Я. шварц amnesia кн. 3 гл. 7 стр. 2

                Яков Шварц

                AMNESIA
                (Хроники забвения)

                Роман в трех книгах
                Книга третья
                Глава седьмая   



            ГУЛАГ - вот единственное покаяние, которое нужно
           нашему народу, так и не покаявшемуся перед Богом.
           Никакое другое покаяние уже невозможно, ложно и 
           бессмысленно. ГУЛАГ - это божественная кара за 
           грехи, десница Божья, коллективное воздаяние за
           коллективный грех, свою долю в котором понесли и
           понесут все - и верующие, и неверующие, священники
           миряне, солдаты и  генералы, преступники и жертвы.
                Лагерная стенгазета.

                Сталин придёт за нами.
                Чугунная надпись на воротах лагеря.

                Народная душа - потемки. 
                “К”
    
 
                Страница 2 
                Я другой такой страны не знаю
                Отрывок из романа “К” “Соломон”)

От Москвы до самых до окраин. 

Время описываемых событий  определить не удалось, так как  командировочное удостоверение Соломона из  лагеря в подвалы Кремля безвозвратно утеряно.

     Об огнедышащей дыре за лесопилкой у самой кромки берега мыса Чаплина хоть и ходили по зоне слухи, но из-за своей секретности, они скорей дремали, как гены мамонта, упокоенного в вечной мерзлоте, а если и поминали их старожилы зоны, то всегда всуе, словно сны о воле. Так один из бывших учёных физиков божился, что дыра эта - не что иное, как подземный тоннель - отросток из Ада, и пробили его грешники от невыносимых мук, чтобы в лагере немного остыть, расслабиться и пожить хоть полсрока человеческой жизнью грешников. А другой зек, из суеверных выкрестов, всё поминал Иоанна Богослова, мол: “Печать-то седьмую и откупорили, и трубят теперь Ангелы в трубы свои огненные”. Уж потешался над ними инженер из ссыльных вредителей единой России: “Это горят угли подземные, а запалили их стахановским рвением еще при гении организованного труда - товарище Сталине”. И только один большевик, соратник Ильича, основоположник ГУЛАГа, уверял всех, что это горят сердца пламенных революционеров, и не грозит забвение вечному огню даже от соблазнов самой лютой буржуазной жизни. Вносили в слухи свою лепту и пришельцы из неизвестной зоны. Так один блатной - выходец из Селигерского университета, сделал на перекличке доклад о национальной природе кратера всеобщего благоденствия. И только один еврей, примкнувший к новым революционерам, все размазывал сопли и каялся: “Ой, вей из мир, эйн мазл ле-исроэл!”* Никто не знал, как связать огнедышащую дыру за лагерем и его причитания, поэтому, когда дело дошло до расправы - его пришили первым.

    Дыру обнесли высоким забором, обмотали колючкой, пустили по кругу собак и ток, и организовали пост №1. Впервые за лагерную жизнь Соломону перепало тёплое местечко дежурного по посту, и впервые за бесконечную зиму можно было отогреться, но, как всегда, - корысть души мешала телу насладиться. Соломону с воли передали Святую книгу, и он, чтобы аккуратно переворачивать страницы, отрезал пальцы у перчаток, которые снял с замерзшего вертухая, загнувшегося по пьяни. Но мешали Соломону не только окоченевшие пальцы. С самого утра, когда солнце все еще отогревалось на Фудзияме, хор приступил к разучиванию новой песни, и его нестройное, но бодрое взвывание отвлекало от Божьих дум. Хор этот организовали вместе с постом №1 - для отвлечения общественности лагеря от огнедышащей дыры. Вообще-то, организовали для круглосуточной, бесперебойной работы сразу три хора, посменно сменяющих друг друга каждые восемь часов. К хорам быстро привыкли, выучили слова всех песен и тихо подпевали звенящими от мороза голосами.

    Теперь самое время рассказать историю поста №1. Огнедышащая дыра появилась ночью, с субботы на воскресение, и как это обычно бывает - по соседству, на Курилах, при извержении вулкана в лагере раздался страшный грохот, и случилось небесное светопреставление. Охранники, прежде чем наложить в штаны, с криками: “За Родину!” схватились за автоматы и перестреляли друг друга. Утром обнаружили, что лесопилку всю сожрал подземный дракон, а за лагерем образовался провал, в котором сгинула узкоколейка. Вскоре на оленях-вездеходах прибыло чукотское начальство с аэродрома Провидения. Судили, рядили, пугали и даже кого-то расстреляли, но доложить свое вранье наверх настолько правдоподобно, чтобы отсрочить расправу - не удавалось. Оставалась последняя надежда - шаман Шаплин. Это в честь его деда пограничники назвали мыс - мысом Чаплина, переиначив его в честь короля смеха сквозь слезы. Шаман и в бубен бить не стал, а сразу заявил, что его боги тут не при чем, и пусть русские спросят у своего бога - откуда и зачем появилась эта огненная дыра.

