Синяя река

Дежурный ушел в штаб на доклад, а ответственный лейтенант в ДОСы за водкой. Обычная армейская ночь. Пацаны отдыхают. Тусклая полоска дежурного освещения на центральном проходе, храп изредка разбавляется скрипом коек, то тут, то там через одеяла пробиваются похожие на светлячков огоньки экранов мобильных телефонов, солдатская вонь почти окончательно задушила запах зубной пасты и пены для бритья, а ведь сегодня днем было ПХД, молодые делали весну.

Двое писарей и санинструктор закрылись в ККВ, опустили светомаскировку. У саныча были кое-какие ништяки: пачка овсяного печенья, два козинака и шоколадные конфеты, – вот и решили посидеть, потащиться.

Один из дневальных, оперевшись на тумбочку, протыкает кривой иголкой числа в затрепанном календарике и чуть слышно напевает строчки армейской песни:
               
           Синяя, синяя река.
           Мамины, мамины глаза.


Второй дневальный – младший призыв – на порядке в туалете. Пустой мутный взгляд, еле на ногах, ведет незримый бой со своим самоуважением, выжимая над унитазом голыми руками тряпку, обильно пропитанную мочой и водой с потных ног.

На взлетке появляется тело. Ефрейтор Козлов – семьдесят семь дней до дома – идет разболтанной шаркающей походкой, король королем. Тело подплывает к посту дневального, останавливается, чешет жопу.

- Э! Э! Э, еба. Сижка есть?
- Ты че, ****утый? Я че, бля, в наряде курить должен?
- Сука, ты, бля, я тебе ****о сейчас вскрою, макака печальная, я тебя, бля, обосцу ночью. Дай сижку!
- Иди в ***.
- Ну дай сижку! Каримыч, будь человеком-то, животное.
- Нет.
- Давай с тобой покурим? Пошли покурим?
- Иди у молодого возьми, он в сортире, че до меня доебался?
- А у него есть?
- …

Тело подтянуло трусы и, не теряя важности своего естества, поплыло дальше по коридору, к туалету.

- Э, Козел! Погоди…

Из храпящей темноты легкой трусцой выбежал старший водитель роты, рядовой Голиков.

- Погоди… Ты курить? Есть курить?
- Вы, бля, рули заебали, у вас у самих всегда есть, а сами кому-нибудь *** дадите.
- Козел, не ****и. Давай покурим? Есть курить?
- У молодого есть.

Дверь в туалет со скрипом отклеилась от косяка и грохнула о стену, возвенчав появление двух особо важных для этого места персон.

- Сюда иди.

Дневальный Ивушкин робко вышел из-за угла, разделяющего умывальники и то, что можно с патриотической гордостью назвать туалетными кабинками.

- Сюда иди. Давай курить.
- У меня нету. Я не курю.
- Че, дебил, что ли? Я тебя не спрашиваю, куришь ты или нет. Сигарета пошла. До десяти.
- Где я сигарету ночью возьму?
- Слышь, тебя что, совсем потащило? Ты нахуй мне вопросы задаешь? Мне похуй, где хочешь, там и рожай нам сигарету.
- А лучше две.
- Давай, пока я сру, оформи нам сигарету.
- Че стоишь? Дебил, что ли? Иди сигарету нам принеси, ****ашка.

Ивушкин вышел из туалета, тихо прикрыв дверь, и направился в сторону поста.

- Марат, дай сигарету, я тебе завтра две отдам.
- ****утый, что ли?
- Дай, пожалуйста, отдам, не наебу.
- Нахуй иди.
- Пожалуйста.
- Совсем вы, бля, растащились. Ты знаешь, что у старшего призыва вообще нельзя ничего просить?
- Завтра отдам.
- У меня две осталось, а ты хочешь, что бы я тебе одну отдал, ты че?
- Говорю же, завтра две отдам или потом, когда зарплата будет, пачку тебе куплю.

