Расточитель

В последнее время жена часто ругала Харитона за расточительность. То он новую фуфайку купит, хотя старая ещё не прохудилась, то вина красного просто так. Купит и выпьет всю бутылку после бани один, оттого что грустно жить на свете. А ей, что очень весело? Ей, что не грустно? Но она, однако, не пьет и не курит, и фуфаек новых не покупает.
Жена смотрела, смотрела на эти безобразия, да и сказала:
- Вот чего, Харитон. Хватит! Забирай свои деньги и хозяйство веди. Сам хлеб покупай, рубахи, кальсоны - всё сам покупай, а я так больше не могу. - И заплакала громко, как по умершему.
Он испугался, прикусил губу, стал извиняться. По привычке назвал вместо Зины - Зиновией. Она вспылила, разошлась не на шутку, плача стала причитать и выдрала в сердцах у себя с головы клок рыжих волос.
А Харитон хотел ещё после получки купить себе сапоги с мехом, но как увидел этот рыжий клок – так сразу передумал... Раньше, бывало, Зина всё сама ему покупала, правда на его деньги, но сама, и отдавала с улыбкой, так, что он радовался как ребенок. Иногда брала даже то, что не нужно, просто все покупали - и она покупала, считала, что если продается полезная вещь, то она когда-нибудь пригодится. А сейчас с ней вдруг что-то сделалось, - расчетливая стала и грубая. После этого вся жизнь у Харитона стала какой-то постной, словно спросонья. И есть ему всё время хочется от чего-то, особенно вечером,  когда дома нечем заняться. Харитон ходит, ходит туда - суда по комнатам, поест, почитает газету, посмотрит телевизор. Везде одно и то же. Только в газетах пишут, а по телевизору говорят. Скучно.
Харитон выйдет на улицу, покурит, посмотрит в осеннее небо и зайдет обратно. На улице осень, ветер и дождь. Холодно. А Харитон уже лежит на кровати в теплом углу у печи и думает о том, что он всё знает. И то, что было и то, что будет. И политику он знает и экономику, и историю, и всё прочее тоже знает относительно хорошо. Не знает только, почему жизнь человеческая на разные выдумки так хитра, а на счастье людское - не так чтобы. Жизнь кругом бездеятельная какая-то и короткая как майский дождь. Прольется и следа от неё не останется, даже косточки в землице сырой и те в пепел превратятся. Из праха - в прах, из вечности - в вечность, ради светлых секунд ниспадания с высот.
Раньше в школу ходил, думал, что большой вырастет - везде побывает, всё увидит. Заманчивой казалась жизнь. А вырос - одну истину уразумел, чтобы всё увидеть надо много времени иметь и много денег. Такие деньги честным трудом не заработаешь. Нет.
Эх, жизнь, и хочется в ней разобраться, да невозможно. Слишком сложно в ней всё закручено. На всей земле люди живут. Одни богатые, другие бедные. Одни лес рубят, нефть добывают, долбят каменный уголь, а другие всё это покупают и делают  на этом большие деньги. Одни - всегда в дураках, а другие - в выигрыше. И ни на минуту не успокоятся, не вырвутся из условностей своих. А в жизни ведь всё условно кроме счастья. Всё условно. И знания, и науки, и политика - сплошные условности, которые люди сами себе создали. Тиски - это называется. Да, тиски. Зажимают в тисках тупые человеческие головы и вертят научный винт разных  технологий, пока голова не хрустнет. А как хрустнет - значит готово, больше же надо вертеть.
Только природа одна живет без всяких условностей. Поэтому природа для Харитона превыше всего. Вот даже если этот дождь взять. Идет себе с самого утра и идет, как слезы по минувшему лету. Этот дождь Харитону за шиворот намочил, когда после обеда за хлебом ходил. Очередь была большая-большая, длиннее лужи у магазина, в которую не так давно председатель сельпо упал... А хлеба Харитону так и не досталось. Как раз только очередь до него дошла - хлеб в магазине закончился. Да, закончился хлеб. В жизни всегда так случается, если за чем-нибудь в очередь стоять - знай, что ничего тебе не достанется. Надо в жизни свой путь искать - тогда всё получится, тогда всегда сыт будешь.
Осень, ветер, дождь.
И нормировщиком работать Харитону тоже тяжело. Вот если, например, представить Харитона за работой. Как сидит он, ссутулившись, под самым потолком на ленточном транспортере и делает хронометраж рабочего времени у женщин, которые прометают пол в мучном складе. У Харитона стынут руки, ему холодно и скучно, и Хлебоприемное предприятие ему надоело, и дождь, который стучит по крыше, и ветер. Где-то в дальнем конце склада воркуют голуби, шелестят палевыми крыльями, перелетая с места на место. Откуда-то с боку дует на Харитона холодный ветер и хочется поскорее в тепло, в контору, к своим.
Вот женщины внизу перестали мести, и расселись на редкие мешки с мусором. Женщин Харитон знает хорошо. Самая маленькая в сером халате и сатиновых брюках – это Агрипина. Толстая и седая, в серой фуфайке - это Анастасия. А молоденькая и толстозадая  в синей куртке - это Глашка Раскладушка. Глашка, хотя и немолодая, но симпатичная, только матерится от чего-то как сапожник. Но больше всех говорит всё-таки Агрипина. Она марийка и поэтому, наверное, некоторые слова произносит неправильно. Анастасия подзуживает её:
- Чего ты Агрипин сегодня больно хомурная?
