Грабители гробниц. Часть 2

                Исторический роман в пяти частях.

Место действия – Древний Египет (Черная земля).
Время действия – около 1000 лет до н.э., то есть 3000 лет назад,
в конце правления ХХ династии Рамессидов .
*******
                ЧАСТЬ II.

СОДЕРЖАНИЕ  ЧАСТИ  II:

1. Шкатулка. Северный дворец Амона.
2. Повороты круга горшечника.
3. Как не умереть во второй раз.
4. Попробуй тронуть хоть кирпич.
5. А он любил ее.
*******

1. Шкатулка. Северный дворец Амона.

«Я славословлю Нубет, превозношу могущество ее,
Благодарю Хатхор и преклоняюсь перед Владычицей Неба.
Воззвал я к ней, и она услыхала мои стенанья.
Она предназначила мне возлюбленную мою,
И моя госпожа явилась проведать меня!
Как велико счастье мое!
Ликует сердце мое, и восторг переполняет его!»
             Из древнеегипетской любовной поэзии.



             После того, что произошло однажды на раннем рассвете между Амонхау и Таимхотеп, жизнь в старом доме совершенно замерла, хотя и раньше струилась еле - еле, подобно пересохшему ручью в конце периода Шемут.

             Начать с того, что делом теперь был занят только один Амени. Он по-прежнему посещал школу, радуясь каждое утро тому, что его названный отец провожает его до самых дверей образовательного заведения, крепко держа в своей большой ладони его маленькую ладошку. В виде благодарности Амени всю дорогу болтал без умолку, размахивая корзинкой с табличками для письма и своим завтраком, причем завтрак этот нынче состоял не из одной тощей лотосовой лепешки и воды или, в лучшем случае, кислого пива, нет, – в корзинке лежала мягкая пышная белая булка из пшеничной муки самого мелкого помола, хороший кусок говядины или баранины со специями, несколько сочных фруктов, а в кувшинчике плескалось ароматное свежее пиво.

Амени был добрым мальчиком и, отъевшись немного, охотно делился излишками провизии с другими детьми, простив им их прошлые неблаговидные по отношению к нему поступки, за что они, естественно, были ему благодарны, быстро смекнув, что дружить с ним на сегодняшний день гораздо выгоднее, чем ссориться.

Надо сказать, что статус Амени вообще неизмеримо вырос среди школьников с тех пор, как он обзавелся отцом, да еще таким отцом, какого поискать. Мало кого отцы так баловали, самолично ежедневно отводя   в школу, чтобы охранять по дороге. Амени больше не дразнили и не били. Он спокойно шел на занятия и без приключений возвращался домой, предвкушая вкусный сытный обед и общение с любимыми им людьми.

             Проводив мальчика и раскланявшись на пороге школьного дворика с его учителем, Амонхау возвращался домой и находил Таимхотеп лениво подкрепляющейся пищей, оставшейся от вчерашнего обильного ужина. Он ел вместе с нею, и каждый раз после еды, когда  она порывалась помыть посуду, не позволял ей этого делать, как не позволял ей делать вообще ничего, брал ее в охапку и относил обратно в постель, из которой она только недавно поднялась.
До тех пор, пока не возвращался из школы Амени, они занимались любовью, отдыхали, ели, спали и опять занимались любовью, потому что были безумно влюблены друг в друга и находились еще весьма далеко от того, чтобы хоть немного насытиться любовными объятиями и ласками.

Появление мальчика заставляло их на время отложить это сказочное блаженное времяпрепровождение.  Все втроем, вместе  они обедали, разговаривали, играли в настольный сенет, то есть вновь отдыхали, а затем наступала ночь, Амени отправлялся в свою постель, а они – в свою, где опять немедленно принимались за свое…

             Еду - готовую, свежую, горячую, холодную, мясную, рыбную, овощную, разнообразную, какую угодно, - им поставляли прямо на дом. Амонхау безо всякого труда (да и что может быть трудного в таких мелочах для человека со средствами) договорился обо всем, что касалось воды и пищи, с уличными разносчиками.

К тому же по дороге в школу с Амени и на обратном пути он дополнительно приобретал то, что ему нравилось на попадающихся то и дело  маленьких рыночках, расположенных в тени возле стен домов, так что недостатка они не ведали ни в чем. 

Когда в доме скопилось много грязной посуды и заношенного белья, он так же мимоходом попросил одного из их постоянных поставщиков подыскать для них служанку, и уже в тот же день  нанятая им по рекомендации этого поставщика молодая девушка энергично мыла, чистила и стирала, предварительно приготовив ванну для госпожи хозяйки,  в которой Таимхотеп  и нежилась, отмачивая свои трудовые мозоли, пока другая работала за нее и на нее.

             Таимхотеп жила как во сне. В глубине души она не верила, что все это,  и любовь, и достаток, и безделье, - продлятся долго, но была достаточно опытна в жизни хотя бы для того, чтобы не отказываться от подарка судьбы и праздновать, пока празднуется. Когда-то давно она уже испытывала захватывающее и всепоглощающее чувство счастья, но тогда оно все же не было полным и горчило на вкус, да и продолжалось недолго, а защищенной и обласканной она ранее не ощущала себя ни разу…

Одним словом, она позволяла Амонхау носить себя на руках в прямом и переносном смысле и всячески баловать, заставив себя отказаться (на время, как она втайне думала, отвергая возможность необратимости произошедшей в ее жизни перемены) от въедливой привычки целый день работать до седьмого пота.

Она начала вспоминать, как нужно следить за своей внешностью (ведь когда-то мать учила ее заботиться об этом, как и подобает обеспеченной воспитанной барышне), а ей так хотелось выглядеть покрасивее, посвежее, чтобы понравиться своему мужчине еще больше! Теперь у нее было уже не одно нарядное платье, да и не два, а несколько, и сандалии на своих маленьких ногах она могла теперь менять по своему желанию, - или  с плетеными ремешками, или с ремешками, выложенными серебряными бляшками, или просто кожаные, но с вышивкой на завязках. Украшения и парики с замысловатыми прическами тоже успели составить некоторую коллекцию.

             Но самым лучшим подарком стала для нее изумительная косметическая шкатулка, - настоящее произведение искусства, изготовленная из ароматного привозного дерева с большим мастерством, довольно большая, поскольку вмещала в себя внушительное содержимое.

Шкатулка имела форму прямоугольной призмы, и все четыре угла ее были обрамлены колонками, покоящимися на маленьких точеных лапках с позолоченными коготками. В отделениях шкатулки находилось два десятка прелестных сосудиков, кувшинчиков и коробочек с различными ароматическими маслами (в Черной земле духов на спиртовой основе не делали, заменяя их душистыми масляными притираниями и травяными настоями).

Каждая коробочка и каждый горшочек, стеклянные, алебастровые, лазуритовые, малахитовые, из оникса, горного хрусталя и фаянсовые, были так хороши, просто взгляд не отвести. Их украшали узоры и нарисованные или резные фигурки богов, людей и животных. Рядом с горшочками для масел находились специальные ложечки, выточенные из слоновой кости и представлявшие собою то ныряющую рыбку, то плывущую по волнам девушку, - этими прелестными ложечками было удобно зачерпывать все эти масла, мази и кремы.

             В Черной земле издавна знали множество косметических составов, настоев и прочих средств, служивших для ухода за внешностью. Рецепт замечательного шампуня для мытья волос составила, согласно преданию, еще царица Шеш, мать царя Мена, объединившего посредством войн и дипломатического брака Верхнюю и Нижнюю страны царства. Впоследствии этот рецепт много раз переписывали и при этом никогда не забывали упомянуть имя его автора.

Волосы также часто красили, хотя в некоторых случаях и красивые, и жидкие волосы по требованию моды закрывались париками. Чтобы от тела приятно пахло даже в жару, и мужчины, и женщины пользовались терпентинным маслом сенте, добавляя к нему ладан (анти).

Освежающие и омолаживающие кожу мази, в том числе драгоценные, одну каплю которых добывали путем сложного выпаривания из многих ингредиентов, также имели широкое распространение, и не мудрено, ведь кому не хочется быть красивым. Смесь толченого алебастра, натра и меда разглаживала морщины, другое снадобье спасало от разного рода высыпаний на лице.

             Среди чудесных средств, служащих для женского украшения, в  коллекции шкатулки, разумеется, не были забыты и малахитовый- зеленый(окись меди), и геленитовый- черный(окись свинца) порошки для изготовления краски, которой подводили глаза, и специальная узорная шиферная дощечка для приготовления  этих порошков путем растирания природных минералов и смешивания их с увлажняющей основой, и кисточки для нанесения готового красящего состава на веки, и серебряные щипчики для придания формы бровям путем выщипывания лишних волосков, и красная охра для подрумянивания щек и подкрашивания губ, и красивое бронзовое зеркало, с ручкой, украшенной изображением домашнего бога Беса, смешного хвостатого кривоногого карлика из земель неху-негров, имевшего силу защищать и веселить женщин и детей, почему его еще часто изображали вместе с маленьким богом Гором, сыном Исет и Усира, зачатого богиней с помощью магических средств от мертвого мужа (ибо смерть таит в себе зерно жизни…).

В отдельном продолговатом отделении хранились сандалии, а еще в одном – веер из страусовых перьев с рукояткой из слоновой кости, оправленной в серебро.

             Таимхотеп радовалась тому, что является собственницей такой дивной вещи, как ребенок. Она не расставалась со шкатулкой, то и дело открывала ее, перебирала флаконы и коробочки, нюхала их содержимое, наслаждаясь ароматами благовоний, убирала все на место, но потом доставала снова, смотрелась в зеркало, ловя в полированной поверхности темного металла отражение своего лица, обмахивалась веером, и завела привычку на ночь ставить шкатулку у своей кровати, возле самого изголовья на специально придвинутый маленький  столик.

             Таимхотеп стала владелицей шкатулки в одну из замечательных увеселительных поездок,  которую они предприняли все вместе по предложению Амонхау в свободный день месяца, когда Амени не нужно было идти в школу. Таких свободных дней, в которые по закону все работающие люди могли отдыхать, в каждом тридцатидневном месяце года имелось три, то есть отдыху посвящался каждый десятый день.

Амонхау повез свою вновь обретенную семью в главный храмовый комплекс царя богов Амона-Ра, где священный образ бога находился постоянно, за исключением тех дней Праздника Опет (праздника урожая, отмечавшегося во время наводнения) и Праздника Долины (когда поминали и посещали мертвых), - в это время образ Амона с великим торжеством выносили из храма в сопровождении образов его божественной супруги Мут и сына Хонсу.

Если речь шла о Празднике Долины, то Амон на храмовой барке транспортировался через Реку на западный берег к погребальным царским храмам, а во время Праздника урожая он посещал другой важный храм, также посвященный ему и сопутствующим ему богам, причем если храм Амон-Ра  Опет Соут, расположенный немного ниже города по течению Реки, то есть севернее, имели обыкновение называть Северным дворцом Амона, то  вторая божественная резиденция (тоже именовавшаяся Опетом), находившаяся в непосредственной близости от Уасета, считалась Южным дворцом, или гаремом (да и как же иначе, ведь у фараона в лучшие времена царской власти всегда имелось два дворца в двух частях страны, Северный и Южный, но фараон был царем всего лишь над людьми, Амон же – над богами).

Во время праздничных процессий, возглавляемых самим ныне царствующим сыном солнца, буде он присутствовал на этот час в Уасете, люди могли увидеть переносную ладью почитаемого ими главного божества страны, на которую устанавливали переносной футляр (дом) со статуей внутри. Оконца футляра были затянуты тканью, так как лицезреть образ божества простым смертным возбранялось, - то был почетный удел лишь для посвященных.

В остальное время года нельзя было наблюдать даже и ладью, и домик, так как  статуя со всеми своими атрибутами пряталась слугами бога, хем нетеру, то есть жрецами, в святая святых храма, за бесчисленными залами и колоннадами, и не во все залы и дворы, окруженные колоннами, частыми, как лес, и высокими, как скалы, украшенные огромными скульптурами сидящих и стоящих фараонов и острыми, рвущимися к небу гигантскими иглами из твердого камня, доставленного с верховий Реки, олицетворяющими солнечные лучи и блистающими вызолоченными письменами, - не во все эти удивительные строения и сооружения можно было войти простому смертному, дабы своими глазами убедиться в небесном  величии их красоты.
       
             Однако, не смотря на имевшие место запреты и ограничения для рядовых посетителей,  храмы тем не менее всегда были и оставались центрами паломничеств, ведь и закрытые в своей главной части, они все равно представляли собою место чрезвычайно значительное и интересное. В некоторые же помещения доступ все же был разрешен, хотя, как правило, после специальной церемонии очищения в виде окуривания дымом благовонных смол и опрыскивания священной водой Реки, производимой жрецами (не задаром, разумеется), - и как же тщательно полировались бесчисленными благоговейными прикосновениями рук верующих рельефы на боках их колонн!       

             В храме можно было приобрести жертвы, угодные местным богам, - набальзамированные и тщательно обернутые тканью трупики священных животных, которые, помещенные в глиняные сосуды, тут же подносились божеству в определенном, отведенном для этого месте, или хлебные лепешки, защипленные с одного бока перед выпечкой таким образом, что они начинали напоминать человеческое ухо, образ уха божественного, милостиво приклоненного к молитве жертвователя данной лепешки.

За умеренную мзду жрецы могли освятить амулеты, которые предлагались для приобретения посетителям тут же, поблизости, а еще можно было, но уже задорого, заказать и поставить во дворе храма молитвенную плиту, с выгравированном на камне текстом молитвы и с рисунками в виде все тех же всеслышащих божьих ушей (чтобы уши действительно сделались всеслышащими, их помещали на стеле в великом множестве, от нескольких десятков до трехсот).

У стен храма и в его открытых дворах под сенью храмовых привратных башен кипел рынок ритуальных принадлежностей и сувениров, а также, что называется, сопутствующих товаров, - одежды, еды, напитков и прочего. Там же крутились предлагавшие свои услуги приезжим проводники, бравшиеся показать все самые интересные места и рассказать обо всех святынях и достопримечательностях.

В общем, храмы были местом многолюдным, шумным и привлекательным для людей разного общественного положения и достатка. Время там провести можно было очень интересно, - особенно, если человек отправлялся туда не с пустыми руками.

             На месте нынешнего роскошного и огромного Северного дворца Амона-Ра  когда-то находилось древнее, несравненно более скромное святилище этого бога, однако с тех пор, как династия царей-южан, уроженцев Уасета, пришла к власти над всей страной, храм Амона был отстроен заново с имперским размахом, - еще бы, ведь именно в нем эти цари короновались.

В частности, маленький храм, возведенный здесь когда-то на заре славы Амона-Ра еще царем Хеперкаре, сыном солнца Сенусертом (Сенусертом I), правившим Черной землей из Иттауи, был разобран как слишком скромный и вообще устаревший и заменен несравненно более величественными, а его камни пошли на строительство одной из пар наклонных привратных башен.

