13. Мужской выбор

     Работа радиокорреспондента оказалась настолько разительной, что поначалу Аркадия даже что-то тянуло в родную тракторно-полеводческую бригаду. И чтобы быстрее прийти к душевному равновесию, ему подсказали готовить в каждый выпуск новостей кубанского села информацию и отсюда. Это стало для него своеобразной компенсацией своего отсутствия среди этих людей и выражением им публичной благодарности за данные ему уроки жизни, за удачно выращенный и сполна собранный урожай.
     Всё шло хорошо пока он не начал готовить в эфир и критические выступления, словно комментирующие победные сообщения-рапорты с осенних полей и животноводческих ферм района. Сначала – с небольшими элементами легкой критики, потом все более остропроблемные, с выходом на органы власти. А когда предложил радиобеседу со своим бывшим напарником по комбайну, подарившим ему на прощание свой берет Димитрием, редактор даже как-то встрепенулся:


     - Ты что с ума спятил?! Едва избрали нового Генсека.  Никто не знает, как он еще себя поведет после смещения прежнего, а тут такой наезд на правление крупнейшего колхоза, даже на райисполком!
     - Ну, Павел Александрович, войдите и в их положение. Забрали еще летом из бригады два новеньких трактора, якобы временно, на помощь соседнему хозяйству. Теперь оказывается, что - навсегда, а здесь зябь поднимать нечем. Да и к тому же платить не хотят, приняли эту технику как подарок. Вот и негодует от имени механизаторов бригады справедливый казак Димитрий. Своим голосом и, можно сказать, самим сердцем говорит…
     - Журналист, - прервал своего новоиспеченного помощника реабилитированный сталинской смертью редактор, - может разговорить даже едва начавшую квакать лягушку. Это его профессия. И я рад, что ты тоже успешно осваиваешь наше древнее ремесло. Но вот с твоей радиопленкой, браток, тем не менее, повременим.
     - Куда же временить-то? Людям работать не на чем именно сейчас, поэтому и помочь  нужно сегодня.             
     - Мы им не «техпомощь» колхозная, пусть решают свои проблемы со своим же начальством.
     - Но чего мы боимся?!
     - Это вы такие смелые за счет прикрывших вас своей искореженной жизнью, точно солдатской шинелью,  родителей! Потому и ничего не боитесь! – вскипел нервно замотавший головой Кольцов. Отошел к окну и, пряча от удивленно смотрящего на него Аркадия появившиеся в глазах слезы, уже тихо пробормотал: - Потому и не боитесь. А я только за одну допущенную в ленинградской газете опечатку в фамилии Сталина отлагерил целых пять каторжных лет.


     И оцепеневший от столь неожиданного диалога Степнов сейчас увидел в своем старшем, невольно вернувшемся в прошлое собеседнике родного отца. Только того тогда едва не оставили в подвальчике НКВД за чей-то глупый донос о якобы нелояльном отношении к имени того вождя, двадцатую годовщину смерти которого отмечала страна. А этого упрятали в бараки за ошибку в фамилии - другого. «Как это чудовищно, - подумал он. – Совсем не знающие друг друга люди, казахстанский  крестьянин-кучер и ленинградский журналист-редактор, а вот метку подозрения в политической неблагонадежности получили почти одинаковую. Сколь же таких по-своему меченых судеб насчитывает эта сталинско-ежовская эпоха? И возможно ли, даже мыслимо ли их сосчитать вообще?»
     - Но сейчас-то вроде и время другое, - пытаясь до конца успокоить своего редактора, вымолвил Аркадий.
     - Другое-то оно другое, - задумчиво согласился по-прежнему смотрящий на заоконный пейзаж нехотя уходящей из жизни осени Кольцов. – Но только власть и остается властью. Опечатки наши неумышленные кое-как научилась прощать, а вот  критику в свой адрес – ни в какую, теперь за нее даже здоровых в психушку может отправить или родины-матери лишить.  Всё портретики давай ей, как и прежде, да дифирамбы хоть раз в неделю, словно боженьке в церкви людской. Ну, ровно бестия неисправимая какая…