Марат достал из кармана пачку «Перекура» и почти невесомым движением руки выцепил одну сигарету «Winston».

- Держи, завтра после завтрака две отдашь и пачку после зарплаты. И не забывай, что одну пачку ты мне уже за тренчик торчишь, так что с тебя две пачки.
- Хорошо.
- В сортире-то как? Порядок навел?
- Почти, там ***ня осталась.
- Так че ты сам себя ебешь? Иди заканчивай уже там нахуй, ты же сам свой сон ебешь.   Ты же ДЗД, тебе спать осталось ***ню, бля, не понимаю я вас, жуки-самоебы вы все.

Дневальный Ивушкин развернулся и побрел, побрякивая штык-ножом, обратно к месту несения своей доблестной службы, в туалет. Осторожно открыл дверь, оглянулся, понял, что деды устроились в темной части сортира на подоконнике у разбитого окна, где все всегда курили. Ивушкин со страхом вошел во тьму.

- Ты кто, бля?
- Рядовой Ивушкин.
- А ты знаешь, кто я?
- Так точно.
- Кто я?
- Ефрейтор Козлов.
- Правильно, молодец. Заряжай лося.

Ивушкин зажмурился и скрестил руки на лбу.

- Ты вперед одну ногу выстави, а то улетишь, – ехидно выпалил Голиков.
- Давай, нахуй. Лося, нахуй, – продолжал он.

Козлов сделал вид, что со всей дури замахнулся для удара, улыбнулся непонятной улыбкой и опустил руку.

- Это же мой братан, мой друг. Че? Достал нам курить, друг?

Ивушкин протянул дедам «Winston».

- Че, одну сигу принес? ****утый, что ли, совсем? Тебе же сказали: «Две неси» – завизжал Голиков.
- Я одну… Кх, кх.

Голиков со всей силы своего могучего костлявого девятнадцатилетнего тела пробил Ивушкину в живот. Ивушкин отскочил, согнулся пополам, оперся рукой о дверь туалетной кабинки и застыл. Деды закурили.

- Мне сейчас телка «в контакте» написала, я ее когда-то пер, прикинь, я ее подругу прям при ней пер и сестру ее старшую прям при ней пердолил, а сестра у нее замужняя, вообще девка шлюха. А прикинь, пишет, что соскучилась по мне, в гости звала, когда я с армии приду, – начал тараторить Голиков.
- ****и они все, – подытожил ефрейтор Козлов.
- Козел, ты в чем домой пойдешь?
- А мне похуй. Тебе сколько дней осталось?
- Мне девяносто два.
- Ну ты и печаль. Мне семьдесят семь, семьдесят шесть после булочки. Козлов – дембель.
- Че ты булочку считаешь – она только завтра будет после ужина?
- Зато я уже дома буду, а у тебя здесь только сотка пойдет, печалька, ебта.
- Дебил, я же сказал, что мне девяносто два, какая сотка?
- Похую мне вообще.
- Ивушкин, а тебе сколько до дома? – тявкнул Голиков.
- Я еще не считаю, – промямлил Ивушкин.
- По дому соскучился? – начал свои обычные расспросы Голиков.
- Конечно.
- Ты че, ****утый? Это мы с Козлом вот скучать можем, а ты-то че? Ты только c гражданки, еще мамкины пирожки от жопы не отвалились.
- Ивушкин, ебта, ты бабу ****?
- Да.
- Сколько раз ****?
- Я как-то не считал.
- ****ишь, значит, не **** ты никого.
- Не пиз…

Стук в дверь. Истошный крик дневального.

- Дежурный по роте – на выход.

Ивушкин вылетает из туалета и бежит к масляно-серой, недавно покрашенной входной двери, смотрит в глазок:

- Воинское звание, цель прибытия?
- Это я, давай отворяй.