Такая же участь постигла другие недостаточно помпезные сооружения комплекса. Основатель вышеупомянутой династии, царь Небпехтира (Яхмос I Освободитель), которому принадлежала честь и слава изгнания гиксосов из страны, одарил храм из первой азиатской добычи драгоценными культовыми предметами, а из  кедрового дерева, поступившего в его сокровищницу ввиде дани, построил для Амона новую барку. Наследовавший Яхмосу его сын, царь Джесеркара (Аменхотеп I) ходил  в страну Ретену (Сирию) по примеру своего отца, возможно, достигнув самых берегов Ефрата, и часть добытых в походах богатств была употреблена им на украшение Уасета и первые перестройки храма Амона, впоследствии перестроенного еще не раз его последователями, так что от его времен в храмовом комплексе в конечном счете не уцелело ничего, однако тем не менее он первым начал дело, которое затем на протяжении столетий считали своим долгом продолжить все  владыки Черной земли по очереди.

С его легкой руки храмы Амона все расширялись и хорошели и в конце концов приняли тот грандиозный размер и вид, которые, как казалось  при взгляде на них, им были свойственны от начала времен.

             Царский архитектор Инени по повелению своего монарха, властелина Двух стран Аахеперкара (Тутмоса I) с успехом трудился над созданием нового храма Амона (Инени также принадлежит честь подготовки для царя тайного, высеченного в скалах на новом месте дома вечности).

Царь Мааткара (дочь царя и жена царя Хатшепсут, присвоившая себе царские титулы и одевавшаяся на торжественные царские выходы в мужскую одежду, используя даже накладную бороду) водрузила в зале  Аахеперкара огромные образы каменных лучей с позолоченными  верхушками, устремленных к родившему их богу солнца (греки позднее нарекли эти игловидные сооружения обелисками), воздав тем самым дань почтения великому богу, дочерью которого она себя провозгласила.

Ее обелиски недолго радовали взгляды, - племянник Хатшепсут, люто ненавидевший свою тетку, отобравшую у него трон, после своего прихода к власти приказал заложить их каменной стеной. Сам же он, царь Менхеперре, сын солнца Джехутимос (Тутмос III), в результате своих победоносных походов на народы Ретену, Джахи и Фенху осыпал Амона-Ра в лице его жрецов золотом и продолжил строительство храма. 

Он приказал своему приближенному Пуемре организовать вырубку в каменоломнях и доставить в храм свои собственные грандиозные каменные лучи из красного гранита, покрыв их письменами (их было два, и они имели около 68 локтей, то есть 31 метр в высоту).

На стенах одного из храмовых помещений по его приказу высекли летопись его побед, соседний же зал был украшен образцами листьев и цветов экзотических растений из тех дальних стран, где царь совершал свои военные подвиги (какая удивительная подробность, - прославленный военачальник и бесстрашный охотник, интересующийся ботаникой до такой степени, что решил увековечить редкости своей коллекции!).

Он повелел выстроить отдельный храм в юго-западном углу двора, посвятив его себе и своим предкам и поместив соответствующие изображения на каменные стены и бока колонн (там показано, как цари приносят жертвы своим предшественникам).

Ему же принадлежат маленькие храмы в тени храма Амона, посвященные богине Опет (являвшейся одной из ипостасей богини-гиппопотама Таурт) и богу Птаху с тремя святилищами, в одном из которых стоит статуя богини-львицы Сехмет из горного гранита; он же осуществил замысел украсить двор главного храма священным озером, множество лет отражавшим с тех пор в своих водах прекрасные здания. Берег озера осенял монумент с гигантским скарабеем- Хепри, образом утреннего солнца.

Впрочем, может быть, монумент привезен был сюда позднее, - не он ли находился в разрушенном наводнениями храме ка царя Небмаатра, сына солнца Аменхотепа (Аменхотепа III), отстроенном для него его знаменитым тезкой Аменхотепом Хеви на заливной болотистой равнине западного берега? Говорят, когда-то таких скарабеев было четыре.

             После смут, ознаменовавших конец XVIII династии, храм Амона-Ра продолжал отстраиваться при царе Усермаатра-Сетепенра Великом (как он сам приказал себя величать в назидание потомству), сыне солнца Рамсесе (Рамсесе II), удачно спихнувшем с престола после смерти престарелого родителя своего старшего брата, после чего неоднократно оповещал своих подданных, что являлся царем еще с пеленок.

Этот царь много строил, прославляя свое имя, - в Куше (в честь своих побед над кушитами он приказал вырубить пещерные храмы, украсив их фасады своими колоссальными статуями), в Пер-Рамсесе (именно он поднял из руин древний город в низовьях реки и дал ему свое имя), в Уасете (здесь он возвел на западном берегу для своей души прекрасный храм, затем обратил свой взор на Южный дворец Амона, отстроив его и украсив новые стены изображениями своих многочисленных детей, а также, разумеется, не оставил без внимания и Северный дворец ).

К главному храму Амона-Ра он присоединил грандиозный зал со множеством гигантских колонн, - невероятное сооружение, равному которому никто не видывал, производящее ошеломляющее впечатление на зрителя, будь он царь или простолюдин, безразлично. Работа над созданием зала начата была раньше, при предыдущих владыках, - при Небмаатре (Аменхотепе III), при Менмаатре (Сети I, являвшимся земным отцом Рамсеса II), но блистательно закончена именно последним.

Чтобы возвести такое строение, помещение будущего зала постепенно, по мере роста гигантских колонн, засыпали песком, а затем, когда и колонны, и стены были вчерне закончены, песок постепенно убрали, по мере понижения его уровня в готовом здании раскрашивая и шлифуя обнажавшиеся поверхности каменной кладки.

Последним отделали пол – он был выстелен тонкими листами серебра (также, как пол во внутренних покоях Южного дворца). 134 колонны высотой по 44-50 локтей (20-23 метра) каждая, сгруппированные в 16 рядов, с верхними украшениями (капителями) в виде цветков лотоса, сплошь покрытые рельефами, такие объемные, что на капителях могут уместиться стоя 40 человек.

Целый каменный лес колоссальных каменных стволов под единым сводом, равного которому нет нигде на свете. Недаром храм Амона называли еще «Городом столпов».

             Победитель «народов моря» великий царь Усермаатр-Мериамон, сын солнца Рамсес (Рамсес III), построивший для себя в годы своего правления  большой и красивый поминальный храм, с сокровищницей, с жилыми помещениями и комнатами гарема, который в целом все же не превзошел красотой храм того же назначения царя Усермаатра-Сетепенра Великого, велел сложить помещение для хранения священной ладьи Амона (маленькое здание с огромными статуями у входа, украшенное изображением фараона в образе воина) и начал возведение рядом с главным храмом бога храм его сына Хонсу (строительство святилища Хонсу заканчивали уже цари Черной земли последующих эпох, происходившие из иноземных династий).

Внутренние помещения храма Хонсу производят странное впечатление на входящего  в них человека, - пол и потолок по мере продвижения вглубь главного зала становятся все ближе и ближе друг к другу, а уровень освещения падает, так что человек, медленно печатающий шаги по каменному полу, как будто втягивается помимо его воли в преддверие таинственного священного пространства, пройдя которое он должен попасть в иные измерения, иные миры…

             Весь гигантский храмовый комплекс делился на три основные части, представляя собою даже не просто настоящий город, но целых три города. Соединенные аллеями, дорогами и каналами, эти три города образовывали вместе, можно сказать, целую страну, да к тому же густонаселенную – в храме Амона насчитывалось свыше 8000 служителей.
             Центральная часть окружена оградой, в которой стоит главный храм. Ограда прерывается гигантскими воротами в виде сдвоенных башен с диском солнца и двумя священными кобрами наверху, над входом. У подножия этих башен находился причал. Внутри ограды кроме главного, Большого храма возведены более 20 маленьких молелен, со статуями различных божеств (всего в храмах насчитывалось около 5000 священных изваяний). Наклонные башни (пилоны) чередуются с закрытыми залами и открытыми дворами.

Севернее находится маленькая ограда храма бога войны Монту, исконного древнейшего божества этих мест. Воинственных фараонов всегда сравнивали с богом Монту. «Ты подобен Монту, владыка, да будешь ты жив, здоров и силен …»

Южнее расположен уступающий двору Амона раза в четыре двор его супруги Мут, с озером под названием Ашеру в форме полумесяца вокруг главного здания, соединенный с храмом Амона аллеей каменных изваяний в виде бараноголовых львов.

Длинная аллея простирается через открытое пространство, от одной стены до другой. Вытянув лапы и устремив перед собой взгляд, одинаковые чудовища с крутыми, загнутыми вперед рогами стерегут божественную тропу, - со времен давних и до сих пор.
      
             «… Очень большой портал… весь отделанный золотом. Божественный дух, имеющий вид барана, инкрустирован настоящим лазуритом в золоте и множеством драгоценных камней... Пол украшен серебром, над ним возвышаются башни. С каждой стороны стоит по стеле из лазурита. Пилоны доходят до небес, как четыре небесных колонны, флагштоки, выложенные электрумом, сияют сильней, чем небеса».
             Таково восторженное описание внешнего вида храма, оставленное потомкам одним из жителей древней Черной земли. Одним словом, у кого угодно дух захватит от подобного зрелища. Разумеется, простые люди не знали многих подробностей о строительстве храма, приведенных выше, но разве это могло помешать им восхищаться и благоговеть?

             Амонхау, Таимхотеп и Амени, решив посетить удаленный от Уасета Северный дворец Амона (Таимхотеп когда-то там бывала, но у нее еще не было возможности отвести туда Амени), отправились в путь спозаранку, когда жара еще не вошла в полную силу,  и проделали этот путь в наемной лодке, отплыв от одной из пристаней в Уасете, спустившись вниз по течению и причалив к роскошно отстроенной и украшенной пристани храма (оба Амоновы дворца, и Северный, и Южный, располагались на том же восточном берегу Реки, так что переправляться на западный берег, где находились другие знаменитые храмы, в основном отстроенные для своей ка-души прежними царями, надобности не было, однако плыть во воде на лодке гораздо приятнее, чем путешествовать по суше, даже если и не пешком, а на осликах или в носилках, и не просто по дороге, а по длиннющей аллее из каменных львов с человеческими головами, соединявшей Северный дворец бога с его Южным дворцом).

До полудня они рассматривали стены, башни, статуи и колонны, побывали в восточной части огромного двора Амона, где вблизи храма Ра-Хорахти, обязанного своим появлением царю  Усермаатру-Сетепенра, находились залы (около пяти десятков, между прочим, все сразу и не обойдешь), возведенные специально для общественного пользования, называвшиеся «Залами слышащего уха», поскольку предназначались для передачи просьб и молитвенных обращений от верующих, и, накупив жертвенных лепешек-ушей, поднесли их многим божествам, а также стали владельцами горсти каких-то безделушек и амулетов и еще маленького, вырезанного из камня охранительного образа побеждающего зло бога Гора, - рельеф изображал Гора-ребенка, с детским локоном с правой стороны бритой головки и обнаженного, стоящим на головах двух крокодилов и еще вдобавок сжимающим в руках животных, также, как и крокодилы, имевших отношение к темным силам, при этом в верхней полукруглой части плитки  улыбалась во весь рот физиономия Беса, а по бокам шли ряды надписей – магических заклятий, способных уберечь владельцев данного изображения от всего дурного на свете.

Таимхотеп радовалась возможности пройти обряд очищения и обратиться с молитвой к царю богов и его божественной супруге, прося у них всех благ для любимых ею людей и для себя, а Амонхау и Амени просто развлекались, норовя сунуть нос во все двери и окна, все разглядеть и узнать.

             Амонхау прекрасно умел разбирать и священные знаки храмовых надписей, похожие на маленькие загадочные рисунки, изображавшие вперемешку птиц, людей и разные предметы, и скоропись – упрощенные формы этих же знаков, произошедших от сложного рисунчатого письма, по виду довольно сильно от них отличавшихся. Он легко ориентировался в направлениях надписей (знаки могли быть написаны слева направо, справа налево и сверху вниз).

Читать в Черной земле, разумеется, могли далеко не все ее жители, - только те, кому родители сумели дать образование, уровень которого также мог быть различен.  Но Амонхау получил хорошее образование, необходимое для храмового служителя, усиленное помимо школьных занятий занятиями с отцом, бывшим разносторонне образованным человеком, и теперь с ходу, практически без запинки читал для Амени  и Таимхотеп густо нанесенные на  стены и колонны тексты, сопровождая их своими комментариями.

Таимхотеп, выросшая в обеспеченной культурной среде,  когда-то прошла обучение  чтению и письму, но она давно не имела возможности и необходимости практиковаться в этом искусстве, и потому, сама не осиливая чтение больших сложных надписей, с восторгом следила за превращением загадочных изображений, разбитых на строки и столбцы, в мерные звучные словеса царей, с которыми они обращались к богам или же перечисляли свои победы и достижения. Амени, отличный ученик, читал неплохо, но все же не настолько бегло, как следовало.

Он успел выучить много знаков и с радостью находил их среди тех, что были высечены на камнях, но в целом мог понять не все встречавшиеся надписи, хотя старался изо всех сил, и в конце концов пообещал матери, приемному отцу и самому себе, что будет учиться еще лучше и освоит все виды письма и чтения в совершенстве, чтобы быть в состоянии прочесть и современный деловой документ, и древнюю памятную запись быстро, складно и правильно, без задержек и ошибок.

- Если бы я знала, какой ты образованный и начитанный человек, - ворковала Таимхотеп, опираясь на руку Амонхау, - Я бы, наверное, влюбилась в тебя еще раньше. У тебя есть еще какие-нибудь достоинства, которых я пока не открыла?
- У меня их множество.
 
             Уже наступал полдень, солнце палило очень сильно с высокого неба, паломники устали и устроились на отдых, подыскав поблизости подходящее заведение, каких здесь было множество к услугам посетителей, где можно было посидеть в теньке и отлично закусить.

После продолжительной остановки, отдохнувшие, сытые и довольные, они отправились к пристани, рядом с которой шумел довольно большой рынок, где было полно всякой всячины. Вот здесь-то Таимхотеп и нашла свою шкатулку.

Понимая , что вещь чрезвычайно дорога (футляр стоил немало, и столько же, если не больше, его содержимое, ведь благовония и масла для притираний ценились чрезвычайно) и потому не может ей принадлежать, но тем не менее не в силах оторваться от нее, она как зачарованная, не спуская загоревшегося взгляда со шкатулки, остановилась напротив.

Торговец, хозяин шкатулки, стоявший в дверном проеме своей палатки, человек опытный, при виде этой госпожи, превратившейся от изумления и вожделения в подобие соляного столпа, каких немало встречается на берегах Мертвого озера в далеких восточных землях (торговец в силу уже описанных неблагоприятных для уроженцев долины Великой реки политических обстоятельств там не был, видеть их не мог, но слышал о них рассказы бывалых людей, в прошлом водивших по тем пустынным, перенаселенным ядовитыми змеями местам торговые караваны), - так вот торговец сразу понял, что перед ним потенциальная покупательница дорогого товара (ведь Таимхотеп, в своей новой одежде, накрашенная и вообще отдохнувшая, не то что раньше, выглядела вполне представительно), а потому начал кланяться и приглашать госпожу и ее спутников к себе в палатку, где он обещал показать самые лучшие товары и диковинки из всех, что только можно найти не только на этом рынке, но и вообще во всем Уасете, - да что там в Уасете, вообще во всей Черной земле, ведь даже в царских дворцах ничего подобного не встретишь, вот как!

             Таимхотеп, Амонхау и Амени вошли внутрь палатки, устроились на циновках, им поднесли прохладительный напиток и сладости, и торговец принялся раскладывать перед ними свой прельстительный товар.