     Потом повернулся к Аркадию, как-то виновато осмотрел его с ног до головы и глубоко вздохнул. Не спеша подошел к столу, взял с него небольшую полоску серой бумаги и с нескрываемым сожалением подал ему:
     - Вот повестка в армию, расписался за тебя под свою ответственность.
     - Во, наконец-то, - улыбнулся Степнов.
     - А может переговорить с райвоенкомом, попросить отсрочку? Тебе смогу,  - предложил редактор.
     - Спасибо, но вы же знаете мое решение, - не задумываясь ответил он. -   И буду еще более вам благодарен, если  разрешите напоследок сделать радиорепортаж. С собственных проводов, так сказать.
     - Как это? – удивился Кольцов. – Все будут гулять, прощаться, а ты с микрофоном бегать?
     - У меня же здесь никого нет, так что память о себе хочу оставить сам… Разрешите, а?


     Это прощальное действо напомнило Аркадию его первые, двухгодичной давности, армейские проводы в далеком целинном селе. Разница лишь в том, что подобное разноголосье песен, смех и слезы там были лишь после выпитого за столами, когда все вывалили в вечерний двор  родительского дома. А здесь, на подступах к военкомату, шумно проходило сразу и первое, и второе. От выпивки удерживались только сами новобранцы – заранее получили предупреждение, что пьяных вернут домой. Возбужденная предстоящим расставанием толпа особенно расшумелась, когда поступила короткая военная команда: «По машинам!»
     Обступили автобусы настолько плотным кольцом, что записывающий на магнитофон последние голоса провожающих Степнов даже подумал: «Так, глядишь, и меня еще на посадку не пропустят». И вот он, набрав полную грудь еще свежего утреннего воздуха, не без волнения произнес в свой репортерский микрофон:
     - Итак, прощай и благослови своих питомцев, певунья-Кубань! Пройдут три недолгих года, и ты снова встретишь их на этой щедрой красотой и плодородием земле. А те, чья дальнейшая жизнь пойдет как-то другой дорогой, мимо твоих хуторов, станиц и городов, тоже не забудут тебя.  Никогда! А пока, пока мы, как сказали нам офицеры-«покупатели», отправляемся по маршруту военной тайны - туда, где «лишь чуть севернее и немного холоднее».
     Щелкнул кнопками кормильца-чемоданчика, поцеловал его микрофон и олицетворяющего здесь своего папаньку редактора и ринулся в толпу. Сделал несколько телодвижений, оберегающих пуговицы осеннего длиннополого плаща, и оказался на подножке уже трогающего на вокзал автобуса.


     Обещания военных с артиллеристскими погонами оказались обычной маскировкой. Их сказанные с улыбкой «лишь чуть» и  «немного» уже на вторые сутки безостановочной дороги стали настораживать  пассажиров литерного поезда. А когда за окнами монотонно постукивающих колесами вагонов появились заснеженные поля, леса и горы, юношеский кураж ушел в нарушаемое только тиканьем часов молчание. Все поняли, что кубанского тепла им здесь не видать. «Едри твою мать! – в сердцах подумал Аркадий. – Везут только ночью и с дневными стоянками на каких-то непонятных разъездах, чтобы подальше от глаз людских. На улице уже зима ноябрьская, а в вагонах только подтапливать начинают. Ну, точно, если верить рассказам мамули, везут как депортированных  с юга на север».
     И только на утро четвертого дня дороги, которую с обеих сторон словно взял в тисы мрачный без солнечного просвета таежный лес, их «литер» замедлил свой ход. А когда  степновский вагон словно «пришвартовался» к приземистому деревянному домику с типовой вывеской, он прочел на ней: «Станция Морозная Свердловской железной дороги МПС».
     - Наконец-то хоть одна точная информация, - протирая ладонью запотевшее от перепада температур оконное стекло, заметил Аркадий. – Еще бы написали, сколько же сейчас там градусов, на этой Морозной.