    На том и порешили. Решили срубить церквушку у самой кромки прибоя. Но лесопилка пропала, сгинула и узкоколейка. Кто-то предложил сварганить храм из пустых ржавых бочек из-под соляры, но усомнились - захочет ли Всевышний работать в такой неуважительной обстановке. И тут кто-то вспомнил, что в бухте Провидения стоит баржа, полная гробов. Лет десять назад среди комсостава пошла плодиться неизвестная науке язва, и косила она только офицеров ГУЛАГа. Вот тогда-то и послали с большой земли состав гробов. Но пока переваливали их на баржу, пока открылась навигация - все рассосалось само собой еще до северного завоза, и о гробах забыли. Пригнали баржу, поставили каждому зеку по бутылке спирта, настоянного на моржовом хрене, и уже через неделю на маковке церкви восседал крест из гробовых досок.
    Уже на первой службе ссыльный батюшка Никодим сделал странное заявление: “Огненная дыра ваша - не природного происхождения”, - перекрестился и добавил: “Пришло время окончания Великого Странствия, и второе Пришествие не за горами - а в огненной яме. И если прозевать его явление, может выйти большой конфуз”.

    Про конфуз батюшка наотрез говорить отказался. Но зона была тем хороша и универсальна, что в ней был не один, а сразу - пять! Академгородков. Расшифровать слова батюшки поручили ученому по Пришествию - вредителю науки. Его обнаружили за реконструкцией лагерной параши - огромной выгребной ямы на 150 очков. Яма взбунтовалась и наотрез отказалась опорожняться. Ученый долго чесал репу, сверлил учеными глазами батюшку и, наконец, объявил заключение своих мыслей: “Встретить-то его можно, только заговорить с ним на его языке удастся не всем, а, можно сказать, - единицам”. Вот тогда-то Соломона и нашли в Берлаге, и на подводной лодке привезли на мыс Чаплина. Из огромных валунов соорудили фундамент, поставили на него будку, а в Москву отправили депешу, что у огнедышащей дыры поставили пост - за номером 1, и посадили одного еврея встречать Мессию на их древнем языке - без переводчика.
    На Старой площади на эту ахинею отреагировали инсультом куратора Чукотки, создали спецотдел по ликвидации природного катаклизма, а в лагерь командировали разжалованного генерала, который отказался свою молодую жену отдать в общественное пользование - служить председателем избирательной комиссии. Но череда последующих событий развернула историю вспять замыслам кремлевских стратегов. Во-первых, при планировании не была учтена одна особенность географического расположения мыса Чаплина, ибо по кромке его берега проходит так называемая линия перемены дат. Если вы, к примеру, возвращаетесь из треклятого Запада на свою духовную родину, то сразу попадаете в завтрашний день. А если вы уговорили эскимоса на каяке рвануть с мыса Чаплина искать политического убежища на Западе - помните: из-за их отсталости и тупости вы сразу попадаете во вчерашний день. Так вот, проще говоря, если Мессия появится опять пешком по воде, то, как и прежде - это будет в Субботу. Если же он явится пешком по земле, то это уже будет настоящее Воскресение. Улавливаете разницу?! Нельзя было допустить, чтобы Мессия оказался вновь в руках жестоких палачей. Но с другой стороны: а вдруг он оступится или надерзит Кесарю? На кого тогда списывать его непосильные муки и смерть?

    Во-вторых, был спущен циркуляр по бдению. Оказалось (из секретных наблюдений и разработок осведомителей), что все незапланированные и внезапные беды происходили из одного центра проклятий, расположение которого было невозможно определить. Стоило в том центре наложить проклятие, и в мире начинались всякие катастрофы и погибели. В общем, так оно и произошло! Еще не успел наш прикомандированный генерал сориентироваться на местности, как среди бела дня дыра вдруг забурлила, зачавкала огнем, напустила зловонного дыма и... окочурилась.
    Но, видимо, проклятие дало сбой. У этой волосатой публики всегда были проколы. Сколько бы порчи они не наводили, кроме молока и меда им ничего не доставалось. А уж на этот раз они могли дружно отправиться на добровольных началах в загробный мир - для работы над своими ошибками. Поверить в это было невозможно, но горы золота на дне остывшей дыры были красноречивей любых достижений в Космосе и Партийном строительстве. Через несколько дней на мыс Чаплина уже десантировали, может быть, сто генералов, а, может, - и тыщу. Одним словом, на каждого зека приходилось два генерала, а в горячих точках - и все пять. Все менялось с такой удивительной скоростью, что проснувшиеся  наутро зеки не узнавали свой лагерь. Неизменным оставался только хор, который не прекращал петь ни на минуту, и генералы важно вышагивали под бодрые марши:

                Нам песня строить и жить помогает,
                Она на крыльях к победе ведет.
                И тот, кто с песней по жизни шагает,
                Тот никогда и нигде не пропадет.

