Я. шварц amnesia кн. 2 гл. 5 стр. 8

    



                Яков Шварц

                AMNESIA
                (Хроники забвения)

                Роман в трех книгах
                Книга вторая
                Глава пятая         


                Страница 8    
                Угрозы Сафьянового периода

Париж. 23 июня 1987 - 1861 гг. 

     Есть в жизни человека моменты, когда обстоятельства вынуждают его говорить нелепости, а, может, и сам человек, поддавшись искушению мягкого сердца, произносит высокие, подчас глупые, но счастливые или печальные слова признаний. Застолья, похороны, премии, объяснения в любви – да мало ли случаев, когда наша сдержанность теряет бдительность. Но пальму первенства по слезливости держат расставания и встречи. И Жужу со своим несносным и запутанным характером не избежала этой участи:
    - Я вас полюбила, мадам Анна. Себе врать трудно, но я говорю правду, как перед Богом! Буду скучать...
    Последние слова уже было не разобрать – Жужу уткнулась набежавшей слезой в плечо мадам. А через час, гремя колесиками своего чемодана по мрамору станции Сите, она выскакивает на Дворцовый бульвар. “Надо было ехать до следующей”, - клянет Жужу свое искушение знакомым местом. По мосту Святого Михаила она добирается до его же набережной. Мрачные фасады домов тенью сомнений одолевают беглянку. Неожиданно на башне Собора бьет колокол. Люди останавливаются. Всматриваются в небо и плывущий по нему корабль Нотр-Дам. Раздаются крики: “Почему он звонит?!” “Какой сегодня праздник?” “День музыки”. “День музыки был позавчера”. “Он не звонит в День музыки!” “Он взял и позвонил, и нас не спросил!”
    “Неужели он зовет меня домой?! – Жужу напрягается еще больше. - Может, я принадлежу музыке?!”
    У отеля “Нотр-Дам” Жужу спрашивает, как ей пройти на улицу Мясных лавок. Когда узнают, что мадмуазель ищет книжный магазин “Шекспир и компания”, то удивляются тому, что она его не видит, а он - прямо перед ней, но советуют лучше сразу не сворачивать направо, а пройтись через маленький скверик по набережной Монтебелло – все равно попадет к “Шекспиру...”, зато покопается в книжных лавках – старых, как сам Париж.

    Жужу советы противопоказаны – она медлит. Чуть в глубине, за деревьями она видит пятиэтажный дом со знакомыми клетушками мансард под крышей, синей табличкой: Rue de la Bucherie 37 и светящимся портретом Шекспира на вывеске книжного магазина, но проходит чуть дальше и сворачивает в сквер Вивиани - для подготовки решительного штурма сегодняшнего дня. Вскоре она садится на краешек скамейки, которую оккупировала пожилая пара, выказывающая явное  раздражение вторжению подозрительной красотки. Только теперь Жужу понимает, что со своим парижским шармом, с чемоданом и вишневой блузкой она выглядит красной вороной в стае обитателей сквера.
    Рядом со скамейкой останавливается невольничья группа больных Парижем. Сразу видно – свои: разъевшийся на кока-коле и гамбургерах галдящий сброд. Бойкий гид пытается завладеть вниманием очумелых путешественников:
    “Сейчас вы видите самое знаменитое дерево Парижа. Ему скоро пятьсот лет! Вряд ли министр Рене Вивиани мог себе представить, что в наш просвещенный век дерево в сквере, названное его именем, станет излюбленным местом сборищ... нечистой силы! Итак, перед вами “Дерево колдунов”, робиния или ложная акация, высота которой - пятнадцать метров, а в обхвате – три с половиной. Местные старожилы утверждают, что это дерево в свое время закляла ведьма, которую волокли на костер мимо него на Гревскую площадь. Вам особенно повезло! Считается, что прикосновение к дереву в день летнего солнцестояния (и ничего, что оно было вчера) придает прикоснувшемуся неведомую колдовскую силу! А сейчас дружно, но по очереди, все прикоснулись к дереву!” 