Таимхотеп совершенно потеряла голову от обилия действительно прекрасных вещей, и Амонхау, глядя на нее, только посмеивался. Он еще ни разу не видел свою подругу такой, какова она была сейчас. Вот когда в ней по настоящему проснулась женщина, - женщина, неотделимая от косметики, украшений и нарядов также, как от супружеской постели, детей и кухни (разумеется, не обязательно в строго утилитарном смысле, но в общем смысле домашнего очага).

Амонхау сказал, чтобы она не торопилась и выбрала себе подарок по душе, после чего торговец, поняв, что они не уйдут без приобретения, удвоил свое рвение.  Таимхотеп  разглядела и подержала в руках все самое интересное и красивое, что у него нашлось, но выменяли они все же именно ту шкатулку, которую она заметила первой.

Амонхау расплатился золотом, шкатулку бережно завернули в кусок льняной ткани и торжественно, с поклонами и словами благодарности, вручили молодой женщине. Амени в качестве небольшого сувенира от хозяина торговой палатки, чрезвычайно довольного сделкой, получил игрушку, - маленького деревянного кота, на массивных толстых лапах, с малюсенькими ушами на самом затылке и с огромной пастью, нижняя челюсть которой двигалась и могла быть захлопнута или открыта посредством привязанной к ней и пропущенной через верхнюю челюсть веревочки.

Игрушка, конечно, предназначалась для маленьких детей (хотя, пожалуй, могла напугать их, поскольку кот больше напоминал какое-то чудовище, чем милое домашнее животное, пользовавшееся в долине Реки нежной любовью и особым уважением), но у Амени никогда не было ничего подобного, вот он ею и увлекся, без конца  дергая за веревочку и любуясь то разевающим, то захлопывающим рот со зверским видом котом.

В ответ на эту любезность (впрочем, выгодным покупателям часто делают небольшие подарки) Амонхау оплатил стоимость похожей игрушки и в свою очередь подарил ее маленькой дочке торговца, крутившейся здесь же, возле отца. Он тоже был доволен посещением этой лавочки и сделанным в ней приобретением, только со своей стороны.

Во-первых он был рад побаловать Таимхотеп и Амени, к которому и в самом деле почти уже привык относиться, как к своему сынишке, а во-вторых, опытным взглядом окинув представленные в палатке товары, он заметил кое-какие вещицы, которые могли попасть в нее только из неких мест, обычно отнюдь не рассматривающихся обществом как склады для их хранения перед перепродажей.

Например, гравировка на одном красивом браслете сообщала имя его прежнего хозяина, однако предваренное именем бога Усира ( а такое почетное поименование могло относиться только к покойнику), а сцена с участием бога-шакала Инпу , украшавшая деревянный ларец, предназначенный якобы  для одежды, и скульптурки четырех богинь, Исет, Небетхет, Нейт и Сехмет, по его четырем углам, невольно наводили на мысли о бренности земного существования (ибо не в таких ли ларцах, охраняемых этими богинями, устанавливали в домах вечности четыре сосуда с набальзамированными внутренностями все того же покойника?).

Амонхау познакомился с торговцем, расспросил, где его можно найти еще кроме этого рынка, если он вдруг понадобится (то есть если они еще что-нибудь решат у него выменять), и постарался все запомнить. Может быть, пригодится.

             Распрощавшись  с торговцем, Амонхау, Амени и Таимхотеп со шкатулкой пошли уже прямо к пристани, чтобы нанять лодку для обратного пути. 

Шкатулка была довольно большой и тяжелой, Амонхау предложил Таимхотеп понести ее, но женщина инстинктивным движением прижала свою драгоценность к груди и, запнувшись, ответила, что ей не трудно нести ее самой, чем окончательно его развеселила.

На другом берегу реки Амонхау нанял носилки, в которые усадил уставших Таимхотеп и Амени (Таимхотеп из присущей ей скромности и в связи с отсутствием привычки капризничать взялась было утверждать, что не слишком утомилась, однако надо было видеть, как, оказавшись в носилках, мать и сын прислонились друг к другу в полном изнеможении), и вскоре они закончили наконец свое затянувшееся путешествие дома, где, приняв ванну и переодевшись, до позднего вечера пировали и разбирали свои приобретения. Головы им напекло солнцем, ноги гудели от многочасовой ходьбы, но чувствовали они себя тем не менее прекрасно и веселились от души.

             Первое время Таимхотеп не решалась пользоваться подарком и только любовалась им, но потом расхрабрилась, и прелестные сосудики начали стремительно пустеть. 

- Послушай, - сказала она как-то, обращаясь к своему мужчине, - Скажи мне, что это никогда не кончится. Скажи мне это.
             Разумеется, он сказал – сказать нетрудно. Впрочем, в тот момент он и сам был склонен поверить, что говорит правду. Почему бы и нет?

*******
2. Повороты круга горшечника.         

             «Любой человек, будь он писец, мудрец, горожанин или из простых людей, если он возвысит голос в этой гробнице, если он повредит надписи или разобьет статуи, испытает на себе гнев Тота, самого строгого из богов, испытает на себе ножи палачей фараона, пребывающего в великих дворцах. Боги отвергнут его подношения».
             Надпись в гробнице номарха Сиута.

             «Того, кто содеет подобное против положенного здесь, да сожрет его крокодил в воде, да укусит его змея на земле! Никогда ему не будет погребальных церемоний. Сам бог осудит его».
             Надпись в гробнице.

             «Он (Амон) предаст их огню царя в день его гнева. Его урей извергнет пламя им в лицо, сожжет их плоть, растерзает их тела. Они станут подобны Апопу (змею преисподней) утром дня нового года. Они не смогут проглотить жертвоприношения покойным. Им никто не нальет воду реки. Их сыновья не займут их место. Их жен изнасилуют у них на глазах… Они погибнут от ножа в день побоища. Тела их истощатся и ослабнут, потому что они будут голодать и у них не будет пищи».
             Указ Аменхотепа III, касающийся охраны дворца ка (поминального храма) его любимца Аменхотепа Хеви, сына Хапу.

             «Смертный, не прикасайся к священной мумии великой жрицы храма могучего Амона-Ра из города Великие Фивы, имеющего сто ворот и лежащего на благословенных берегах Нила…»
             Надпись, начертанная на свитках папируса, которыми была обвита мумия древнеегипетской жрицы.




- В общем, все это враки, - авторитетно объяснил  отец своему сыну по имени Амонхау, когда решил, что настало время приобщать его к  семейному ремеслу, поскольку семья этого уважаемого жреца в доме бога Усира, в городе Абду (Абидосе) , в древней земле  Та-Ур (Земля Старшая), уже давно жила в основном за счет вверявшихся ей на попечение покойников, - А если боишься, что мертвый станет тебя преследовать, то нужно сделать вот так, - и говоривший взял череп мертвеца, гробницу и самое тело которого они уже аккуратно очистили от ценных вещей, и ловким ударом бронзового кинжала проломил его точно в области виска, оставив в нем небольшую дыру, применив тем самым на практике древнюю охранительную магию, требовавшую покалечить останки, чтобы мертвый человек, как бы убитый во второй раз, стал полностью безвреден, - Теперь он уже точно ничего плохого сделать не сможет, так что спи себе спокойно.

             Наученный своим отцом, Амонхау не боялся покойников, - к тому же по всему выходило, что живых людей следовало опасаться больше.

             Амонхау родился в том знаменитейшем городе на берегу Великой реки, где когда-то в незапамятные времена богиня Исет обрела голову своего божественного супруга, разрезанного злодеем Сетом на 14 частей, а затем попросила бога с головой шакала – Инпу набальзамировать останки Усира и погрести их здесь же, сделав священной эту землю, принявшую в себя божественное тело, этот город, поднявшийся на ней, и этот храм, построенный в этом городе.

Множество людей с тех пор стремилось хоть раз в жизни побывать здесь, - и толпы паломников по воде и по суше ежедневно прибывали в город; множество мечтали о том, чтобы быть здесь похороненными, - и огромные кладбища раскинулись вокруг города на север и на юг, и на них возвышались пирамиды царей,  и вокруг тянулись ряды богатых гробниц, а в подземельях  стояли каменные саркофаги священных быков и покоились набальзамированные останки других посвященных богам животных, - ибисов, павианов. Благодатнейшая нива для приложения усилий в определенном направлении…

             Семья Амонхау была зажиточной (и немудрено), так что ребенок ни в чем не знал недостатка, всегда ел досыта и потому имел много сил и энергии, чтобы учиться, постигая премудрости письма, чтения, счета, а также вникая в заветы и поучения древних мудрецов и царей, наблюдая за звездами и пытаясь разобраться в секретах строительства храмов и пирамид.

Для пополнения его образования отец брал сына с собою в храм, где отправлял свои служебные обязанности, и Амонхау прекрасно запомнил, как он подростком шлялся по гулким высоким прохладным залам среди леса колонн, разглядывая стенные рельефы, и особенно внимательно те из них, на которых богиня Исет была изображена с фаллосом в руках, сделанным ею, как гласит легенда, из золота и дерева взамен настоящего фаллоса ее супруга, сожранного неразборчивой рыбой оксиринхом, и жгуче интересуясь, как же ей удалось познать близость со своим мужчиной посредством этого протеза и даже в результате забеременеть.

Сам же Усир, десятки раз изображенный то там, то тут старательными резчиками по камню, смотрел впереди себя немигающим взором, увенчанный различными царскими коронами, и имена царей, окруженные защитным символом шен, тянулись ровными рядами по стенам. Среди этих имен находилось также рен (имя) последнего строителя храма, сына солнца Сети (Сети I), причем входившее в состав имени царя имя злого бога Сета, убийцы своего старшего брата, неуместное в этом священном доме, везде было заменено на имя самого Усира…

             Юность Амонхау была также безоблачна, как его детство, и ничто не предвещало беды, которая вот-вот должна была разразиться над головами жреца и его родных. Амонхау закончил учение и в качестве члена низшей, начальной ступени жречества (младшие жрецы назывались просто «суаб» – чистый) получил место  в доме Усира под началом своего отца. Ему уже подыскивали жену.

И вот однажды по долгу своей службы он отправился в небольшое путешествие в другой город, откуда в Абду для погребения должны были доставить гроб с телом одного весьма знатного человека. Вернувшись, он с ужасом узнал, что произошла непоправимая катастрофа. Его родные умерли, он остался один. Эпидемии во все времена и во всех странах считались бичом божьим; болезнь, поразившая всю семью, была будто  наслана разгневанными богами. Неужели и вправду люди, посягнувшие на покой и достояние мертвых, понесли заслуженную ими кару по злой воле тех, кого они грабили?

             «Не разрушай гробниц, не разрушай, не разрушай. Вот поступил я так, и согласно деяниям моим поступил со мной бог… , - так говорит  царь, некогда правивший в городе  Хинсу, своему сыну Мерикара, - …и согласно деяниям моим поступил со мной бог…»

Или в этих горьких словах на самом деле заключена истина? Пожалуй, что и так. Амонхау вынужден был сознаться себе в этом. Но, вне себя от горя, он не склонен был так просто смириться с волей провидения, явленной столь жестоко. Вместо того, чтобы затрепетать и отказаться навсегда от предосудительного занятия, которому научил его отец, он предался ему с новым пылом и рвением. Но теперь он не просто грабил, как прежде, с целью наживы, теперь он мстил негодным мертвецам, утащившим в свое мрачное западное царство его родных. И за что?  За пару-другую  золотых безделушек? На что они им там, в стране запада, в полях Иару, где и без того всего довольно. Лежали бы себе спокойно, раз уж отбегались, и не приставали к живым.

Он так рьяно взялся за дело, причем, охваченный яростью, был столь неосторожен, в отличие от отца, который никогда не давал алчности или другим чувствам затуманить ему разум и воровал потихоньку, понемногу, чтобы никому ничего не бросилось в глаза, что в конце концов чуть не попался и вынужден был спасаться бегством.

Он нанялся матросом на первый подвернувшийся ему корабль и отправился в плавание. Постепенно время и масса новых впечатлений от той новой жизни, которую теперь ему пришлось вести, и от тех новых мест, которые он повидал, притупили его горе и прояснили его голову. Он понял, что слишком погорячился, но ничего уже нельзя было исправить, - прошлое осталось за плечами, возврата не было, он потерял не только семью, но также родину, дом, службу, и теперь он был изгоем и бродягой, и так уж тому и бывать.

Амонхау долго путешествовал по стране, повидал ее всю, от края до края, но везде, где бы он ни был, его всегда тянуло взяться за старое. Разбогатеть казалось так легко, сокровища лежали прямо под ногами… Он был умен, образован, молод, энергичен, бесстрашен, силен, хитер, ловок, - для него не существовало преград. Он хорошо умел притворяться и менять обличья, и всегда мог убедить того человека, с кем  имел дело на настоящий момент, что он именно тот, за кого ему себя  выдает, - это часто помогало ему в достижении его целей и выручало в опасных ситуациях.

То под видом беззаботного богатого путешественника, посещающего достопримечательности, то под видом озабоченного родственника, ищущего могилу своих предков, то под видом печального наследника, желающего с почестями похоронить отца, то под видом деловитого рабочего, прибывшего навести порядок на указанном ему месте, он бродил по кладбищам разных городов, присматриваясь, читая надписи, беседуя  с мастерами, уборщиками, сторожами, жрецами и посетителями, выясняя, кто, где, когда и как похоронен, вступая в контакты, заводя знакомства, находя сообщников и помощников…

При этом ему вообще были не свойственны чувства большинства людей,  которыми те бывают обуреваемы среди жилищ вечности в местах их застройки. Страх, грусть, уныние, тоска, скованность, подавленность, желание поскорее уйти отсюда и вновь попасть в мир живых… Он был деловым человеком и вел себя по деловому, без лишних эмоций, а города мертвых были для него его рабочим местом, - так же как пашня для земледельца, строительство здания для каменщика, стена в храме или во дворце для художника, алтарь божества для жреца. 

Трудно представить себе, что писец начнет хлопаться в обморок всякий раз, как возьмется за свой папирус и пенал с красками и кисточками, скотовод будет дрожать от страха, загоняя коров в коровник, астроном же вдруг зажмурится, подняв лицо к ночному небу. Так почему же грабитель гробниц должен быть исключением из правила? В жизни каждый занимает свое место: бог-небо, царь- Высокий дом, жрец-храм, моряк-корабль, воин- колесницу, торговец- лавку на рынке, мертвец- могилу, вор- воровской лаз.          

             Награбив достаточно, чтобы хватило на какое-то время для безбедной веселой жизни, Амонхау забирал свою выручку, переезжал в другой город и начинал гулять напропалую. Он нанимал большой дом, наполнял его вещами, гостями, музыкантами, танцовщицами, служанками и рабынями. Вино лилось рекой, золото сыпалось, как песок.

Затем ресурсы истощались, Амонхау продавал все, прощался с женщинами и приятелями и отправлялся странствовать дальше. Один раз для разнообразия после удачного дела он нанял корабль, на котором плавал взад и вперед по Реке, и корабль был разубран цветами, и с его палубы далеко вокруг над просторами Реки, достигая ее берегов, разносились звуки музыки и смех, и по ночам он был весь украшен огнями.

А потом он (не корабль, а Амонхау), естественно, сел на мель (в имущественном отношении), и тогда, как тени, исчезли цветы, факелы, музыканты и красавицы, и опять настало время постучаться в молчаливые жилища обитателей мира теней, где в глубоком мраке стыло золото и настаивались в запечатанных сосудах  ароматы благовоний.