   Срочно за дело взялся глубоко законспирированный Особый отдел. Золотое дно дыры надо было закамуфлировать, и тут же с Шуховской башни на Шаболовке сразу после гимна слетело объявление, что на Мысе Чаплина открывается природно-этнический парк “Берингия”, а всех зеков нарядили чукчами и эскимосами, и выдали по паре валенок. Поселок Новое Чаплино из статуса “село” перевели в категорию - “город”, и, первым делом, до райцентра Провидения проложили дорогу, для чего выкупили у американцев на острове Святого Лаврентия танкер жидкого цемента. А куда янки денутся?! Среди ржавых бочек уже год, как гнила их шпионская амфибия, пойманная в сети загранотрядом. Вы думаете за это ребят наградили? За браконьерство чуть не расстреляли! Ребята из пятого барака подговорили пограничников на рыбалку. Мол, они знают место, где водится рыба, пробуждающая любовь в нечеловеческих дозах и делающая орган Завета таким же крепким, как сталинская броня на танках. Из конфискованных у зечек колготок связали сети. Вот в них-то и попалась вражеская шпионка.

    Со шпионами у генералов был полный завал. Еще до драконовой пасти (как оказалось, наполненной огнедышащим золотом) в лагере застукали вражеские голоса. Кто, и на какую наживку их ловил, особистам так и не удавалось вынюхать. Пайку на пост №1 Соломону стал приносить хромой зек по прозвищу Шехина. Но прозвище это он получил не сразу, а как только снюхался с Соломоном. Из-за своей хромоты он не мог работать как все, и использовали его на побегушках. Прежде его звали - Соловей, и прозывали его так за фантастические способности подражать голосам птиц. Но не только им! Соловей умел виртуозно подражать вражеским голосам. Представьте себе: ночь, и на нарах - полный штиль. Хрипы, стоны, скрежет зубов, урчание пустых желудков, проклятия и мат, всхлипывания онанистов. Плач по маме и любимым - мы в расчет не принимаем. И вдруг раздается: “Говорит радиостанция “Голос Америки”. Передаем последние известия”.
    Как родственная еврейская душа, Соловей быстро отогрел сердце Соломона, и тот ему рассказал, зачем поставили пост у дыры, о возможном Богоявлении, как проявлении Шехины*. Соловья, которого посадили и за папу, и за маму, а значит - ни за что, оказывается, можно было кормить баснями; и для Соломона, потихоньку сходившего с ума от одиночества, шефство над пропащей еврейской душой стало настоящим праздником.
    - Любое еврейское слово восходит всего к трем буквам, - горячился учитель. - Подай-ка мне миску.
    Соломон поднял острый камушек и на задубевшей перловке вывел: ;;;.
    - Первую букву ты прекрасно знаешь. Она и в русском - “Ш”. А вот вторая буква - каф, означает ладонь. Когда Творец создавал Адама, то Он возложил на него свою ладонь. Видишь, на мне - кипа.
    На посту Соломон мог себе позволить носить кипу, собственноручно сшитую им из брезентовой рукавицы.
    - Она и есть - присутствие ладони Бога на голове еврея, о чем и говорит третья буква - нун, а все вместе и есть Шехина.
    Вечером Соловей в бараке с упоением показывал свою ладонь и рассказывал о Шехине. Вы бы видели его глаза, когда он убеждал своих товарищей вести себя по-человечески, и тогда наступит конец их каторге, а выведет их из нее сам Бог, который вот-вот явится за ними. Не зря дыра огненная пылает уже целый год.
    - Как вы не понимаете, - подпрыгивал Соловей, да так, что хромота его будто исчезала, - если мы все станем праведными зеками и будем творить добрые дела, то мы просветлим Шехину. Сейчас она присутствует во всем: в колючей проволоке, на вышках вертухаев, в рыке псов, в огнях охранных прожекторов, спит с нами на нарах, гнездится в язвах на наших руках, наконец, пребывает в женском теле из наших снов...
    - Хватит, Соловей, заливать, - ржали зеки.
    - И во всем этом присутствует Всевышний, - не сдавался Соловей. - А вы животы надрываете - Бога прогоняете!

