5

Однако никаких заседателей Серёга не увидел, а увидел он череду таких возмутительно фантастических харь, что ему снова поплохело. Дело в том, что возмутительная фантастичность данных харь проистекала из области фантазии ужасов. Или кошмаров. В общем, если Серёге минутой раньше казалось, будто ужасней ему уже никогда в этой жизни не будет, то он жестоко ошибался, поскольку в данный условный момент своего присутствия в пределах вечности и ещё, чёрт знает чего, он освоил очередную нижнюю ступень той психологической лестницы, по которой можно спускаться от обычного страха до страха запредельного. Но и она (очередная ступень) не оказалась последней.
Увидев хари, не подлежащие нормальному прижизненному описанию, Серега инстинктивно обернулся, поскольку хари за столом представляли для него меньшую угрозу, нежели те, которые могли оказаться за его спиной и в непосредственном соседстве. Тем более, за спиной их мог оказаться целый легион, в то время как за столом их заседало то ли двенадцать, то ли тринадцать. Поэтому Серёга и обернулся. И понял, почему такой невыносимый смрад. Толпа элегантных джентльменов резко превратилась в сборище нелицеприятных покойников. При этом это были покойники разной свежести. Одни из них успели превратиться в чистые скелеты, годные для показа в анатомических классах, другие имели на костях остатки сухожилий, третьи «щеголяли» целыми кусками мяса, а некоторые, выглядевшие ужасней всех, находились в стадии первоначального разложения. У кого-то не было носа, у кого-то «потекли» глаза, многие не имели ушей. В общем, вид этих покойников подействовал на Серёгу наиболее удручающе. А так как он успел слегка притерпеться к разным чудесам, то снова не хлопнулся в обморок. Он даже не обделался, а порыскал глазами рядом с председательским столом и увидел то, во что по идее должен превратиться покойник двухтысячелетней давности. Другими словами, Серёгин проводник выглядел очень плохо. И если бы не старая задубелая хламида, прикрывавшая мощи бывшего римского поэта, он мог просто превратиться в кучу праха. Но давно не стираное барахло неизвестного Сереге фасона держало ветхие кости классика, а его череп беззубо щерился на бедного музыканта.
- Ты чего это выдумал, придурок? – спросил череп. – Нашёл время и место для подобных воззваний. Отче наш! – передразнил череп. – Раньше надо было базар фильтровать…
- Раньше… фильтровать… базар… нашёл время… - зашелестели покойники из числа биржевых маклеров.
- Гы-гы-гы! Отче наш! – начали изгаляться хари, не поддающиеся описанию, корчась якобы от смеха за председательским столом.
«Ага, заразы, не понравилось! – мысленно возликовал Серега. – А ну-ка я вас ещё раз пугну…»
- Отче наш! – завопил он, лелея хилую мысль с помощью единственно известной ему молитвы выбраться из этого предварительного ада, после которого неизвестно ещё какой будет. – Сущий на небесах…
- Аминь! – вдруг раздался громоподобный голос, смрад резко пропал, а вместо него повеяло совершенно «безвкусным» холодом. Хари куда-то моментально подевались, за председательским столом возобновилась обычная деловая возня с участием вполне респектабельных заседателей, Вергилий, как ни в чём не бывало, продолжил официальные переговоры с одним из них, затрезвонили мобильные телефоны, а биржевые маклеры зачем-то дружно зааплодировали.
«Кому это они?» - подумал Серега и почувствовал страшную тоску. Он обернулся и увидел: да, действительно, ни одного покойника с бледным видом, но сплошные, сдержанно жизнерадостные мужчины, аплодирующие неизвестно по какому поводу.
- Господа! – объявил в это время центральный заседатель. – Поздравляем лизинговую компанию «Абадонна энд локуст» с завершением уудачной сделки!
«Чтоб вас черти съели!» - с бессильной яростью подумал Серега и уныло подошёл к Вергилию, когда тот его позвал.
- Что надо? – грубо спросил бедный музыкант, внимательно вглядываясь в проводника. Однако вид тот имел обычный, такой, какой Серега запомнил с момента их первого знакомства. Да и вёл себя так, словно вся эта пакость с харями, покойниками и говорящим черепом лишь привиделась бывшему учителю пения.
- Заполни анкетку и – долой из этого бедлама! – почти весело возразил Вергилий и дружески подмигнул бедному музыканту.
- Слушай, а на хрена вообще всё это надо? – спросил бывший учитель пения, послушно заполняя предложенную форму. Голова шла кругом, и сейчас он не мог вспомнить, обсуждали ли они с Вергилием данную бюрократическую тему.
- Что – надо? – не понял или сделал вид, что не понимает, покойный классик.
- Ну, вся эта канцелярия, чёрт бы её побрал, - терпеливо объяснил Серёга.
- А вам она зачем? – вопросом на вопрос ответил лукавый поэт.
- Кому – нам? – теперь пришёл Серегин черёд переспрашивать.