             Вот такую жизнь он вел, а спроси его кто, счастлив ли он, он едва ли  смог бы ответить. Он еще не удосужился об этом хорошенько задуматься. С него пока хватало того, что он больше не был несчастен.

             Конечно, мотаясь по стране, рано или поздно Амонхау должен был почтить своим присутствием  и Уасет, эту жемчужину юга, богатейший город среди всех городов, знаменитый своими храмами и дворцами на всю страну и за ее пределами. Превзойдя богатством и влиянием древнюю столицу Южной страны – город Нехебт, город тех властителей, которые правили еще до объединения царства царем Меном (Менесом), имен которых не сохранилось за давностью лет, родину богини-коршуна, одной из покровительниц царских особ, Уасет впервые возвысился при своих правителях в один из кризисных моментов истории, когда династии царей из Анкх-Тауи (Мемфиса) утратили свою былую мощь и пошли на сближение с правителями Хинсу, в результате чего те в конце концов объявили себя царями, но вскоре узнали, что царские титулы присвоили себе также их конкуренты из Уасета.

Интефы и Монтухотепы ожесточенно боролись с Хети и Мерикара и победили. Правители Уасета, потомки местного княжеского рода, стали властелинами Южной и Северной стран, их родной город – столицей объединенного царства, а их бог Амон, о котором узнала теперь вся Черная земля, получил титул царя богов и слился с образом бога солнца Ра, ведь иначе и быть не могло, ведь отец царей – солнце.

Сын солнца Монтухотеп, второй царь с таким именем в своем роду, добив в кровопролитных боях злополучный Хинсу и подчинив себе всю страну, правил из  Уасета, построив после своего хеб-седа в южной части его западного города свой поминальный храм (пер ка, дом души), а затем был похоронен также в западном городе Уасета, но только в его северной части, в скальной гробнице.

Дому Монтухотепа наследовал дом Аменемхетов и Сенусертов, перебравшихся из Уасета севернее, в новый город Иттауи (Владение двумя землями) и крепко державших власть, расширяя границы своего царства, пока эта власть не выскользнула из рук последней представительницы их рода, дочери царя и жены царя Себекнефрура, после смерти своего брата, сына солнца Аменемхета (Аменемхета IV), бывшего также по обычаю царских семей ее мужем,  правившей как царь пять лет без малого, на 5 лет отсрочив крах знаменитой династии полководцев и строителей.

Далее страна вновь распалась на два враждующих лагеря, традиционно расположенных один на севере, другой на юге, и вновь верх взял Уасет, - на этот раз побеждены оказались 76 оставшихся безымянными для истории царей города Са (Саиса) в низовьях Реки, побеждены царями с верховий, корни которых уходили в род жрецов бога Себека, бога-крокодила, в связи с чем многие представители этого царского дома носили имена Себекхотепов.

Все эти хем нетер Себек, слуги бога Себека, жили, и правили, и были похоронены в Уасете (их гробницы, местонахождение которых отмечали небольшие пирамиды, высекались в скалах северной части равнины в городе мертвых напротив города живых).

И снова закончился еще один «поворот круга горшечника», и внутренние распри ослабили дом сыновей солнца Себекхотепов, и прошло время этих царей, и настали времена смуты.

А затем полтораста лет Северной страной владели азиаты, гиксосы, и Южная страна, говорят, платила им дань, а потом, наверное, или перестала платить, или как раз собиралась это сделать, потому что царь-азиат Апопи из низовий Реки, правивший из своего города Хут-Уарета (Авариса), посвященного богу Сутеху-Ваалу, прислал в Уасет очень странное письмо, в котором раздраженно жаловался на излишний шум от возни священных гиппопотамов в священном пруду близ священных пер нетеру, божественных домов, и категорически потребовал от царя Уасета по имени Секененра, сына солнца Тао, матерью которого была мудрая правительница Тети-шери, дочь царя и жена царя, - в общем, Апопи потребовал от Тао прекратить это безобразие раз и навсегда.

             «Тогда сказали Они (царь) гонцу царя Апопи: «Что привело тебя в Южный город, и зачем отправился ты в это путешествие?» Гонец отвечал ему: «Это царь Апопи послал сказать тебе: некто (т.е. гонец) приходит (к тебе) по поводу озера с гиппопотамами, находящегося в Городе (твоем городе), ибо они не дают мне спать, днем и ночью их возня у меня в ушах».
             Так было записано на папирусе мудрыми писцами спустя много столетий, дабы сохранить повесть о славных деяниях старины для будущего.

             Собственно говоря, не очень ясно, что Апопи доподлинно имел ввиду, утверждая, что сон к нему не идет, - может быть, действительно возню гиппопотамов возле храмовых зданий, в которых прославляли Амона-Ра - золотого солнечного барана, а также Мут, Хонсу, Сехмет и Монту, но проклинали Сета-Сутеха-Ваала, а может быть, царский титул правителя Уасета, который тот носил с точки зрения Владыки всех стран (Обнимающего страны) совершенно незаконно, а еще вероятнее, растущую мощь Южной страны, чему способствовал ее союз с Нехебом в лице военной аристократии последнего.

Достойный царей ответ на письмо Апопи для царя Уасета Секененра стоил дорого, - с поля боя его привезли мертвым, изуродованным топорами воинов-азиатов, однако это было лишь начало. Его сыновья сумели справиться  с гиксосами, разорили Хут-Уарет и выгнали завоевателей из Черной земли, а затем удачливые потомки этих воинственных царей не уставали бить и бить значительно менее удачливых потомков царей пастухов уже в Азии.

То были века наивысшего процветания Уасета. Столица, в которую ручьем стекалась драгоценная дань с юга и востока, богатела, отстраивалась, хорошела. Дворцы возводились для живых, дворцы возводились для мертвых. Никогда еще покойников не провожали на запад с такой роскошью.

Строили себе добротные гробницы простые горожане, строили себе отличные гробницы знатные люди, строили себе великолепные гробницы цари. Сколько золота взяли они с собою на тот свет, - при мысли об этом кружилась голова. Сама земля казалась здесь золотой. Западный город тщательно охранялся, однако время шло все вперед и вперед, и положение дел не всегда менялось от худшего к лучшему или от лучшего к еще более лучшему...

             Религиозными смутами, многочисленными цареубийствами и дворцовыми переворотами закончилось славное и долгое правление внуков и правнуков Секененра Храброго.

Умер царь Небмаатр, сын солнца Аменхотеп, третий по счету Аменхотеп на львином престоле Уасета, супруг властной и мудрой простолюдинки Ти.  Жены следующего царя, главная и вторая, бились между собой за власть, одновременно соперничая на этом поприще с первыми вельможами, визирем и военачальником, и по очереди повелевали изображать себя на рельефах в короне фараона, а в это время их супруг, одержимый идеей единобожия, менял одно свое имя на другое, писал гимны загадочному богу солнечного диска, видя в нем олицетворение единственной божественной силы в мире, и, одурманенный религиозным фанатизмом, пустив все дела в царстве на самотек, равно не обращал больше внимания на них обеих,  решив, видимо, что достаточно постарался ради каждой из них, сделав первой шестерых дочерей, а  второй сына.

В то время, как от империи отваливались огромные куски земель и верные подданные напрасно молили его о помощи, он проводил время в тиши своего сверкающего красками дивных росписей дворца посреди своей новой столицы, практически отгородившись от мира, витая в царстве своих грез…

От всей этой мало привлекательной царской компании, осененной лучами Атона, каждый из которых был рукой божества и оканчивался ладонью, держа в ней анкх-символ жизни, мало что осталось.

             Остались имена - то одни, то другие, то снова первые. Затем еще разрушенные дворцы, несколько рельефов и фресок. Оскверненные, обчищенные дочиста гробницы в скалах за бывшим Горизонтом Атона. Усеявшие окрестные поля разбитые глиняные таблички государственного архива. Случайно найденный в толще песка портретный женский бюст редкой красоты. Плохо сохранившиеся тела  двух наследников проклятого их преемником фараона. Подорванные основы былого  могущества Черной земли. Смена династии. Легенды о великих бедствиях- божьих казнях, о великом исходе в обетованные края, где реки текут молоком и медом, и о расступившихся по божьей воле волнах Великой зелени (Красного моря), в которых погиб фараон-преследователь и все его войско.

             В ближайшие же времена, последовавшие за крахом Атона и его первого слуги, об этом последнем, ставшем на долгие века не более чем преступником из Ахетатона,  и вовсе не вспоминали, старательно стирая его имя со многих стен и стел, стремясь уничтожить самый след его пребывания на земле и у власти… А затем, - другие цари, другая столица, другие враги,  другие времена… Империя распалась, царей потеснили визири и жрецы, народ начал беднеть, а далее, - еще один поворот круга гончара…

             Приехав в Уасет, Амонхау, верный своему обыкновению, отправился побродить по его кладбищам. С неудовольствием он отметил, что над домами вечности простых людей  уже неплохо потрудились его неизвестные коллеги. Разоренные гробницы, выброшенные на поверхность земли кости…

Однако многие гробницы знати и гробницы царей были еще целы. Их охраняли патрули, и, например, в долину, образованную руслом высохшей реки, располагавшуюся далеко среди скал западного берега, за храмом сына солнца Монтухотепа и великолепным храмом с террасами, посвященным Амону и Хатхор (отстроенным для своей ка женщиной-царем Мааткара, дочерью солнца Хатшепсут), где, осененные горой, имевшей природную форму пирамиды и посвященной богине кладбищ, богине-змее Меритсегер, находились самые поздние захоронения царей, вообще было  проникнуть сложнее, чем куда бы то ни было в западном городе. В то же время поле для деятельности искателей сокровищ мертвых  здесь было весьма обширно.

             Амонхау никогда не действовал по-дилетантски, кое-как, наспех, необдуманно, как это делали мелкие работники города мертвых и разный городской сброд. Они брались за работу без особой подготовки, без верных помощников, готовые перегрызться между собою, впопыхах брали только малую часть богатств, до которых добрались, а остальное калечили и сжигали, после же не могли толком сбыть дорогой товар и часто попадались властям.

Амонхау был профессионалом, он  готовил свои операции тщательно, забирать старался все, а затем договаривался о сбыте краденного с такими людьми и таким образом, что получал свою долю барыша без ущерба для себя. Конечно, случались иногда трудности и осложнения, но не слишком серьезные и достаточно легко преодолимые.

За все время своей разрушительной деятельности он ни разу не попался в руки властей, - до того самого дня, когда все-таки влип, да еще так глупо, что глупее и выдумать невозможно, и уж тут хлебнул всех прелестей заключения сполна, однако это печальное событие в его карьере являлось только исключением из правила, и Амонхау был уверен, что теперь, после приобретения нового горького опыта, ничего подобного с ним уже никогда больше не повторится.

Впрочем, говорить об этом, значит, забегать вперед. Приехав в Уасет, Амонхау не мог знать заранее, какие приключения его здесь ожидают. Богатство, тюрьма, любовь, - и даже отцовство…

             Изучив в общих чертах условия будущей работы во время экскурсий по местности, Амонхау понял, что тут нужна более глубокая разведка. Поэтому он решил поступить на службу в город мертвых и вскоре познакомился с одним молодым патрульным, любившим посещать некое питейное заведение на западном берегу, неподалеку от места его службы и жительства (обслуживавшие город мертвых люди жили в поселках напротив восточного Уасета, среди храмов и гробниц).

Его новый друг был рад возможности выпить за чужой счет и в виде благодарности в конце концов отвел Амонхау по его просьбе к своему отцу, который тоже был патрульным, только повыше рангом, с правом командования во время несения службы десятком стражников. Амонхау сумел произвести благоприятное впечатление на этого достойного человека (а от пожилого охранителя порядка и вправду так и веяло достоинством – весь он был этакий степенный, неторопливый, немногословный, да еще огромный, как скала), затем по  рекомендации последнего вышестоящему начальству он получил место стражника города мертвых, поселился на западном берегу и приступил к своим новым обязанностям.

             Отслужив некоторое время, он узнал многое из того, что ему было нужно, и заручился поддержкой своих новых друзей – молодого стражника Джедхора, его отца, носившего такое же имя, как покойный родитель ныне здравствующего верховного жреца Амона – Рамсеснахт, и их коллег по службе, а также парочки мастеров-бальзамировщиков, один из которых состоял с одним из стражников в близком родстве.

Собственно говоря, все эти бывалые ребята и без Амонхау уже отлично пристроились к делу и потихоньку- полегоньку чистили порученные им как объект охраны  окрестные пер хех. Однако у Амонхау имелись качества, которыми они не обладали – грамотность и опытность позволяли ему гораздо быстрее сообразить, куда стоит лезть, а куда бессмысленно, чего ждать или не ждать от посещения того или иного гроба, к тому же он разбирался в магии и знал магические заклятия, и вредоносные, и охранительные, а еще, и это было, пожалуй, самым  главным (ведь и опасаясь колдовства, воры все равно нарушали покой усопших), он великолепно умел договариваться с  торговцами о реализации утвари и жертвоприношений покойным, представлявших собою помимо изделий из драгоценных металлов, которые было нетрудно переплавить, также еще благовонные смолы, мебель, статуи и одежду.

Когда Амонхау спланировал и провел первую крупную операцию, Рамсеснахт сразу понял, что его семье очень повезло с этим парнем. Далее все шло бесперебойно до тех пор, пока глупый перевозчик Хори чуть все не испортил.  Случайность, которая могла оказаться для Амонхау роковой. Вероятно, постоянная удача последних месяцев немного ослабила его бдительность, и он имел неосторожность связаться с ненадежным человеком, не распознав этого вовремя. Хотя, с другой стороны, случайность на то и случайность, она не предсказуема и от нее не спастись.

             Поселившись в старом доме покойного лекаря и сойдясь в конце концов с его дочерью, Амонхау жил какое-то время очень тихо и, обеспечивая и балуя Таимхотеп и ее сына, на самом деле тратил гораздо меньше того, что имел обыкновение тратить прежде, когда разматывал свою добычу направо и налево.

Однако запас золотых и серебряных колец был все же не безграничен, и вот он начал иссякать. Впрочем, Амонхау мог еще рассчитывать на получение средств, вырученных после реализации некоторых вещей, которые нельзя было перепродать быстро. Он отправился за этим долгом, и долг был ему выдан.

Золото и серебро следовало поделить с остальными членами группы, и Амонхау, объяснив подруге, что должен отлучиться на денек по некоторым торговым делам (она ведь по-прежнему знала его как торговца, а торговец рано или поздно должен вновь начать торговать), предпринял путешествие на западный берег, где явился в дом к Рамсеснахту, который встретил его бранью.

Старый Рамсеснахт был уверен, что пропавший на несколько месяцев Амонхау просто обворовал их всех, забрав себе всю добычу и удрав с нею (Амонхау никого не посвящал в свои отношения с торговцами, так что о месте продажи награбленного Рамсеснахт не имел ясного представления и не мог явиться за выручкой самостоятельно, - многое в отношениях между компаньонами строилось на доверии, иначе никак не получалось, и в то же время они никогда не доверяли друг другу полностью.)