Щелчок замка, открывается дверь, и в казарме появляется дежурный по роте, младший сержант Овечкин. Усталой походкой он бредет к посту дневального, в руках зеленым переливается строевая записка, протухший свет сороковаттных лампочек дремотной пеленой ложится на желтые стены, оттеняя лица бойцов суточного наряда, все выглядят свирепо и воинственно, даже Ивушкин. Младший сержант Овечкин протягивает дневальному Каримову строевку, берет с тумбочки расход личного состава, что-то стирает, пытается накарябать шариковой ручкой какое-то исправление, зевает, откладывает расход, достает из кармана бляху со звездой и кусочек шинели, обильно натертый пастой ГОИ, делает пару резких возвратно-поступательных движений бляхочисткой по звезде, затем отставляет руку с бляхой на свет и пытается поймать зайчика. Из туалета выходят Козлов с Голиковым, о чем-то лыбятся, семенят мимо поста дневального в располагу и незаметно растворяются в полоске тусклого света дежурки, оставляя за собой лишь короткий дебильный смешок. Младший сержант Овечкин неторопливо начинает разбор полетов.

- Летеха не приходил?
- Не, он как после отбоя ушел, так и не было его, наверное, за водкой опять ушел, придет бухой и спать завалится, – ответил Каримов.
- Лишь бы мозги не ****, как в прошлом наряде, заебал он обязанности у моего наряда через каждые полчаса спрашивать, ты ведь тогда был у меня в наряде, Ивушкин?
- Да.
- Он нас тогда вообще заебал, ****о бы ему разбить, придурку, прикрываются своими звездами, мудаки.
- Не знаю, я тогда с Абрамом стоял, он нихуя не дрочил нас, спать в двенадцать ушел, и все, – прожевал сквозь зевоту Каримов.
- Он Абрама любит, они же земы там какие-то…  Э, Ива, как там у нас в толчке, порядок есть?
- Да.
- ***ня. Не «да», а «так точно, товарищ младший сержант», три месяца служишь, а *** знает, как че. Че ты мне доклад не сделал, когда я пришел, там, «товарищ младший сержант, за время моего дежурства происшествий не произошло, вся ***ня»?
- Так дежурному не надо доклад, это только офицерам, непосредственным начальникам.
- Да давай тут мне еще по****и, в толчке точно порядок?
- Так точно.
- ****уй спать тогда, пока я не пошел и не проверил.

В глазах Ивушкина в первый раз за день можно было прочитать что-то отдаленно напоминающее радость, он, как лягушка, запрыгнул в темноту и скрылся в располаге. Овечкин сел за парту и закрыл глаза. Каримов вынул из запазухи кусочек пиксельного материала и просунул зеленую нитку в свою кривую иглу, приготовился шить кошелек. Службу нарушил противный визг звонка.

- Дежурный по роте – на выход.

Младший сержант Овечкин подпрыгнул и, чуть не споткнувшись по пути о свою же затекшую ногу, подлетел к входной двери.

- Воинское звание, цель прибытия?
- …
- Воинское звание, цель прибытия?
- …
- Воинское звание…
- Дебил охуевший, давай открывай!!!

Дверь открылась, и через нее в казарму забежали два лейтенанта. Один из них – ответственный взводник, молодой, но уже лысый парнишка небольшого роста в офицерском пикселе с широкоразглаженным воротничком, в треугольнике которого зияет краповая тельняшка. Другой лейтенант – двухметровый дагестанец из соседнего батальона. Они пробегают мимо дежурного, не замечая его, и скрываются в канцелярии.

- Товарищ лейтенант, за время моего дежурства происшествий не произошло, рота отдыхает в количестве *** знает скольких долбоебов… – говорит Овечкин закрытой канцелярии, через дверь которой раздается громкий раскатистый хриплый смех.

Дверь открывается, и из нее выходит ответственный, он идет в туалет. Молчание. Из канцелярии доносится голос с мягким кавказским акцентом.