- Ну, чё ты дуру гонишь? – развязно возразил Вергилий. – Кому, кому… Покойному тестю моему… Я же говорил: у нас, как у вас. Только мне иногда кажется, что мы даже при всей своей изобретательности не можем отразить и половины той мерзости, какую насочиняли вы. Так что терпи, родной, авось, в производственной зоне тебе легче покажется.
- Я, между прочим, никаких мерзостей не сочинял, - пошёл в отказ Серёга, заполнил анкету и отдал её одному из заседателей.
- Ну, да, - ехидно ухмыльнулся Вергилий. - Моя хата с краю, ничего не знаю. Все вы по отдельности вроде чистенькие, но почему-то общая ситуация у вас всегда поганая.
- Так она ж не от нас зависит! – запротестовал Серёга и поскакал с Вергилием на выход. Они выскочили в предбанник и, прежде чем открыть следующую дверь, Вергилий успел ответить. Но, опять же, вопросом на вопрос:
- А от кого, недоумки вы хреновы?
«Да ну тебя», - расстроился Серёга и потащился за своим провожатым в новое помещение. Оказавшись внутри, Серега воспрянул духом, поскольку здесь было сравнительно келейно: чуть больше дюжины столов, вольно раскиданных там и сям по просторному кабинету, и конторка председателя.
- Моё почтение! – осклабился Вергилий и направился прямиком к конторке. Его поведение одновременно и удивило Серёгу, и обрадовало. Удивился он радости, с какой Вергилий приветствовал председателя, а обрадовался «прямолинейности» движения проводника, что давало надежду на скоротечность делопроизводства в данной канцелярии.
- Привет, коллега, - душевно приветствовал Вергилия председатель и даже привстал со своего ответственного кресла. – Какие дела?
- Да вот, ещё один турист, - ответил Вергилий и снисходительно кивнул в сторону Серёги. Бывший учитель пения стоял, как живой экспонат, ощущая на себе бесцеремонные взгляды председателя и его секретаря.
«Это какой-то важняк, - почти равнодушно подумал Серёга. – Поди ж ты, как смотрят высокомерно…»
Он пригляделся к председателю и вдруг узнал в нём лорда Байрона. То есть, он узнал актёра, который сыграл роль Байрона в фильме «Леди Каролина Лэм». Одет, правда, лорд был в обыкновенную председательскую пару и бакенбарды подстригал согласно последней моде, а не той, которая присутствовала в его время.
«Восемнадцатый век, что ли? – принялся вспоминать Серёга, даже не знавший названий произведений злостного англичанина. – Или семнадцатый?»
В ответ на его мысли Вергилий расхохотался, а председатель поморщился.
- Какого чёрта? Не носил я эти дурацкие бакенбарды… И фильм тот полное фуфло…
«Точно, Байрон! – почему-то обрадовался Серёга. – Хотя в фильме он смотрелся гораздо важней».
Фильм про Байрона и его чокнутую любовницу в своё время нагнал на Серёгу тоску. Вообще, этот фильм давно сняли с проката в крупных городах, где в те славные времена, когда Серега Антипов отрабатывал практику в одном захолустном райцентре, на «либерализовавшихся» экранах бывших советских кинотеатров замельтешили доблестные американские вояки, перекачанный Шварцнегер и шустрый Джеки Чан. А вот в захолустных райцентрах ещё крутили такую бодягу, как «Леди Каролина Лэм». Делать по вечерам Сереге было нечего, он пошёл в киношку, в вестибюле клуба познакомился с местной красавицей, и ему пришлось торчать весь сеанс, поскольку красавица уже видела этот фильм и балдела от мелодраматического сюжета, но ещё больше от красавца Байрона. Вернее, актёра, сыгравшего его роль. Другими словами, фильм Сереге запомнился на всю оставшуюся жизнь.
- Идиот, - процедил стилизованный под современного российского менеджера господин Байрон и заговорил с Вергилием на непонятном для бывшего учителя пения языке. Вергилий оживился, а Серега впал в тоску. Он-то думал, что здесь они пробудут недолго, но, судя по тому, как Вергилий вальяжно развалился в предложенном молоденькой секретаршей кресле, о быстром отсюда исходе мечтать не приходилось.
«Я, наверно, пойду, покурю», - хотел, было, заикнуться Серега, но беседующие одновременно по-русски сказали «Нет!» и снова зачирикали по-своему.
- Присядьте, - предложила девушка секретарь и указала на другое кресло. При этом она так ослепительно улыбнулась бедному музыканту, что ему в который уже за сегодняшний вечер раз сделалось не по себе.
- Спасибо, - буркнул Серега и плюхнулся в предложенное кресло.
От нечего делать он принялся разглядывать обстановку офиса, но ничего интересного не обнаружил. Зато его тонкий музыкальный слух вдруг почувствовал очарование незнакомого языка. Особенно музыкально звучали имена и фамилии, выделяемые из общего потока речи бывшим учителем пения чисто интуитивно.