- Я был занят, - примирительно сказал ему Амонхау, - Я женился.
             Он рассчитал верно - такое сообщение Рамсеснахту понравилось. Он сам был человеком семейным и знал, что ничто не держит человека так крепко и не заставляет трудиться так честно и целеустремленно, как семья. Перестав орать, он пригласил Амонхау к себе в дом, и там Амонхау все рассказал ему о своих последних приключениях.

             Рамсеснахт выслушал его, посочувствовал и поздравил под конец - и с избавлением из тюрьмы, и с обретением семьи.   
             Амонхау упомянул и об Амени, назвав его своим сыном (он не собирался ставить этот факт под сомнение среди своих знакомых, поскольку, переступив однажды решающий рубеж, уже не мучился мыслями о том, зачем он это сделал и надо ли было делать это вообще, и теперь был вполне готов выполнить взятые на себя обязательства с полной ответственностью). Рамсеснахт издал в ответ возглас удивления и негодования.

Несмотря на свою предосудительную деятельность, он оставался честным и порядочным человеком и искренне верил в незыблемость некоторых основных постулатов морали и этики. Семья была для него священна (он и воровал только потому, что считал своим первейшим долгом обеспечивать свою семью надлежащим образом). Он не понимал, как можно, имея сына, бросить его и столько лет о нем не вспоминать. Амонхау объяснил, что ничего не знал о ребенке.

- Все вы шалопаи и вертопрахи, - проворчал Рамсеснахт (для него, человека, разменявшего пятый десяток лет, все тридцатилетние люди были всего лишь мальчишками). Однако он все же одобрительно кивнул головой, когда Амонхау рассказывал ему о мальчике, подумав что-то вроде того, что лучше уж поздно взяться за ум, чем никогда этого не сделать.

И в целом Амонхау, уже вполне реабилитировавший себя своим возвращением и возвратом вырученного в результате устроенной им некогда торговой сделки золотого фонда, после сообщения о ребенке, о котором он теперь намерен был заботиться, как и положено настоящему отцу,  еще немного вырос в его глазах. 

             Они поговорили о перевозчике Хори, из-за которого попал в беду Амонхау. До того, как деятельность компании Рамсеснахта с легкой руки Амонхау приобрела новый размах, они в услугах своего перевозчика не нуждались, однако после появления необходимости сбывать много громоздких вещей на восточном берегу, подальше от места их приобретения, в этом все же появилась необходимость.

Сбытом краденого занимался Амонхау, он и являлся нанимателем Хори, найдя его самостоятельно, так что это был только его личный прокол, больше упрекнуть в том, что в шайку попал ненадежный человек, было некого. Однако Рамсеснахт не стал колоть ему глаза этим неоспоримым доказательством проявленной недальновидности и неосторожности, ведь без новых людей, бывает, обойтись нельзя, так что приходится рисковать,  Амонхау же очень дорого расплатился за свою ошибку.

             Амонхау упомянул, что, бывая на пристанях города, когда отправлялся развлекать свою вновь обретенную семью, он высматривал «этого падшего», но не заметил его.
- Забился, значит, в щель, - сказал Рамсеснахт, - Но ничего, оголодает, выползет в концов концов. Я так считаю, что долги нужно отдавать. Если он решил, что мы ему должны, то пусть он все сполна и получит.
             Амонхау кивнул. Он был согласен с пожилым человеком, - долги нужно отдавать.

             Затем Рамсеснахт, вздохнув, поведал гостю о том, что происходило у них без него, - и тут выяснилось, что ничего хорошего не происходило.

*******
3. Как не умереть во второй раз.

             «Как не быть укушенным змеей и не умереть во второй раз... О змея! Я – пламя, которое сверкает с начала сотен тысяч лет, знамя бога Тенпу».
             Погребальные древнеегипетские тексты.



             Вот что поведал Рамсеснахт внимательно слушавшему его Амонхау.
             Один из членов группы, мастер-бальзамировщик (или «Месу Аат», то есть  «Тот, кто препровождает в темные области»), обворовав, как обычно, очередного покойника, попавшего в его опытные руки (он имел обыкновение снимать с тела, уже почти готового для погребения и наполовину забинтованного,  его драгоценности и амулеты, вложенные в погребальные пелены, а, проделав это один, без свидетелей, чаще всего в ночное время, вновь искусно забинтовывал верхний слой, так что никто бы не догадался, что внутренний слой бинтов грубо нарушен), - и вот, проделав эту привычную ему операцию, он отправился пропивать свою выручку в веселый дом, где проболтался одной из певичек о том, что дарит ей колечко с той ручки, которую оно уже больше все равно по-настоящему украсить не сможет (обворовал он как раз женский труп).

Девица попалась сметливая, она, видно, слыхала о таких вещах  и прежде, и вот она вцепилась в своего клиента мертвой хваткой и пригрозила ему, что выдаст его, если он с нею честно не поделится своей добычей. В конце концов попавший  спьяну впросак сластолюбец еле вырвался от нее, догадавшись пригрозить ей в свою очередь, что объявит, будто это она обворовала его, и кому же в первую очередь поверят, - ему, вполне респектабельному и, главное, платежеспособному человеку, который может и писцу, и стражнику заплатить (а среди писцов и стражников Западного города у него полно знакомых) , - или же ей,  всего лишь …

- Вот когда тебя отходят палками по спине, - живописал он ей ожидающие ее в случае исполнения его угрозы ужасы, - Тогда ты пожалеешь, что так себя вела с порядочным честным человеком.
             Добившись того, что она немного присмирела, он принялся втолковывать ей, что просто оговорился, - он ведь по своему ремеслу занят тем, что превращает тленные тела умерших в тела возвышенные, не подверженные больше губительному влиянию времени, и вот он хотел сказать, что ручки живой женщины, украшенные перстнями, нравятся ему куда больше тех, которые уже безвозвратно высушила натриевая сода хесмен, и всего-то… Поняла, дуреха?

             Дуреха со вздохом пробормотала, что все она поняла, они еще разок занялись любовью, а затем он выдал ей положенную плату, правда, все же с прибавкой, и довольно щедрой (на том благовидном основании, что якобы очень она ему понравилась и очень ему угодила,  в связи с чем  в  целом оставил ее более-менее ублаготворенной, что, конечно, обнадеживало), - и они расстались  вполне по- дружески…
 
-  Вертопрахи, шалопаи, - этим общим замечанием закончил первую часть своего рассказа о похождениях бальзамировщика Сети Рамсеснахт, - Надо же ему было так глупо проговориться! Мало ли чем все это могло закончиться. Что, если бы ему не удалось вывернуться? Как это плохо, когда вокруг людей, занятых серьезным делом, поднимается вдруг шум. Ведь стоит только хорошенько потянуть за ниточку, и нам всем может не поздоровиться.  Ну, я ему показал,  пьянице, как себя следует вести, если работаешь вместе с Рамсеснахтом…

             …В середине ночи уставший и все еще наполовину пьяный Сети (так звали героя этой маленькой истории, которая, как заметил Рамсеснахт, действительно могла обернуться большими неприятностями) вышел на улицу, нашел своего ослика, плюхнулся ему на спину и поспешил прочь, размышляя, не проболтается ли все же дрянная девка и не следует ли ее для верности превратить (само собою, с полным знанием дела) в то самое возвышенное тело, о котором он ей нарассказывал столько взаимоисключающих вещей.

             Луна сияла ярко в небе, заглушая своим серебряным светом мерцание множества звезд, и озаряла справа кремнистый горный кряж, над которым висела подобно огромному белому глазу, а слева блестящий в ее лучах водный простор Великой реки.

             Ослик, отдохнувший и славно поужинавший, да еще к тому же взбодренный ночной прохладой, уверенно и без остановок топал по дороге все вперед и вперед, гремя копытцами, а продолжавший  переживать свои приключения Сети, вполне довольный таким поведением  своего транспортного средства (ему, по понятной причине, хотелось уехать от дома, где эти приключения имели место, как можно быстрее и как можно дальше, так что резвость ослика была как нельзя более кстати), совершенно не смотрел, куда же ослик топает на самом деле.

Между тем милое серенькое животное с большими ушами, происходившее из породы выносливых созданий, широко используемых догадливым человечеством  для езды верхом и для перевозки грузов, было приобретено Сети недавно. И оно не знало дороги домой. Не успело выучить. Оно себе просто так шло куда-то, - сытое, по ночному холодку, весело встряхивая ушастой головой.

             Сети опомнился только в тот момент, когда, вдруг подняв голову, увидел совершенно не ту местность, которую ожидал увидеть. Вблизи над тропой нависала скала, а немного впереди отчетливо виднелись на фоне ночного неба силуэты погребальных пирамид.

- Куда ты меня завез, мерзкая скотина! – заорал он и ударил ослика со всей силы. Подскочив, бедный ослик, только что совершенно довольный жизнью, собой и хозяином, и , можно сказать, так мило проводивший время в своей  пробежке в никуда, вскинул крупом, сбросил с себя седока и умчался  в ночь. А Сети-то уж решил, что его передряги окончены! Рано радовался, выходит.
             Продолжая ругаться сквозь зубы, потирая ушибленный бок, он встал и огляделся, решая, что же теперь делать. Поразмыслив, он подумал, что идти куда-то пешком через ночь не стоит, - опасно. Мало ли на кого нарвешься в темноте. Пешему одинокому человеку и стая шакалов может причинить вред (хотя эти кладбищенские твари редко нападают на людей).

А ведь Сети хорошо знал, что в городе мертвых в ночное время можно встретить не только относительно безобидных шакалов. Потому самое умное, что можно было сделать, это найти какое-нибудь убежище и переждать там до рассвета, а потом уж сориентироваться в окружающем пространстве и идти домой, - пешком, если проклятое глупое животное убежало далеко и не найдется поблизости. Что же касается убежища, то Сети могли предоставить его  близлежащие  гробницы. Может быть, удастся войти во двор, а если нет, то, в конце концов, он прикорнет где-нибудь в тени стены.

             Сети направился к пирамидам. Надо сказать, что он, разумеется, не испытывавший никакого трепета перед мертвецами (мало ли он их повидал, обслужил и ограбил), сейчас чувствовал себя все же не слишком уютно. Нестандартность ситуации, окружающая мгла, зловещая луна и все такое… И тут вдруг, словно всего случившегося с ним в эту ночь  было все еще мало,  камни под его ногами, об которые он то и дело спотыкался, подались, и он провалился под землю.   

- Посмотри, что он нашел в том коридоре, - сказал Рамсеснахт и протянул своему собеседнику обрывок потемневшего крошащегося папируса, покрытого ровными полосами письменных знаков, - Это лежало на полу среди какого-то мусора, знаешь, вроде того, что остается иногда в коридорах после похорон…

             Амонхау осторожно взял крошащийся в руках папирус и развернул его.
- Как не … как не быть… начало слова не читается, тут грязь и обрыв… змеей и не умереть во второй раз. А, значит так: как не быть укушенным змеей и не умереть во второй раз. Так, дальше… О змея! Я – пламя, которое сверкает с начала сотен тысяч лет, знамя бога Тенпу… Дальше опять оборвано… Нет, ничего кроме этого разобрать не могу. Похоже на кусок из списков о том, что есть в загробном мире. Или из списков выходящего ко дню? Да, да, из списков выходящего ко дню, точно. Обычно такие списки кладут в гроб.

- Видали, - пробормотал Рамсеснахт.
- Лишнее доказательство, что коридор вел в подземные покои дома вечности. И ты знаешь… Погляди… Прочесть ничего нельзя, но ведь это так похоже на часть символа шен, которым окружают царские имена…
- Царское жилище?

             Они посмотрели друг на друга, понимая все без слов.
- Придется туда вернуться, - сказал Рамсеснахт, - Но это будет нелегко…
- Впрочем, обычно среди мусора валяются обрывки бинтов, а не куски папируса с сопровождающими надписями. Может быть, этот дом  успели  пограбить раньше и кое-что растеряли по дороге?

             Но уже заговоривший в них обоих азарт охотников нельзя было остудить ничем. Никакие самые благоразумные доводы помочь не могли.
- Посмотрим, - произнес Рамсеснахт, и этим коротким замечанием было все сказано.
 
             Неожиданная находка лаза в подземный ход, который, вероятнее всего, вел к погребальным покоям, являлась редчайшей удачей. Откуда он взялся, оставалось лишь гадать, но зато яснее ясного было, что долбить стену пирамиды или делать подкоп на поверхности, у всех, можно сказать, на глазах, уже не придется. Природа ли тут постаралась, неизвестные ли предшественники, но достигнутый когда-то ранее результат существенно облегчил задачу.

Надо сказать, что ослик занес бальзамировшика Сети далеко от его дома и также далеко от тех мест, где имели обыкновение промышлять Рамсеснахт и его соучастники.

На самом севере простиравшейся напротив Уасета равнины, у подножия скал, ввиду северного Пер Анкх Амона-Ра на восточном берегу Реки, находились древние дома вечности прежних фараонов. Они все имели вид небольшого двора, упиравшегося в самые скалы, на котором возвышался заупокойный храм в виде пирамиды, а сами погребальные покои находились в толще горы.

В заупокойном храме жрецы приносили усопшим жертвы - продовольственные продукты (они были необходимы для пропитания обитающей здесь ка-души)  и читали заклинания и молитвы. На жрецов в крошечное окошко специального покоя смотрела статуя  бога (цари считались богами и до смерти, и после нее), выполненная из камня или дерева в человеческий рост, с глазами, искусно выложенными цветными камнями и горным хрусталем, так что они казались живыми.

Погребальные покои, надежно замурованные и запечатанные, хранили подлинные останки хозяина вечного дома, после обработки и магических действий не подверженные больше разрушению, уложенные во вставленные друг в друга гробы и саркофаги, а также, естественно, и все вещи и ценности, которые отнесли туда вслед за ним…

Так вот – Рамсеснахт и его люди там не работали. Они не слишком хорошо знали эти места, караул там несли другие стражники,  они же благоразумно довольствовались своим, привычным, так было надежнее и безопаснее. Однако теперь грех было отказываться от представившегося случая. 

             Сети смог указать то место, где он рухнул в подземный ход и откуда с трудом, до смерти перепуганный, затем выбрался, довольно точно. Ход вел  вниз, в глубину. Поодаль на поверхности находились  остатки каких-то развалин, похожих на древнее святилище, а рядом стояла пара старых полу- осыпавшихся пирамид, неизвестно чьих, из тех, которые разбирают, чтобы кирпичи и камни использовать при новых строительствах. С другой стороны тянулась ограда , за которой возвышался небольшой, но неплохо сохранившийся пирамидальный дворец души ка – царской души, в данном случае.

             Спустившись под землю, Рамсеснахт и его подельники вскоре обнаружили продолжение полузасыпанного туннеля, но далеко продвинуться они не успели. На этом месте забрезживший перед ними лучик надежды на удачу, казавшуюся столь несомненной, немного притух, поскольку начались неприятности.

             Для начала туннель обвалился, так что один из участников предприятия серьезно пострадал. Не оставив тем не менее дела на пол- дороге, остальные раскопали новый завал, не вынося при этом землю на поверхность( чтобы не привлечь ничьего внимания) и вместо этого разравнивая ее по полу коридора, в результате чего коридор стал уже и теснее, однако им в конце концов все же удалось пройти его, а затем   опуститься на уровень ниже, в туннель еще более глубокий. Он, вероятно, относился к системе камер под пирамидой, стоявшей сверху, на земле (впрочем, под какой точно пирамидой из близлежащих они находились сейчас, они понять пока не могли).