- Дневальный, сюда иди. Помой нам чашки.
- Это что за ****ство в роте?!! – визжит ответственный из туалета.
- Что за ***ня?!! Дежурный! Дежурный!!!

Лейтенант выходит из туалета со свисающей сигаретой и злобно прет прямо на Овечкина.

- Дневальный, нахуй! Сюда иди, чашки помой нам.
- Дежурный!!! Овечкин, это что за ***ня?! Что за ****ство в роте? Кто курил? Почему в туалетной комнате куревом пахнет?

Ответственный отвешивает Овечкину звонкую пощечину и плюхается на диван в КПР. Из канцелярии выходит лейтенант дагестанец и тихо, почти без нервов, смотрит на дневального Каримова.

- Дневальный, с тылу, сука, – гласит мягкий кавказский акцент и снова скрывается в канцелярии.

Раздается ни с чем не сравнимый звук падающего дневального, стук его штык-ножа о взлетку. Ответственный несколько минут молчит, затем кашляет и приказывает.

- Дежурный, собирай весь свой наряд в КПР.
- Так точно.

Овечкин нарочито медленно побрел в распалагу.

- Отставить, на исходную.

Овечкин поворачивается и тихо подходит к лейтенанту.

- Бегом, собирай наряд. Бе-гом, марш!

Овечкин повернулся, побежал легкой трусцой.

- Отставить, медленно. На исходную.

Овечкин развернулся и, не меняя темпа, подскочил к сидящему лейтенанту.

- За нарядом, бе-гом, марш!

Берцы застучали по взлетке, и младший сержант Овечкин скрылся во тьме. Ответственный снял китель, разгладил складку тельника на пузе, зевнул, отрыгнулся, крикнул сорвавшимся голосом.

- Овечкин! Долго.

Из канцелярии вышел лейтенант дагестанец, потянулся, медленно расстегнул свой китель, растянул за спиной ремень, прошелся широкими ленивыми шагами туда-обратно, поигрался с ремнем и встал над лежащим на взлетке Каримовым.

- Дневальный?! Деревяшка есть позвонить?
- Никак нет.
- Слушай, а если я найду? Я же разобью ее, мне похуй, того рот ****, похуй.
- …
- Татарин, что ли?
- Так точно.
- И деревяшки нет, че ты ****ишь мне?! Кутак.
- …
- Э, слышь, э, че молчишь? Че молчишь, нахуй!! – заорал лейтенант дагестанец и лениво пнул Каримова в бок, зевнул и снова скрылся в канцелярии.

Из темноты вышел суточный наряд по роте: раскрасневшийся младший сержант Овечкин, неуспевший нормально раздеться и одеться рядовой Ивушкин, с торчащими из ботинок портянками, и еще толком не проснувшийся рядовой Курочкин, хромающий на левую ногу.   

- Каримыч, давай вставай, – обиженно бросил Овечкин, проходя мимо своего третьего дневального.
- Этот пусть лежит – приказал ответственный.

Овечкин построил наряд в КПР у развалившегося на диване лейтенанта, поднял ладонь к виску и начал доклад.

- Товарищ лейтенант, суточный наряд по роте по вашему приказанию…
- Кто курил в туалете?
- Товарищ лейтенант, я не знаю, я сам только из штаба пришел, в туалете Ивушкин был, он там убирался.
- Рядовой Ивушкин, кто курил в туалете?
- Не могу знать, товарищ лейтенант.
- Значит, ты сам курил в туалете?
- Я не курю, товарищ лейтенант.
- Карманы к осмотру. Давайте все доставайте, пока я вас не выебал.

Наряд неохотно стал выгребать содержимое карманов и складывать свой скарб в бетерки: Овечкин достал древнюю «нокию», бляхочистку, ручку, что-то когда-то бывшее блокнотом и пачку «Bond»; Ивушкин вынул катушку белых ниток, сто рублей, иконку, огрызок карандаша; Курочкин не достал ничего.