- Данте Алагьери…
- Си…
- … Гвидо Кавальканти… Беатриче Портинари… Гвиттоне д’Ареццо…
- Си…
- … Верона… Кан Гранде дела Скала… Гвидо да Полента…
- Си…
«Наверно, вспоминают общих знакомых», - сообразил Серёга, как-то упустив из виду, что один жил то ли в семнадцатом, то ли восемнадцатом веке, а другой – вообще до нашей эры. Впрочем, он не совсем ошибся, поскольку поэтические коллеги поминали Данте, которого называли Алагьери. При этом Байрон и Вергилий то беседовали на латыни, то переходили на итальянский. Хотя, по большому счёту, бывший учитель украинского пения большой разницы между чередующимися вышеупомянутыми родственными языками не ощущал.
«Во, чешут, - лениво подумал Серега, ворочаясь в кресле, которое вначале показалось ему удобным, но потом не очень. – Как живые…»
Если бы Серёга напряг слух получше, он вполне мог определить тему беседы, обозначенной одной из иностранных литературных фамилий. А поскольку таких фамилий в «арсенале» бывшего учителя пения имелось не так уж много, то ему не составило бы труда распознать реквизиты флорентийского изгнанника. От чего он мог впасть в ещё большую тоску. Ведь итак паршиво донельзя, да ещё, не к ночи будет сказано, этот Данте, сочинивший про свои похождения там, где сейчас парился Серёга Антипов.
«Эдак они до утра протрепятся, - совсем скис Серега, ориентируясь на темперамент беседы и восходящие тональности, которые вовсе не сулили быстрого завершения, но указывали лишь на кульминацию предисловия. – Чего это мне мешает в кресле сидеть, зараза?»
 «Ась?» - услышал он ёрническую мысль и вдруг почувствовал, что сидит не на самом сиденье кресла, а на чьих-то коленях. Серёга своротил шею до упора назад и увидел проклятого «двойника». Ну, да: сейчас он опять был как две капли, только без гитары.
«Граждане! – хотел завопить Серёга. – Господин начальник офиса товарищ Байрон! Что вы себе позволяете в казённом помещении всякой сволочи ошиваться!?»
Но данное страстное воззвание, просквозив в уме бедного музыканта в виде спонтанной заготовки, так заготовкой и осталось. Дело в том, что Серёга вспомнил, как здешние граждане реагируют на преследующего бедного музыканта беса седьмого разряда с выбором чего-то там. И поэтому, моментально придумав текст обращения, Серега тотчас заткнулся, поскольку не захотел лишний раз выглядеть дураком, потому что куда уж больше?
«Сиди смирно», - похотливо то ли пошептал, то ли подумал двойник и похабно облапил почти целомудренного бывшего учителя пения.
«Сам сиди, - огрызнулся Серёга, - а я лучше постою…»
Он выдрался из объятий мерзавца, выскочил из кресла, отцепил от «двойника» свою гитару и отскочил от него подальше.
- Чай, кофе? – подъехала к нему секретарша.
- Водки! – заорал Серега.
- С сахаром, без сахара? – продолжала допытываться крашеная лахудра, неизвестно чем и когда занимавшаяся при жизни.
- Да пошла ты! – завизжал Серёга и даже гитарой замахнулся на эту офисную суку, непонятно за какие заслуги получившую непыльную должность.
- Угостить вас печеньем или вы предпочитаете ванильные сухарики? – не отставала секретарша, не обращая никакого внимания на расходившегося клиента.
«Я предпочитаю прихлопнуть тебя гитарой!» - хотел рявкнуть Серёга, но тотчас хлопнул коробкой по голове себя.
- Это ещё что за дела? – растерянно забормотал он, невольно приседая от чувствительного звучного удара. В голове тотчас образовался «параллельный» звон, Серега поспешил выпрямиться, чтобы принять достойную позу, но руки, удерживающие гитару за окончание гифа, снова сами собой поднялись, и Серёга вторично огрел себя гитарой по голове.
Ух, й-ё-о! – крякнул он и снова присел.
«Чё, колбасит?» - участливо поинтересовался «двойник», слез с кресла и подошёл к Серёге. Он как-то незаметно преобразился в преподавателя русского языка и литературы, учившего Серёгу в средней школе вплоть до восьмого класса.
«Здрас-сьте, Николай Иванович», – машинально приветствовал его Серёга и снова огрел себя гитарой по голове.
- Могу предложить пирожное или рулет с маком, - как заведённая, перечисляла секретарша. – Вам кофе со сливками или без?
«Здорово, оболтус, - снисходительно ответил бес в виде Николая Ивановича, который, сколько было известно, откинул копыта лет пять тому назад, хлебнув новоукраинской палёной горилки. – А ну-ка, скажи мне, где и когда родился Грибоедов?»
 «Чёрт его знает», - хотел ответить Серёга, но Николай Иванович резко превратился в натурального чёрта, каких рисуют в иллюстрациях к сказке Пушкина «О попе и работнике его Балде», и чёрт подсказал:
- Село Сорочинцы Миргородского уезда. Двадцатого марта одна тысяча девятьсот восьмого года.