     Ответила на его ироничный вопрос сама укутанная в снежные сугробы природа. К тому же когда они вышли на повагонное построение у этого станционного домика, увидели на его углу  словно специально для них прикрепленный к доске большой градусник. Его красный ртутный столбик доходил до деления «25».
     - Ни хрена себе, какая холодрыга! – натягивая на оголенные стрижкой-«нулевкой» уши подаренный кубанским комбайнером берет, чертыхнулся Аркадий. -  Не могли предупредить, чтобы оделись потеплее.
     - В повестке же вам написали «иметь при  себе теплые вещи», - улыбнулся молоденький лейтенант.
     - Но ведь эти слова трафаретные, пишутся даже для тех, кого отправляют служить и в жаркую  Кушку.
     - Ничего, сейчас жарко станет и вам, - уже без улыбки произнес он и дал команду: «В две шеренги становись!»
     - Вот теперь, прибыв на место назначения,  могу ответить на так волнующий всех вас вопрос, - оглядывая  неумело построившихся у вагонов новобранцев, громко сказал подтянутый капитан-строевик. – Вы прибыли в расположение частей еще активно формирующихся ракетных войск стратегического назначения. Отправить свои письма домой сможете только после того, как пройдете курс молодого бойца и примете воинскую присягу. А сейчас - за лейтенантом, свободным бегом к карантинной казарме,  м-м-марш!


     И длинная цепочка одетых в легкие плащи и курточки ребят побежала, петляя по таежной тропе, к невидимой из-за огромных разлапистых елей казарме. Такая пробежка по трехкилометровому маршруту войсковой секретности действительно разогрела каждого. Уязвимыми оказались только привыкшие к кубанской теплыни уши и носы. Пришлось их поочередно растирать своими ладонями даже самому морозостойкому Степнову, который то и дело вспоминал при этом натопленную папаней сельскую избу и состриженную с головы только неделю назад пышную шевелюру русых волос.
     Поэтому, попав в большую с двухярусными кроватями казарму, все почувствовали себя почти как дома. Тем более что первый день их пребывания здесь им словно подарили в качестве притирки к новым социально-климатическим и морально-психологическим условиям. Только ходить в столовую нужно было по расписанию, остальное – на свое усмотрение. Аркадий даже подумал: «Если такая лафовая служба у этих ракетчиков, то и потому так тщательно скрывают ее от  других, чтобы не завидовали».



     Но уже на следующий день он вспомнил об этой  мысли с горькой улыбкой. После завтрака пришел в их жилой отсек сержант-сверхсрочник, объявил построение и сказал:
     - Сегодня займемся отработкой команд «отбой» и «подъем» с фиксацией их результатов на секундомере. Будем это делать до тех пор, пока в отведенный норматив не уложится каждый новобранец.
     - По принципу «один за всех, все за одного»? – осторожно уточнил Аркадий.
     - Так точно! – глянул на него сержант. – И запомните:  разговорчики в строю запрещены, рядовой… Итак, внимание!  Подразделение, сорок пять секунд,  от-бой!
     Получив эту первую в жизни команду, почти полсотни стриженных наголо парней кинулись  к своим кроватям. «Главное – не мешать друг другу», - вспомнил Аркадий поездные наставления военных. Но их словно забыли. Суетливо снимая с себя на табуреты еще непривычно и мешковато сидящую солдатскую форму, они сейчас чем-то походили на пытающихся влезть в уходящий автобус пассажиров. И когда Степнов наконец-то принял горизонтальное положение, никакой радости не ощутил. С заданием еще не справилась половина подразделения. Поэтому, пользуясь полученными секундами отдыха, он мысленно начал проигрывать выполнение уже другой сержантской команды. А тот небрежно щелкнул кнопкой секундомера и  приказал:
     - Минутный, с построением в расположении казармы, подъ-ем!


     И только через три таких временных отрезка, недовольно глядя на запыхавшихся солдат карантина, их командир строго сказал:
     - Плохо, даже очень! Придется повторять и повторять. До автоматизма. Итак, внимание: от-бой!
     Кинувшись к своей прикроватной тумбочке, Аркадий с удовлетворением подумал: «Как хорошо, что я тесемки на кальсонах и штанинах не завязал да пуговки на ширинке не застегивал. Глядишь, эта хитрость сейчас мне и поможет». Но едва снял сапоги и размотал портянки, как его «новшество» заметил сержант.
     - Еще раз попытаешься схалтурить, - громко сказал он, - будешь десять раз выполнять эту команду на виду у всего строя.
     А после часа таких изматывающих силы и нервы занятий, когда в отведенный норматив не вложился лишь один грузноватый вчерашний музыкант, Аркадий не выдержал:
     - Вы же видите, что человек уже выдохся, по своей физиологии больше не может.
     - Отставить! – зло скомандовал ему сержант. – Адвокатов для откормленных на мамкиных харчах не держим. После отбоя в столовую драить бетонку, шагом мммарш! 
     «Вот тебе и первый неофициальный наряд вне очереди, - подумал по дороге в пищеблок Аркадий. – Присягу еще не принял, а наказание уже получил. И все из-за своей контролерской привычки кругом совать нос, добиваться справедливости». Глубоко вздохнул и поймал себя на мысли, что сейчас единственной его союзницей является освещающая ему вечерний путь серповидная луна. Поднявшись на этот надтаежный клочок неба, она сопровождалась такой морозной тишиной, что даже слабенький потреск веток нахмуренных от сумерек елей разносился звонким эхом по всей лесной округе.