    Жужу видит перед собой дерево, закованное в бетонные плиты. Солнце забирается на свою вершину и припекает голову Жужу. Ей невыносима больше прическа, с которой она провозилась все утро, и Жужу с наслаждением вырывает из волос все заколки и шпильки. Волосы волнами ниспадают на ее плечи. Вся реклама шампуня от перхоти может задохнуться от зависти. Жужу надоедают ее сородичи, устроившие давку у колдовского дерева, и она закрывает глаза.
    Сон в летний день не заставляет себя ждать. Каменные химеры на соборе оживают и слетаются к дереву. Они мигом растаскивают бетонные плиты и превращают их в игорные столы, покрытые чудной зеленью листьев. Две химеры, особенно рьяные, достают из дупла пилу и принимаются за неистовую работу. Вскоре разрез дерева превращается в колесо рулетки, и пилившие ствол каменные ведьмы устраивают настоящий шабаш за должность крупье:
    - Красное будет прошлым, черное – будущим, а зеро – настоящим, – первая химера выламывает из своей пасти зуб и проводит им по горлу.
    - Нет! Черное будет прошлым, красное – будущим, а зеро пусть будет настоящим. – Другая химера острыми, как ножи, ушами пытается выколоть глаза своей подруги.
    Договорившись, они кидаются к скамейке, отрывают от красного чемодана крышку и кидают в нее Жужу, как Дюймовочку в цветок. Все остальные химеры усаживаются за игральные столы, и начинается невообразимая свара. Крышку с Жужу кидают вместо шарика в рулетку и ведьмы делают ставки:
    - 1440год – черное, – вопит химера с козлиной рожей.
    - Ты опять со своим маршалом Жиль де Ре? Не можешь забыть, как он отодрал твой зад, козел!
    - Лучше бы тебе не родиться, сестра моя! Ставлю два золотых на 1431 год – черное. Помянем Жанну. Она вчера всю ночь отмывала наши кости.
    - Запускай рулетку!
    - Кто там в крышке чемодана?
    - Это девчонка из Нью-Йорка. Моя внучка покусала ее в метро в 67, - обрадовалась маленькая ведьма с крысиной мордой. - Девчонка родилась в год Крысы - на него и ставлю.
    Крупье в очках ослиным хвостом крутанул рулетку, и крышка с Жужу бешено застучала по ухабам прошлого.
    - Зеро! Кто ставил на зеро?
    - К чему нам настоящее?! Смотрите – у нее на сердце цветы зла. Ставлю свою голову на 1857 год – черное. Ты помнишь, как Бодлер тогда навалил со страху полные штаны и приперся с ними к мадам Сабатье?!
    - А я ставлю на 1990 - красное. Пусть эта недотрога хлебнет своего будущего.
    - Зачем так далеко забираться? Содрать горечь приговора - хватит и пары месяцев!
    - Крупье, крути вдогонку время!

    Жужу вылетает из рулетки, и тут же под ней пролетают уже знакомые крыши, которые с таким наслаждением еще недавно топтал конь Жанны. Но теперь не площадь Согласия ждет Жужу: с грохотом прокатившись по крыше Мадлен, она, было, кидается к Гарнье, но неожиданно резко дает крен влево и, чуть не зацепившись за руку Наполеона на Вандомской колонне, несется к арочным сводам входа в отель Ритц. И только светлячком в ночном небе вспыхивает воспоминание о том, что тогда конь Жанны наотрез отказался следовать к Сене через Вандомскую площадь: он что-то там не поделил с конем Короля-Солнце.
    Крышка от чемодана вдребезги разбивается о вышколенную неприступность швейцара – краснокровкам вход заказан. Неведомая, загадочная жизнь парижского света отравляет душу Жужу. Ей мнится, что она стоит у края столь непостижимой, сколь и желанной жизни, тайны которой ей никогда не разгадать, не прикоснуться к ней даже во сне. Жужу никто не замечает – ее просто не существует. Мимо нее шествуют неземные создания, закутанные в черные, как траур, меха; в густом облаке парфюма плывут бесплотные шеи и плечи, усыпанные спесью красных бриллиантов. Отовсюду несутся вопли: “Смотрите – сама принцесса!” “100 карат! Пусть я ослепну!”
    И тогда Жужу осеняет: - “У меня же есть приглашение!” Она выхватывает из заветного мешочка украденное у Рейчел кольцо, и, ослепленный его сиянием, швейцар заносит Жужу в отель.
    - Желаете любимые апартаменты Коко Шанель? – мигом подкатывается к ней распорядитель роскоши.
    - Опять зеро! – вопит Ослиный хвост.
    - А я повторю свою ставку, пусть девчонка допьет божественный нектар, - каменные глаза химеры наливаются кровью.
    - Потеряешь, Козрог, свою голову! Теперь я ставлю на будущее. 6017 год от Сотворения мира – черное, - Ослиный хвост приноравливается к ножу.
    И полюса меняются местами! Теперь Жужу видит себя, стоящую на коленях в грязи набережной Сены и умоляющую кого-то сжалиться над человеком, напоминающим Бодлера из книги, купленной несколько дней назад в Марэ. Но ее сопливую жалость презирают и пинком сбрасывают несчастного в реку.
    Но тут колесо в третий раз останавливается на зеро. Уставшие от бесплодных ставок химеры устраивают вокруг робинии иступленные пляски. Но Жужу не может прекратить игру - ей надо спасти того парня, похожего на Бодлера, или хотя бы примириться с параличом бессилия. Пока козлоногие поганят землю копытами и спорят, на чью жизнь делать следующую ставку, надо как-то объяснить, почему она не смогла помешать прикончить невинного. И Жужу достает дневник, вырывает из него страницу, и одна из химер нашептывает ей письмо к мадам Анне:
        “... Здравствуй, Ангел мой, мадам Анна... я ввязалась в игру, от которой оторваться не могу. Вот мое наблюдение, мадам Анна, - окончательное. Если быть благоразумной, то есть - быть как из мрамора, холодной и дьявольски осторожной, то непременно, без всякого сомнения, можно выиграть сколько угодно. Но играть надо много времени, много дней, довольствуясь малым, - если не везет, и не бросаясь насильно на шанс. Тогда можно сорвать  Блэк Джек  своего будущего и без сожаления проиграть свое прошлое! А пока я в проигрыше – проиграла какого-то несчастного, очень похожего на моего  Бодлера”.
    - Мадмуазель, вы зря оставляете чемодан без присмотра!
    Еще минуту назад недовольные старики проявляют заботу.
    - Бонжур, мадам. Бонжур, месье.