Серёга почти синхронно повторил подсказку чёрта, и лишь задним умом засомневался насчёт села Сорочинцы. Впрочем, Миргородский уезд ему тоже не понравился. Но было уже поздно. Вместо чёрта вновь образовался Николай Иванович, погибший в силу своего неуёмного пристрастия к дешёвым оборотистым напиткам, и с невыразимым учительским сарказмом переспросил:
«Что ты говоришь? Интересно, а когда в таком случае и где родился Гоголь Николай Васильевич?»
 «Николай Васильевич? – забуксовал Серега. – А его разве Колей звали? Как вас?»
- Врёт он всё, - снова нарисовался чёрт. – Это где ж видано, чтоб Гоголя Колей звали?! Смешно даже представить…
- А где, всё-таки, он родился? – спросил чёрта Серега.
- Кто? – прикинулся дураком чёрт. – Николай Васильевич?
- Да нет же, Гоголь! – в сердцах воскликнул Серёга.
- А ты у него спроси, - посоветовал чёрт и снова поменялся местами с учителем русского языка и литературы.
«Ну-те-с, молодой человек?» - иронически прищурился Николай Иванович.
«Вообще-то, о Гоголе очень тепло отзывался Белинский, - понесло Серегу, как когда-то бывало в школьные годы, когда тебе неожиданно вызывают к доске, ты ни черта не знаешь, а говорить что-то надо. – Но однажды, в кругу близких друзей…»
 «Фамилии близких друзей?» - уточнил бывший школьный филолог.
- В кругу Пушкина, - подсказал на мгновение показавшийся чёрт, а затем снова обратившийся в Николая Ивановича, который с издевательской терпеливостью ожидал продолжения ответа нерадивого ученика.
«В кругу Пушкина», - не очень уверенно повторил Серёга.
- Пестеля, - подсказал чёрт и снова мухой обернулся «туда» и «обратно».
«Пестеля», - добавил Серёга.
- Пастернака.
«Пастернака».
- Паустовского.
«Паустовского».
- Пелевина.
« … И Пелевина, - неожиданно воодушевившись оттого, что правильно своими словами пересказал кучу авторитетных фамилий, продолжил Серёга, - которые варили жжёнку и пели запрещённые царской цензурой песни, Белинский…»
Серёга немного подумал и с гордостью добавил:
«… Виссарион Григорьевич сказал, что Гоголь его сильно разочаровал…»
На этом месте его пыл иссяк, и он умоляюще посмотрел на бывшего учителя русского языка и литературы, очень сильно надеясь, что вместо него появится чёрт и снова что-нибудь подскажет. Но чёрт не появлялся, а Николай Иванович принципиально спросил:
«Так чем же Гоголь разочаровал Белинского?»
 «Ну, он, в общем-то, не разочаровал, - заюлил Серёга, - просто у Белинского здоровье было слабое, а тут ещё эта жжёнка, да Пестель, шутник эдакий, в чашу Виссариона Григорьевича табаку подсыпал…»
 «Табаку, говоришь?! – наконец не вытерпел такого надругательства Николай Иванович. – А банан отсосать не хотите ли за такие знания предмета? А по барабану схлопотать?! Да я вас на переэкзаменовке сгною, да я вас до самой армии в седьмом классе кантовать буду…»
 «Ну и жаргончик, – перепугался Серёга. - Учителя так раньше не выражались… Да Николай ли Иванович это?»
Но выяснять, кто есть кто, он не стал. Вернее, собственные руки ему это сделать не дали. А всё потому, что снова принялись прикладывать своего хозяина его же гитарой по голове. Они прикладывали, а в голове отдавалось восклицаниями почившего в палёной бозе преподавателя русского языка и литературы.
«Грибоедова не знать, собака? Белинского жжёнкой с табаком поить, невежда? А что ещё за друзей ты ему навыдумывал?»
- Эх! Ух! Ох! – кряхтел Серёга, хлопая себя гитарой по многострадальной тыкве, одновременно пытаясь сообразить, из-за чего конкретно так на него взъелся покойный преподаватель. Ведь не всё же он ему неверно отвечал, просто в каком-то пункте слегка прошибся.
«Попутал меня бес с этим чёртовым Пелевиным, - прикидывал бедный музыкант, очень переживая за гитару. – Не было в помине такого писателя… То есть, поэта… Этот Пелевин какой-то современный известный деятель… То ли юморист, то ли депутат… А может, просто педераст-телеведущий. Их теперь всех не запомнишь… Развелось юмористов, как собак нерезаных… Да и педерастов тоже хватает…»
Так он думал и продолжал самоистязание. А когда гитара уже начала выразительно трещать во время очередного контакта с головой незадачливого музыканта, всё вдруг само собой прекратилось. Больше того: Серёга вдруг обнаружил себя в кресле и в такой естественной позе, словно он так в нём и сидел, ни от кого не шарахаясь и никуда не отскакивая. Байрон с Вергилием продолжали душевно беседовать, а секретарша на Серёгу даже не смотрела. Поэтому от нечего делать бывший учитель пения принялся разглядывать странную картину над головой председательствующего Байрона. Она изображала пятерых голых мужиков, которые были то ли дрессировщиками змей, то ли йогами. Два мужика, один из них с бородой, лежали, трое стояли. За центральной сюжетной группой виднелись красивые то ли облака, то ли горы.