             Гробокопатели добрались до пещеры, стены которой были покрыты росписями, но тут факелы затрещали, угасая, а людям стало совершенно нечем дышать, все начали кашлять и хвататься за грудь, а потом вынуждены были спасаться бегством, иначе задохнулись бы, причем двоих пришлось на заключительном этапе пути нести на руках.

Затем выяснилось, что все они, и эти двое в особенности, почувствовали себя настолько плохо не только от того, что воздуха не хватало, а еще и по причине явного отравления, - очевидно, под землей скопились какие-то ядовитые пары.

Среди отравившихся оказался сын Рамсеснахта, Джедхор, который, к счастью, остался жив, но несколько дней пролежал пластом, будучи совершенно зеленого цвета, мучаясь рвотой и утверждая, что видел в подземелье бесплотных духов, тянувших к нему свои руки с когтями на длинных искривленных пальцах. 

- Там были какие-то надписи, - сказал Рамсеснахт, - Мы пытались их разобрать, но половины не поняли. Там говорилось что-то вроде «схвачу за горло».

             Профессия грабителя гробниц сопровождалась опасностями не только с внешней стороны, то есть со стороны окружающего общества, властей, но и со стороны внутренней, ведь  гробницы таили порою грозные сюрпризы, и их вполне хватало для того, чтобы создать многочисленные трудности и неприятности разного рода, от малых до больших, тому, кто дерзнул нарушить священный покой мертвецов, - и это даже в том случае, если с самого начала, как это и посоветовал когда-то сделать сыну один заботливый и опытный отец, отлично обучивший его верному способу заработка, отмести всякие расхожие легенды и предположения, прозрачно намекавшие, будто угрозы и проклятия, имеющие целью создать магическую защиту и часто начертанные возле самого входа в дома вечности, над его дверями, на его стенах, а также на гробах и на самих погребальных пеленах, могли не только попытаться припугнуть образованного грабителя, способного их прочесть (в расчете на то, что  у него окажутся достаточно слабые нервы), но и принести более ощутимый вред.

Человека, проникшего внутрь пирамиды либо скальной пещеры, ждали ловушки, или те, которые были специально подготовлены когда-то строителями для защиты захоронения и содержащихся в нем ценностей,  или созданные временем, если кладка каменных блоков успела расшататься под действием землетрясений, а также оказывалась размыта подземными водами.

Потолки могли обрушиться, пол провалиться, ступеньки осыпаться под ногами, увлекая находившегося на них в этот роковой миг  нежданного и нежеланного посетителя  данного помещения, отнюдь не предназначенного для праздных и прочих прогулок, в бездну. Колодцы, тупики, падающие статуи и каменные глыбы, переворачивающиеся двери и плиты пола… Но бывало и другое.

             Мудрецы и врачи Черной земли издавна знали не только многие лекарственные средства, но также имели представления об отравляющих веществах, приготовлявшихся из яда змей, из сока некоторых растений, из  определенных минералов. Эти несущие смерть вещества могли быть жидкими, твердыми или парообразными.

Некоторых для достижения нужного эффекта требовалось много, других – всего лишь одну каплю или того меньше. Одни способны были умертвить живое существо мгновенно, другие вызывали долгую и мучительную агонию, третьи сохранялись в теле годами, а затем способствовали развитию неизлечимой болезни и в конце концов медленно, но неуклонно сводили свою жертву в могилу.

Были яды с запахом и вкусом, были безвкусные и неуловимые. И какие-то из них разлагались и выдыхались, а какие-то не теряли свою тайную гибельную мощь века, века и века. Достаточно было мазка ядовитого состава на стене, прямо рядом с золотым гробом, или открытого в последний момент перед замуровыванием дверей дома вечности сосуда с ядом, или оставленной среди приношений  зараженной пищи, предназначенной в последний дар «сравнявшемуся с богами», но также необходимой для того, чтобы, сгнивая, обеспечить средой обитания и размножения невидимые сущности-убийцы, способные затем дремать, как верные сторожа, на пороге до тех пор, пока этот порог не перешагнет, разбудив их на свое горе, враг… 

             Забираясь в уже потревоженные ранее гробницы, воры находили останки своих несчастных предшественников, умерших страшной смертью в этих мрачных черных казематах. Страх недаром витал над местами древних захоронений.

Однако известно, что страх никогда не пересиливал в человеке двух присущих ему чрезвычайно сильных и ничем неистребимых страстей, - жажды наживы и любопытства. Переступив через скорченный скелет, очередной искатель золотого клада или приключений и открытий, не смотря на столь грозное предостережение, шел дальше, сознавая, что рискует жизнью, но не в силах не рисковать и свято веря в свою удачу.   

*******
4. Попробуй тронуть хоть кирпич.

             «Что касается любого человека, который войдет в эту гробницу с черными помыслами и кто сделает в ней какую-нибудь вредоносную вещь, или кто нанесет вред какому-нибудь камню или какому-нибудь кирпичу в этой гробнице, или кто сотрет на ней письмена, я схвачу его за шею, как птицу… Я буду судиться с ним на высочайшем совете судей великих богов. Но что касается любого человека, который войдет в эту гробницу с чистыми помыслами, я буду к нему благосклонен».
             Надписи в гробницах. Приведены по книге Барбары Мертц «Красная земля. Черная земля». Автор упоминает, что данный текст составлен из нескольких.

             «Они видели небо, они видели землю, были храбры сердцем и более осторожны, чем дикие звери…»
             Из древнеегипетских текстов.



- … как птицу… схвачу за шею, как птицу…
         Факел трещал и мигал, обливаясь вдруг темно-синим пламенем, серея и явно намереваясь угаснуть. Тени страшно плясали по мокрым, осклизлым стенам и заваленному камнями и землей неровному полу.

Амонхау вытер краем ладони слезящиеся от копоти глаза, изо всех сил вглядываясь при неверном тусклом свете в поврежденную надпись на стене около обрамленного резными изображениями колонн дверного проема.

- … но… любого человека, который… с чистыми… ну да,  с чистыми помыслами… В общем, здесь говорится, что если войти сюда с чистыми помыслами, то выйдешь живым. Нет, ничего особенного. Обычно примерно так и пишут. Скорее всего, дело не в отраве, а в том, что здесь и вправду отвратительный воздух. Вонища просто жуткая… Может, сюда кто-нибудь свежий трупик подложил, а? Сверху других дыр нет?

- Кажется, нет, мы проверяли. Были бы дыры, было бы чем дышать, - тяжело отдуваясь и кашляя, ответил Рамсеснахт.

Он, также как и еще несколько участников новой экспедиции, предпринятой в раскопанный лаз, где первую экспедицию подстерегало столько неприятностей, стоял за спиной Амонхау и ожидал его приговора по поводу того, можно ли еще раз попытаться пролезть в гробницу, как ожидают приговора опытного эксперта. Его сын Джедхор находился тут же. Отец заставил его пойти вместе со всеми.

- Ты уже здоров, - сказал он в ответ на его робкие возражения, - А что касается теней, то прочти заклинание и возьми с собой амулет. Не заставляй других исполнять твои обязанности только потому, что ты струсил.

             Со строгим папой иногда, особенно если дело касается семейного бизнеса, не поспорит и взрослый сын, и Джедхор вынужден был снова отправиться однажды ночью к старым могильникам, по дороге вымещая зло на шакалах, шнырявших вокруг и подбиравших в заупокойных часовнях пищу, которую днем приносили туда навещавшие усопших родичей посетители города мертвых, - он норовил подбить юрких тощих псов пустыни, кладбищ и свалок ловко брошенным камнем, и временами по жалобному визгу, долетавшему из темноты, можно было догадаться, что его снаряд снова попал в цель.
- Перестань шуметь, мальчишка, - зашипел на него наконец Рамсеснахт.

             При входе в подземелье все по совету Амонхау старательно замотали себе  лицо полотном, чтобы предохранить себя от вдыхания зараженного воздуха хотя бы частично и сделавшись немного похожими по этой детали своей одежды на забинтованные жертвы проводимой ими охоты.

             …Факел померк почти окончательно, зачадив так, что все снова закашлялись, причем кашлять и отплевываться мешали повязки на лицах, которые Амонхау категорически не советовал никому ни снимать, ни даже сдвигать, а затем вдруг в подземелье послышался какой-то дальний, но постепенно приближающийся шум, и люди ощутили на своих потных, горячих телах дуновение прохладного ветерка…

- Духи, - прошептал один из мужчин дрожащим голосом. Это был не Джедхор, - тот тоже напрягся, как и остальные, но не посмел и пикнуть.
- Заткнись, - твердо произнес Рамсеснахт, обращаясь к произнесшему эти слова, - Это ветер, а не духи.
- Здесь все же есть отверстия или даже выход наружу, - сказал Амонхау, - Где-то есть…

             Словно в ответ на его слова, взамен прохлады и свежести снова потянуло удушающей вонью, и факел, загоревшийся вдруг ровно, опять притух.

- Пошли, - продолжил Амонхау, - Надо действовать побыстрее.
             Несмотря на пережитую минуту ужаса, глоток воздуха подбодрил всех, даже Джедхора.
             Они гуськом двинулись вперед по узкому коридору, выбитому в кремнистой земле. Амонхау шел первым, с факелом в высоко поднятой руке, за ним, почти вплотную, Рамсеснахт, а дальше остальные. Неровная стена, полу- осыпанные ступеньки…

- Кажется, впереди какой-то провал, - произнес Амонхау, останавливаясь, - Да, похоже на ямину, а что за ней, пока не вид… Ах!
             Он не докончил фразы, глина под его ногами вдруг поехала вниз и вбок, он потерял равновесие и рухнул куда-то в черную бездну, внезапно разверзнувшуюся у его ног. Раздался громкий всплеск воды, факел угас, и все вокруг погрузилось в кромешную мглу.

Все оцепенели, не зная, что делать – мчаться назад или подождать на месте, спасать упавшего в провал человека или признать это уже бесполезным. В тиши и тьме было слышно тяжелое прерывистое дыхание и стук сердец. Минута показалась вечностью.

             Затем откуда-то снизу донеслось  фырканье, и недовольный голос произнес:
- Здесь целое болото, тьфу ты… Зажги другой факел, Рамсеснахт, свой я утопил. Надо посмотреть, куда это я попал.

             Рамсеснахт произвел требуемую операцию, вскоре над головами находившихся  на краю какого-то подземного обрыва людей забрезжила искорка света, и все разглядели Амонхау, стоявшего по пояс в черной воде, затоплявшей довольно большую камеру, дальний конец которой был обрушен и завален грудой земли и камней.

По ее стенам, изрезанным трещинами, которые, как  и завалы, могли возникнуть вследствие одного из землетрясений,  довольно регулярно лихорадивших здешние места, тянулись фрагменты еще не изъеденных и не уничтоженных окончательно сыростью и плесенью раскрашенных изображений богов и богинь, приветствующих вновь прибывшую в страну запада душу.

Как раз напротив остатков лестницы, с которой скатился в воду Амонхау, виднелась искусно нарисованная фигура богини Хатхор, стройной, изящной и на редкость красивой и жизнерадостной, в пестром облегающем платье, которая протягивала усопшему свое ожерелье- менат. Надпись, сделанная сбоку, гласила: «Усир Себекхотеп, сын Джхутмоса, сын дочери его сестры Бекетамон… слуга бога, начальник над воинами в доме бога…»

- Покойник служил в Высоком доме и начальствовал над стражниками, - пересказал прочитанные наспех вертикальные столбцы знаков Амонхау, - Его отца звали Рожденный богом Джехути, и он взял в жены дочь своей сестры, а от нее родил этого Себекхотепа. Служба в Высоком доме – дело прибыльное. Здесь лежит непростой человек. Может, нам и повезет. Только вот имя бога разобрать не могу… При каком царе он служил? … Я стою прямо около чего-то продолговатого, высокого и каменного, - объявил Амонхау через минуту, - Я думаю, это гроб и есть. Не знаю, первые мы здесь или нет, сейчас станет ясно… Вот вам конец моей веревки, вытянете меня, если что.

             Он бросил в руки Рамсеснахту веревку, которой был обвязан по поясу,  зажмурился, задержал дыхание и нырнул, опустившись под воду. Когда он вынырнул, стягивая с лица промокшее полотно, голова его сплошь была покрыта грязью. В руке он держал тускло блеснувший в лучах факела предмет.
Разглядев его, он бросил его Рамсеснахту. Это была золотая чаша, довольно большая, покрытая резьбой.

- Тут под ногами много всего валяется, - сообщил он, - Наверное, стол или полки на стене сгнили и обрушились, вещи попадали, а потом все затопили подземные воды. Надо собирать. Лезьте сюда ко мне… Один пусть останется наверху, будет принимать добычу.   

             В ответ раздались ликующие возгласы. Люди забыли страх, усталость и мучения от духоты и вони. Глаза у всех загорелись. Богатое захоронение! Пусть полуразрушенное, пусть затопленное водой, неважно. Золото! Здесь, под этой черной грязной вонючей водой, прямо под ногами, -  золото! Чаша передавалась из рук в руки, каждый хотел убедиться, что это не мираж.
             Джедхор, мгновенно забывший про духов мертвых, недавно грозивших ему смертью, первым спустился на помощь Амонхау. За ним последовали остальные. Рамсеснахт остался наверху. И они начали свою работу.

             В полузатопленной гробнице вельможи, имя которого означало «бог Себек доволен» и восходило к старым временам, когда царями Уасета стали жрецы бога- крокодила Себека и поклонение этому божеству превалировало над поклонением Амону, причем образ Себека также, как и образ Амона впоследствии, слился тогда с образом бога солнца Ра и именовался Себек-Ра,  в старом городе мертвых  команда Рамсеснахта и Амонхау провозилась несколько ночей подряд.

Камера, в которую они попали, оказалась не погребальной, а соседней с нею кладовой. Предмет же, принятый Амонхау при первом ощупывании под водой за саркофаг, представлял собою  на самом деле два придвинутых друг к другу вплотную разных ящика.

Один, каменный, содержал в себе четыре сосуда из алебастра  для хранения  набальзамированных внутренностей, - вернее, их остатки, поскольку и крышка ящика, и сосуды оказались разбитыми вдребезги упавшей на них статуей, стоявшей когда-то с ними рядом, а теперь, также в виде обломков, валявшейся на них и между ними.

Второй ящик, для одежды, не был поврежден, но, сделанный когда-то из дорогого кедрового дерева, окованного медными пластинами, развалился от первого прикосновения, поскольку давно сгнил в тухлой воде. От одежды, разумеется, осталась одна грязная каша. На долю отважных кладоискателей пришлись только медные пластины.

             Амонхау, Рамсеснахт, Джедхор и другие трудились в кладовой, пока тщательнейшим образом не собрали с пола под водой все, что могло напоминать ценности, причем из-за того, что сразу произвести сортировку нужного от ненужного в темноте и в грязи было почти невозможно, пришлось вытащить из гробницы вместе с добычей огромное количество глины, мусора и камней, а ведь транспортировка грузов до выхода из длинного лаза была ой как нелегка, далее же, по поверхности земли, сопрягалась с риском.

Работа в затопленном подземелье была сложна, трудна, опасна и противна. Люди уставали до изнеможения, задыхаясь от нехватки воздуха, а вылезали на поверхность до того грязные и вонючие, что отмыться потом им было довольно сложно.

