Второе житие в Коми. Рассказ о рассказе

Взбрело мне в голову: написать рассказ. О том, что юность чудесна и неповторима, о том, что в жизни есть и грозы, и метели, ясные дни и  закаты, утренние зори – естественное торжество жизни. Про то, что в эту пору, деревенские девчонки привлекают сильнее, чем проблемы мира, а если проголодался, то достаточно ломтя ярушника, домашней выпечки хлеба из ячмённой муки, с сочным зелёным луком, только что вырванным с грядки, и обязательной солью, крупные кристаллы которой, таинственно мерцают в лунном свете. Ночи прохладны, окна «плачут», дорожки слёз попадают на экран занавесок. Написать о том, как угораздило меня изобразить мерзкую рожу на отпотевшем стекле оконной рамы, а потом, лунный свет  перенёс это изображение на волны ситцевой занавески. Среди ночи, от дикого вопля старенькой тетки, случился переполох.

Я отслужил пограничником в Карелии три года. За время это, достаточно возмужал, женился на чудесной карелке Айно. Мы вдвоём, начали жизнь с чистого листа. Я – токарь в мастерской нефтепромысла, жена – ученик кочегара котельной, на газовом топливе. Лопатой работать не надо, топливо добровольно в топку идёт. После работы, времени свободного много, вот и начал я писать.

Карандаш и бумага. Ещё переносица, собственная. Потрёшь её и мысли появляются. Так «родился» Мишка. С малых лет работающий в колхозе.  Школу начальную осилил с трудом великим, за шесть каторжных зим. И был у Мишки деревенский друг – дед Матвей. Старуха, хлопотунья Марфа, уже освоилась на сухом, весёлом погосте, среди сосен, на высоком берегу реки. Что их сблизило, малого и старого? Пока нет ясности у меня, но будет, со временем.

Встретился, после службы, со старыми знакомыми. Молодёжь разлетелась по Союзу, люди в возрасте растили смену, пили водку и выкачивали из земли нефть. И, надо сказать, во всём преуспели. Смена получилась стоящая, водку пили по праздникам, но хорошо гуляли: двери не держались закрытыми, на посёлке люди были людьми, нефть в земле  не кончалась.

Соседом, занимали торцовые квартиры щитового дома по Кольцевой, оказался Жора Тихонов, Георгий Ермолаевич, мастер ремонтной мастерской. Под его началом я учился на токаря, а затем работал на Южном, откуда ушёл служить. До этого, правда, пришлось вытащить из петли Жору Тихонова, но никто и не узнал и не наградил меня медалью «За спасение…»; а Жора меня упрекнул: зачем ты это сделал?  Теперь он продолжал жить, взял меня на работу, а сам любил поддать и потерзать баян, который в пьяном виде задумчиво хрипел и, не к месту, вздыхал. Изредка доставался баян мне, тогда уж что-то вразумительное, с моей точки слуха, выдавал страдалец. Играть я учился на службе, в пограничниках. Радиостанция, где я нёс вахту, стояла на некотором отдалении от остальных зданий комендатуры, помех никому не создавалось, так мы вдвоём и коротали время между сеансами связи.

Когда рассказ был написан и напечатан в газете Троицко-Печорского района, в номере, посвящённом Дню печати.  Был в то время такой праздник – 5 мая отмечали. Я не понял, с какими предложениями или претензиями ввалился ко мне Георгий Ермолаевич, в состоянии сильного возбуждения, размахивая, собранной в виде палочки газетой.

-Что это такое? – с непонятием вопрошал он, у меня, совсем непонимающего потребности объяснения происходящего. Впрочем, объяснений и не понадобилось, Ермолаевич, размахивая  газетой, как саблюкой, вспомнил о других неотложных делах.

Совсем иная реакция, на «первый блин», случилась у другого старого знакомого по Южному, у Шуппе Бориса Николаевича, бывшего на прежнем нефтепромысле и здесь, на Верхней Омре, начальником электроцеха. Небольшого роста, сухощавый, он был невозмутимым. За время знания его, ни разу не слышал повышенного тона, даже когда давал гонять свой мощный мотоцикл, с коляской, и мы, случалось, загоняли его по уши в снег. Брат у меня был, Борис, Борис Николаевич, учеником электрика в электроцехе.  Тогда не мудрствовали заоблачно: надо тебе кадру на работу, бери и учи необходимому. Когда разогнали  заключённых и освободили зону, досталась Шуппе комната в бывшем медизоляторе. Ходила наша компания – парни Южного, к Борису Шуппе. Интересно было с ним: действующий мотоцикл, фотографией увлекался, на столе стоял многоламповый радиоприёмник в полуразобранном виде, но хрипел, подсвистывал, ровно несмелый скворец в ранний прилёт. Но иногда выдавал вполне членораздельную речь и песни хора Пятницкого, оптимистичные и вполне достойные нового этапа в строительстве социализма. Своего рода дискуссионный клуб у нас был, на любые темы, без вина и курева обходились. Шуппе сидел, слушал, улыбался нашей горячности и бестолковости, сам в беседы не встревал.