«Это какой-то сюрреализм», - расслабленно прикинул бывший учитель украинского пения, кроме сюрреализма в живописи знавший ещё и реализм. В это время до его слуха донеслось особенно звучное иностранное слово:
- Мерджелинна...
… «Мерджелинна, Мерджелинна», - чутко отреагировал музыкальный организм, и слово нежными колокольчиками несколько раз повторилось в голове бывшего учителя пения, затихая согласно закону амплитуды.
«Что это за Мерджелинна такая? – сонно подумал Серёга. – Баба, наверно? Только чья, Байрона или Вергилия?»
Серега перевёл взгляд на беседующих и обратил внимание, что после упоминания благозвучного нерусского слова старик Вергилий как-то пригорюнился, а Байрон принялся его подбадривать.
- Ну, всё! – вдруг по-русски воскликнул Вергилий. – Заболтался я с тобой, мой мятежный друг. Пора и о деле потолковать…
- Ох, уж эти наши дела, - брюзгливо проворчал Байрон. – Давай, что ли, твои бумаги.
«Ну, вот, давно бы так, а то чирикают, не пойми о чём на неизвестном языке, - с удовлетворением констатировал Серёга, – хотя по делу толкуют, согласно географии присутствия, на русском языке…»
Впрочем, причина его удовлетворённости лежала несколько в иной плоскости, нежели гордость за почти родной язык. Серёге давно осточертело гонять по предварительным кругам настоящего ада, где всякая канцелярская крыса норовила отъесть у них с Вергилием дополнительный кусок времени от имеющейся про запас вечности. А если они ещё начнут тратить время на досужий трёп с повстречавшимися друзьями и родственниками? Впрочем, о своих друзьях и родственниках Серега особенно не печалился, поскольку мало кого из опочивших помнил. А те, кого помнил, и при жизни-то не очень в люди выбились, так неужто здесь у них прорезались способности, чтобы вырваться из производственной зоны и заделаться так называемыми белыми воротничками?
- Ну, ты не пропадай, - наконец услышал бывший бедный учитель многообещающую фразу и встрепенулся.
- Мне ничего не надо подписывать? – с готовностью поинтересовался он.
- Обойдёмся без грамотеев, - сыронизировал Байрон, с чувством пожал руку Вергилию и они, римский авторитет и бедный музыкант, двинули на выход.
- Ну, и много здесь ещё вашего брата? – с плохо скрытым раздражением спросил Серега, когда они с провожатым покинули вотчину английского резонёра.
- Не беспокойся, мало, - утешил его Вергилий, доставая кисет.
- Да, покурить – это дело, - одобрительно поддакнул Серёга и полез в карман за сигаретами.
- Нашим и в первом круге промзоны нехило живётся, - продолжил тему Вергилий, закуривая свой вонючий самосад. – Джордж, правда, поамбициозней других, поэтому подался на службу. Ну, а мне моя работа от судьбы прописана.
- Это как? – поинтересовался Серёга, затягиваясь до одури глубоко.
- Молча, - недовольно буркнул Вергилий. – Дернула меня нелёгкая Энеиду написать, а потом ещё этот Данте удружил. Встречу, морду набью…
- А он где? Тоже здесь? – удивился Серёга.
- А где же ему ещё быть? – в свою очередь удивился Вергилий.
- Но он, вроде, был добрый христианин, - пустился в дебри исторического литературоведения Серёга. – Даже назвал свою комедию божественной?
- Поэтому сюда и загремел, - сказал Вергилий. – Какому богу понравится, чтобы всякие графоманские куплеты называть божественными, да ещё в сочетании с таким бесовским понятием как комедия?
- Бог крут, но справедлив, - ни к селу, ни к городу ляпнул Серёга. – Слушай, я что-то такое припоминаю у этого Данте, будто вы с ним не только в аду, но и в раю побывали?
- Не помню, - отрезал Вергилий, - давно это было.
«Сначала он говорил про рай, что не знаю, не был, а теперь говорит: не помню»,- вспомнил бывший учитель пения, однако решил не заостряться на данной теме. Но решил её сменить.
- Слушай, - спросил Серёга, - а нам ещё долго?
- По офисам-то шататься? – переспросил Вергилий, смачно сплёвывая на пол.
- Нет, на Багамах загорать! – слегка разозлился Серёга.
- Ладно, не лезь в пузырь, - примирительно сказал Вергилий. – А офисов осталось здесь три, да к управляющему делами.
- Осталось всего четыре? – уточнил Серега.
- Совершенно верно, - подтвердил Вергилий.
- А всего девять! – осенило Серёгу.
