Рассказ первый. Я могу тебя убить

Тонкий, длинный резиновый шнур. Воздух свистит. Сильная, обжигающая боль, быстро проникающая в глубину и жгущая изнутри. Отчаянные вопли «Мамочка! Мамочка, не надо! Мамочка! Больно! Ма-а-амочка!!!» В ответ на это шнур свистит ещё сильней, ещё... Разъярённая «мамочка», превратившаяся в зверя, истязающего собственное дитя, свирепеющая тем больше, чем больше ребёнок её боится... Мечущийся, дико орущий ребёнок... Слова быстро заканчиваются, остаётся только рёв, страшный, горловой рёв, срывающийся голос, когда ребёнок уже безумен. Исступление. Уже не бьют, уже давно вообще никого нет рядом, а ребёнок всё орёт — он уже больше ничего не видит... Что было, что произошло, он помнит плохо. Постепенно приходя в себя, начинает видеть, где он находится после побоища, как что-то разбросано, что-то свезено, иногда разбито или пролито... Краснеют и чешутся места, по которым прошёлся шнур. Завтра они «расцветут» всеми цветами радуги: красным, жёлтым, фиолетовым, зеленоватым, коричневым...

* * *

« — Ты ещё не закончила уборку? — испуганно глядя на меня спросил брат. — Но ведь сейчас придёт мамочка, и тогда...

Я мысленно представила себе это «тогда» и моё сердце сжалось от страха. Так было всякий раз, когда мы ждали мать домой. Мы никогда не знали, в каком настроении она придёт с работы на этот раз, и всегда старались предупредить её малейшее желание.

Я уже успела сделать уборку в своей комнате, на кухне, и заканчивала мыть пол в коридоре. Мне ещё не было девяти, но я уже знала, что делать уборку, помогать матери и особенно всячески угождать ей — моя «святая обязанность».

Как бы в подтверждение слов брата за дверью раздался громкий стук каблуков, затем наглый трезвон в дверной звонок. Когда он раздавался, вся семья была обязана побросать свои дела, какими бы неотложными они ни были, и бежать встречать мать с работы. Если кто-нибудь опаздывал на этот спектакль, то он дорого платил за такое неуважение. Ну а не выйти из комнаты было равносильно преступлению. Сегодня дела обстояли ещё хуже, чем обычно: отец работал в ночную смену, некому было нас защитить, мы были полностью в её власти и она могла делать с нами всё, что ей вздумается.

Итак, мы обменялись полными отчаяния взглядами и брат кинулся открывать дверь. Мать вошла, и мне показалось, что она занимает весь проём двери, хотя она довольно маленького роста и хрупкого телосложения. Взглянув на её лицо, мы поняли, что дело плохо: мать была в плохом настроении. Увидев меня, она застыла на месте. Захваченная врасплох, я хотела бы провалиться сквозь землю и не смела даже бросить тряпку, с которой на пол капала грязная вода, так как это могло вызвать взрыв. Мой брат тут же кинулся на подмогу.

— Мамочка, наконец-то ты пришла, мы так тебя ждали! — Он бросился ей на шею и начал целовать. Я же словно оцепенела и не могла заставить себя что-нибудь сделать или сказать в своё оправдание. Я сознавала, что совершаю ужасное преступление, не здороваясь с ней, но в голове у меня вертелись мысли, которые вытеснили всё, кроме страха. «Почему он сказал, что мы её ждали, ведь это ложь? А сейчас она ждёт того же от меня!» Её взгляд ясно говорит: «поунижайся немного передо мной, и я тебя прощу!» Ну нет, этого она от меня не дождётся!

Между тем мать отдала брату сумку с продуктами и сказала:

— Отнеси сумку на кухню. И разгрузи — добавила она, бросив на меня злобный взгляд. Потупившись, брат пошёл на кухню.

— Здравствуй, доченька! — сказала она, не пытаясь скрыть свою злость.