На Верхней Омре застал я его за странным занятием. В магазин завезли китайские термосы, поллитровые и литровые, с птицами райскими и без них. Было начало снежной зимы, в затишье, около домов, лежали сугробы. Вот в эти сугробы, Шуппе ставил на ночь термос, залитый горячим чаем. Утром термосу была кара, не выдерживал такого экзамена, шёл Борис Николаевич  в магазин за следующим.

- Как и фото твои, жизнь в рассказе есть, - такое заключение выдал Борис Николаевич. Меня же больше интересовало мнение по поводу «писательского мастерства», но я вполне был доволен наличием жизни.

Прежняя наша компания окончила существование, жизнь и действительность диктует свои варианты. Есть у меня фото шестидесятилетней давности. Девять парней, мужчин будущих, с надеждой смотрят в мир грядущий. Шестеро, из них, мужчинами не стали, ушли в мир иной, не дожив и тридцатилетнего  возраста.

Писал я упорно и спешно. Откуда и зачем появилась спешка, непонятно; скорее всего, толкало желание увидеть результат непривычного своего труда в каком-либо натуральном виде. Айно читала и переписывала очередной черновик набело. Назавтра я превращал его в новый черновик, получалась разновидность сказа о белом бычке. Но упрямство молодости победило обыденность:  рассказ «Дед Матвей и Мишка» переписан в окончательном виде.

 В Петрозаводске жила подруга моей жены, Алма. Была она близка к кругу карельских писателей.
- Давай отправим рассказ Алме, - сказала жена. Отправили. Сидим теперь и ждём, тревожно: творение на просмотре профессионалов-литераторов.

Между дел текущего порядка, была встреча со школьным другом, Векшиным Борисом. Учился он в Московском институте Стали, не знаю, какого теперь  имени, но когда поступал, то был - им. Сталина. Приехал к родителям, на Южный. Так и остались они доживать свой век на севере холодном, не перебрались в родные места Воронежья. Да и то, кто-где нас ждёт, как говорят в народе: рылом не вышли. Посидели, угостились, вспомнили прошлое недалёкое, проводил я Бориса до магазина, места старта с Верхней Омры. Больше я с ним не встречался, слышал, что он учительствует в  альма-матер.

Увлекла меня фотография. Выписал журнал «Советское фото» Наскрёб денег на фотоаппарат «Москва – 2» с шестисантиметровой катушечной плёнкой, с мягкой просветлённой оптикой. Купил, по случаю, с рук, «Фотокор» довоенного выпуска. «Смена» пылилась до очередного отпуска. Получился у нас с Борисом Шуппе фотоклуб. Он начинал заниматься цветной фотографией. Я было заикнулся в собственной заинтересованности в цвете.

-Штанов не хватит,- безапелляционно заявил Николаевич.

Пришёл ответ. Из  СП Карельской АССР. От Союза писателей!

-Ничего воспитательного в Вашем рассказе нет, - сообщает мне А.Титов, карельский поэт. Этим он основательно озадачил меня, в моих мыслях не было места педагогическому посылу, и дал мне ценное указание в отношении чужого огорода. Мол, у вас в Коми, своё такое хозяйство имеется. Неблагожелательно отшил. Допекли, видимо,  собственные, карельские, графоманы.

Одновременно пришло письмо от Алмы, приятности в нём было больше. На писательский олимп я не поднимался, падать с него не было необходимости. Приближался май шестидесятого года, время оттепели хрущёвской и природной. Краснознамённый Май. За долгую суровую зиму надоело основное двуцветье природы: белизны и тёмной зелени ельников. Праздников  майских много, на майские праздники выставлялись флаги и транспаранты, пылали они яркими островками среди серости неказистой северной весны. У меня и жены тоже намечался праздник, ещё один: ждали существенного увеличения семьи.