- Правильно, считать ты умеешь, - одобрительно возразил Вергилий.
- Но Данте писал именно про девять кругов ада! – торжествовал Серёга.
- Что ты говоришь? – фальшиво удивился великий, но теперь уже бывший, римский поэт.
- Именно! Значит, мы и есть в аду, и нет никакой производственной зоны!
Серёгу прямо таки распирало от гордости сознания, что он самостоятельно додумался до такого интересного научного открытия.
- Ещё как есть, - остудил его пыл Вергилий. – Тоже мне, Михайло Ломоносов...
- Но как же классика? – изумился Серёга. – Или у вас с ней не считаются? Ведь офисов девять и кругов ада девять?
- И в производственной зоне девять, - утешил бедного учителя литературный классик. – А проторчим на вашей богомерзкой территории ещё полтысячелетия, ещё девяносто кругов какой-нибудь гнусной субинстанции появятся.
- Врешь ты всё, - упавшим голосом произнёс Серёга, бросил окурок на пол и поплёлся за провожатым к очередной двери. – И вообще, нет ничего этого, а всё мне снится…
- Правильно, не унывай, - подмигнул Вергилий и открыл дверь.
Серёга заглянул через плечо провожатого, и у него упало сердце. Если, конечно, после всего пережитого ему оставалось куда падать.
- Ну, ни хрена себе, - пробормотал он, разглядывая недра нового офиса, через который им предстояло пройти. Впрочем, на офис новое помещение мало походило, скорее – на склад неизвестной продукции, поскольку на стеллажах, вытянувшихся от входа в необозримую полутёмную даль, лежали разной конфигурации упаковки с таинственным содержимым. Надписей, во всяком случае, ни на одной из них бывший учитель пения пока не видел. Одни только непонятные аббревиатуры да наборы цифр. Вдоль стеллажей шныряли энергичные молодые люди обоего пола, одетые в специальные серые халаты с «ценниками» поверх нагрудных карманов, и деловито что-то записывали в свои рабочие тетрадки. Иногда в коридор, образованный двумя стеллажами, бесшумно въезжал электрокар и ставил на полку новую партию упаковок. К месту разгрузки тотчас подбегал сотрудник, тщательно проверял количество упаковок, сверяясь со своей тетрадкой, и куда-то отзванивался по мобильному. Наверно, докладывал бригадиру (или даже главному начальнику) о производстве очередной складской операции.
- Слушай, а какого чёрта мы на складе забыли? – недовольно спросил Серёга, когда римский поэт по привычке взял его за руку и потащил между высокими, под самый потолок, стеллажами.
- Какого надо, такого и забыли, - огрызнулся Вергилий и заметно ускорился. А Серёга в очередной раз про себя отметил, что при входе в каждый новый офис у старика явно портится настроение.
- Блин, какой он здоровый, - недовольно протянул бывший учитель пения, с невольным уважением разглядывая верхние и дальние перспективы. Верхние терялись в полумраке невидимых экономичных светильников, и там как бы плавал невнятный туман, скрывая последние полки стеллажей и непонятную для нормального осмысления высоту помещения. Дальние от входа также находились за пределами нормальной видимости, и даже электрокар, за которым стал наблюдать бедный музыкант, чтобы увидеть противоположный конец его пути, исчез из поля зрения на полпути к нему. А может, Серега опять начал галлюцинировать, поскольку сразу на входе и стеллажи, и коридоры между ними показались ему вполне реальными в длину и высоту.
- Слушай, куда ты меня тащишь? – решил поинтересоваться он у Вергилия.
- Куда, куда, - проворчал провожатый, - в офис этого амбара.
- Хорош амбар, - возразил Серега, - одних логистов штук пятьсот для его обслуживания надо. Не считая бухгалтерии и прочего чернорабочего персонала.
- Ну, этого добра у нас навалом, - небрежно отмахнулся Вергилий. – Вакансии, во всяком случае, подолгу открытыми не валяются…
- Ну, это понятно, - согласился Серёга. – Кому охота на производстве париться? Или на периферии. Всем хочется туда, где почище. Правильно?
- Правильно.
- Я другого не пойму: если здесь такой ажиотаж на рабочие места, как образуются вакансии? Ведь какой дурак добровольно оставит место, к которому так стремился? Не умирают же они, в связи с чем образуется вакансия, а вместе с нею эта, как её, ротация кадров?