- А у тебя что, ничего нет? Бедняжка, да?
- Так точно.
- Ты дебил?
- Никак нет, товарищ лейтенант.
- Так точно да, товарищ рядовой.

Ответственный встал с дивана и принялся досматривать своих бойцов, обхлопывать, лезть в карманы.

- Опа, это что, бля? Товарищ военнослужащий, вы же знаете, что в нашей части мобильные телефоны запрещены.

Лейтенант положил изъятую у Курочкина мобилу в карман и потянулся за «нокией» Овечкина.

- Товарищ лейтенант, я же… Нам же ротный разрешает телефоны, сержантскому составу.
- Вот у ротного его и заберешь. Эй, лежачий, а ты там че? Давай тоже доставай свои нычки, давай, вот так, и рядом с собой ложи, рядом.

Лежащий на полу Каримов выудил из формы пиксельную тряпочку, моток зеленых ниток и обожженные серые петлички.

- Че, портной у нас? Ладно, потом мне подшиву подошьешь на завтра. Дневальный, строй роту, а ты, как там тебя, Курятин, ****уй в туалет и принеси ведро, в которое вы обосранные бумажки кидаете. Будем дрочиться, – довольно протянул ответственный.   
- Рота, подъем!!! – завопил Каримов.

Лейтенант шагнул в темноту и истошно заорал:

- Рота, сорок пять секунд, подъем, встаем, обезьяны!!!
- Товарищ лейтенант, а что с ведром делать? – спросил прихромавший к офицеру Курочкин.
- На голову себе одень. Че стоишь? Выполнять!!! Дежурный, строй свой наряд перед строем!

Казарму наполнил шум подорвавшихся бойцов, скрип коек, мат, топот ног. Сонные люди в суматохе. Цепочка солдат растянулась через весь центральный проход и моментально обросла двумя шеренгами. Перед строем по стойке «смирно» построился суточный наряд по роте: младший сержант Овечкин, рядовой Ивушкин и рядовой Курочкин с ведром на голове, в стороне от происходящего лежит рядовой Каримов, на него, как на венец коллекции какого-нибудь известного музея, падает почти весь свет казармы. За спинами наряда ответственный, пытается прикурить сигарету, держит паузу, затем кашляет и начинает орать.

- Что за ****ство в роте опять? Я вас спрашиваю, обезьяны! Кто опять курил в этом ****ском туалете, свиньи? Че молчите? Че, у всех все в жизни заебись? Заебись все, да? Вы зачем в армию пришли? Кто, *****, курил в туалете?!! Я че-то не понял, что, у всех все в жизни заебись? Или на губах сперма засохла, че молчите? Да? Хорошо, тогда упор лежа принять, полтора! Будем ведь до утра так стаять, потом я вам дам десять минут поспать и подъем. Хотите?
- Товарищ лейтенант, это из молодых кто-то, по-любому.
- Да, это молодые, они косячат, а мы дрочимся, нормально?
- Не надо скулить, бойцы, я умру, но я вас все равно задрочу. Ведь среди вас сейчас тот человек, которого я ищу, или даже несколько, но он не мужик, и вы явно не мужики, были бы вы мужиками, признались бы.
- Молодые это, суки, крысы, чуть что – сразу сучить бегут, мамочкам жалуются, а сами ходят, как оборты, воняют, петухи ****ые! – выпалил из строя Голиков.
- Хорошо, жду пять минут, потом будем качаться.
- Пидорас, – еле слышно сказал кто-то в строю.       

Открылась дверь канцелярии, и на центральном проходе появилась огромная фигура второго лейтенанта. Он плавно, почти по-кошачьи, прошел перед строем и подошел к одной из коек под четвертым взводом.

- Азик, ****а в рот, ты че гостей не встречаешь? – молвил мягкий кавказский акцент.

Койка отбросила одеяло и ответила.