    Жужу, стряхивая с себя наваждение, решительно встает и покидает сквер. Под тентом ресторана в доме напротив она замечает табличку с названием набережной, но видна только половина букв: “Quai de Monte...”  “Monte?” – случка, если я не ошибаюсь. Вторая волна предчувствия неотвратимости встречи с тем, кто круто изменит ее жизнь, накатывается на Жужу. Через несколько минут она возвращается к книжному магазину на улицу Бушери. У входа Жужу прислоняется к непонятному сооружению. Возможно когда-то три зеленых атлантихи с железными поясами верности на тощих грудях поддерживали купол фонтана.
    Жужу силится вспомнить имя владельца магазина, которое упоминала Эстер. Несмотря на толчею у бесчисленных книг, красивый старик за стойкой сразу примечает ее уже с порога:
    - Бьюсь об заклад – ты американка! Сейчас проверю. Знаешь ли ты моего дедушку – Уолта Уитмена?
    - Как не знать человека с могучими чреслами. Пособие по совращению малолетних:
 
                Матку, груди, твои соски,
                Урчание желудка, пот подмышек,
                Красоту твоих ляжек,
                Заросли опиума на лобке -
                Все, все это отдай моим чреслам...

     От радостного вопля старика вздрагивают посетители и трепещут страницы книг.
    - И еще в нашем классе был мальчик, который утверждал, что ваш дедушка был педерастом.
    - Не будем об этом. Так чем я обязан?
    - Хочу показать одну книгу.
    Жужу достает из чемодана свое сокровище и кладет его перед стариком.
    - Ну, наконец-то. А то Шарль совсем сошел с ума от ожидания. Шарль, Шарль, иди скорее сюда. Тебе Лортик прислал первый сафьяновый экземпляр.
    На зов старика никто не откликнулся. Первой реакцией Жужу было желание схватить обратно книгу и бежать куда попало. Она еще не понимает, зато хорошо унюхивает, что опять ее настигла компания, которая веселится и издевается над ней: “К”, Фуко, Жанна (лучше не стоит Жанну приплетать – она все-таки ее подруга), рыжие братья и всякая нечисть с Нотр-Дам; а тут еще какой-то Лортик (правда его, кажется, упоминала Эстер). 
    - Тебя как звать? Хорошо, потом скажешь. Поднимись на второй этаж и приведи Шарля. Он, наверное, спит.
    Жужу, чтобы выиграть время и спрятать от старика свои растерянные глаза, неуверенным шагом поднимается на второй этаж. Как и внизу, здесь все завалено книгами. На полу их даже больше, чем на прогнувшихся от тяжести полках. И только красный топчан с двумя чистыми подушками и скомканной простыней говорит о том, что Шарль действительно мог здесь быть - но его не было.
    - Ты не нашла его? Маласси не собирается сам приехать из Алансона? – старик даже радуется, что Жужу возвращается без Шарля и пытается успеть до его появления выведать как можно больше.
    - Скажи мне: Огюст уже набрал заново “десятый лист”? Шарль сегодня не в духе и плохие новости ему ни к чему. Если он сейчас спустится, то передай ему слова господина Пуле-Маласси: мол “Цветы зла” выйдут из печати, когда будет угодно Господу Богу и Бодлеру, но, все же через два-три дня, как он обещал -  книга поступит в продажу...
    - Я только хотела предложить вам эту книгу... Купите ее у меня.
    Жужу делает вид, что издает невинный лепет, а сама протягивает руку и кладет ее на книгу.
    - Эта книга не для продажи..., - старик тоже кладет руку на книгу со своей стороны, и их пальцы, подрагивающие от напряжения, встречаются.
   - Кажется, Шарль хотел первый сафьяновый экземпляр на голландской бумаге отослать матери, но я-то знаю, что сегодня он побежит с книгой к госпоже Сабатье.
    - Но наверху нет никакого Шарля!
    - Подожди, вот и он! Наверное, был на третьем этаже.
    По лестнице тем временем спускается господин в темно-серой блузе и белоснежной рубашке, повязанной широким шелковым бантом-галстуком.
    - Шарль, иди скорей. Радостная весть: к тебе гонец от Лортика!