- Умник хренов, - пробурчал Вергилий, - ротация кадров… То, что ты имеешь в виду насчёт крякнувшего члена трудового коллектива с последующей его заменой более живым сотрудником, называется обновлением состава. Но у нас, как ты правильно заметил, его не бывает. Поскольку все уже давно крякнули. Ротация же кадров предусматривает саму себя, то есть, ротацию кадров. А именно: когда одного перемещают на другое место, а на его освободившееся место – другого. И происходит она – данная ротация кадров – в силу вполне объяснимых причин сугубо человеческого свойства. Ведь что получается? Все усопленники, первоначально попадающие на производственную базу для, э, скажем так, трудового перевоспитания, стремятся попасть на работу в офис. Или на склад. А так как наши клиенты в большинстве своём народ, условно говоря, искушённый, то они быстро создали предпосылку для коррупции. Сначала дали в лапу одному бесу, потом купили целого демона, и – пошло, поехало. Надо сказать, классический персонал нашего учреждения довольно легко и сравнительно быстро скурвился. Поэтому ни один из бывших смертных, работающий в офисе или на складе, не может поручиться за своё место. Потому что где гарантия, что кто-то не даст нужному бесу (или демону) в лапу больше и не займёт место предшественника? И не произойдёт закономерной ротации кадров, когда один в офис, а другой на его место в промышленную зону? Единственная надежда на расширение штата. Если, конечно, Сам разрешит очередное расширение. В таком случае ротации не происходит и все довольны. Но если Сам расширения не разрешит, а такое случается часто, когда хозяин не в духе, то…
- А сам-то коррумпирован? – не удержался от любопытства бывший учитель пения. Где-то в начале базара, когда они с Вергилием только начинали поход по бюрократическим приделам сатанинского беспредела, бывший римский поэт упоминал об исключительности хозяина в плане получения взяток. Но Серёга решил уточниться, насколько правильно он понял авторитетного автора.
- Хозяин-то? – переспросил Вергилий и тормознул на перекрёстке, образованном продольным и поперечным проходом между стеллажами. – У него с коррупцией отношения, как у отца с взрослой дочерью…
Вергилий, произнеся не совсем понятную для спутника сентенцию, принялся изучать содержание какой-то таблички на перекрестье складских улиц.
- Вот, заразы, опять переехали! – в сердцах молвил он и повернул в левый проход. Серёга послушно потрусил за ним, спрашивая:
- Ну и чё? Как у отца с дочерью, а дальше?
- Ну, ты и тормоз, - раздражённо молвил великий старец, - неужели не понятно? Какие могут быть отношения у отца с дочерью?
- Разные, - уклончиво возразил Серёга. – Я, например, знал одного мужика, который жил со всеми своими тремя дочерьми и одной соседкой в придачу.
- Это не тот случай, - отмахнулся Вергилий. – У нас такое безобразие не практикуется. Поощряется – это да, но поощряется исключительно вне сферы наших внутренних отношений. Впрочем, как поощряются любые пакости, производимые нашими потенциальными клиентами. Но сценарии для данных пакостей, между прочим, здесь не пишут, как это принято думать у вас. Вы их сами создаёте. Или изобретаете. А потом валите на лукавого: вот, дескать, совратил змей Еву, та родила в грехе и теперь весь род человеческий от этого страдает.
- Что, не так? – удивился Серега, знавший понаслышке и о Еве, и о первородном грехе. Другими словами, сам он библию не читал.
- Нет, конечно, полное враньё.
- Иди ты! – искренне изумился Серёга. Да, он не читал библию, но последнее время стало модным толковать её на каждом углу и на каждом же углу восхищаться тем божественным откровением, которое посетило Моисея, якобы написавшего данный нетленный памятник человеческой мудрости вкупе с божественным провидением. Серёга, не будучи большого ума от рождения, также проникся духом трепетного благоговения перед данным памятником, даже пытался прочесть его, но, запутавшись в именах на первых страницах, с большим уважением плюнул на это дело и продолжал благоговеть, что называется, платонически.
- Ха-ха! – раздельно произнёс Вергилий, подчёркивая своё презрение к умственному убожеству своего спутника. – Ещё одна жертва обычной рекламной кампании, организованной с целью расширения торгового пространства для лучшей реализации опиума для народа. Кстати, после написания этих сказок про Адама с Евой и внедрения их в религиозное производство, отцам-основателям нашего ирреального постпространства пришлось изрядно таки попотеть, чтобы пересобачиться из классической ипостаси в новые литературные формы так, чтобы и себе не в убыток, и принцип соблюсти.
- Какой принцип? – спросил Серега.
- Да я же тебе говорил! – раздражённо воскликнул Вергилий. – Постпространство вторичного бытия связано с пространством первичного бытия на суггестивном уровне по принципу асинхронной темпоральности…
- А, вспомнил, вспомнил! – перепугался Серёга. – Давай лучше про библию: почему она враньё?
- Я этого не говорил, - отрезал Вергилий, замедляя шаг, наверно, наконец-то устал. – Некоторые исторические факты в библии описаны вполне правдиво, и литература на уровне, если учесть время, когда всё это писалось. Враньё про бога, которого Моисей придумал не потому, что у него было с ним свидание или Моисей увидел какое-то чрезвычайное откровение, а потому что умный мужик был этот Моисей...
В это время, откуда ни возьмись, вынырнул электрокар, и Серёге с Вергилием пришлось прижаться к стеллажу, пропуская электрифицированную тележку с водителем и двух молодых людей в одинаковых комбинезонах. Молодые люди сопровождали кар. Один на ходу деловито говорил по мобильному телефону. Другой на ходу же что-то записывал в свою тетрадку. Помимо «ценников» на груди у них имелись одинаковые значки. Серега уже обратил на них внимание, когда вошёл в склад, но всё забывал спросить Вергилия, что это за значки.