     Сравнивая  эту таежную тишину со степным завыванием, он невольно улыбнулся  пришедшей в голову байке насчет целинного ветра. Приезжие, якобы, всё удивляются: почему же в вашем суховейном краю такие жесткие условия жизни, а вот пьяные нигде не валяются. На что местные патриоты им, вроде бы как, не без гордости отвечают: а ветры у нас дуют со всех сторон, вот выпившие о них и опираются, словно о стенку, потому редко когда падают. И в этот самый момент, зацепившись носком сапога о торчащий у входа в столовую срезной пенек, Аркадий споткнулся и едва не ударился головой об угол длинного, на 300 посадочных мест, здания.
     А внутри оно ему показалось еще больше. То ли потому что уже  такие же, как и он, внеочередники из других подразделений, сдвинули в угол обеденные столы и расширили тем самым уборочную площадь. То ли из-за  появившегося в глазах страха  от впервые увиденного  столь  масштабного объема работы. Но размышлять было некогда. Подошедший с красной повязкой дежурного сверхсрочник уточнил задание:
     - Натирать бетонку солью и мыть шваброй. Проверю  носовым платком. Выполняйте!


     Много полов уже исползал Аркадий, но вот с такой технологией их умывания встретился впервые. После первого часа столь необычной работы ему от усталости даже показалось, что он вовсе не бетонку моет, а читает следы прошедших по ней тысяч человеческих ног. Отпечатки  схожих лишь внешне солдатских и офицерских судеб. Какую бы книгу можно было о них написать, научись расшифровывать эти разноразмерные  следы.
     А когда вспотевший к полуночи, он довел эту работу  до конца обеденного зала, с недоумением подумал: «Не понимаю, зачем же здесь такой физический труд тоже возводят в ранг наказания?  Словно это уборка за обкакавшейся  девчонкой, в ночную гадость которой меня тыкала  в детстве носом ее мать-хозяйка квартиры. Или любая малоприятная работа – это и есть наказание человеку? А как же тогда быть с качеством, если ее выполнять из-под палки и со страха?»
     - А качество, качество! – точно читая его мысли, провел по полу своим уже тоже замызганным платочком сверхсрочник.
     - Да он не чище этого пола будет, - вполголоса пробормотал, съедая два последних слова, Аркадий.
     - Шо? Перед ким стоишь, сала-га! – почти рявкнул тот своим украинским тембром, делая ударение на заключительном слоге с хрипловатым произношением буквы «г».
     - Я говорю, что тот проверенный вами клочок пола не чище этого, соседнего, будет, - мгновенно нашелся и схитрил Степнов.
     - А-а, самокритика? За шо - за шо, а за это ценю, - даже подобрел голосом дежурный. – Давай быстрее поправляй и шагай в казарму, а то уже скоро и подъем скомандуют…


     Эти подъемы и отбои стали вскоре Степнову настолько привычными, что в одно из зимних воскресений, когда выпал час отдыха, он даже написал стихотворение  «Вечерняя поверка»:
                При свете казарменно-
                белом
                Подтянутый,
                точно струна,
                В шеренге стою я первым,
                Напротив меня –
                старшина.
                Стойку приняв по уставу,
                Отвечаю отрывисто:
                - Я!
                В коленях ноет усталость,
                В глазах мельтешит земля.
                Стою в строю,
                на поверке,
                В цепочке задумчивых лиц.
                Верьте солдату,
                верьте.
                Верности верьте петлиц…
                А дальше –
                равнение строя,
                Дается команда: 
                - Отбой!
                Но сердце, как прежде,
                строго
                Стучит:
                - Я, Родина,
                навеки с тобой!