Несколько раз они слышали те же странные шумы, которые так напугали их однажды, несколько раз в полу- засыпанных, полу- залитых водой помещениях вновь витал невесть откуда взявшийся свежий ветер, сменявшийся затем прежней удушающей вонью и насыщенной гнилостными испарениями влажной жарой. Они так и не смогли узнать, по какой причине происходили все эти загадочные явления. Трещины в стенах коридоров, пустоты внутри земли, и естественные, и искусственные, - да, вероятно.

Надо отметить, что больше никто из членов группы не подвергся губительному воздействию отравляющих паров, - видно, в первый раз, пробив проход к гробнице, они выпустили их наружу, надышавшись ими именно в тот момент, теперь же вентиляция камер и ходов протекала пусть медленно и затрудненно, но регулярно, и опасные вещества не успевали накопиться даже и в спертом воздухе.

Зато вместо этого потолок в разных местах подземелья пару раз обрушивался, и один раз люди оказались вследствие обвала замурованными внутри гробницы, однако они быстро выкопали ход наружу, хотя перед этим сильно испугались и даже бросили на время свою работу.

Они ныряли в стоячую, густую от глины, мерзко пахнувшую воду бессчетное количество раз, ползая вслепую по неровному дну, шаря вокруг себя руками и нащупывая то твердые предметы разбросанной утвари, то острые обломки камня и обожженной глины, то скользкие тела каких-то червей или змей, копошащихся в воде, причем укусы этих тварей могли оказаться и ядовитыми...

Работа двигалась медленно, но слаженно, организованно, ныряльщики страховали друг друга, и все обошлось без несчастных случаев. Все трудились, как проклятые,  в черных провалах кладовой и двух соседних пещер, которые вскоре были ими обнаружены, при тусклом свете факелов, закрепленных в трещинах стены, задыхаясь, выплевывая изо рта и выковыривая из ушей грязь, попадавшую туда во время погружений в это поганое болото. К утру сторож, оставляемый ими при входе в подземный лабиринт, давал знак об окончании работы, и они, крадучись, покидали  место своего каторжного труда, чтобы в следующий вечер или вечером через день, смотря по обстоятельствам, сойтись здесь снова.

             Когда из-под воды выгребать было уже нечего, предприниматели разобрали наконец завал в конце той камеры, обнаруженной ими первой, где Амонхау подобрал золотую чашу. Завал тянул их к себе с самого начала, однако работу в этом месте благоразумно оставили напоследок, поскольку подход к нему был затруднен, и камни пополам с землей, которые нужно было выбирать из проема в стене, могли настолько  засыпать пол кладовой, что  часть имевшихся в ней ценностей потерялась бы безвозвратно (надо сказать, что много-много позднее, через тысячелетия, также медленно и постепенно работали в подобных местах уже не грабители, но исследователи, сдерживая нетерпение, скрупулезно прочесывая и прощупывая пядь за пядью открытого пространства, не брезгуя мелочами…).

Пробив узкий короткий лаз, Рамсеснахт и его люди ползком пробрались в следующее помещение, где и находился саркофаг.

Однако здесь их ждало жестокое разочарование: каменный саркофаг был разбит, гроб наполовину разломан, наполовину сожжен, остатки сожженного тела валялись на полу. Стертые надписи настенных рельефов, разбитые и испорченные вещи, вернее, их никуда не годные обломки, а также следы пожара на стенах и на всех предметах наводили на мысль, что после смерти и похорон бывший начальник над стражей в доме бога потерял своего покровителя и стал жертвой злобы следующего бога, которому оказался неугоден.

Смена царей, смена их окружения, безжалостная месть приближенным прежнего властителя, даже если они уже мертвы… Что ж, такое случалось неоднократно.  Кладовая уцелела от разгрома и грабежа только из-за того, что обвал в проходе, соединявшем эти два помещения и предыдущий коридор, случился, видимо, раньше, чем грубое вторжение живых в покои усопшего. Люди, разметавшие по камешку его последний приют, или не знали, что за этой пещерой есть и другие, или по какой-то причине, может быть, из-за недостатка времени, не пожелали прокапывать туда дорогу.

             Грабителей охватила вполне понятная злоба, сменившая горькое разочарование. Они так старались, столько положили труда, шли на риск, боролись со страхом, задыхались без воздуха, барахтались в вонючем болоте… А самая главная часть добычи им не досталась.

Джедхор, которому при разборе завала между кладовой и главной камерой придавило до крови руку, настолько рассвирепел, что с проклятьями начал топтать куски костей хозяина разоренного вечного жилища, расшвыривая их по сторонам.

Никто его не останавливал, однако и примеру его никто не последовал. На Джедхора смотрели со страхом. Все допускали, что мертвецов можно грабить и обирать, даже уничтожать, если этого требует дело, но в том, чтобы просто так, безо всякой нужды, по злобе, издеваться над останками, было что-то отталкивающее и пугающее, как во всем противоестественном.

- Образумься, - вполголоса посоветовал Джедхору отец, - Это ничему не поможет. Свое мы возьмем в другом месте.
             Однако Джедхор еще побесновался, прежде чем утихомирился.

             Позднее, при разборе добычи, Амонхау прочел надпись, сделанную на золотой чаше, которую он выловил из воды первой.   Там говорилось, что чаша дарована милостью сына солнца Сихатора любимцу богов и военачальнику, наполнявшему радостью царское сердце, а его склады лазуритом, золотом и серебром.

«Твое будущее в руках владыки Обеих земель, царский слуга Себекхотеп», - такими словами заканчивалась надпись. Надо думать, что этот Себекхотеп получил чашу как знак особой милости царя  при торжественном царском  выходе к окну явлений, то есть  на особый балкон над главным входом в царский дворец. Вот уж был, должно быть, у него праздник в тот день! И чашу он приказал отнести вслед за его телом в гробницу, как одну из самых дорогих и памятных своих вещей. Твое будущее в руках владыки Обеих земель… Да, так оно и вышло, только владыка оказался другим, а будущее – вовсе не лучезарным.

             Не так уж не правы были те, кто боялся умереть после смерти еще раз (вероятно, уже окончательно). Тело умершего стремились сохранить, его душе-ка устроить вечный приют и снабдить ее всем необходимым, душе-ба  обеспечить свободный полет, душе-акх облегчить тяготы путешествия в стране запада, удачное завершение загробного суда и, как следствие, вечное пребывание в блаженных полях Иару.

Издревле существовали заклинания, призванные оградить умершего на том свете от различных грозящих ему опасностей, - в том, что эти опасности существуют, люди были совершенно уверены еще при жизни, - как избежать нападения потусторонних чудовищ в образах  крокодилов, змей, черепах, людоедов и не умереть вторично.

Но даже после смерти еще на этом свете покойному продолжали также грозить различные злоключения, и уберечься от них не могли помочь никакие заклинания…

             Старая гробница не имела иного выхода наружу, чем тот длинный запутанный ход, который они случайно проложили к ней, плутая под землей, и который состоял, видимо, из части коридоров, относившихся к древнему храму или к гробнице соседней, - принадлежавший же именно ей еще один коридор, кончавшийся ее настоящим входом, прорубленный  когда-то при строительстве, был обрушен настолько капитально, что его нельзя было расчистить ( да и незачем).

Из ее помещений прорубиться куда бы то ни было еще также не удалось, - везде оказались  глухие стены, при простукивании не издававшие ни звука. Одним словом, после аккуратного сбора трофеев ее оставалось только бросить навсегда.

Впрочем, несмотря на разгром и потоп, добыча, которую взяли грабители в полуразрушенном доме вечности, оказалась совсем недурна, хотя она и представляла собой только остатки от всего объема утвари и драгоценностей, когда-то погребенных вместе со знатным мертвецом.

             Между тем, когда Амонхау и люди Рамсеснахта как раз заканчивали утомительную возню в старой зловонной полузатопленной гробнице вельможи неведомого царя Сихатора, вероятно, одного из тех царей, чье правление было подобно искре падучей звезды на небосводе, произошли некоторые события, и эти события открывали новые обнадеживающие перспективы на будущее.
            
             Рамсеснахта вместе с сыном перевели на другой участок патрулирования. Чтобы сохранить место службы, существовало неписаное правило время от времени делать подарки начальству, но подношения Рамсеснахта были неизменно жидкими, и начальству это, похоже, надоело, поэтому отныне прижимистому стражнику предстояло состоять в охране узкого каменного ущелья в глубине гор, за великим дворцом ка Монтухотепа и соседним с ним, где покоились в скальных усыпальницах цари, в том числе отец ныне здравствующего фараона (цари последней династии предпочитали жить в низовьях Реки, однако хоронили их по традиции Высокого дома на юге, в Уасете).

С внешней стороны Рамсеснахт как бы получил повышение, поскольку охрана царских захоронений важнее охраны захоронений простых смертных, однако на деле служба в безлюдных раскаленных солнцем скалах, ответственная, сопряженная с лишениями и трудностями, поскольку протекала в более суровых условиях, чем где бы то ни было еще в округе, выглядела очень непривлекательно.

Поживиться в голой долине было нечем. Ни тебе мелких, никому из власть предержащих не интересных захоронений, в которые легко запустить руку, ни тебе продовольственных даров, сложенных родней перед ложной дверкой в стене гробницы, которыми так славно можно перекусить между делом…

Однако Рамсеснахт и его команда уже переросли тот уровень, когда дальше усыпальницы горожанина средней руки и не заглядывают.  Поначалу, узнав о новом назначении,  Рамсеснахт немного растерялся, но потом сообразил, что, с одной стороны, у них появится отличная возможность провести обстоятельную разведку закрытой ранее для них золотоносной местности, а с другой, они могли теперь позволить себе безнаказанно пограбить тот участок, который Рамсеснахт патрулировал ранее (Рамсеснахт никогда не грабил охраняемые непосредственно им и его родными гробницы грубо, дочиста, напоказ, действуя, напротив, всегда очень осторожно и медленно, предпочитая довольствоваться малой частью возможной добычи, чтобы не вызвать подозрения у своего начальства, хотя это ему грозило, скорее всего, не какими-то особыми преследованиями и карами, но дележом добычи с вышестоящими лицами, чего Рамсеснахту до сих пор удавалось избежать, умело прикидываясь бедным человеком с чистыми руками, непричастным к ограблениям в городе мертвых).

Итак, отлично знакомый с расположением некоторых современных захоронений, представлявших определенный интерес с точки зрения их содержимого, Рамсеснахт при участии Амонхау и рядовых членов группы немедленно организовал еще несколько серьезных ночных рейдов, в результате которых было взято достаточно более-менее ценных вещей из гробницы одного богатого торговца, одного жреца  и одного врача, причем последний дом вечности, с виду весьма респектабельный, по внутреннему наполнению оказался гораздо ниже ожидания (родственники этого последователя Имхотепа, видно, поскупились на погребальное снаряжение и убранство), но зато гробница купца была битком набита замечательной коллекцией алебастровой и стеклянной посуды, досок и фигурок для настольных игр, искусно вырезанных из самоцветных камней, мебели из привозного дерева с инкрустациями, статуэток богов и людей из золота, серебра, слоновой кости и лазурита, и прочих чудных и дорогих вещиц, включая ларец с бронзовыми ушебти и ларец с бусами , браслетами и кольцами, блиставшими электрумом, разноцветным золотом и еще даже не успевшим (купца похоронили совсем недавно) потемнеть серебром.

*******
5. А он любил ее.

             «О ты, кто живет и существует, кто любит жизнь и ненавидит смерть, кто будет проходить мимо этой гробницы: поскольку ты любишь жизнь и ненавидишь смерть…»
             Из надписи на древнеегипетской гробнице.

             «О вы, мудрецы и жрецы, царевичи, вельможи и простой люд – все человечество, все вы, вступающие ныне в эту гробницу, послушайте, что здесь сказано».
             Надпись на мемориальной стеле из погребения супруги великого жреца храма Птаха в городе Мемфисе, по имени Псеренптах, сына Педибаста, умершей в возрасте 30 лет в годы правления Клеопатры VII. Британский музей.




             Правда, не обошлось без осложнений. Подбираясь ночью к гробнице торговца, грабители обнаружили, что их чуть не опередили, - какие-то плохо различимые при жидком свете тонкой луны тени сновали от входа в усыпальницу и обратно, сгибаясь под тяжестью мешков. Застигнутые на месте преступления, эти незнакомцы, однако, не слишком испугались и не пожелали отступить сразу.

Завязалась потасовка, в результате которой один из людей Рамсеснахта был ранен, а один из их противников убит, причем Рамсеснахт признал в убитом каменщика из поселка Сет-Маат (Место истины) на скалистом склоне, где жили рабочие, строившие царские гробницы в скальном ущелье.

Поселок был заложен царем Джесеркара, сыном солнца Аменхотепом (Аменхотепом I) и существовал на этом месте уже больше четырех сотен лет, в связи с чем его жители особо поклонялись не только богине-змее Меритсегер, богине молчания, покровительнице всех обитателей западного города, и  мертвых, и обслуживавших этих мертвых живых, но также и этому самому  обожествленному после смерти царю Джесеркара.

             Овладев полем боя и прогнав конкурентов, победители бросили труп врага внутрь соседнего, вскрытого ими накануне захоронения, а потом до рассвета очищали  внутренние помещения того вечного дома, около которого разгорелась драка, от всех более-менее ценных предметов, исключая особо крупные, которые пришлось оставить на месте, так как времени заняться и ими у них, к сожалению, не хватило.

Тело мертвеца, извлеченное из гроба, быстро освободили от просмоленных бинтов, застывших наподобие брони, в которых находились вложенные между слоями полотна при бинтовании амулеты и украшения, и впопыхах забыли рядом с гробом на полу. Куски бинтов засунули в мешок, чтобы потом вытряхнуть из них драгоценности. Как потом оказалось, в мешок с бинтами попала также  отломавшаяся вместе с обмоткой рука, - высохшая, со скрюченными пальцами, похожая на птичью лапу, вся унизанная золотом…

             Рядом  с хозяином гробницы в его вечном доме находились также останки троих его домочадцев, женщин. Одна, кажется, мать хозяина, другая, видимо, его жена. В третьем гробу, изготовленном по размеру тела взрослого человека, но по какому-то неизвестному стечению обстоятельств использованному иначе, чем, видимо, предполагалось, лежало набальзамированное тело маленькой девочки.

Кедровый, богато украшенный гроб  был  слишком велик для тщательно забинтованного и зашитого в погребальную пелену с изображением бога Усира тщедушного тельца.

Голову и плечи покойницы закрывала вызолоченная маска, рядом поблескивала фаянсовыми бусинами пышной прически пестро раскрашенная деревянная кукла (такие куклы, плоские, небольшие, изготовлялись из деревянной дощечки и имели форму  весла, причем широкий конец был головным и венчался пучком из нескольких нитей бус, имитировавших пряди волос, но лицо при этом кукле не рисовали, и ручек и ножек не приделывали, исходя из тех же древних суеверий, которые заставляли избегать изображения одного глаза из двух на портретном бюсте, во избежании того, чтобы неодушевленный предмет, слишком напоминающий живого человека, вследствие этого ненароком не ожил.)

На гробе среди заупокойных магических текстов было начертано имя девочки – Мийет (котенок). «Горячо любимая своими отцом и матерью…» - гласила далее печальная надпись.