- Дак, чё. Вчерась у девки жениха выгнал, не знай за что. Думал это опять волосастой-то этот, как его, Гиви - грузин, пришел. А это оказался Ванька Егоров, ха-ха-ха! Вот дурак баба!
- Ванька лучше грузина, что ли?
- Грузин временный, он свинарник строит, а Ванька может в жены взять.
- Вот как
- Да... Вот, не пойму, пошто это так? Девка большой вырос, килограмм на восемьдесят, задница есть, все есть, а замуж никто не берет. Пошто, не понимаю? Татар берут, евреев берут, а марийцев - нет.
- А тебе обязательно русского зятя надо?- снова спрашивает Анастасия.
- А как же, - с простой души отвечает Агрипина. - У меня девка-то больно крупный.  Мужик по нему надо.
- Может, не больно умна она у тебя?
- Что ты! В колхозной конторе бухгалтером работает. Толковый девка. На пятёрки в школе учился.
- Может, как у моего Гришки. Толк-от есть, да не втолкан весь.
- Ой, Анастасия, бесстыжий ты.
- Пошто?
- Так говоришь про девку-то мою.
- Вот те на!
- Нехорошо.
- Это ведь про то, что в голову знания не вбиты ладом.
- Всё равно, не говори больше так.
Разговоры стихают и, и сразу всем становится зябко. Агрипина отворачивается и кашляет в кулак, из него веером летит пыль, потом позевает и говорит весело:
- Я ведь честно скажу - не знаю, от кого у меня девка-то. Должно от русского.
- Ха-ха-ха-ха! - смеются женщины.
- Ничего рассказывать не буду. Знаю только, что Петров день был и после него ещё неделю пировали. А потом я девку родил. Вот какое горе.
Агрипина начинает всхлипывать.
- Да какое там горе, - начинает успокаивать её Анастасия, - девка хорошая, умная, говоришь, и большая  Чего ещё тебе надо?
- У меня ведь жених был. Минеем звали. Сейчас бы вместе жили, спали вместе, картошку садили, корову держали, поросят, баранов, гусей. Может, индюка завели бы.
- А причем здесь индюк? – не понимает Глашка.
- У нас в детстве у дедушки индюк был.
- А!
- Вот лешак, лешак! - сокрушается Агрипина.
- Царствуй душа день - мри неделю, - вздыхает Анастасия.
- Да, горбато у тебя получилось, - в  задумчивости произносит Глашка. - А я теперь так живу. То сена клок - то вилы в бок. То один мужик лаской одарит, то другой - тумаком. А мне что, я терплю, я баба. Мне бы какой – никакой, лишь бы мужик был. От него мужиком пахнет - и ладно. Всё-таки не одна. И почему так всё получается-то, не поймешь. Вроде бы всё для него делаешь, тряпкой лежишь под ним, а он ноги вытрет и к своей коряге - шасть.
- За них, за мужиков-то, смолоду надо ловиться, а время ушло - так поймать уже трудно, - наставляет Анастасия. - Я вон со своим прохиндеем, когда пил, досыта намаялась. Зато теперь живу хорошо. А ушла бы - и всё. А теперь-то, слава богу – у него язва. Ни грамма не пьет.
Харитон решает, что хорошо бы наведаться к этой самой Глашке, только  боязно, как бы  жена чего не пронюхала, а так Глашка баба доступная, только решиться однажды, только зайти как-нибудь вечерком.
Харитон вдруг вспомнил, что жену свою полюбил за неприступность. Знал бы, какой она станет - далеко бы объехал, близко не подошел. В том году много парней пришло из армии - всем девок не хватило. Пришлось отбить подругу у товарища. Зина была не то чтобы красивая, но и некрасивой не назовешь. Песни пела под гитару, танцевала прилично, и фигура у неё была, что называется, клёвая. Да и он сам тогда был тоже ничего. Высокий, чернобровый,  в глазах какая-то грустинка, как будто он томится никчемностью деревенской жизни, а будущее у него блестящее.
Ходили по берегу Вятки под луной, на перевернутых лодках сидели у воды. Он ей Есенина читал. Друзья в армии ему сборник стихов подарили. Стихи ей понравились. Зина слушала, дышала ровно и напрягалась иногда от недвусмысленных намеков. Потом он её в объятиях душил и целовал в скользкие губы. Она говорила порывисто, что хватит, что так нельзя, это нехорошо, и что губы у неё болят  от поцелуев.
В общем, неприступная оказалась Зинка как Астраханская крепость. На длительную осаду у Харитона сил не хватило. Он не выдержал душевного томления - сдался. Назначил день свадьбы. И первое время после свадьбы чувствовал себя богатым, только не так долго...
А больше, кажется, и вспомнить нечего. Остальная жизнь была обыкновенная, как у всех. Пологая. И ничего нового он в ней не открыл, не узрел ничего тайного. Удивляться, конечно, приходилось иногда, но чаще всего глупости людской и немощи. Больно было за народ, за равнодушие и покорность, но высказать всё, что накопилось в душе, было некому и сочувствия не от кого ждать. Телевизор стал главным собеседником. Вот перед ним и высказывался иногда. А если чувствовал себя плохо, если подступала хандра, то думал, что это от воздержания. Любил жену из последних сил и, кажется, отступало. Харитон от любви всегда ждал спасения. Ею только и снимал сейчас все свое внутреннее напряжение. Хорошо ещё, что Зинка ни чем не болела по женской части, а то бы беда. Хотя, врачи пишут, что это тоже расточительно. Энергии много уходил и старость быстро накатывает. Но разве до экономии тут, если живем так нелепо...