    От радостных событий седые космы старика электризуются и порхают за его ушами ангельскими крылышками. Жужу кажется, что Шарль не спускается по лестнице, а застывает на ней своим памятником. Свободно ниспадающая блуза не может скрыть костлявый остов неистового труженика. Из накладного кармана слева торчат модное стальное швейцарское перо и карандаш, и только лицо Бодлера ускользает от восхищенного взгляда Жужу.
    Но одно великолепие она видит с ясной отчетливостью: это парящую птицу на предзакатном горизонте – складку между губами Шарля Бодлера. Первым желанием Жужу было немедленно достать из чемодана подаренный ей мадам Анной рисунок Матисса и показать его поэту. Только на рисунке птицей была не складка между губами, а сама верхняя губа, отчего Бодлер на рисунке и этот – живой, разнились, как предгрозовое небо и до краев наполненное солнцем озеро.    
    Жужу видит, что птица парит почти неподвижно, и острые концы ее крыльев опущены вниз, отчего присмиревшая на время плоть обманчиво выдает монаха, а не безудержного сластолюбца. Но иногда птица, чтобы не потерять несущий ее поток воздуха, взмахивает крыльями, и тогда их уголки поднимаются наверх, от чего печаль преображается в едва угадываемую ироническую усмешку. Птица летит под скалой носа и несет на своих крыльях два сверлящих усталых глаза. Пустые глазницы вот-вот провалятся внутрь черепа, но огромный парус лба не дает этого сделать. И только небрежная кисточка волос, как знамя пиратов на вершине паруса, выдает в Бодлере мятежного флибустьера поэтических морей.

    И птица взмывает в поднебесье! Нет, и нет! Выше неба, выше солнца, выше звезд, выше Бога. Счастье делает нас сопливыми романтиками. Ребенок от конфетки испытывает больше радости, чем старик от власти и золота. Это – знак! Знак на все времена. Оказывается безумие мыслей можно отлить в свинец набора и припечатать его оттиском на лучшую бумагу Европы. Птица возвращается и опускается в рай причудливых цветов зла на обложке Лортика. Шарль обнимает книгу, как ребенка, и с достоинством памятника поднимается с ней по лестнице. Неожиданно он спускается на несколько ступенек и замечает Жужу:
    - Ты обедала сегодня? – ответа он не ждет. - Не уходи – я приглашаю тебя отметить первое поражение Парижа. А теперь посмотрим – кто победит!
    И Шарль окончательно скрывается. А у старика – очередь. Он делает рукой знак Жужу присесть в углу магазина за небольшой столик. На столе - единственная книга: Евангелие в твердом кожаном переплете с золотым обрезом. На каждой странице - виньетка или гравюра. Жужу, ты же давала себе слово не связываться с Иисусом, зачем ты открыла Евангелие?! Иисус тут же принялся за тебя: “Я посылаю Ангела Моего перед лицом твоим. Ангел Мой - птица небесная, что укрылась в ветвях цветов зла. Вера твоя в то, что породил твой разум, подобно малому горчичному зерну, станет Царством Небесным!”
    - Иди ко мне, - старик закрывает дверь за последним посетителем и вешает табличку: “Закрыто”. – Ты не обижайся на Шарля. Зато он умеет любить так, как никто другой. Сейчас я тебе кое-что покажу.
    Старик долго роется в книгах, пока не достает большой, но довольно потрепанный альбом фотографий.
    - Это фотографии Надара, друга Шарля. Вот это фото он делал всего два года назад. Как ты считаешь – Шарль изменился с тех пор?
    С фотографии на Жужу смотрел человек, который несколько минут назад пригласил ее отобедать.
    - Шарля можно простить. Он всегда без денег. И эта история с его двумя новыми братьями... Иосифу повезло больше: он простил своих братьев за предательство – они его - за жестокое испытание.
    - Разве у Бодлера не один лишь брат? – Жужу во всеоружии новой книги.
    - Альфонс у Шарля был всегда, пока не появился у него еще один брат в твоей Америке. Ты была в Балтиморе?
    - Когда мы ездили со школой в Вашингтон, то на весь день заезжали в Балтимор.
    - Ты случайно не была на могиле Эдгара По?
    - Я там чуть ногу не сломала.
    - Так вот! Эдгар По - и есть брат Шарля. Десять лет прошло со дня смерти Эдгара, а Шарля с тех пор преследуют все несчастья его американского брата.
    - А кто же - третий?
    Жужу тщетно пытается в изможденном лице старика поймать ускользающие черты “К”.
    - Шарль и есть - третий брат! А если тебе угодно - то и первый, и второй!
    - Вы хотите, чтобы я не верила глазам своим?
    - Глаза нужны, чтобы не попасть под машину. А все, что ты видишь, находится в твоей голове. Вся неразбериха пошла, когда Шарль раскопал в церкви Сен-Сюльпис (она здесь - рядом  с Люксембургским садом) свидетельство о своем крещении. Едва священник окропил водою из купели голову младенца, как с лесов спустился тогда еще молодой Эжен Делакруа (он расписывал фресками церковь и хорошо знал отца Шарля – Франсуа, который слыл художником) и сказал, что “этот крикастый малыш первым напишет правду о французских художниках”.
    - Вы не могли бы придумывать свои истории немного помедленней?
    - Да все только началось! Шарль был уверен, что ты придешь еще два дня назад - в день летнего солнцестояния. Именно в этот день должны появиться в магазинах Парижа “Цветы зла”. Почему Шарль так был в этом уверен? А все просто! Он пошел за документами о своем крещении 21 декабря – в день зимнего солнцестояния. В полдень солнечный луч, проникнув сквозь линзу в окне южного нефа, упал на золотую линию гранитного пола. Это и была мистическая Линия розы, которая пала на Шарля и разрезала его пополам, и из церкви уже вышли двое. Но их никогда не видели в одном и том же месте, хотя они всегда были вместе. Церковь же была построена на развалинах древнего храма египетской богини Исиды. Круша безвинные ступени, Шарль слетает с лестницы:
    - Посмотри, какое посвящение я написал Аполлонии!
    