- Так что там про Моисея? – не отставал Серега. Он прислонился к стеллажу, Вергилий последовал его примеру и принялся неторопливо излагать. Видно, ему надоело экономить свою вечность, которая почему-то отличалась от той, какую имел Серега.
- Да не дурак, говорю, был этот Моисей. Впрочем, если учесть среду, в которой он воспитывался, этого следовало ожидать. В общем, он первый додумался до мысли, что на хрен содержать кучу богов и поклоняться им всем, когда проще и дешевле иметь одного. Кстати, помимо классического египетского образования у Моисея имелось достаточно времени, когда он пас скотину в пустыне, чтобы придумать чего-нибудь эдакое. Вот он и придумал. Во-первых, как вытащить своих соплеменников из Египта. Во-вторых, объединить их в один более или менее компактный народ. В-третьих, поселить в наиболее благоприятной для проживания местности. В-четвёртых, обосновать незаконное вторжение в земли, уже населённые коренными жителями. И, в-пятых, как спасти своих не очень чистоплотных соплеменников от возможного вымирания или полной деградации из-за частых венерических заболеваний. Ко всему прочему Моисей придумал некое подобие уголовного и гражданского кодекса, а также дал некоторые медицинские рекомендации...
«Ну, ты и наплёл, - подумал Серега, - мне такого в жизнь не запомнить».
Но Вергилий, очевидно, не обратил никакого внимания на эту мысль спутника и, присев на корточки для небольшого отдохновения, с воодушевлением продолжил:
- … В общем, над образом малобюджетного, по сравнению с прочими, бога ему пришлось потрудиться изрядно. И, надо отдать ему должное, бог у Моисея получился авторитетный. Настолько авторитетный, что после него ещё несколько религий возникло…
«Запутал ты меня, дед, окончательно», - жалобно подумал Серёга, но перебивать рассказчика не стал.
- … Короче говоря, дав своему народу первую в мире монотеистическую религию, Моисей обрёк его на вечное процветание. При этом сделал мудрый психологический ход, объявив свой народ перед лицом придуманного им бога избранным. То есть, придумав бога, Моисей завещал своим соплеменникам свято верить в него одного и исполнять его заповеди, пообещав, что в этом случае бог поможет соплеменникам Моисея во всём, что бы они не затевали. Захотели напасть на Иерихон и истребить его жителей вплоть до последнего младенца – будьте любезны. Захотели грабануть Иерусалим – всегда пожалуйста. Захотели поработить коренное население Газы – с нашим удовольствием. Главное дело, чтобы во время крайнюю плоть обрезали, не заключали браков с иноплеменниками и не поклонялись другим идолам. Каково?

next
 








1) Locust – саранча (англ). В «Откровении Иоанна Богослова» Абадонна ведёт на человечество полчища саранчи в конце времён






2) Джордж Ноэл Гордон Байрон, родился в 1788 году, умер в 1824 году






3) Вообще-то, фильм не о Байроне, а о некоей леди Каролине Лэм, особе эксцентричной, якобы запавшей на такого рокового мужчину, как лорд Байрон. При этом их знакомство состоялось, когда лорд Байрон (!), согласно режиссёрской версии, зарабатывал на пропитание с помощью бокса на уличных рингах






4) Гвидо Кавальканти и Гвиттоне д’Ареццо – итальянские поэты, современники Данте; Беатриче Портинари – его возлюбленная






5) Данте, будучи в изгнании, некоторое время гостил в Вероне при дворе Кан Гранде делла Скала, а также у правителя Равенны Гвидо да Полента, где и умер от малярии (или от хренового гостеприимства)






6) Единственная картина Эль-Греко, написанная на мифологический сюжет. В данном случае это миф о Лаокооне. В сюжете присутствуют змеи, удушающие Лаокоона и его сыновей






7) на холме Мерджелинна с видом на Неаполитанскую бухту похоронен Вергилий






8) В своей «Божественной комедии» Данте отвёл Вергилию неблагодарную роль проводника, вынужденного тащиться через весь ад к земному раю






9) Вергилий иногда называет нижние круги ада то промышленной зоной, то производственной базой, однако с гуманитарным образованием против технологического ему его такая лёгкая путаница сугубо инженерных терминов простительна






10) Одно из значений слова «ипостась» (от греческого слова «сущность») – способ бытия






11) Согласно библейским преданиям Моисей (Моше по-еврейски) провёл детство при дворе фараона, где получил примерное образование






12) Согласно тем же преданиям Моисей около сорока лет вёл жизнь кочевника, а какое-то время пас овец