— Здравствуй, — пробормотала я.

— Ты меня не поцелуешь? — с издёвкой осведомилась мать.

— Я грязная.

— А по-моему, ты не хочешь.

Я молчала. Она схватила меня за плечи.

— Отвечай!

Я всё ещё молчала.

— Отвечай, когда тебя спрашивают!!! — завизжала она и принялась бешено трясти меня. Потом выхватила из рук тряпку и стала хлестать ей меня, стремясь попасть в лицо. Брат тут же вылетел с кухни.

— Мамочка, не надо... пожалуйста перестань... мамочка!

— Уйди! — дико закричала «мамочка», замахиваясь тряпкой. В этот момент она была страшна. Брат исчез, но его вмешательство всё же принесло пользу: она отшвырнула меня в сторону, затем туда же полетела тряпка. С гордым видом победителя она прошлась по коридору в грязной обуви, оставляя на линолеуме грязные следы и уничтожая всю мою работу.

— Перемой! — резко прикрикнула она и удалилась, радуясь, что последнее слово осталось за ней.

В душе у меня всё кипело, слёзы подступали к горлу, но я ничем не выдала этого и невозмутимо начала мыть сначала. Я знаю, что это лучшая месть: она очень сильно мучалась от того, что не могла меня сломать, заставить пресмыкаться перед ней.»

* * *

Да, сестрёнка. Не могла. Потому что тебя она не била. Потому что «ты девочка». Поэтому она и была бессильна перед тобой.

А я вспомнил ещё один эпизод запугивания. Как-то мать крепко схватила меня и стала трясти:

—  Ты принадлежишь мне.  Я могу делать с тобой всё, что хочу. Я могу тебя убить, и мне за это ничего не будет. Потому что я —  твоя мать.

—  Я могла бы сделать аборт и тебя бы не было!

Я не знал, что такое аборт. Понял только, что меня могло не быть.

* * *

...Жизнь в постоянном страхе. Постоянное ожидание окрика, подзатыльника, унижения, ремня... Это состояние страха парализует всё: все силы беззащитного ребёнка направлены на самосохранение. Мысли зацикливаются и вертятся вокруг одного: почему? Ребёнок видит, что его наказывают не за дело, что мучителю нравится сам процесс истязания. Да и за какую провинность можно так истязать? И решение здесь может быть только одно — бежать.

Но куда? Бежать некуда. Я не хозяин себе. Да и никто мне не поверит. Все знают нашу «семейную идиллию» и мою маму как обаятельного человека, чуть ли не добрую Фею... Так и вышло. Бабушка мне не поверила, зато стала стыдить и сразу же всё рассказала матери. А мать сделала изумлённый вид и стала настраивать бабушку против меня: какое же я чудовище, что наговариваю на мать, мать — это самое святое, и т.д. После этого случая она сначала была озадачена и даже пыталась по дороге домой — на виду у всех — заигрывать со мной. Но мне это было противно. Я не стал ей «подыгрывать», то есть лгать. И тогда, когда мы пришли домой, она всыпала мне столько, сколько я ещё не получал. После этого я больше ни у кого не пытался искать помощи. Мне не поверят. Поверят матери. Тем более, что это были такие же люди, как и моя бабушка: они говорили на таком же языке, у них были такие же взгляды на жизнь и они не допускали, что может быть иначе.

* * *

И всё-таки, через много лет, уже незадолго до окончания школы я рискнул и доверился любимой учительнице по ботанике, рассказав ей о своём несчастье и попросив совета. Но любимая учительница стала вдруг совсем холодной... А через несколько дней моя мать узнала об этом. И не только она...

* * *

Коммерческое использование этого рассказа (извлечение прибыли из человеческого горя) запрещено нравственным законом.

Продолжение следует (если, конечно, с автором не произойдёт «несчастный случай» или о его здоровье не позаботятся в «психушке» или т.п...).