             Естественно, с телами трех покойниц поступили также, как и с телом их сына, мужа и отца. Мумия одной из взрослых женщин, более молодой, не матери, а супруги торговца, имела особенно многочисленные и дорогие украшения. Особенно хорош был широкий воротник- усекх, составленный из разноцветных рядов каменных бирюзовых и сердоликовых бусин. На трупе же девочки находилась в числе прочих украшений большая подвеска из серебра, изображающая скарабея, со вставками из цветного камня.

             Уже уходя, Рамсеснахт на миг задержался, сунул останки девочки обратно в ее большой, излишне просторный гроб, предназначавшийся для взрослого человека, а отданный ей, малышке, и вернул на место рядом с нею ее куклу.

             Покидая вслед за всеми остальными членами группы обобранную гробницу,  Амонхау  задержался и оглянулся. Свет факела плясал по стенам, выхватывая из темноты красивые картины, изображавшие сцены развлечений и охоты. Красочные, яркие, изящные, они были полны жизни и радости, утраченной навеки теми, кто покоился здесь и для кого они были нарисованы, чтобы вечно напоминать их душам о покинутом ими мире.

             Вот лодочка, легкая, сделанная из связок папируса, скользит между высокими болотными травами, и человек на лодке, держа рукой за лапы живую утку, напрасно рвущуюся на волю, приманивает на ее голос (клюв утки широко открыт, она кричит) ее соплеменников, чтобы подбить нескольких из них с помощью метательной палки в форме змеи, находящейся у него в другой руке.

Прелестная маленькая девочка сидит у отца в ногах, собирая водяные лилии (не та ли, что также упокоилась здесь, по-прежнему рядом с отцом - в смерти, как и в жизни). Охапка цветов лежит возле нее на бортике лодки, свешивая в воду свои головки с бело-желтыми лепестками. Рыбы ходят под лодкой в голубой воде…

Вот в красиво убранной зале хозяин пирует с нарядной, разубранной и разукрашенной красавицей-женой и своими гостями и гостьями, и слепой старый арфист играет для них на своей арфе, и юные стройные танцовщицы прихотливо изгибают в танце свои тела, и маленькие обнаженные служанки, вся одежда которых состоит из тонкого пояска на бедрах и нитки бус, прислуживают пирующим…

Вот прежняя девочка играет с отцом в настольную игру, под ее стулом сидят ее домашние питомцы – кот  и гусь, причем кот ластится к гусю, а тот не знает куда и деваться от такой опасной нежности своего когтистого соседа. За спиной девочки стоит молодая женщина, и, похоже, подсказывает ей следующий ход в игре. На женщине одето полупрозрачное белое распашное платье, туго завязанное в талии розовым длинным поясом, на волосах у нее яркий головной убор в виде широкой ленты из трех рядов разноцветных бусин, в руке она держит большой цветок на длинном тонком стебельке…

             «О ты, кто живет и существует, кто любит жизнь и ненавидит смерть, кто будет проходить мимо этой гробницы…»
          
             Свет факела скользнул еще раз по стенам, и все опять потонуло во мраке.

             С каменщиками из Сет-Маат Рамсеснахт, Амонхау и вся их команда вскоре встретились вновь,  и вновь, разумеется, ночью и на кладбище. На этот раз произошло не просто столкновение, но разыгралась настоящая битва, -и биться было из-за чего. 

- Вперед, меджаи! – скомандовал своему отряду Рамсеснахт, - Покажем этим немху!
- Мы вам сами сейчас покажем! – нагло отвечали «немху».

             Воинственный призыв Рамсеснахта не пропал даром, однако каменщиков было больше, и они не испугались, надеясь достойно противостоять вооруженным стражникам. 

Сцепившись между собой, люди сражались с полным ожесточением, но при этом, не сговариваясь, старались поменьше шуметь, чтобы не привлечь ничьего постороннего внимания. В ночи слышались только сдавленные звуки, вырывавшиеся у дерущихся помимо их воли, да из тени надгробных пирамид вдруг выскакивали на мгновение на тускло освещенные луной и звездами открытые места черные фигуры, - и опять прятались в ночной мгле. Потревоженные во время привычных ночных прогулок шакалы, скуля и скаля зубы, жались к стенам гробниц. Потери убитыми и ранеными понесли обе стороны, однако каменщики пострадали больше.

             В бою особенно отличился Амонхау. Он умел драться и не боялся проливать кровь, на поле боя он один стоил троих человек, вот он этих троих и уложил, чем обеспечил своей стороне решительную победу.

             Внезапно откуда-то из-за надгробных строений донесся шум, - похоже, к месту боя, переговариваясь, подходили люди. Голоса звучали довольно громко, стало быть, говорили те, кто имел право находиться здесь ночью. Вслед словам лязгало оружие. Вероятно, то был преемник Рамсеснахта, предпочтенный ему начальством на его охранительном посту здешних мест, со своим отрядом.

             Сражение немедленно прекратилось. Все бросились врассыпную, затаились под стенами гробниц в тени. Обнаруживать себя и вступать в бой с патрулем, находящимся при несении официальной службы, никто не собирался. Каменщики, отступая, забрали  своих убитых, меджаи помогли укрыться в безопасных местах своим раненым.

             Последним с места боя убежал тоненький щуплый юноша, пытавшийся приподнять и увлечь с собою тяжело раненого товарища. Амонхау, видевший это, в создавшейся обстановке, разумеется, отпустил бы их обоих, но раненый от боли и от страха вдруг закричал.

Между тем шаги и голоса приближавшихся стражников раздались еще отчетливее, они были уже совсем близко. Раненый, лежавший на освещенном участке и отлично видный даже издали, закричал снова. Одним прыжком одолев расстояние до несчастного, Амонхау приподнял его, но тот заорал так, то ли не имея сил перетерпеть испытываемые страдания,  то ли от ужаса при виде врага, что его тут же пришлось отпустить.

Убедившись в  полной невозможности быстрой и бесшумной эвакуации пострадавшего, который, между тем, мог сейчас выдать и погубить не только себя, но и всех остальных, а потому должен был немедленно и любой ценой замолчать,  Амонхау оттолкнул от него юношу, без колебаний  перерезал ему ножом горло и, восстановив таким жутким способом в буквальном смысле слова мертвую тишину, прислушался, переводя дыхание. Теплые пахучие струи крови, брызнув вверх фонтаном из перерезанного горла,  попали ему на лицо, и теперь он машинальным движением попытался стереть их (совершенно напрасно, надо сказать).

- Беги отсюда, быстро, и не оглядывайся, - прошипел Амонхау юноше,  смотревшему на него с немым ужасом, застывшим  в огромных  черных глазах. Тот судорожно сглотнул, кивнул головой и бесшумно исчез.


             Амонхау подхватил еще теплое, трепещущее тело убитого им человека и оттащил его в сторону. Патрульные прошли мимо, так что обошлось без тревоги, столкновений, огласки и прочих совершенно нежелательных вещей.

             Через несколько дней Рамсеснахт, поначалу отправив к соперникам посла, чтобы прояснить обстановку во враждебном стане и договориться о встрече, в сопровождении Амонхау прогулялся к ним на переговоры лично.

Соглашение было достигнуто, пролитая кровь взаимно прощена, и две шайки слились в одну. Это особое событие, которое должно было иметь чрезвычайно серьезные последствия в будущем, состоялось в строгой деловой обстановке, и никому не пришло в голову его, например, как-то отметить или тем более отпраздновать.

             Следующее захоронение, уже не на гражданском кладбище, а на кладбище знати, где также хоронили членов царского дома и великих царских жен, в южных скалах, неподалеку от того места, где Рамсеснахт еще недавно нес свою службу, было ограблено уже сообща.

Обходные туннели не искали и подкопов не делали, - поскольку численность отряда возросла, рукотворную стену, закрывавшую вход высеченной в глубине скалы гробницы, заранее облюбованной ходившими на кладбище царских жен  на разведку Амонхау и Джедхором, просто проломили, поскольку каменщики знали в этом деле толк, хотя тут пришлось потрудиться несколько ночей, благо гробница была весьма удобно расположена в расщелине скалы, что давало возможность маскировать следы ночной работы,  после чего в одну прекрасную безлунную ночь грабители вошли внутрь, и еще  до рассвета внутренние камеры были очищены от ценностей весьма основательно.

Грабителям повезло, - хотя этот дом вечности, как оказалось после прочтения некоторых надписей, принадлежал не дочери царя и не великой царской жене, а всего лишь женщине из царского гарема, он был очень богат.

Коридор вел к гробничному колодцу, преодолев который, грабители попали в следующий коридор, а оттуда в первые два покоя, уставленные мебелью, с  красивыми росписями по стенам, причем на картинах повторялась все время одна и та же стройная молодая женщина, одетая в изысканное полупрозрачное платье, облегающее ее тонкий гибкий стан, с улыбкой на нежных розовых устах. Вот красавица подносит жертвы богам, вот ее встречает богиня Исет, вот богиня Хатхор берет ее за руку… Но несколько картин, в отличие от прочих, имели иной сюжет.
          
На одной из них изображалась в объятии  любовная пара, причем голову мужчины увенчивала царская корона, - это был царь, но женщину, находившуюся почти вплотную к нему, фигуре которой по принятым  в живописи канонам следовало иметь гораздо меньшие размеры, едва достигая своему властелину до колен, нарисовали одного с ним роста. Это все она же, прекрасная хозяйка дома вечности, стояла рядом с царем, как равная. Фараон обнимал ее за талию, их лица, повернутые друг к другу, соприкасались между собою кончиками носов, - иначе поцелуй запечатлеть не представлялось возможным, ведь лица людей всегда должны были рисоваться сбоку и не могли пересечься так, как это бывает в жизни, когда возлюбленные целуются … Рука женщины лежала на плече мужчины, и они улыбались друг другу. 

На другой картине царь сидел в кресле, женщина наклонялась к нему, опираясь на его плечо, и он нежно касался пальцами ее щеки. «Нежная, сияющеликая, та, чья улыбка восхищает царя…» – было начертано рядом.

Царевну титуловали «дочь царя», царицу – «жена царя», «великая жена царя», «великая спутница царя», но далеко не каждая, рожденная в Высоком доме и удостоенная ложа живого бога женщина могла похвастаться хотя бы несколькими посвященными ей словами из числа подобных слов.

             В следующей камере между четырех столбов, символизирующих четыре угла вселенной, возвышался алебастровый саркофаг овальной формы. Под крышкой (после того, как ее с трудом сдвинули с места) заблестел позолотой деревянный гроб в форме человеческого тела, с нарисованным лицом, с верхним узором в виде распростертых, обнимающих крыльев богини- коршуна Нехебт.

В этом гробу находился еще один, почти такой же, а в нем возлежало увитое золотыми пеленами тело, с золотой маской тонкой работы на лице. Глаза маски, инкрустированные самоцветными камнями и горным хрусталем, в лучах факела засверкали, как живые.

На груди трупа, туго завернутый в белый лен, находился маленький сверток. В первую очередь развернув этот сверток, Амонхау обнаружил в нем высохший крошечный трупик младенца.       

- Это ее младенец, она умерла от родов, - произнес он и добавил будто про себя, - А он, похоже, любил ее.

             Зрелище золотой недвижной фигуры в гробу с маленьким белым свертком на груди еще долго стояло у него потом перед глазами, подобное сверканию грозовой молнии на черном небе, подобное вспышке света во тьме. «Нежная, сияющеликая, та, чья улыбка восхищает царя…»

Имя красавицы, длинное и странное, читалось с трудом и совершенно не походило на те имена, что носили уроженки Черной земли. Вероятно, она была иностранкой.

Присутствие чужеземных женщин в Высоком доме прежних времен редкостью отнюдь не являлось. Многие окрестные правители, «бывшие на воде фараонов» и платившие им дань, умоляя сохранить им «дыхание жизни», считали удачей и честью отправить своих дочерей  в гарем «благого бога», как называли иной раз всемогущих царей великой страны долины Реки.
             … Она умерла родами. А он любил ее.         

             Взяв в гробнице царской любимицы богатую добычу, которая однако, поделенная на всех, показалась им не так уж и велика, грабители не собирались останавливаться, пользуясь тем, что все складывалось пока весьма (если не считать пары-тройки трупов, - не старых, высушенных натром и набальзамированных, а свеженьких, недавних), - весьма благоприятно, однако вскоре данные разведки, поступившие с места приложения их усилий, то есть с кладбища, заставили их на время все бросить и затаиться.

             Однажды ночью, отправившись проверить неутешительные сведения, Рамсеснахт, Амонхау и Джедхор узрели в свете луны внушительный отряд людей, которые, уже вскрыв очередное захоронение,  выносили из него все ценное, включая и мелкие вещи, и крупные. Рабочие работали, начальники надзирали и покрикивали. Неподалеку топтались под присмотром возниц ослы, на которых навьючивали вещи. Все происходило организовано, слажено, без излишней суеты и спешки.

Рамсеснахт и другие заметили среди распорядителей этого ночного предприятия двух знакомых офицеров из той же охраны города мертвых, в которой состояли они сами, причем один из них был именно тот, который занял место Рамсеснахта по патрулированию гражданского кладбища.

- Да он вот с кем водится, - сказал Рамсеснахт, - Потому ему и отдали мое место.
- А с кем он водится? – спросил недостаточно догадливый Джедхор, но отец только зашипел на него, - Не спрашивай глупости, сам должен понимать.

             На обратном пути разговор шел о крупных ограблениях на древних кладбищах, к которому  они  были непричастны и которые все же время от времени происходили.

- Надо поторопиться нам в ущелье, - сказал Амонхау, - Иначе нас опередят, и на нашу долю ничего не останется.
- Очень опасно, - сказал Рамсеснахт, - Трудно, опасно и не слишком выгодно. Ведь вечный дом в глубине скалы, вход один, тайно ничего не сделаешь,  если нарушить печати на входной плите, сразу будет заметно. Почти всю ночь придется долбить входную плиту, а на то, чтобы захватить что-нибудь внутри, времени не останется, и позднее к этому месту не вернешься. Там же уже пытались грабить, на некоторых входах царские печати нарушены и стоят печати города мертвых. И много они вынесли, хотелось бы мне знать!

- Но нельзя же смотреть, как нас грабят! – очень точно выразил основную мысль своего возражения Рамсеснахту Амонхау, - Все уведут из-под носа.
- Да, богатым всегда и всего мало, - произнес Джедхор, наконец, понявший, о чем шла речь, - Оставили бы бедным хоть что-нибудь.

             Мысль была правильная, и все кивнули головами.
             В общем, дело оказалось искусственно приостановлено. Однако и сделано уже было немало. Довольными себя чувствовали и стражники, и каменщики.             
         
             Теперь, когда для этого появилось время, взятую в разных местах добычу не торопясь разобрали в удобном месте (в мастерской при небольшом  храме, где один из родственников одного из членов шайки служил жрецом), причем часть металлов пустили в переплавку, часть вещей (в основном из специфической погребальной утвари) отдали на переделку и последующую реализацию мастеру-камнерезу и мастеру-ювелиру (понятное дело, это были «свои» мастера, которые не спрашивали, откуда взялись те или иные предметы, и в результате за оказанные услуги получали двойную плату), а часть драгоценностей и крупных вещей, вроде ларей и мебели, переправили на продажу торговцам на восточный берег Реки, пользуясь услугами перевозчика, нанятого вместо дискредитировавшего себя и исчезнувшего из поля зрения Хори.         

                Конец второй части.
(2006-2009гг.)