     Послушав звучание этих строк на вечере самодеятельности в сержантской школе, куда Аркадия определили для получения недостающих командирских навыков, его старшина чуть не прослезился. Скорее всего, не за Родину, а за упомянутого здесь самого себя.
     - Тебе надо писать, рядовой, и дальше, - многозначительно произнес он.
     - Понимаю. Только вот когда и где?
     - А в Ленкомнате по ночам да воскресеньям, - еще более побагровел от важности своего предложения  краснощекий командир. И после небольшой паузы, аккуратно опуская в урну с водой еще дымящийся недокурок, доверительным голосом добавил: - А чтобы у тебя появилась возможность свободного передвижения по военгородку (так сказать, для вдохновения), будешь дважды в неделю выполнять обязанности ротного почтальона. К тому же как-никак и бухгалтерские навыки имеешь.


     Но навыки здесь понадобились совсем другие. Сила и выносливость – чтобы доставлять периодически с почты солдатские посылки и служебные бандероли. И еще  самообладание, граничащее с риском, - когда требовалось кому-то из ребят принести подпольно ко дню рождения бутылочку-другую спиртного. Так что вовсе не учет степновский тут требовался, а его расчет, как бы не залететь в вечно «стоящие на страже» глаза и уши военного начальства. В общем, при почтальоне всегда было главное – закаленная годами его детско-юношеских тягот интуиция. И она Аркадия, словно оберег материнский, не подводила.
     Даже и в этот необычный субботний вечер. Когда уже после отбоя он зашел в ротную каптерку, чтобы взять из своих личных вещей принадлежности для очередной работы над стихами, его настороженно встретили заведующий этим солдатским складом и сержант штаба. Узнав о добром намерении Аркадия, оба сразу успокоились. А завкаптеркой, которому он в основном и сдавал получаемые посылки,  даже предложил:
     - Слушай, браток… а, может, хочешь трахнуть? Давай.


     «А что, - подумал Степнов. – Неделя была какой-то сумбурной, психически напряженной. Да и обход офицерский уже прошел, завтра воскресенье… Может, действительно пропустить грамм пятьдесят для снятия напряжения? И стихи лучше пойдут, раскованнее».
     - Ладно, уговорил, - утвердительно махнул рукой самодеятельный поэт-почтальон.
     - Тогда иди, - усмехнулся каптенармус, - там, за шторой.
     - Странное дело. Обычно наливаешь за этим вот столиком, а тут иди зачем-то за штору, - приближаясь к ней, с удивлением заметил он. Отодвинул полоску черной портьерной ткани и – чуть язык не прикусил. На высоком деревянном топчане, предназначенном для хранения тяжелых габаритных вещей, небрежно лежала голая  в  желтеющих синяках девица.


     «Ни хрена себе, угощеньице, - подумал позарившийся на ночную трапезу солдат. – Вот тебе и выпить, и закусить, и сопли заодно утереть».
     - Дава-а-ай же! – явно пьяным голосом произнесла она и небрежно потянулась своей не по-женски мозолистой рукой к ширинке обескураженного Аркадия. Но тот автоматически, даже не задумываясь, резко отодвинул ее и задернул штору.
     - Ну и вы даете! – возмутился он. - Откуда такое дерьмо?
     - Да валялась возле КПП, вот и уговорили постового, затащили, - ответил каптенармус. - Не пропадать же девке на улице зря.
     - А ты чё брезгуешь или к «голубым» тянешься? – хихикнул с узбекской хитрецой штабной писарь Садиков.
     - Что ещё за «голубые»?
     - Неужто не знаешь? – еще больше рассмеялся он. – А это когда тебя вот такого, голубоглазого, такой же другой вместо бабы использует.
     - Да не похоже, - вмешался своим солдатским юмором  завкаптеркой. – У него, наверно, просто еще ракетка к пуску не готова.
     - Не угадали! Все гораздо проще, мужички. Настоящей-то ракетой по вонючим сараям не стреляют, - тоже отшутился Аркадий и закрыл за собой дверь.
     А вскоре, к их всеобщему удивлению, сама жизнь подтвердила эти степновские слова, но лишь переведя их из шутки  в разряд суровой таежной реальности. Несколько дней спустя по совсекретному приказу командира дивизии все ее основные структуры и службы заступили на боевое дежурство по подготовке первого в стране пуска межконтинентальной ракеты. Круглосуточную напряженность этой работы ощутили на себе не только офицеры и солдаты замаскированных в непроходимых лесах пусковых площадок.