                Лишь глянет лик зари пурпуром поседевшим
                И строгий образ твой прозрачным сном
                С толпой сольется, похотью смердевшей
                В скоте пресыщенном вдруг Ангел пробужден.

    - Шарль, почему ты радуешься, когда мадам Сабатье называет тебя: “мой скот”?
    Шарль старику не отвечает и не видит его.
    - Ты идешь со мной? - Взгляд у Шарля жестокий, но не казнящий. – Только не ври, что ты еще девственница. Меня пугает твоя красота – она слишком развратна.
    Шарль замечает в ее руке красный чемодан.
    - Оставь его у меня. Вечером заберешь, если мы не успеем попасть домой – на набережную Вольтера.
    - Наверное, на остров Сен-Луи? Я два дня назад приходила к вам в гости, но меня не пустили.
    - Да что ты? Я там жил лет пятнадцать назад.
    Жужу возвращается в магазин, а старик словно ее ждет:
    - Только не заговаривай с ним о дне его рождения, вернее – о часе. 9 апреля – нет сомнений, и ты соглашайся. Но час – даже Каролина путает. Я очень тебя прошу: Шарль не выносит мистики!
    - Кто такая Каролина?
    - Да мать же его! Говорят, что при родах она пребывала в бессознательном состоянии и ничего не помнит.

    Жужу и Шарль выходят на набережную. В первые минуты Жужу готова взорваться - ее спутник совсем о ней забыл. Надо проверить этого угрюмого сумасшедшего. Жужу резко берет его за плечи, вдавливает ему ногу в промежность, прижимает к парапету и нараспев, не отворачивая глаз, читает:

                В лазури царствую я сфинксом непостижным;
                Как лебедь, я бела, и холодна, как снег;
                Презрев движение, любуюсь неподвижным;
                Вовек я не смеюсь, не плачу я вовек.
 
    И Шарль ожил. Не успевают они свернуть на мост, ведущий к Сите, как он  откидывается на перила и, словно впервые, видит перед собой юную красавицу:
    - Ты успела уже прочитать?! Можно, я буду называть тебя - Лебедь? Подожди, как там дальше про тебя:

                Прислал ли ад тебя иль звездные края?
                Твой Демон, словно пес, с тобою неотступно;
                Всегда таинственна, безмолвна власть твоя,
                И все в тебе - восторг, и все в тебе преступно!
 
                С усмешкой гордою идешь по трупам ты,
                Алмазы ужаса струят свой блеск жестокий,
                Ты носишь с гордостью преступные мечты...
 