На Верхней Омре жили нефтяники, добывали нефть и газ. Зону ликвидировали, рабсила не нужна, обустройство месторождения закончили. Недвижимость зонная:  баня, клуб, столовая, бараки осталась на радость нефтяников, строить не надо, подремонтировать.  Дорога  Ухта – Троицко-Печорск  разделяла посёлок на неравные части: одна – жильё, щитовые дома, но уже поделенные на квартиры, с магазинами, продовольственным и промтоварным. Другая половина, бывшая зона, с жильём, баней, клубом и столовой, с весёлым заведующим, китайцем «дядей Ваней»

Отправил  рассказ в районную газету Троицко-Печорска.  Напечатали. Выдали гонорар: 6 руб. 70 коп., который мы пропили после литературного вечера в клубе верхнеомринском. Читали  на вечере стихи, я – рассказ. Был доклад, как без него, правда куцый, десятиминутный, и потому терпимый. Делал доклад и стихи читал, собственные, Романенко, журналист районной газеты. Литературные усилия Омры представляли ещё, рабкор Долгих Яша, машинист паросилового хозяйства нефтепромысла, рубивший правду-матку в глаза, правда по мелочам: трапики прохудились, вода ржавчиной отдаёт, и другие житейские вопросы и несправедливости вскрывались. Был и стихопроизводитель, Ковакин, очень представительный мужчина, у которого была невидная маленькая жена и маленькие детишки. Как видно, на почве влюблённости, выпускал сериями стихи о голубоглазой любви.

Жена подарила мне сына. Вечером вызвал скорую с Вой-Вожа, а утром назавтра – на одного человека  семья моя увеличилась. Съездил на попутках, познакомился, через двойные рамы роддома, с сыном, помахал руками, в знак признательности и благодарности жене. Занялся благоустройством комнатки в 9 квадратных метров, в двухкомнатной квартире, полученной напополам с  семьёй Анатолия Осана. Правда, ему и комната досталась в два раза больше, но у Анатолия и Глафиры, жены его, сын был, Сашка, годовалый, уже на собственном ходу. С благоустройством проблем не возникло. Сварную кровать собрать, как два пальца … . Строил я деревянную кроватку малышу, строил, а получился стол универсального назначения в комнатке, и то добро.

Жена с выпиской задержалась. После ночной смены добирался к ней, обратно, от Нибели-3 до Верхней Омры, это скучный десяток километров по грунтовой дороге, часто пешком. Познакомился, ближе, с соседями. Хорошими, добрыми людьми оказались. «Калины красной» вариант оказался. Правда, тогда ещё не было «Калины красной», а вариант был.

Жила Глафира в кировской деревеньке. Работа в колхозе. Беспросветно. Получила письмо из мест, не весьма отдалённых, из Коми, из лагеря. Завязалась переписка. После освобождения приехал Анатолий Осан на «смотрины», и увёз Глафиру в Коми. В согласии жили семьи, и когда досталась мне квартира однокомнатная, перебирались туда, плакала Глафира, подружились они с Айно, и часто заглядывала к нам.

Романенко пригласил меня на редакционное торжество, по случаю выхода в свет доморощенного сборника стихов «Ручьи весенние». Сотрудники редакции выпустили брошюрку. Выглядела она неказисто, переплёт типа школьной тетради, но это было продукция собственной мысли и изделие собственноручное. Я всегда, с удовольствием, бывал в Троицко- Печорске. После замкнутого пространства посёлка нефтяников, радостно – печально смотрелась Печора, с её широкой поймой. Живо напоминала картина эта, вид родной Вычегды.

В бушлате, в парных бушлату, расклещёных брюках, при неизменной тельняшке, вбивал гвозди стихов младший Романенко, энергично помогая при этом, увесистым кулаком. Тихо улыбался и в тихой манере читал неплохие стихи Кузнецов. Снисходительно поглядывал на «молодёжь» ответственный секретарь газеты Жёлтый Василий. Он был немного старше остальных. Сидели при бутылках, и потому, чем дальше, тем громче. Приветственно отметили.

Первый год жизни, послеармейский,  создание собственной семьи, заканчивался отпуском. Решили провести его у родителей. Там были все условия: спокойная чистая река, с песчаными берегами, беломошные сосновые боры, и, конечно, Харлов остров, с  его разнотравьем, зарослями  черёмухи, смородины, шиповника, многочисленными озёрами, в которых изобилие жирного карася.








 

.