- Того мир ****, ты меня разбудил. Пошли покурим.
- Пошли. Азик, а у тебя что по телефонам?
- Того маму ****, одни деревяшки.
- А это кто вон там?
- Козлов.
- А он че, дембель что ли? Одембелел, что ли?!!! Перчик, что ли?!! Солдат!!! Вставай в строй, солдат!!!

Лейтенант дагестанец стремительно подошел к соседней койке, взялся одной рукой за душку и резко перевернул солдатскую кровать. Спящий Козлов грохнулся на пол, сверху на Козлова грохнулся смачный подсрачник и парочка лещей. Козлов пукнул и улетел в строй. Несколько коек откинуло одеяла. Стук голых ног, упавших в тапочки. Парочка теней из-под третьего и первого взводов зашлепала по полу и въебалась в строй. На центральном проходе выросла высокая фигура второго лейтенанта, вместе с ней – не по армейским меркам волосатый приземистый парень. Медленно идут перед строем, проходят лежащего Каримова, распинывая содержимое его карманов, и скрываются в туалете. Ответственный, наконец, прикурил сигарету, затянулся и громко прокашлялся. Грозный наряд по роте немного обмяк. Один толстяк из строя упал на брюхо и заплакал.

- Да, ***вый нынче пошел солдат, ***вый. Одни дебилы, алкоголики, наркоманы, дистрофики, дрищи, бабы, очкарики и толстожопые ***сосы. Что случилось,  Белопухов?
- У меня живот болит, товарищ лейтенант, а еще у меня мама вчера умерла, – взревел толстяк из строя.

Ответственный по-отечески обнял младшего сержанта Овечкина и издевательским тоном сказал:

- Ну давай, считай, дежурная жопа.
- Я не буду, товарищ лейтенант.
- Это как это?
- Я не буду считать.
- Не понял, ты че, охуел?
- Я не буду считать, товарищ лейтенант.
- Ладно, разберемся… Рота, под мой счет отжимания начи-най. Раз, два, три, три, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, семь, семь, семь, шесть, шесть, семь, восемь, девять, девять, девять, девять, девять, девять, девять, девять, девять – из-за лежащего Белопухова и лежащего во второй шеренге четвертого от ККВ пидораса, – девять, девять, девять, девять, девять, девять, девять.
- Товарищ лейтенант, давайте тест Купера ****ем? – съехидничал Голиков.
- Сейчас ****ем, не переживайте. Девять, девять, девять. Эй, тумбочка! Давай тоже присоединяйся, раз лежишь. Девять, девять, девять, десять…  Ну как? У всех все в жизни заебись? Десять раз отжались от пола – и ****ец, все сдохли, да? Давайте, поднос ног к груди. Раз, раз, раз – не все делают, – раз, раз, раз, раз, два, два, три, четыре, пять, пять, пять, пять, пять, шесть, шесть, шесть, шесть, шесть – резче! – шесть, шесть, семь, восемь, восемь, восемь, восемь, восемь, восемь, восемь, девять, девять, девять, девять, девять, девять, девять, девять, десять. Рота, встать. Отставить, медленно. Встать. Отставить, медленно. Встать. Отставить, медленно. Встать. Братский хват, приседания начи-най. Раз, два, два, два, два, два, два, два, два, два, два, два – из-за Белопухова, – два, два, два, два, два, два, два, три, три, три, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, два, два, два, два, два, три, три, четыре, пять, шесть, шесть, шесть, шесть, шесть, семь, восемь, девять, девять, восемь, девять, семь, восемь, девять, два, два, два, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. На правое колено садись. Самостоятельно – десять морпехов, давайте, кони дохлые!
- Товарищ лейтенант, можно обратиться? – еле слышно произнес Ивушкин.
- Можно за *** подержаться.
- Товарищ лейтенант, это я курил, – еще тише сказал Ивушкин.
- Пидорас! Тварь! Уебок! Ива – мразь! ****ашка печальная. Гондон, бля! – с презрением выдохнул строй.
- Да ты дерзкий, смотрю. ****ец, – ошарашено произнес ответственный.