     Как доложила войсковая спецслужба, забеспокоились и жители трех близлежащих сел. И виной тому - лесное эхо, которое стало доносить до них обрывистость тренировочных команд. Решение нашла рабочая группа, в состав которой вошел и только что переведенный на службу в политотдел дивизии младший сержант Степнов.
     - А что если хотя бы основные команды по заправке и обслуживанию ракеты перевести на язык  выпивающей компании? – вспомнив случай с вечерним «угощением» в ротной каптерке, предложил он. Не прошло и недели, как рассмеялась даже спецслужба. Она принесла командованию новую информацию. «Теперь в этих селах, - говорилось в их записке, - отмечаются ухмылки, переходящие в негодование. Мол, что это за армия у нас такая: сплошные выпивки да блуд. С утра только и слышно: «Ну-ка давай наливай…по полной-полной…да осторожно, чтобы ни капли  не выплеснуть…и до дна, до донышка…вот так, молодцом…а ну, еще…». А к вечеру, напившись какой-то заразы без закуски, они уже устраивают там чуть ли ни групповуху. Только и доносится эхом: «А ну бери ее, красавицу, да понежнее…Теперь клади…вот так-так, к нему поближе…Уложили? Ну, давайте!»
     Немного же позднее в обком партии пришло  письмо, анонимный автор которого возмущался: «В нашей войсковой части царят в последнее время пьянки, мат и разврат. Срочно примите меры, а то  даже сгорбленные мужики уже с завистью туда поглядывают, так и рабочей силы село лишится». И, словно к удовлетворению жалобщика, такие меры приняли. Прилетел главком ракетных войск стратегического назначения с большой генеральско-полковничьей свитой и дал на рассвете так долго и комично отрабатываемую здесь команду «Пуск!»


     Специфично защелкали, захрипели и зашипели голоса служебного радиоэфира. И собравшиеся в километре от старта военные, в ограниченное число которых попал и протоколирующий это событие Степнов, увидели из приземистых окошек бункера на редкость волнующую картину. Медленно, словно боясь уронить с себя камуфляжные деревья с травяным покрытием, раздвинулась в стороны по рельсам шахтная платформа. Из открывшегося взору проема ракетного колодца показалась головка того самого изделия, которое еще вчера и называли в ближайших селениях «развратной девкой». Несколько секунд, и 48-метровая сигарообразная громадина словно зависла над землей. С грохотом обдавший еще не проснувшуюся  от ночи растительность ее огненно-дымовой шар вытолкнул ракету метров на сто, и в динамике послышался голос наружного комментатора.
     - Остановилась, товарищ маршал, закачалась,  - взволнованно доложил с крыши бункера капитан оперативной службы.
     - Слушай, лейтенант! – без малейшей тени юмора пробасил маршал. - Я тебе «закачаюсь»!
     «Вот это да-а-а, - заметил про себя Аркадий. – Человек двадцать лет карабкался к этому капитанскому званию, уже поседел в ожидании очередной погонной звездочки, а тут его раз – и опять в желторотые лейтенанты».


     А тем временем свежевыкрашенная ракета действительно слегка вздрогнула, как и полагается в момент электронного выбора ее курса полета, и даже застыла на месте. Затем оперлась всем своим весом на мощный огненный ствол и плавно взревела ввысь.   Капитан бойко прокомментировал:   
     - Сработала программа полета. Есть отрыв от земли!
     - Вижу, ви-и-ижу, - уже тихим голосом, чтобы, наверное, не сглазить первую удачу, ответил маршал. И все наблюдающие словно замерли, любуясь красотой превращения огнедышащей ракеты в искусственную звездочку на едва голубеющем утреннем небе.
     - Десять секунд….Двадцать… Тридцать…Сорок пять секунд, полет норма-а-альный! – радостно делая логическое ударение, доложил только что публично разжалованный капитан.
     - Вот так-то, подполковник! – неожиданно для всех столь резко повысил дежурного в звании все тот же басистый маршальский голос.
     - Спа-спасибо, товарищ маршал! Слу-служу Советскому Союзу! – заикаясь от такой неожиданной радости и еще не полной веры в нее, отчеканил дежурный на бункере. А через полчаса пришло сообщение с Камчатки: «учебная цель поражена на четыре с плюсом».