    Зеки глумились над Соловьем, кричали, что у них один бог - Сталин, и не зря на воротах лагеря отлито чугуном, что он придет сюда за каждым из них. С тех пор Соловья прозвали Шехиной и просили каждый вечер рассказывать свои басни. И это был не первый случай, когда Соловей становился посмешищем всего лагеря. Однажды зеки спросили про его хромоту, и он рассказал историю:
    - У нас, у евреев, есть непреложный закон: во время совокупления с женой, она должна быть снизу, а муж сверху. Это закон Вселенной. И только самые наглые из евреев допускают, чтобы она сверху, а он снизу. У нас это называется: “переворачивать стол”. Дети рождаются хромыми оттого, что их родители блудят в ненормальных позах. А еще они рождаются немыми, потому, что целуют “это место”, глухими, если болтают во время зачатия, слепыми, если пытаются хорошо рассмотреть, что у их жен прячется между ног. А теперь сами судите, от чего я родился хромым.
    Но все изменилось в жизни лагеря, когда дыра обрушилась золотым дождем. После того, как понаехали генералы, гопники из ГПУ, ученые атомщики и прочая шваль, стали ломать головы, как доставить золото в кремлевские подвалы. Одни предлагали провести трубопровод, золото плавить и гнать по трубам. Другие, напротив, - золото превращать в порошок и вместе с водой перекачивать до самой Москвы. Были и другие предложения: использовать гигантские дирижабли, линкоры и подводные лодки, перелетных птиц, и даже - совсем несуразные: оленей и ездовых собак, и, даже, вещмешки. Победила железная дорога.

    Чтобы заглушить шум стройки, решили оставить в действии уже созданные хоры. Оставалось только подобрать им соответствующий репертуар. Когда на стол репертуарной комиссии положили список композиторов, авторов текстов и исполнителей - разразился феерический скандал. Все они были... евреями!
    - Хватит с нас! - стучал золотым слитком по столу багровый генерал. - Кто они - эти инородцы: Ванниковы и Гуревичи, Зальцманы и Гинзбурги, Лавочкины и Мили, Шварцы и Гонтмахеры? Всех их на помойку истории, или сюда в лагерь - на парашу. Теперь, с нашим золотом, мы купим самых чистокровных ученых...
    - Шварцы или Шванцы?* - встрепенулся другой генерал, почти уже уснувший.
    - Алексей Иванович, вы отвечайте за ремонт паровозов. А с хором мы сами разберемся.
    Было видно, что багровый генерал потерял свой раж, пытаясь продолжить список вредителей народного счастья, схватил список песенников, запыхтел, собрался с мыслями и выдал приказ:
    - Полковник Мырось! Даю вам неделю, и чтобы все эти Дунаевские, Покрассы, Утесовы, Фрадкины, Френкели, Блантеры, Эренбурги, Михоэлсы, Кагановичи были здесь и пели в нашем хоре.
    - Господин генерал, - встрепенулся паровозных дел мастер, - вы случайно не заговариваетесь, когда предлагаете петь Лазаря?*
    - Может, испытаем все же наш хор? - предложил кто-то из комиссии.
    - Хорошо, - согласился багровый генерал, чтобы отвлечь напарников от своего ляпа.
    После обеда привели хор. На предложение спеть, они охотно откликнулись хором:

            Мы - зеки, славные трудяги
            всемирной армии труда,
            мы честных правил доходяги -
            великих принципов руда.

    - Кто у вас главный в хоре? - взревел багровый генерал.
    - Гражданин генерал, - почуяв недоброе, проклюнулся в хоре зек, - мы же поем для конспирации, а не для смысла.
    Багровый генерал обвел тяжелым взглядом членов комиссии в поисках козла отпущения грехов местного руководства:
    - Генерал Буйнов, когда доставят сюда всех этих Дунаевских и Утесовых, придется вам возглавить хор.
    - Никак нельзя, - встрял главный генерал по секретам, - с погонами нельзя!
    - Это почему же?
    - Мы будем строить железную дорогу для прогулок советских граждан на Чукотку. Для них мы уже заказали на Аляске баржу клубники, чтобы наш народ знал силу партии: и на вечной мерзлоте коммунисты способны разбивать сады и огороды. А погоны могут привлечь диверсантов и шпионов. Угроза нашему золоту. С погонами нельзя. Да и с этими нацменами кто сможет справиться, когда их сюда привезут?
    - А кто за хором раньше присматривал? - пошел багровый генерал на попятную.
    - Тот, кто заведовал постом №1 - заключенный Соломон из Берлага.
    - Кто он?
    - Вроде - судья. Как все - хотел продать родину.
    - Приведите его.
    Доставили Соломона. Выслушав предложение возглавить хор и с ним дойти аж до самой Москвы, Соломон с радостью согласился. “Если не я для себя, то кто для меня?” Но поставил условие, что в хор зачислят и Соловья тоже. Привели под конвоем Соловья.
    - Говорят, что ты поешь, как райская птица? Покажи, на что способен.
    Паника в голове Соловья затмила ему разум. Как говорила ему мама: “У тебя лох ин дер коп”.* “Нет, я не лох. Спою им нашу - советскую, пионерскую,  некошерную, интернациональную”:
         
                – Анна-Ванна, наш отряд
                Хочет видеть поросят!
                Мы их не обидим:
                Поглядим и выйдем!