    Толпа на мосту бросает любоваться Собором и с изумлением наблюдает за странной парой, по всей видимости – ряжеными. Напрасно Жужу терзается. Но все просто: она принесла ему лекарство от смерти, и, в знак благодарности, память Шарля опрокинулась в детство.
    - Ты пахнешь моим детством. Мамина шуба пахла ее затылком. Этот запах остался у меня на всю жизнь с тех пор, как я поцеловал потайное место за ее ухом. Если мама надолго исчезала из дома, я зарывался в ее шубу – только так  мог заснуть. Только чуть повзрослев, я научился наслаждаться ароматом ее рук, ее груди, колен, волос. А один запах меня совсем сводил с ума. Я искал повод, чтобы, заплакав, свалиться на пол, обхватить ее ноги и зарыться в них с головой. Она успокаивала мои рыдания, а я упивался запахом женщины. Я еще не знал, что это - запах сладострастия, но я отравился им на всю жизнь, и именно ему я обязан своим даром.
    Я люблю в своей матери - женщину! Как я завидовал ее мужлану-солдафону, пока Бог не прибрал его к себе два месяца назад. А сколько раз я ей писал: “Смертельно скучаю и люблю тебя больше, чем когда-либо...” Я смотрю, ты совсем меня не слушаешь. Голодна? Я тебя попрошу вечером мне помочь составить список тех, кому мы пошлем книги. Но, прежде, надо навестить Жанну. У нее умирает мать. Скажи, у тебя есть деньги?
    - Да, тысяча долларов.
    - Мне на днях Каролина... ах, да: Каролина - и есть моя мать. Я тебя с ней обязательно познакомлю. Она обещала мне 1500 франков. Так что твои деньги я возьму всего на пару дней.
    Цветочный рынок на станции метро Сите Шарля оставляет равнодушным. Зато в  вагоне он прижимает Жужу к двери с такой силой, что еще бы одно движение, и  они бы вылетели вместе со стеклом в гремящее подземелье тоннеля. Страсть распирает Шарля слепыми словами:
    - У нее не такие волосы, и пахнет она не так, как ты. Твой запах - девственный: он чист, как душа ребенка и свят, как сон Всевышнего!
    Правая рука Шарля вползает под вишневую кофточку Жужу. Сила отвращения и сила неизъяснимого притяжения уравновешивают друг друга.
    - Но есть другой – бессмертный аромат! Так пахнет моя Жанна - мускусом развратным. - Левая рука Шарля уже на бедре Жужу. - Черный атлас ее кожи, бурлящие роскошной пеной волосы, дурманящая грудь и пышный зад...
    Между его руками, как меж небом и землей проскакивает молния. “Хорошо, что не в сердце!”
    Жужу теряет ниточку последних мыслей.
    Неожиданно Шарль обмякает и сваливается на освободившееся место. Жужу садится рядом.
    - Оставить женщину без денег, женщину, с которой я прожил пятнадцать лет...?!
    Шарль снова Жужу не видит и разговаривает со своими мыслями.
    - Мать на этот раз мне не откажет. Выходит, “Цветы зла” – мой букет к последнему свиданию! Я расстанусь с ней, во что бы то ни стало. Но где же взять проклятую сумму на ее содержание, если заработанные мною деньги не копились, а только тратились?
    На станции Сен-Дени Жужу следует за Шарлем. “Кажется, его Жанна – проститутка. Где же она может жить, как не в Сен-Дени?!” Но они пересаживаются на 9 линию, и через несколько минут выходят на станции Oberkampf.
    - Как быстро мы добрались до Берлина!
    Жужу пытается подать осмелевший голос.
    - Швейцарский немец. Что-то изобрел, еще до моего рождения. Ты не будешь возражать, если мы забежим на минуту к Жанне?
    Высокий пятиэтажный дом с магазинами на первом этаже выглядит очень прилично.
    - Эту квартиру на Ангулем снял я и жил здесь вместе с Жанной, после того, как она покинула лечебницу, но потом все надоело, и я сбежал.
    - Но это же улица Жан-Пьер Тэмбо? Вот и табличка: Rue Jean-Pierre Timbaud. А, вспомнила. Там, где я покупала вашу книгу, на Булыжной улице, была Библиотека истории Парижа во дворце, который построила герцогиня Ангулемская, и мадам Анна уговаривала меня отнести туда “Цветы зла”.
    - Какая еще библиотека?! Я наслаждаюсь предчувствием того, как моя Аполлония, моя заступница, будет гладить удивительный сафьян Лортика.
    Шарль ведет Жужу по узкому проходу между домами, и все, будто в кино, меняется враз. Жужу кажется, что здесь снимали исторический фильм, да так наспех и бросили уже полуразрушенные, похожие на призрак, декорации. Квартира у самого входа в угрюмый неосвещенный подъезд. Запах заброшенной жизни накидывается на Жужу, как насильник, затаившийся в темноте. Открытая Шарлем на ощупь дверь света почти не прибавляет, а только сшибает запахом несвежей рыбы и пропитанных перегаром стен.

