Кошки

Недооцениваем мы братьев своих меньших. Живя в относительном достатке городских своих квартир, мы держим кошек в основном для декора. Мышей в городской квартире нет, попугая есть не велят, чем коту заняться? Вот и прыгает он с дивана на диван, иногда на стол, когда не видят, а то ведь тоже не велят. На мир в окошко или с балкона глядит, по большей же части, поест и спит.

Нет не только инстинкты руководят братьями нашими меньшими, а какое-никакое соображение у них имеется, может не у всех, а у кошек точно.
Кошки живут с людьми, хоть и в некоторой автономии, но очень наблюдательно.

Самый умопомрачительный номер был у одного нашего послевоенного кота...

Но перед этим была война.

Помню свое довоенное  и военное время отрывочно, по каким-то выборкам детских мозгов. Жили мы по месту службы отца в военном городке танкового училища. Дома в городке для командиров были двухэтажные кирпичные. Стены ну очень толстые, помню по подоконнику, на котором здорово было спать, особенно в жару,  фасад отделан резным кирпичём.  Жили мы в одной комнате, где спала домработница не помню. Мать и рожала и училась на врача, хотя и имела к тому времени специальность акушерки. А отец из Москвы, учился на рабфаке, потом училище, очень хотел иметь образованную жену и создавал условия, его довольствие тогда позволяло. Когда  мать потяжелела,  уж за какие конкретно заслуги не знаю, но переехали мы в соседний дом, в четырехкомнатную квартиру. Поначалу жили одни, потом нас уплотнили. Мать разродилась на пятый день после начала войны братиком. Получать ее из роддома мы ездили вдвоем с отцом на большой черной эмке, с красноармейцем за рулем.

А вскорости провожали мы отца на какой-то платформе. Отец стоял в строю, перед эшелоном с танками, потом отдавал рапорт, потом подбежал к нам, мать держала на руках брата, я держался за ее подол, обнял нас и бросился к отходящему эшелону. Так и уплыли воины под оркестр в дождливую мглу и мало кто из них вернулся.

Уцелевшие  курсанты вернулись, их было мало, им досрочно присвоили командирские звания. Детям по училищу везде был доступ без пропусков и паролей.

Отца где-то по команде задержали и он приехал уже в погонах, худой и черный, толи от загара, толи от пожара, скорее от войны.  Выстругал мне кинжал, я вышел во двор, старшие ребята просили поиграть. Я крепко вцепился в рукоятку, кинжал переломился. Отец не успел мне выстругать новый, снова позвала война. Мать соединила две части клинка тряпочкой и это была самая дорогая игрушка.

На лето нас отправляли к бабушке, там не бомбили. Родители приехали неожиданно. Отец, согнувшись в три погибели протиснулся в дверной проем и вырос аж до матицы. После контузии и госпиталя получил отпуск. На следующий день они с матерью уехали.

А вот когда отец уехал навсегда, в этот эпизод  или предыдущий так и не знаю, а мать вспоминать не любила.

В училище похоронки  приходили почти с каждой почтой. Жены командиров были  в основном  деревенскими бабами.  Рожали по многу детей, посему не учились и не работали, жили за мужиками. Новоиспеченные  вдовы   начинали голосить , их поддерживали товарки с причитаниями. Погибшего оплакивал весь городок. 

Когда похоронка коснулась нашей семьи, мать прочла, и всхлипывая отвернулась к окну. Я заголосил, как положено, но домработница сказала, что это не моего папу убили. Я сразу же прекратил. Так и не оплакал я гибель своего отца.

После потери кормильца, продовольственный паек нам не отменили, но пенсию назначили не сразу, мать оказалась неплатежеспособной и домработница нас покинула. Институт мама не бросила, а посему уходя, оставляла нам горшки, воду и по кусочку  хлеба, почти на целый день запирала. Сколько так продолжалось не помню. Мать закончила институт и поступила на службу в училище доктором и лейтенантом. Тогда или раньше появилась у нас старушка, так казалось после молодых девок, эвакуированная москвичка.  Она умела варить варенье без сахара из помойной ягоды, по ребячьи “бздника“, по ученому - паслен черный, нынче говорят ядовитый, но никто из нас не помер и желудком не помню, чтоб маялись.  Готовила в запасы джем из свеклы, завела огород, где сажали картошку очистками, свеклу, кабачки, тыквы и прочую зелень, завели козу.  Очень спасала нас тыква, картошку к середине зимы сдавали на госпиталь,  тыква же никому не нужна была. А сытная и без каши. Голода за взрослыми мы не испытали, а кушать постоянно хотелось. Училище нас, детей, изредка подкармливало в командирской столовой. Самое большое впечатление оставили компот и кисель.