    - Тебя как звать? - задребезжали единственные стекла во всей зоне.
    - Шехина, - совсем очумел Соловей.
    - Как мама тебя звала?
    - Еврей страны советов!
    - Имя твое?!
    - Ицик.
    - Ты еще что-нибудь знаешь?
    И Соловей завелся, изображая клеши на своей хромой ноге:

                В кейптаунском порту
                С какао на борту
                “Жанетта” поправляла такелаж.
                Но, прежде чем идти
                В далекие пути,
                На берег был отпущен экипаж...

    - А что-нибудь патриотическое?

                Товарищ Ворошилов,
                Я быстро подрасту
                И стану вместо брата
                С винтовкой на посту.

    Назавтра Соловей валялся на нарах мертвецки пьяным. С самолета для генералов на парашютах сбросили секретный груз. Один ящик с заморским пойлом зеки заныкали. Соловью хватило полкружки, чтобы свалиться замертво. “От счастья, что его зачислили в хор”, - решили все. Один Соломон знал правду: Соловей напился с горя. Он был изгоем у своего народа! Так он считал, так он себе это придумал, внушил - и с этим жил (азохн вей), как и со своей хромотой. Судите сами: на человека, которому не везло ни разу в жизни, вдруг свалилась удача. Удача бывает разной. Бывает - и еврейской! Конечно же, - во всем этом был скрытый подвох, забавы Всевышнего, розыгрыш, изуверская казнь, прекращение довольно сносного прозябания на побегушках. Хромота была его охранной грамотой. Ведь в своем положении (отбытии срока без права переписки) Соловей тщился обрести независимость. Там, на воле, у него - вокруг свободы дышать и думать, как он хочет, - затягивалась петля обязательств перед жизнью. Его вынуждали суетиться и заискивать перед ничтожествами, добывая хлеб и крышу. Наконец, в поисках жалостливого к себе участия, похожего на любовь, он встретил Лею, но ее тут же посадили, и его, следом - за любовь к ней. И больше он уже не мог позволить себе к кому-либо привязаться, за кого-нибудь отвечать!

    Соловей не верил этой своей неожиданной удаче (мол, случай выбирает достойных), потому, что всегда оказывался в меньшинстве, всегда проигрывал. Из всех кличек, которыми его наградила жизнь - “меньшевик” ему нравилась меньше всего. С такой кличкой долго не протянуть: шлепнут по любому поводу, да и без повода тоже, - ради забавы. Но в его тщедушном теле поселился хромой бес. Когда ему надоедало потешать народ, и насмешки над ним переливались через край,  он сдергивал с себя маску шута. И тогда он начинал играть не на своем, а на минном поле! Стоило ему прокричать народу, что вы все здесь сдохнете от боли, страданий и несбывшихся надежд, как тут же проигрывал в споре тем, кто был - всем, кто был убежден, что лагерь - это единственное покаяние, необходимое русскому народу, так и не покаявшемуся перед Богом.
    - Уж кто-кто, а Россия перед Богом больше всех заслужила быть Его любимой страной, его Райским садом, - не сдавался Соловей.
    - Сволочь ты, Соловей, патриот нерусский! - шпынял его народ. - Мы можем быть счастливыми, стоит нам только захотеть, довериться еще раз.
    Он кричал народу:
    - Подойдите к берегу (всего-то два шага) - там небо, там море, там свобода!
    - Больной на голову, - кричал ему народ в ответ, - или американский шпион!
    - Свобода по-русски - это свобода говорить о ней с кляпом во рту и заломленными за спину руками, - бледнел Соловей.
    - Свобода по-русски, - отвечал ему народ, - это русская душа!
    - А как же стон по всей Руси великой?! - размазывал Соловей грязные слезы по мертвому лицу.
    - Не стон, а плач и печаль русской души. Она пьяная порой, она падает ниц, но она и поднимает народ на свершение страданий - так повелел нам Бог! - опять выигрывали по очкам у Соловья, а его вышвыривали с ринга за явным преимуществом народа.
    Если Соловья спасала хромота, то его солагерников спасали законы уродливой лагерной жизни, куда каждый встраивал себя с разной степенью продажности и приспособления. “Чтоб всем евреям так было!” - сокрушался Соловей. Встраивались в мир, где жизнь человека ничего не стоила. Были в лагере и свои герои, но их имена стерли даже из памяти на небесах. И дело не в том, чтобы Соловей смог принять блатную мораль, а в том, чтобы найти в себе мудрость - противостоять ей. Поэтому он был один, пока не встретил Соломона. Это Соломон научил его освободиться от роли поучителя, - какой из него апостол? А уж если душа пламенеет и не сдерживается - подставляй и душу, и тело побиению камнями. Кесари распинают на крестах, народ забивает камнями! Народ - явление опасное!
    На страже чаяний народа стоит власть, которую народ научился благодарить с полным доверием и упоением. И врут те, кто награждает народ равнодушием. Именно это Соловей (не в силах сдерживаться) проповедовал в лагере, и только статус юродивого спасал его от расправы. И теперь Соловья, с его никчемным лагерным опытом, от которого пользы нет и быть не может, хотят отправить за забор, скрывающий его привычный мир. Его опыт - болезнь, и болезнь неизлечимая. Стоит только немного глотнуть свободы, как она тут же и прикончит его. Оттого Соловей и напился!