    Когда глаза Жужу преодолевают полумрак, они натыкаются на спящую полуголую
женщину, развалившуюся в кресле. Кости выпирают из морщинистой черной кожи. Отвислая грудь вряд ли соблазнит Гогена. Мослы ног опираются на ящик. Между ногами черная кошка с угрожающим урчанием рвет рыбу в ящике. Но Шарль - вкуснее лакомства: едва он появляется на пороге, как кошка бросается ему на грудь и, к ужасу Жужу, вот-вот разорвет поэта, но та мигом перебирается на плечи Шарля и сворачивается клубком вокруг его шеи. 
    - Соскучилась, моя умница, моя красавица! Муза любит рыбу.
    Кошка поднимает голову и гипнотизирует дьявольскими зелеными глазами Шарля. И если в звере возможно разглядеть нечто божественное, то Жужу дивится  кошачьей улыбке - не менее загадочной, чем у спящего в кресле монстра.
    Любовную идиллию прерывает клокочущий голос из кровати. Шарль бережно снимает с шеи кошку:
    - Подержи, Лебедь, Музу.
    Шарль нежно передает кошку Жужу и подходит к кровати, на которой валяется существо со спущенным комбинезоном и обвислым членом.
    - Не трогай Николя!
    Восставшая из кресла черная женщина на голову выше Шарля, и это ей дает полное преимущество презрения:
    - Николя принес мне из своей лавки свежую рыбу, а не как ты - вонючие цветы.   
    - Ты совсем casse-toi (съеблась)! Готова переспать с этим мудаком за глоток похоти...
    - Он, в отличие от тебя, не кричит имя своей матери, когда кончает в меня.
    - Лучше не трогай мою мать, Жанна! Каролина – ангел и уже пятнадцать лет содержит тебя и твое лицемерие!
    Такого предательства Жужу никак не ожидала. Кошка вдруг выгибает свой хребет в ее руках и, располосовав когтями вишневую кофточку, вырывается и запрыгивает на Жанну. Теперь наваждение слетает не только с толстых губ черного чудовища, но и с двух пар глаз: дерзкого взгляда дьявольского отродья – кошки, и горящих почти животным светом угрюмых глаз мулатки. Из спертого воздуха в руке Жанны материализуется бутылка. Такой поворот событий не остается незамеченным для владельца рыбного ящика:
    - Дай сюда бутылку, сука долговязая!
    Николя уже при параде: комбинезон болтается на одной шлейке, фуражка висит на ухе.
    Но герой рыбной оперы Жанне уже не нужен – у нее свой план отмщения.
    - Bouge ton cul! (пошел в жопу). Ты прошлый раз оставил здесь дневник. Николя хотел завернуть в него свою рыбу, да только бумагу ты засрал чернилами.
    - Отдай немедленно!
    Шарль бледнеет, и плечи его вжимаются в сердце.
    - Я чуть не побелела от смеха! Ну и заголовок ты придумал: “Мое обнаженное сердце”!
    Жанна срывает с себя последнюю тряпку, прикрывающую ее наготу и бесстыдно выпирает вперед обвисший живот:
    – Вот где твое обнаженное сердце!
    Промежность настолько у нее заросла, что Жужу кажется, что черная Муза сползла с шеи и свернулась клубком между ног Жанны. Жужу даже не замечает, как Шарль успевает схватить бутылку быстрее подкрадывающегося к ней Николя. Запрокинув голову, он пытается попасть вином в рот.
    - Там еще твои поганые стихи. Я отнесла их в наш театр для клозета.      
    Шарль, с бутылкой на перевес, кидается на Жанну. Его нога попадает в ящик, который перевертывается, и рыба разлетается по полу. Второй ногой Шарль наступает на нее и, падая, хватается за Жанну, и они вместе с проклятиями и бранью сваливаются на пол. Пустая бутылка попадает в Николя, дневник ловит Жужу, а Муза бросается разнимать своих хозяев. Теперь не разобрать чего больше в этой пьяной драке: - животного вожделения, ненависти или предвестия  скорой гибели. И даже траурная кровь Жанны, сочащаяся из разодранной черной кожи, не способна ответить Жужу, чем, на самом деле, закончится драка.
    От вида крови Жужу близка к обмороку. В ее затуманенном сознании, словно глоток чистого неба в разрыве черных облаков, возникает видение Вероны, но безгрешная голубизна вдруг обваливается холодным оскалом окривевшего зеркала.
Той ночью, когда Красавчик затащил ее в гостиницу, Жужу закрылась в ванной - так она решила переждать приступ вожделения Красавчика: он купил право первой ночи с Жужу за - пусть и бешено дорогую, но всего лишь - старую книгу стихов с обложкой из фильма ужасов. Отвалить за нее свою девственность? За что?! Жужу открывает наугад книгу. Она еще не знает, что приговоры длинными не бывают:
 
                Чтоб темный замысел могла вершить Природа
                Тобою, женщина, позор людского рода, -
                Тобой, животное! - над гением глумясь.
                Величье низкое, божественная грязь!