А тут и победа. Начали возвращаться с фронтов. В противоположное крыло дома вернулся в целости и при двух просветах сокурсник отца. Говорят всю ночь полуторка возила  со станции трофеи. Их дочка, мне ровесница и я ей симпатизировал. Когда она вышла играть в песочницу с позолоченными стаканчиками, мои симпатии к ней улетучились мгновенно и навечно.

Дальше больше. Маме добавили звезду, наградили медалью за Победу над  Германией и разжаловали в вольнонаемные по сокращению армии. Всех жильцов нашей четырехкомнатной  квартиры предупредили о выселении, в места более  скромные и площадью и удобствами. Мать сорвалась и уехала устраиваться. Прихватила меня к бабушке, а брата оставила с домработницей. У отца была давнишняя бронь на жилье в Москве, по причине призыва в РККА и в Москве еще осел после войны один из маминых старших братьев, мой дядя. Мать имела планы поступления в аспирантуру. Но реальная жизнь быстрее планов на нее.

Домработницу с братом выселили из квартиры в сарай к козе. Мать опять сорвалась, но уже из  Москвы, забрала брата, привезла к бабушке. Но там свои дела, бабушке тоже пришлось освобождать жилье. Тогда мать подхватила всех и прикатили мы в Москву. Брат помог снять часть комнаты. Мечты об аспирантуре пришлось оставить в пользу работы участковым врачем. Бронь рухнула, но ввиду недостатка в Москве врачей, нам оформили под жилье брошенный дощатый сарай хладокомбината.

Наняла мать рабочего, утеплили, обили вторым слоем досок, засыпали шлаком, оштукатурили изнутри. В итоге получилось три комнаты с печкой, общей площадью 25 квадратных метров и сени. Через год район газифицировали. Сени переделали в кухню и поставили газовую плиту. Так и прожили мы в этом жилье почти 18 лет. Выросли и выучились.

Отдельная песня про моего дядю. Он был старше матери.  После фронта дядя женился на вдове с двумя детьми, родили сына, мне двоюродного брата. Дядя помог нам с домом, вырыл погреб, утеплил сени под газ. Неженатый и трезвенник по довоенному времени, после войны страдал запоями. Терял работу, выгоняли из семьи в чем был, приходил жить к нам, к своей матери, имел право. Сильно фордыбачил по пьяному делу. Ему стелили на полу, рядом с моей раскладушкой. Запой проходил, дядя устраивался на работу, выправлялся, приодевался.  А тут и жена.., уводила.  Так и жили периодами. Однако я подрос и как-то он  в пьяной бузе обозвал меня нехорошими словами. Я схватил его за грудки, отхлестал по щекам. “Ложись, - говорю, - и чтоб тихо.“ На утро оба промолчали.  С тех пор его буйства кончались с моим появлением. “Я тихо, ложусь, ложусь.“ Засыпал, а во сне  продолжал воевать.  “Ура, в атаку! Танки! Вперед за Родину! Обходят справа! Ложись! Пулемет к бою!..”- и другое аналогичное, сопровождаемое отборным, витиеватым матом, топаньем ног, ударами кулаков по полу. Но что поделаешь – спит ведь человек. Лет семь-восемь как победили, а кавалер ордена Славы, все продолжал воевать. Вот она война-то какова, подлая.

Годами же раньше, принес дядя рыжего тощего котенка. “Чуть позже начни кормить его в погребе, понял?”. Я понял. Половину картошки в первую зиму съели крысы. А по дому мыши. Кот из котенка вырос нешибкий статью, но самостоятельный, отчаянный и умственный.  После указанного дядей длительного тренажа, я в присутствии домашнего зверюги приоткрывал крышку погреба. Тот садился,  внимательно прислушивался к тому, что творится в погребе, потом вдруг пулей по лестнице в погреб и такой же пулей обратно. И так несколько раз. Потом уже спокойно вытаскивал поверженных врагов, штук эдак, при удачной охоте,  до шести – семи, когда меньше. Затаскивал на кухню, раскладывал около своей миски и с победным видом садился. Крыс не ел, брезговал почему-то. Я собирал их в совок, а кота кормили кусочками вареного мяса, очень любил. Так с помощью кота потери картошки существенно сократились. А о том, что мыши в доме притихли, я уж и не говорю.