     Разбор же этого первого для нового рода войск ракетного пуска затянулся до позднего вечера, который преподнес пару волнений и Степнову. Когда он огласил написанный за день протокол пуска, внимательно слушавший его начальник особого отдела дивизии Иванов заметил:
     - Складно и с такими деталями написал, что хоть сейчас бери в контрразведку.
А уже другой полковник, начальник штаба,  ему весело ответил:
     - Да, грамотейка у него перешкаливает само образование.  Не зря ведь стихи в окружной газете печатаются…
     Второе же волнение вечера его словно поджидало за штабной территорией. Едва оставил позади высокий железобетонный забор, как показалась фигура нового коменданта гарнизона майора Фурмана. О его странной привычке брать под козырек еще за десять с лишним шагов до встречи с солдатом заговорили здесь с первых дней пребывания. Так произошло и сейчас. Но задумчиво шагавший Аркадий спохватился и ответил майору своим приветствием лишь едва поравнявшись с ним. А подоспевший вскоре  дежурный наряд во главе с молодым лейтенантом стройотряда расценил это сержантское поведение как грубое нарушение воинского устава и остановил Степнова.      
     - Вы задержаны, - сказал ему старший наряда. - Следуйте за нами,  на гауптвахту.
     - Это за что же? – не поверил ушам своим Аркадий.
     - За нетрезвое хождение в вечернее время и небрежное отдание чести начальнику гарнизона.
     - Да вы что!? – пытаясь в сумерках вглядеться в лицо молодого офицера, повысил голос сержант. – Я же иду со штабной службы, а не с самоволки какой-то!
     - Сегодня все ракетчики так отвечают, а сами празднуют свой пуск. Так что следуйте за нами!
     - Есть следовать! – приложил к пилотке правую руку Степнов и подумал: «Спорить с ними сейчас, когда от самого-то  лейтенанта попахивает спиртным, бесполезно. Надо просто положить конец этой дурацкой традиции: дежурят по городку строители – берут на «губу» ракетчиков, а наши – строителей».


     Когда же вошел в камеру для задержанных, убедился в этой  ракетно-строительной «дружбе» окончательно. В просторном холодном помещении уже было более десяти таких же, как и он, военнослужащих. Обошел всех и увидел, что выпивших среди них всего трое. Зато с запашком ходит весь дежурный наряд гауптвахты. И не просто ходит, а начал куражиться и угрожать:
     - Щас мы вас, боеголовки ракетные, пострижем наголо, а с утряка пойдете сортиры чистить, больно забилися уже, - рассмеялся больше похожий на прораба, нежели на офицера, коренастый старший лейтенант. «Не-е-ет, ждать рассвета с этой хмельной стройбригадой нельзя, иначе точно с наших голов кирпичи сделают»,  - решительно подумал Степнов и украдкой глянул на черный массивный телефон дежурного.
     - Это, случаем, не ваши подпитые уже дерутся? – используя обманный вариант, наигранно-доверительным голосом поинтересовался он у старшего лейтенанта.
     - Где?! -  выпучил посоловелые от хмеля глаза коренастый и прислушался к шуму, который устроили по наущению Аркадия задержанные ракетчики. Ругнулся по-прорабски и выскочил из кабинета. Степнов же тем временем быстро набрал кодовый номер опердежурного по штабу дивизии, и через десять минут сюда прибыл наряд уже  из охраны этого «мозгового центра». Арестовав выпившую команду гауптвахты, он освободил всех трезвых задержанных и доложил вместе со Степновым о завершении ночной операции. В итоге она обернулась офицерам комендатуры партийно-комсомольским взысканием и домашним арестом, а рядовому составу – недельной  отсидкой на собственной «губе» и очисткой здешних сортиров.