    Если вас погоня за туманом занесет на мыс Чаплина, то по дороге, столь узкой, что с трудом на ней разойдутся два пешехода, не пытайтесь отыскать останки железной дороги, проложенной от Золотой шахты. Тот, кто хоть раз спускался на дно кратера, сразу бы принял решение не поднимать золото наверх, а пробивать тоннель. Так и поступили. По Северному морскому пути пригнали на ледорезе чудо-машину, которая электровзрывами крошила породу в пыль. Только мало кто сегодня помнит: или все метростроевцы стали зеками, или зеки стали метростроевцами, но к юбилею Советской власти они пробили стокилометровый тоннель до нового города - Провидение 40. От него и пошли мостить шпалы до самого Якутска. Все было бы хорошо, но работу сдерживали и болота, и скалы, и еженедельная наркомовская бутылка спирта. С бодуна, как не утопить в болоте с пяток бульдозеров, а сверху - завалить их танками, которые приходили на подмогу. Вот тут-то и вступал в действие хор. Соломон зычно командовал: “Дунаевский, запевай”:
 
                По горам, по лесам, по долинам
                Нашу песню неси, паровоз,
                Чтобы пела страна,
                Чтоб гудела она –
                Миллионом вагонных колес!

    - А вы, гражданин Самуил Покрасс, у вас хоть и Божие имя, но вы второе болото отмалчиваетесь.

                Мы раздуваем пожар мировой,
                Церкви и тюрьмы сравняем с землёй —
                Ведь от тайги до британских морей
                Красная Армия всех сильней!

    В Якутске Соломон заболел. Хворь была непонятной, но он уже второй день не мог встать на ноги, отказывался есть. Отправить его обратно в лагерь в таком состоянии было невозможно. Имелись дела и поважнее, чем больной зек. Непрерывно трубили рапорты: за год сварганить такую дорогу! Американцы жопу надорвут, а такого им не сотворить. И где-то впопыхах, когда генералу доложили, что руководитель хора заболел, и что с ним делать? - он отрезал: “Черт с ним. Дайте ему бумагу об освобождении, если выздоровеет, конечно”. И на самом большом празднике “Золотой костыль” хор пел уже без Соломона:

                Мы в жарких боях покорили природу,
                В Чукотке родимой пути провели,
                И служат великому братству народов
                Свободные рельсы советской земли!

    Спустя месяц, болезнь Соломона - как пришла, так внезапно и отступила, и он стал выходить на прогулки во двор Областной больницы, а вскоре ему показали дорогу до большого старого парка. Казалось, о Соломоне все забыли, и никто его не опекал. Он обратился к больничному начальству - не мог же он возвращаться домой без документов, без денег. В конце сентября, когда повеяло холодом, и парк стал чужим и пустым, ему принесли бумажку: направление на снимок для документа. Фотография находилась на той же, Петра Алексеева, что и больница, - улице, только в самом ее начале. К обветшалому двухэтажному дому была прилеплена
умирающая от старости деревянная лестница, ведущая в подвал. К дверям, казалось, состоящим из одной загустевшей до комьев коричневой краски, была гвоздями прибита дощечка:

                Фотография для документов и памяти
                Открыто 9-18 кроме воскресения   
   
     На бетонном полу в углу громоздился стол, у которого, вместо одной из ножек, торчали два сколоченных ящика. За столом на высоком табурете сидел небритый, изможденный одиночеством человек с очками-лупой на лбу, подвязанными на затылке шнурками от ботинок. Столешница была покрыта матовым оргстеклом с подсветкой. Куча негативов выдавала неустанную заботу фотографа о счастливом выражении лица советского человека в краснокожих паспортинах. Соломон протянул свою бумажку, и едва фотограф коснулся ее глазами, как одернул руку, будто получил удар током. Теперь настала очередь изучить еще не отснятый портрет раннего клиента. Неожиданно он встал с табурета.      
    - С возвращением, коллега, - протянул он руку, - Басин Яков. Отчества я еще не заслужил.
    - Я не фотограф, - растерянно ответил на рукопожатие Соломон.
    - Но вы же сидели. Возвращаетесь из лагеря?
    - Так значит, вы тоже сидели?! - оживился Соломон. - В каком лагере?
    - В Бухенвальде...
    - Меня зовут Соломон, и кажется, я даже фамилии не заслужил. Что-то на Колыме я такого лагеря не припомню.
    - Какая уж Колыма. Выживал в “Зеленом сердце Германии”.*
    Соломон и Яков толкуют уже часа три.
    - Пей, Соломон! Не бойся - это не проявитель и не фиксаж. А впрочем, спирт - самый хороший проявитель душевной боли.
    И Яков продолжил свой рассказ о концлагере, о наших миллионах военнопленных, об окончательном решении, о домыслах, которые прижились фактами, и о фактах, которые разъела ложь. Соломон ничего не знал о газовых камерах, о Катастрофе. Почти не знал! И поверить не мог. Нормальный человек поверить в это не может! После рассказа Якова у Соломона опять начался приступ неизвестной болезни. Он все время видел, как его сбрасывают со Скалы времени. И он начинает биться о страшные выступы в скале и разбиваться насмерть. Но, уже мертвый, он продолжает лететь вниз и снова разбиваться о следующий выступ, и испытывать все те же неимоверные страдания, и умирает вновь. И тогда он начинает молить Бога, чтобы долететь до самого низа и успокоиться мертвым раз и навсегда, но Бог не слышит Соломона, и нет числа выступам на Скале времени, и нет конца мукам Соломона и числу его смертей.
 