Из туалета вышел лейтенант дагестанец вместе со своим спутником, они невозмутимо скрылись в канцелярии. Ивушкин побелел, покраснел, снова побелел.

- Рота, упор лежа принять, полтора!..  Дневальный, как там тебя, Березкин, ты – говно!
Смотри, что ты наделал, вон Белопухов сдохнет сейчас из-за тебя, за что ты его так закачал?.. Он же тяжелее своей письки ничего в руках не держал, как и остальные в этой роте. Ты даже не сука, ты, ****ь, ничтожество. Лучше бы твой батя на стенку кончил, ублюдок. Я завтра скажу, чтобы писарь распечатал табличку: «Ответственный за унитаз рядовой Ивушкин» и мы ее приклеим над самым засранным очком в нашем сортире, я буду лично три раза в день проверять белизну этого очка и, если я когда-либо не смогу увидеть своего отражения в нем, ты, как там тебя, товарищ рядовой, будешь его языком вылизывать, я тебе клянусь. Я тебе это устрою. А еще напишем письмо домой, твоим родителям: «Благодарим за то, что воспитали такого сына, такого великолепного чистильщика унитазов», пусть мама с папой порадуются. Мы можем такое же письмо и в школу твою написать, и на работу, если такие бактерии, как ты, вообще умеют работать. Я тебя на очках сгною, ты у меня на дембель с очек пойдешь, а служить тебе еще дохуя, как я понимаю. Ой, я тебе жизни не дам в этой роте. А ты как думал, приедешь домой, скажешь: «Я в спецназе служил»? Нет, братан. А сейчас, все втроем, с тылу… Ползком марш в туалет. Дежурный, ты, когда до поста доползешь, вставай на тумбу, а тумбочка пусть вместе с этими двумя в сортир ползет, вы у меня там сегодня ночуете… Рота, пятнадцать секунд, отбой… Спокойной ночи, рота!

- Спокойной ночи, товарищ лейтенант!
- Йогурты!
- Ммм, данон!

Ответственный лениво побрел в канцелярию. На его лице нарисовано умиротворение. Проходя мимо поста дневального, он обращается к Овечкину.

- Овечкин, ты же тоже не все достал из карманов, я же видел, у тебя что-то торчало, точно что-нибудь припрятал. Давай доставай, пока я опять роту не поднял.

Овечкин протягивает офицеру сияющую пряжку со звездой.

- Дай свой штык-нож.

Лейтенант берет штык-нож, бросает звезду на взлетку, приседает на корточки и несколько раз с плеча бьет ножом звезду. Поднимается, протягивает Овечкину орудие, бредет к канцелярии и захлопывает за собой дверь.

- Сержант, ты увольняться рядовым будешь, – кричит офицер из-за двери.
- С удовольствием, – шепотом отвечает Овечкин.

В туалете трое: на подоконнике дневальный Каримов копается в своем телефоне, у стены дневальный Курочкин смотрит себе в ноги, посередине стоит дневальный Ивушкин, на его глазах наворачивается слеза.

- Пацаны…  Извините.
- Ты мне мобилу торчишь, ***, – сплевывая, огрызает Курочкин.
- Жуки-самоебы вы все. А ты, Ивушкин – печалька, мог бы сказать, что это Белопухов курил. Только он в этой роте печальнее тебя, долбоеб, – заключил Каримов.

Все успокоилось и рассосалось, лейтенант дагестанец ушел, ответственный заснул на диване в КПР. Обычная армейская ночь. Пацаны отдыхают. Скрип коек, храп, солдатская вонь. Дверь ККВ со скрипом приоткрылась и из нее на цыпочках выползли три тени, тени разлетелись по своим койкам. Одна из них накрылась одеялом и чуть слышно напела строчки армейской песни:

                Синяя, синяя река.
                Мамины, мамины глаза.