Ты уже за холмом

Когда мне было 19 лет, я ничего не знала о своём роде и погибшем в начале войны деде Иване, чью фамилию – Петренко – носили мы с братом. Мимо меня прошло в школе «Слово о полку Игореве», не помню, чтобы мы его читали, хоть и положено было по программе.

После школы неудачно поступала в театральный, потом пришлось пропустить один год, чтобы не платить Аэрофлоту неустойку за обучение на курсах стюардесс, и вот ещё через год  стала снова готовиться к поступлению и решила внимательней, чем в первый раз, отнестись к своей программе, найти «свои» стихи.

Одно стихотворение нашлось сразу. В томике Блока его перевод Горация:

 Не на простых крылах, на мощных я взлечу,
 Поэт-пророк, в чистейшие глубины,
 Я зависти далек, и больше не хочу
 Земного бытия, и города покину.
 Не я, бедняк, рожденный средь утрат,
 Исчезну навсегда, и не меня, я знаю,
 Кого возлюбленным зовешь ты, Меценат,
 Предаст забвенью Стикс, волною покрывая.
 Уже бежит, бежит шершавый мой убор
 По голеням, и вверх, и тело человечье
 Лебяжьим я сменил, и крылья лишь простер,
 Весь оперился стан — и руки, и заплечья.
 Уж безопасней, чем Икар, Дедалов сын,
 Бросаю звонкий клич над ропщущим Босфором,
 Минуя дальний край полунощных равнин,
 Гетульские Сирты окидываю взором.
 Меня послышит Дак, таящий страх войны
 С Марсийским племенем, и дальние Гелоны,
 Изучат и узрят Иберии сыны,
 Не чуждые стихов, и пьющий воды Роны.
 Смолкай, позорный плач! Уйми, о, Меценат,
 Все стоны похорон, — печали места нету,
 Зане и смерти нет. Пускай же прекратят
 Надгробные хвалы, не нужные поэту.

Не самое подходящее для девушки стихотворение, но меня оно пробирало до костей, стоило прочесть первые две строки, сразу легло на память, и расстаться  с ним я не могла. Нужно было найти ещё одно. Не найдя ничего подходящего дома, отправилась в минскую городскую библиотеку, ту, что за филармонией.

Хорошо помню тот весенний день, когда впервые прочла «Слово о полку Игореве» в переводе Николая Заболоцкого. Словно со стороны себя вижу: как одета, о чём думаю, и как пробирает меня нервная дрожь при первых же звуках, когда тихо бубню себе под нос выбранный отрывок. В читальном зале никого нет, и можно прочесть вслух:

 Игорь-князь во злат стремень вступает,
 В чистое он поле выезжает.
 Солнце тьмою путь ему закрыло,
 Ночь грозою птиц перебудила,
 Свист зверей несется, полон гнева,
 Кличет Див над ним с вершины древа,
 Кличет Див, как половец в дозоре,
 За Сулу, за Сурож, на Поморье,
 Корсуню и всей округе ханской,
 И тебе, болван тмутороканский!
 И бегут, заслышав о набеге,
 Половцы сквозь степи и яруги,
 И скрипят их старые телеги,
 Голосят, как лебеди в испуге.
 Игорь к Дону движется с полками,
 А беда несется вслед за ним:
 Птицы, поднимаясь над дубами,
 Реют с криком жалобным своим,
 По оврагам волки завывают,
 Крик орлов доносится из мглы -
 Знать, на кости русские скликают
 Зверя кровожадные орлы;
 На щиты червленые лисица
 Дико брешет в сумраке ночном.

   О Русская земля!
   Ты уже за холмом.


Ни о Заболоцком, ни о «Слове» я ничего не знала, и разве что моя любовь к лошадям и верховой езде могла объяснить этот выбор.

Тут на «Беларусьфильме» объявили набор во ВГИК, и я отправилась на прослушивание. Невнимательно прочитав объявление, явилась на студию не вовремя, но председатель приёмной комиссии случайно оказался на месте, послушал меня и предложил поработать у него в съёмочной группе, на что я тут же согласилась.