    Жужу в страхе захлопывает книгу, но перед ней - зеркало, а в нем ее новое отражение - цветок с обложки, обвитый змеей!
    Видение из Вероны приводит Жужу в замешательство: теперь она знает, что не одинока. Это существо, терзающее Шарля, - из ее рода. И с этим ей придется смириться и жить дальше, все больше увлекаясь и гордясь своим новым предназначением. Красавчик тогда так ничего и не понял: - почему “эта дрянь” издевалась над ним до самого утра, так и не дав даже к себе прикоснуться!?
    А тем временем любовная драка запуталась в клубке остервенелых тел. Но Жужу гораздо интересней копаться в дневнике Шарля. Слов почти не разобрать, и она подходит к окну. Но первые же прочитанные строчки только окончательно ее запутывают: “В человеке в любой момент существуют одновременно два устремления: одно – к Богу, другое – к Сатане”.
    “Величье низкое, божественная грязь... Бог не нашел другого места для борьбы с Сатаной, чем это смрадное обиталище?! Может быть, небеса для драки лучше приспособлены?! Или Ему, как и человеку, чтобы верить - надо искупать свой грех непременно в грязи и пороке?” Жужу совсем перестает понимать: это дневник говорит за нее или она сама перевоплощается в Шарля?
    - Ты посмел избить меня в день смерти моей матери!?
    От крика Жанны Муза с визгом прячется в покосившемся шкафу, а Николя сдувает вместе с ящиком.
    Отвратительное зрелище встающей на колени Жанны заставляет Жужу брезгливо отвернуться. Но еще невыносимей видеть, как Шарль неожиданно начинает заботливо помогать своей любовнице подняться, как будто только что не он избил ее до крови.
    - Где ты подцепил эту дешевую шлюху? Или твоя Аполлония продала душу дьяволу за неувядающую молодость?! И ты посмел привести ее сюда?!
    Жанна размазывает кровь и слезы по оплывшему от алкоголя лицу.
    - Успокойся, дорогая. Мне сегодня повезло, и я принес тебе несколько сотен долларов. Уверен, что хватит на похороны.
    Жужу задыхается от гнева - это же ее деньги!
    - Branleur! (онанист, бездельник). Что мне твои доллары, если я у кредиторов вымолила на твою беспутную жизнь уже тысячи!
    - Где сейчас твоя мать?
    Шарль свой стыд прячет за священным занятием: он бережно счищает с тела Жанны клочья раздавленной рыбы.
    - А то ты не знаешь! На улице Безголовой Женщины.
    - Когда похороны и будет ли отпевание?
    - Меня же в церковь из-за тебя не пускают!
    Голос Жанны начинает вновь разогреваться.
    – Феликс не такой жестокий – он обещал мне все устроить.
    - Нашла на кого положиться. Надар еще вчера улетел на своем воздушном шаре.
    - Все ты врешь! Ревнуешь! Не можешь Феликсу простить, что он был первым, а не ты!
    Жанна идет к шкафу. Не считая подобия кровати и изуродованного временем и костистым задом Жанны кресла, в комнате больше ничего нет. Она достает платье и демонстративно, виляя бедрами, протискивается в него. Освобожденная Муза, как ни в чем не бывало, снова запрыгивает на Шарля и привычно устраивается на его плече. Шарль в изнеможении опускается в кресло. Перемирие закончено.
    - Напрасно ты виляешь задом, как уличная девка. Мой член, на тебя глядя, готов сложить свою голову на гильотине. Ты забываешь, что я - Поэт. Скажи ей, Муза: Я - Величайший Поэт! Я только еще не научился писать за деньги!
    Слезы предательски выдают Шарля: его слабость, его беспомощность, его опустошенную тщеславность. Жужу готова защитить, ободрить его. Она  вспоминает вечер Жана Жене - и он был гений, а сдох в одиночестве, в заброшенной всеми арабской гостинице. Франция не любит своих поэтов и проклинает их. Как Жужу ненавидит эти ничтожества, которые во все времена восседают в судейских креслах и определяют: кто – гений, а кто – нет! Она еще ребенок и такие мысли ей простительны.
    И Шарль находит в себе силы справиться с минутной слабостью. Он выходит  на авансцену убогой нищеты и смрада, и монотонно-певучим, но властным  голосом произносит, как будто бы услышал мысли Жужу:    
    - Да! Я Франции не нужен! Я нужен Смерти, и она меня не упустит. Я устал спорить с Богом. У него не осталось для меня ни одной капли злого умысла. А ты – мое проклятие,
                Чудовище, с кем связан я,
                Как горький пьяница с бутылкой,
                Как вечный каторжник с ядром,
                Как падаль с червяком могильным...

    Но Жанне невыносим этот бред ее любовника. Шарль понимает, что высокие слова не могут из-за этого взлететь с его губ и застревают в горле, и тогда он сбавляет обороты пафоса:
    - Сколько горя ты мне причинила! Да, я могу и себя упрекнуть - я и тебя сделал несчастной. Я прятался у тебя от моих кредиторов, а чаще – от самого себя. Твоя глупость и болтовня были хорошим лекарством от жизни!
    Напрасно Шарль старается. Жанна давно забыла о его существовании. Она сидит перед мутным зеркалом и прячет под темной пудрой следы недавнего побоища. Голова у нее в крови.
    - Не отворачивайся от моей голой шеи! Ты когда, наконец, вернешь мои драгоценности, которые прокутил с проститутками?!
    - Сейчас надо думать о похоронах.
    Шарль снова готов на любые жертвы и незаметно добавляет еще пару сотен в карман платья Жанны.
    - Аbruti! (Идиот!) Я соврала тебе. Похороны сегодня, на кладбище в Бельвиле. Сейчас Николя отвезет меня туда.

    Если вы когда-нибудь пробирались в пещеру по узкому лазу и чувствовали себя заживо погребенным, то поймете состояние Жужу. Задыхаясь от страха, в кромешной тьме вы еле ползете по каменному мешку. Обратной дороги нет! Ваше сознание отказывается верить, что это не конец, что там, впереди, - прекрасные залы, похожие на дворцы. В таком состоянии Жужу и находится с тех пор, как Шарль привел ее в гостиницу “Вольтер”.
    О Жанне больше не говорили. Тогда, покидая ее логово, Шарль лишь обронил ледяным тоном: “Глупость часто является украшением красоты”. “Точно также он мог сказать, что жестокость является украшением здорового духа”, - подумала тогда Жужу. Выпрыгнувшее из-за облачка веселое солнце покрыло Шарля безжалостным светом. Его темно-серая блуза художника стала походить на робу зеленщика из лавки, мимо которой они проходили, а весь его растерянный вид - на вид любящей матери, не знающей, что делать со своей любовью и преданностью к непутевому, разбившему ее сердце, сыну. Его необъяснимая, роковая любовь к этой чудовищной мулатке походила на непрерывную дуэль за свою честь, и противником себе на этой дуэли был он сам. И если Муза у поэта может презирать поэзию, быть уродливой и безжалостной, лживой и бездарной, алчной и непоправимо невежественной алкоголичкой, способной отдаваться по велению похоти первому встречному, то надо смириться с тем, что святые книги, и богохульные исповеди поэтов вряд ли помогут ей хоть что-то понять и принять. У жизни оказалось больше фантазии, чем могла бы предположить Жужу!