Жаль только кошки в Москве на вольном выпасе жили недолго, не болели, просто пропадали. Что кошки живучи убедился по жизни. Как-то соседние голубятники застукали нашу кошку за разбоем. Поймали ее в голубятне, повесили, на следующее утро за веревку с размаху ударили несколько раз об угол дома и бросили в подъехавшую мусорку. Суровые были нравы, не спасешь – попалась.  Людей не шибко жалели, а уж кошек... Недели через две пришла. Жила, правда, недолго.

В послевоенной Москве наше неказистое жилье с удобствами на улице, обладало неоспоримыми преимуществами из-за сараев, палисадника и погреба. В сарай мы с братом перебирались с ранней весны и пребывали до глубокой осени.  Тогда вся Москва летом спала либо в сараях, либо на улице под всевозможными навесами от дождя, либо просто под открытым небом. В сарае у нас была мастерская, где мы развивали свое рукомесло. Игрушек нам не покупали, что сделаешь, то и твое. А погреб: картошка, капуста квашенная в бочке просто и вилками, яблоки антоновские моченые сами и из капусты, соленые в бочках огурцы и помидоры, красные и зеленые..

Бабушка наша, мать четырех дочерей и четырех сыновей.  Рожала больше, но до взрослого состояния выжили не все.  Как говорила, отойду от сохи, рожу и опять к сохе. А дети, что? Бог дал - Бог взял.

Все сыновья воевали, двое погибли. Война и внуков прихватила, но все живы, кто раненый, кто увечный.

Награжденная медалью материнства, бабушка была авторитетом не только в своей семье, но и у более дальних родственников. А учитывая наше географическое положение, поскольку все пути в стране через Москву, то у нас часто собирались гости. Для угощения все было свое, в магазин посылали за вареной колбасой и рыбными консервами. “Возьми кильку в томате, или еще  что-нибудь в томате, не будет, тогда сайру в масле, а если совсем ничего нет, тогда уж крабы,” - приговаривала мать, посылая, кого-нибудь из нас, меня или брата, в магазин. Гости тоже что-ни-то свое приносили. Днями все питались скромно, но праздничный стол получался богатый. Водку так не пили, выливали обязательно в графин и выжимали туда лимон. Детей за стол не сажали, покормят на кухне и гуляй.

С гостями общались, если летом, то в палисаднике. Все были при орденах и медалях и даже женщины. Одна из моих двоюродных теток, врач, прошла всю войну во фронтовых госпиталях, и резала и с поля боя выносила и от звонка до звонка. С такими орденами и медалями, что бойцам скромности прибавляло. Были среди родни блокадники, Герой Союза, без ноги, гордость родни - генерал. Знатные были гости, они выстояли. Все были и родня и ровня. Простых людей в те годы не было. Каждый мог за себя постоять, как говорится, и в словесной перепалке и в кулачном бою.

Здесь-то, в палисаднике, гости к нам детям и попадали. Мы выведывали, когда и за какие дела были награды и в этом плане знали о гостях все или почти все, а за одно и историю войны из первых рук, что ни в одном учебнике, ни в одной книге впоследствии не прочел потому, что написано, а не слово живое. Сказать-то когда и можно, а вот написать… Есть, однако, разница.

 А награда, что? Безусловно, всякая награда на войне заслуженна но, как и гибель воина, случайна, повезет иль нет, близко к штабу или далёко, заметят, узнают, напишут, пропустят ли... А заслуг у каждого фронтовика точно не на один орден и не на одну медаль, как и не на один расстрел, не приведи, как говорится, господи к позору. И не каждый боец из павших и живых замечен и отмечен государством и народом по достоинству своему. Такова любая война. И не в каждом случае применимы законы и морали мирного времени к людям, которых государства посылают убивать других людей.

Да и в жизни мирной: резвые и горластые всегда на виду и, как правило, хотят всего и сразу без оглядки на молчаливое и работящее большинство.