    После того, как Соломон пришел в себя, Яков отвел его в свою каморку - тут же - в этом же доме.
    - Оставайся у меня. Завтра я сделаю тебе фото. Видишь ящик? Посплю на нем. Мне он - как брат родной, как пещера Али-Бабы.
    Под вечер опьянение и приступы болезни отпустили Соломона. Больше он в эту ночь не спал. Не спал и Яков-фотограф, и продолжал свой рассказ:
    - В лагере я сошелся с одним бывшим евреем.
    - Разве евреи бывают бывшими?
    - Крестился он еще молодым, когда полюбил христианку и разлюбил свой народ.
    - А по какому разряду он шел в лагере, - неожиданно повеселел Соломон, - по еврейскому или христианскому?
    - Говорят, что в бане все равны. Многие утверждают, что всех уравнивает кладбище или Бог, а в лагере, с первого раза, можно было подумать, что неминуемая смерть уравняла и красного солдата - бывшего колхозника, и выдающегося немецкого интеллектуала, каким был Лион Траубе. И хотя голод, холод, страх порождали в лагере схожую модель поведения, но только нары и лишний глоток баланды проявляли наши отличия друг от друга. И еще выбор каждого: одни - предавали, других... - предавали.
    - И тебя тоже предали?! - перешел на “ты” Соломон.
    Он вскочил, начал было мерить шагами убогое жилище нового друга, но оно вставало перед ним стенами. Соломон потоптался, решительно налил себе спирта и выпил его, как воду.
    - Из-за страха предательства, Лион не мог довериться своим и выбрал меня, так как я знал немецкий язык. Когда каждый день стали водить узников немцев в здание крематория и расстреливать, Траубе понял, что настала и его очередь. После того, как расстреляли Эрнста Тельмана, Лион нашел меня и обратился со странной и невыполнимой просьбой: после войны найти его дом и забрать вот этот ящик. А на следующий день его действительно отвели в крематорий, но не расстреляли, а избили так, что он вымаливал у бога скорейшей смерти. Но у Лиона было два бога, и они, видимо, не могли договориться между собой: иль смерть подарить, или помучить его. Неделю Лиона не трогали, и он уже мог говорить, и мне устроили с ним встречу. Но разговор сразу не заладился, и когда дело дошло до ящика, меня выволокли из барака.
    - Так ты все же нашел, и даже допер его до Якутска? - Соломон начинал терять нить рассказа.
    - Не засыпай! Ты никогда не угадаешь, о чем говорил человек, избитый, теми, кому он служил верой и правдой. Он сокрушался оттого, что война Гитлером была проиграна, и он так и не успел освободить мир от большевиков, и, тем самым, этот мир спасти. Меня, русского еврея, он уже не стеснялся, а был уверен, что я приму его идеи.
    - Я объездил всю Европу, и все мечтали о побежденной России, о своей независимости. Все бежали от Кремля, как черт от ладана. Поверь мне, что когда СССР распадется, так же поведут себя и все его республики...
    В кровавом месиве лица вдруг открылись ожившие гнезда глаз.
    - Вся Европа надеялась, что Гитлер уничтожит всех евреев. Как бы я тогда жил, если бы не поменял веру и не крестился?
    Яков подошел к ящику и откинул крышку. Стал всматриваться в ворох бумаг, будто там прятались его воспоминания.
    - Махорку курить будешь?
    - Буду, - сразу согласился Соломон, хотя в лагере он сумел избежать пристрастия к табаку.
    - О том, как искал я этот злополучный ящик, и как сумел его довезти до границы, я дам тебе почитать мои мемуары. Бери, бери, они у меня под копирку. Давай выпьем.
    Выпили.
    - Расстреливать Лиона не пришлось, его просто втоптали в бетонный пол. Только я завидовал его палачам! Почему я сам, когда от него оставались только лужицы черных еврейских глаз, не всадил в них ржавый гвоздь, который был всегда при мне? Доходягой я был из доходяг. Жить сил не осталось. Зато спал - сутками. И представь себе, проспал прибытие домой. В вагоне собака меня пограничная нашла. Выволокли на перрон вместе с ящиком и привязали меня к нему вот за эти кольца. Мой мешок с американскими подачками сперли. Пришел какой-то чин и спрашивает:
    - Твой гроб?
    - Мой, - куражась, отвечаю.
    И не боюсь совсем. Не фашисты же они, а наши - свои. И шутки шутят.
    - А что в нем?
    Тогда из Германии целыми вагонами тащили. А тут - какой-то ящик с бумагами. Проверяли на вшивость.
    - Открывайте сами и смотрите.
    Поддели штыком. Видят, в ящике горы бумаг, фотографий, книг. И все на немецком. За два года лагеря, вранье стало второй натурой.
    - Должен передать его генералу..., - не помню какую брякаю первую попавшуюся фамилию.
    - Вечером отправим тебя в фильтрационный лагерь в Тулу. А с генералом сам разбирайся.
    - Посадили меня в какой-то сарай до вечера. Накормили не густо, но в сравнении с лагерной диетой, еда мне показалось ресторанной. И тут я сам открыл ящик и стал впервые его глубоко копать. И что ты думаешь? На дне я обнаружил две Лейки, и, самое главное, почти новый Zeiss Ikon Compur, который прекрасно можно было использовать в павильоне. Как я оказался в Якутске, и как открыл фотографию, я уже тебе рассказал. Бесконечными зимними вечерами я стал разбирать ящик. В конце двадцатых годов Лион Траубе открыл в Берлине свою фотографию. Уже через год его портреты ошеломили берлинцев. Все хотели заполучить свой портрет у Лиона. Но вскоре дам и артистов вытеснили штурмовики. И Лион заразился их разговорами, их уверенностью держать себя, их идеологией и любовью к фюреру.

