори в порошок, но теперь ведь время прошло, раны заросли, и ему не очень хотелось марать руки об какого-то мерзкого человечишку. Впрочем, потом он подумал, что такие дела оставлять без последствий неправильно, и согласился.

Джедхор, обрадовавшийся случаю позволить себе жестокое, щекочущее нервы  развлечение, да к тому же слегка подвыпивший, каковое обстоятельство подогревало его пыл, взял на себя ведущую роль, нанял Хори якобы для того, чтобы тот перевез его самого и его спутника на другой берег, и вот они оба сели в лодку, - сам Джедхор и Амонхау, прикрывший лицо плащом, чтобы не оказаться узнанным раньше времени.

Как раз был период «волны», то есть разлива, Акхет, и Река затопила свою долину, подступив к самому подножию гор и холмов, к самым ступеням далеких дворцов и храмов.

Хори долго греб, приближаясь к ставшему в несколько раз дальше западному берегу. Впереди на фоне скал островками среди разгула вод виднелись строения, возведенные на возвышенных участках. Среди них особенно выделялись невероятно огромные сидячие статуи фараона сына солнца Аменхотепа (Аменхотепа III), высеченные из цельных каменных глыб, - волны плескались у самых их гигантских ступней.

             Завечерело, усталое солнце клонилось к западным горам.
            «На запад, на запад, в землю праведников…»
 
             Амонхау снял с лица ткань и окликнул Хори. От ужаса у того глаза полезли на лоб, и он бессильно уронил весло.
             Собственно, Амонхау не знал еще, что он собирается сделать с предателем. Убить? Утопить? Просто припугнуть?

- Ну, сейчас мы тебя пощекочем ножичком! – воскликнул Джедхор и потянулся к перевозчику. Издав отчаянный вопль, Хори прыгнул за борт.  Выругавшись, Джедхор рванул за ним.

             Течение в этом месте было довольно бурным, обоих подхватили  и завертели крутящиеся струи. Амонхау закричал Джедхору, чтобы тот бросил Хори и возвращался, и направил лодку в его сторону. Но Джедхор не оставлял попыток догнать Хори, вот это ему удалось, они сцепились в воде и принялись топить друг друга. Амонхау посчитал, что, если он сам прыгнет в воду, чтобы принять участие в завязавшейся среди речных волн борьбе, упустив при этом лодку, они попадут в опасное положение, ведь берег от них находился далеко, между тем как Джедхору, превосходившему противника телесной мощью,  победа была обеспечена и без помощи со стороны.

Потому он пытался догнать Джедхора и преследуемого им человека на лодке, но ему это все никак не удавалось: оба пловца, барахтаясь в воде, удалялись от него быстрее,  чем он к ним приближался.

Лодка Хори, старая и нуждавшаяся в починке, плохо слушалась весла. Амонхау увидел, как Джедхор и Хори в очередной раз скрылись под водой, и вот на поверхность Реки, залитую расплавленным золотом и алой краской закатных лучей, вынырнула только одна черноволосая коротко остриженная голова, - это был Джедхор, Хори больше не выплыл. Помахав Амонхау рукой, Джедхор повернулся, чтобы плыть в его сторону…

- Я не знаю, откуда они вдруг взялись, - рассказывал Амонхау после обо всем случившемся Рамсеснахту, - Мне показалось, будто кто-то ножом разрезал воду сразу в нескольких местах…

             Крокодилы, питомцы бога Хапи, дети богини Нейт, которую изображали кормящей их своей грудью, как женщины кормят младенцев, священные животные Себека, бога с крокодильей головой, подплыли к Джедхору, на глазах Амонхау разорвали его на части и пожрали, и кровь смешалась на волнах с ало-золотым цветом солнечного заката. 

- Все случилось так быстро, за несколько минут. Я ничего не смог сделать. Не смог даже догнать хоть кого-нибудь из них и убить.
- Говорил я ему, не топчи кости, - пробормотал Рамсеснахт, - Ведь у покойника покровителем был бог Себек.

             Амонхау сначала не сразу понял его, он даже подумал мельком, что от горя у бедного отца помутилось в голове, но затем вспомнил посещение полуразрушенной гробницы в северном городе мертвых и разбросанные вокруг сожженного гроба оскверненные останки знатного, некогда могущественного человека, которые с проклятьями топтал ногами раздосадованный сверх меры потерей ожидавшейся здесь богатой добычи Джедхор…

             Достигнув места трагедии, Амонхау выловил из воды полуобглоданную руку Джедхора, вернее, кисть его руки с частью предплечья, - одетый на нее широкий металлический браслет помешал крокодилам сожрать и ее без остатка.

Вот эту руку он и принес завернутой в плащ безутешным родственникам погибшего такой невероятно страшной смертью молодого человека. Он чувствовал себя виноватым перед ними. Ведь это у него были счеты с Хори, а отомстил за него, пожертвовав своей жизнью, другой… Но Рамсеснахт ни словом не упрекнул его.
             Руку Джедхора высушили натром, набальзамировали, забинтовали в льняные ленты и положили в ларец, а ларец поместили в семейную усыпальницу, с соблюдением всех положенных обрядов. На ларце было начертано имя покойного.

В Черной земле верили, что чем больше останется от умершего человека, - нетленные останки, статуи, надписи, - тем лучше. Рен, сила индивидуального имени,  имела важное значение для загробной жизни человеческого духа и обеспечивала возможность существования  человеческой личности в западной стране мертвых.

Желая отомстить врагам, люди уничтожали их останки и стирали их имена с гробов, скульптур и памятных плит. Желая обеспечить вечную жизнь родному, люди писали его имя на всех предметах погребальной утвари, на стенах гробниц и на воздвигнутых в его честь памятных плитах-стелах. Специальные священные изречения-заклинания, заносившиеся в свитки «Выхода в день» и помещаемые в саркофаги,  не давали умершему забыть свое имя.

Тело Джедхора не сохранилось, но его родители, братья и сестры утешались тем, что смогли погрести хотя бы кусочек оставшейся от него плоти и увековечить его имя. Последнее был тем более важно, что от него так мало уцелело.

Неграмотный Рамсеснахт, беспокоясь о том, что имя его сына могло оказаться вдруг записанным с ошибкой, попросил Амонхау внимательно проверить все тексты, начертанные на ларце и на вещах, помещенных в гробницу вместе с его останками. Разумеется, Амонхау тщательнейшим образом исполнил эту просьбу.

             «На запад, на запад, в землю праведников. Город твой, который ты так любил, стонет и рыдает по тебе. … С миром,  с миром живи, о славнейший, в западной земле».

             Через малое время после обряда похорон и прощания с  Джедхором Амонхау, находившийся у себя дома и как раз вышедший на порог, чтобы спуститься во двор, увидел его у своих ворот. Джедхор стоял перед ним, как живой.

Может быть, Амонхау слишком часто думал о жуткой гибели своего молодого приятеля, или  солнце так отсветило в тот момент, или младший брат Джедхора, заступивший его место в отряде стражников возле отца, который на самом деле только что вошел в ворота с поручением к Амонхау от последнего,  действительно до такой степени на него походил, что нетрудно было принять его за покойного, - в точности сказать нельзя. 

Замерев, Амонхау во все глаза смотрел на видение. Но миг прошел, наваждение рассеялось, он понял свою ошибку и вздохнул с облегчением.

                Конец третьей части.
(2006-2009гг.)