Поступать не стала, отработала фильм до конца, когда же съёмки нашего «Сада» закончились, поступила в университет на филологию и записалась в семинар по древнерусской литературе.

В университете я и сообразила, что князь Игорь и мой дед Иван были земляками – оба из Новгорода - Северского, и оба воевали. 

Заболоцкий написал свой перевод во время последней войны, в ссылке, и  так писал об этом другу из Караганды: «Сейчас, когда я вошел в дух памятника, я преисполнен величайшего благоговения, удивления и благодарности судьбе за то, что из глубины веков донесла она до нас это чудо. В пустыне веков, где камня на камне не осталось после войн, пожаров и лютого истребления, стоит этот одинокий, ни на что не похожий, собор нашей древней славы. Страшно, жутко подходить к нему. Невольно хочется глазу найти в нем знакомые пропорции, золотые сечения наших привычных мировых памятников. Напрасный труд! Нет в нем этих сечений, все в нем полно особой нежной дикости, иной, не нашей мерой измерил его художник. И как трогательно осыпались углы, сидят на них вороны, волки рыщут, а оно стоит - это загадочное здание, не зная равных себе, и будет стоять вовеки, доколе будет жива культура русская. Есть в классической латыни литые, звенящие, как металл, строки; но что они в сравнении с этими страстными, невероятно образными, благородными древнерусскими формулами, которые разом западают в душу и навсегда остаются в ней! Читаешь это Слово и думаешь: "Какое счастье, Боже мой, быть русским человеком!"

Любовь к «Слову» осталась во мне навсегда:  понимая загадочное величие оригинала, люблю душой текст Николая Заболоцкого за то, что он про войну и моего деда. От деда этого в семье осталась лишь крохотная довоенная фотография, и я увидела её в старом альбоме после того, как погиб мой брат. Может и смотрела раньше, да не замечала, а тут поразилась сходству, даже не сразу поняла, что это не брат, а дед. Со старой фотографии то же лицо, те же глаза на меня смотрели!

 Игорь к Дону движется с полками,
 А беда несется вслед за ним:
 Птицы, поднимаясь над дубами,
 Реют с криком жалобным своим,
 По оврагам волки завывают,
 Крик орлов доносится из мглы -
 Знать, на кости русские скликают
 Зверя кровожадные орлы;
 На щиты червленые лисица
 Дико брешет в сумраке ночном.

   О Русская земля!
   Ты уже за холмом.


В Новгороде - Северском так никогда и не побывала, но на родину отца, в Орликовку, любила приезжать - до Чернобыля. Село это уютно расположилось на берегу светлой чистой речки, Ревны, и ничего величественного ни в природе, ни в людях не заметно было глазу. Вдовая бабушка жила с нами, в Орликовку мы ездили к гости к её брату.

Дед Павел служил в кавалеристах, в самом начале войны был ранен и попал в плен, освобождён в 45-м, выжил в плену по молитвам своей матери, моей прабабушки Елизаветы, а потом ещё и у нас отсидел за плен. Был обычным деревенским дедом, для нас - единственным, оба родных с войны не вернулись. Своих детей у него не было, после войны он помогал овдовевшей бабушке растить племянника, нашего отца, и к нам относился как к родным внукам.

Теперь уже и он скрылся за тем холмом, за который ушли и полк Игорев, и дед Иван, и брат, и Николай Заболоцкий.

Плач и слава – так Дмитрий Сергеевич Лихачёв определял две  составляющие «Слова о полку Игореве». И вот вспоминается ещё ни к селу ни к городу:

 А ты с закрытыми очами
 Спишь под фанерною звездой
 Вставай-вставай однополчанин,
 Вставай-вставай однополчанин,
 Вставай-вставай однополчанин,
 Бери шинель, пошли домой!
 
Но потом понимаешь, что если поэт обращается к другу так же, как летописец к своему князю тысячу лет назад, значит, всю эту тысячу лет так и обращались к павшим те, кто верил, что у Бога все живы.

На фотографии: Иван Ананьевич Петренко (1916 - 1942) справа, с неизвестным.