     Эту солдатскую находчивость Аркадия вновь оценил всё тот же начальник особого отдела дивизии. Однако, впервые пригласив сержанта в свой кабинет, полковник Иванов вспомнил об этом факте лишь в качестве отправной точки, как он сказал,  «очень важного и сугубо конфиденциального разговора». Поначалу такая формулировка несколько насторожила, даже ввела Степнова в заблуждение. «Неужели, - подумал он, - хочет дать какое-то подобное по хитрости и коварству задание? У меня ведь еще от того случая до сих пор на душе пакостно… Тех, видите ли, что в каптерке были с девицей-грязнулей,  так я не «сдал». Побоялся дальнейшего разбора необычного по своей дерзости воинского проступка. А вот этих, слегка подвыпивших на дежурстве стройпогонников, их почему-то «заложил» сразу.  Стукач я, вот кто!».
     Но опытный контрразведчик с навыками психоаналитика, внимательно всматриваясь в молодого собеседника, думал по-другому: «Сейчас я тебя, солдатик мой, немного заинтригую, посмотрю на твою выдержку мужскую, а уж потом и решу, как с тобой дальше беседовать». Аркадий сложил перед собой на приставном к столу полковника столике руки, сосредоточенно переплел их коротенькие пальцы и приготовился слушать. А тот, убедившись  в спокойствии  и готовности молодого собеседника к предстоящему разговору, начал его с вопроса:
     - Что ж, подходит время дембеля. Какие у тебя в связи с этим планы?    
     - Поеду в деревню, к родителям, - словно предвкушая уже встречу с ними, заискрился голубыми глазами Степнов. – А там осмотрюсь немного, пойду работать, заочно в институт.
     - Если только, конечно, успеешь поступить.  Увольнение-то твое не раньше сентября, какой же в это время вуз принимает?


     - Ах, да, - на миг призадумался Аркадий. – Ну, придется тогда на будущий год…
     - Зачем же «на будущий»? – словно дождавшись именно этого мига смятения, прервал сержанта полковник. – У тебя есть реальная возможность выполнить все  намеченное уже сейчас.
     - Каким же это образом? – настороженно поинтересовался он.
     - Не «образом», сержант, а головой, головой! – точно радуясь удачно сплетенной интриге, улыбнулся Иванов. – Даем тебе десять дней отпуска для поездки к родителям, а потом направление в Москву, в Высшую школу по подготовке кадров для спецслужб.
     - Для спецслужб?! – только и переспросил от неожиданности сержант.
     - А что здесь такого? Ты уже кандидат в члены КПСС, сам наш генерал за тебя голосовал, морально и физически подготовлен, наблюдателен, выдержан и голову на плечах с отличной памятью носишь. К тому же хорошее испытание прошел в составе нашей неофициальной группы консультантов военных действий во Вьетнаме… Так что все данные при тебе.
     - Спасибо, товарищ полковник, за характеристику, - медленно подбирая слова, начал Аркадий. - Только не мое это дело, всю жизнь застегнутым  до самого подбородка ходить.


     - Да вижу, что верхняя пуговичка гимнастерки у тебя не застегнута, но не ругаю же. Так и там, закончишь учебу, будешь ходить и в штатском, и за границей работать, и даже книги писать. Ты ведь себе и представить сейчас не можешь, какая в твоей голове фактура накопится!... Так что решайся, сержант, и делай мужской выбор.    
     - А я его сделал еще три года назад, когда не воспользовался возможностью избежать призыва в армию. Мог бы спокойно себе выстраивать карьеру комсомольского работника или радиожурналиста, но решил же по-другому - во что бы то ни стало отслужить. Попал сюда, получил хорошую мужскую закалку, за что от души благодарен и вам, товарищ полковник. А теперь надо домой, к родне, перед которой тоже мой мужской должок имеется – я ведь даже, бессовестный кочевник-эгоист, своих младших в семье уже стал забывать. Да и очень соскучился по речи казахской, неподдельному гостеприимству нашего степного народа, по его звонко летящим в орлиное поднебесье песням…
     - И откажешься от моего предложения, даже если скажу, что в таком случае уйдешь в запас последним, только к новому году?
     - Так точно! Даже если и так.
     - Ладно! – с сожалением хлопнул пальцами рук по своему краю стола Иванов. – Только чтобы о нашем разговоре даже  вот эта пролетевшая муха никому не прожужжала.
     -Есть «никому», товарищ полковник! – взял рукой под уже выцветшую пилотку соскочивший со стула сержант. – Вот это обещаю вам точно…