Цепь замкнулась

       Игорек был православным христианином, носил в кармашке иконку св. Игоря, ибо верил, что это спасет его от смерти. Смерть кого угодно научит быть умным. Она же советчик. Она же любит вас.
       В автобусе контролер спросил билет, Игорек полез в карман красной рубахи, чтобы достать пенсионный, но в этот раз, одинаковая по размеру пенсионного удостоверения иконка, лежала на месте удостоверения. Он показал ей, а она ушла. Церковь была за окном. Там служили службу. Пели и жгли свечи. Прихожане без всякой мысли в голове шли на зов колокола, дабы забыть о мировом зле. Игорек был не в себе, ему казалось. Что нарушился привычный ход вещей: он глянул в карман и ужаснулся. Он понял, что показал-то не то совсем, что надо было показать вместо этого. Он,  когда кондуктор шла обратно по салону, позвал ее и милейшим образом  сказал ей, что показал не то совсем, а она стало елейным голосочком убеждать, что нечего волноваться вообще, что все хорошо, что все люди братья и сестры, что по венам течет любовь, а смерти –то нету.
      Игорек вспыхнул вдруг. Лицо стало пунцовым.
- Как нет! – топнул он ногой.
И стал душить кондуктора.
- Вот тебе, собака! – орал он в ярости.
Люди кричали:
- Убивают!
Кондуктор шипел, ведь горло было прочно сдавлено руками шалуна.
- Отпусти ее! – кричал дед и бил тросточкой по спине Игорька.
- Вали ее на пол! – визжал подросток.
- Всади ей по самые гланды! – хихикала девушка.
    Вдруг Игорек понимает, что совершает грех. Что пусть ее мир сам накажет за неверие в смерть. Он разжимает руки и выводит на остановке кондуктора в парк, где усаживает ее на скамью и идет за газировкой.
- Я грешу, прости меня, - печально вздыхает Игорек, когда женщина пришла уже в себя и лицо ее не так бело уже.
-Да чего там, мы все тут со сдвигом! – молвила она ему ласково.
- Нежная, стало быть, ты, раз в смерть не веришь! –шептал на ушко ей Игорек. – Я вот  смерть лишь верю, потому и в храм хожу, чтобы спастись! У меня дочь, ей двадцать пять, она жуткая язычница. Я ходил к своему попу, и там объяснял ему эту весьма гадкую вещь, ведь дочь моя бесноватая! «Батюшка, хочу отречься от дочери, - ему говорю, - пьет, курит, ругается матом. Родителей в грош ни ставит. Живет как хочет. Нет законов для нее социума никаких. В Бога не верит. В себя верит. Говорит, что она и есть Бог. Слушает сатанинский рок».  Я батюшке-то на ушко говорю эти страшные тайны, чтобы прихожане не узнали мою историю про дочь от дьявола. «Да, раб божий Игорек, так и надо, - молвил батюшка мне с улыбкой, - ты же мужик! Отрекись от дочери, в ад не попадешь тогда. А она пусть горит в аду, раз такая еретичка. Если дочь имеет иное от христианства видение мира, то в шею ее гнать надо, папаша, из дому, в шею! Пусть подохнет под забором как собака». Я же не верю его словам. Я спрашиваю: «Точно?». Он же стал на весь храм, чтобы все прихожане знали о том, что я воспитал зверя, а не человека. «Ты бы Иуду кормил и поил у себя? Нет. Так дочь твоя и есть Иуда!». Я аж покраснел. Мне стало стыдно. Я взял свой плащ и побежал домой через кладбище. Было странно, что я могу еще бегать. Думал, что помру от скорби, ведь я теперь сам не знаю, что с дочкой делать. Эх, ну да ладно, давай о веселом поговорим. Я море и корабли люблю. Я был капитаном буксира. Моя бухта меня каждый день ждала.
- Какой шикарный мужчина, бог ты мой! – охала женщина. – Я бы с вас не слезала бы сутками.
Тут Игорек берет быка за рога. Он падает на колени перед ней и трогательно произносит:
- Предлагаю вам мою руку и сердце ! О, мадам, вы так внимательно слушаете меня, как никто иной, на этой проклятой Богом земле. Хочу, чтобы вы стали моей женой, ибо меня никто и в грош не ставит. Я больше не буду жить со своей женой. Я люблю вас за то, что вы меня слушаете и не презираете меня! Вы согласны?
- Ну, я подумаю, подумаю…а впрочем, почему бы нет, – взвизгнула от умиления женщина, - я рожать не буду вам ни мальчика, ни девочку. Я беременных не люблю и сама не почту за должное размножаться.
     Игорек в тот же день ушел от жены. Стал снимать квартиру, где они провели медовый месяц. Ведь целый месяц после «свадьбы», он целыми ночами и днями говорил и говорил ей о наболевшем. Начал он ей  рассказывать о своих прожитых годах: пьянках, бабах, друзьях. А она слушала эту безумную исповедь, лежа в кровати, прижавшись щекой к его волосатой груди, умилялась, плакала, кричала от его историй. «Какой великий человек! Гений!» - думала она, жадно впитывая каждое его слово, смотря ему пристально в глаза, дабы он не подумал чего лишнего вдруг.