А тут на свежий воздух выплыли и женщины.  В доме никого не осталось. “Ты кота не видел?“ – вдруг спросил мой младший и скорей в избу. Вытаскивает за шкирку кота, выпустил за палисадник и гикнул для острастки, чтоб подольше погулял. Очень проказливый котяра. Уж если, где съестное доступно лежит, то это точно ему положили. За каждую замеченную проказу, бабушка охаживала его веником, поэтому кошачьего слова “брысь“ не понимал, но при слове “веник “ мгновенно искал недосягаемого места. Веник стоял в углу у двери на улицу, так кот выходил с дальнего конца двери, опасливо косясь на веник. С бабушкой у них была особая любовь. Кот проказил, бабушка его наказывала, а он ей мстил очередной проказой. 

Не иначе как мщением такое не назовешь. Черного хлеба не ел. Но если на кухонном столе оставалась хлебница, он перетаскивал по кусочку весь хлеб на пол, затем лапой спихивал хлебницу. Садился посреди кухни, среди хлеба и ждал какая дверь прежде откроется, в дом или на улицу. Причем проделывал этот фокус неоднократно и именно после наказания веником. Вот и говори, что кошки без мозгов.

В послевоенные времена на завтрак у всех москвичей были макароны. Макароны отваривали с вечера и загружали в гусятницы. Гусей в гусятницах готовили в далеко предыдущие времена, а в наше время макароны. Гусятницы были и чугунные и алюминиевые -  достижение индустриализации. Преимущество последних в том, что макароны и без масла не подгорали до черного и легко отделялись. Макароны, по достатку, поливали подсолнечным маслом, либо клали сливочное. Но обязательный атрибут – утром разогревали, разбивали яйцо или два, опять же по достатку  и завтрак скоро готов. Эта пища не приедалась.

Мясо было далеко не каждый день. В нашей семье бабушка готовила на обед щи из кислой капусты и кашу, больше пшенную, иногда гречневую. Обедала она так: щи, а в щи кашу, при другой пище была голодная. Кстати, завтракала так же. Щи на мосле с  мясом готовили почти на неделю. Случались и постные щи. Кончались и снова щи.  Надоедало вдрызг. Мясо так не ели, пропускали через мясорубку и в макароны, раза на два, на три. Большим праздником для нас, детей было, когда у мамы оставалось время и силы в выходной после стирки и других дел, что-нибудь приготовить иное.

Какая же была беда, когда ценный кусок мяса исчезал из щей. Раз случилось, два случилось. Бабушка недоумевала, грешила на себя, как на старую, что без ума,  на нас с братом. Пришлось вести следствие.

Во время готовки наш котяра торчал на кухне, бабушка сбрасывала ему все несъедобное с мяса, пену с отвара и другое разное. К концу готовки, бабушка утомлялась и отправлялась полежать. Щи со сдвинутой крышкой, с мясом, освобожденным от мослов,  оставляла на малом огне томиться. Тут, видать,  и наступал кошачий час. Как показало следствие, эта зараза, взбирался на плиту  и подбирался к крышке. Лапой сдвигал в несколько приемов  крышку дальше. Когда наблюдали  обжёгся, спустился на пол, зализал лапу и снова. В конце концов открывалось мясо. Дальше он когтем поддевал горячее мясо и выкидывал  его на пол, крышка кастрюли при этом тянулась за мясом и возвращалась на место.  Сразу хватиться, что мясо тю-тю, не в жизнь не догадаешься и пропажа обнаруживалась позднее. Далее затолкал кот мясо под стол, оставил на остывание. Сложная была операция, удавалась, видать, не каждая попытка, иначе мы без мяса были бы значительно чаще. А говорят звери боятся огня и горячего. Мы с братом подивились, надо же, умыкнул мясо из кастрюли не снимая крышки. Мясо мы отобрали с сожалением, поскольку точно заработал, помыли и снова в щи. Решили не выдавать нашего друга до следующего раза, могут и не поверить.

Следующий раз удался только месяца через два. Мы рассказали. Взрослые тоже подивились. Но как только бабушка стала выгонять кота на улицу, когда сама уходила с кухни, подобные пропажи прекратились.

Кошки могут многое. Они различают нас по половому признаку, что-то общее, видать, в наших феромонах . Разбираются спит человек или нет. Наблюдают нас и понимают нас лучше, чем мы их. Нашего  нынешнего кота мы возим в деревню в кошелке. Привык, но не очень любит. Беру в деревню не всегда, но как только собираюсь взять и только тогда, загодя прячется в укромное место.

Вот тебе и кошки.