    Следующим актом его преданности был развод со своей апатичной христианкой и женитьба на молодой фашистке - Аннете Фридрих. Она хоть и была подружкой Евы Браун, но закончила свою жизнь в Бухенвальдском борделе, куда ее пристроил по знакомству сам Гимлер. Вскоре он напишет книгу о том, как Европа была беременна фашизмом и родила своего самого любимого дитя - Гитлера. И Лион Траубе быстро стал немецким интеллектуалом, теоретиком фашизма. Жалкие голоса его противников о его еврейском происхождении были задушены. Он - христианин! Он настолько предан партии, что отдает ей в пользование свою молодую жену - за то, что она посмела его упрекнуть и заподозрить: ее муж - обрезанный?! Лион женится в третий раз, на восемнадцатилетней чистокровной арийке-девственнице, чтобы ей не с кем было сравнивать его происхождение.
    К тому времени у Лиона выходят еще две книги. Одна из них: комментарий к “Майн Кампф”. Когда Гитлер рассердился, ему объяснили, что такого рода комментарии составляются только к святым книгам. Не замечание ли Гитлера о том, что боги могут пожить пока у Ницше в сумасшедшем доме, привели, в конце концов, Лиона в гестапо на допрос? Но роковую роль сыграла третья книга: “Спасти от евреев”. Сразу вспомнили Вальтера Ратенау.* “Даже если бы Ратенау был нашим спасителем, для немецкого народа было бы позором оказаться спасённым семитом!” - так думали в 22-ом, когда пламенного патриота Германии пристрелили только за то, что он был еврей. Так думают и сейчас. И было неважно, что книгами Лиона Траубе зачитывалась вся немецкая элита, а на его выставки нельзя было попасть. Лион заслужил признания своего отречения от еврейства. И он подал ходатайство Гитлеру на присвоение ему звания “Почетного арийца”.
    Но идеология уничтожения евреев лишена всяких эмоций и исключений. Это безжалостный каток без руля и тормозов. Каток хотел плевать на преданность, заслуги и таланты. И каток вмял бывшего еврея - Лиона Траубе в немецкий бетон.
    Весной Соломон получил разрешение на возвращение домой. Рано утром он пошел прощаться в больницу. Когда он уже выходил, его догнала медсестра Зоя.
    - В палате, как раз на вашем месте лежит странный человек. Он тонул, и его спасли и привезли к нам. Он ничего не помнит, ругается матом: зачем его спасли, и даже имени своего вспомнить не может, а только первую букву - “К”. Я не догоняла бы вас, но он в забытьи все время поминает какого-то Соломона. Не вас ли? Хотите, я к нему проведу?
    В палате, недавно заново выбеленной и украшенной веселенькими занавесками с пальмами, на бывшей кровати Соломона лежал человек, совершенно невзрачного вида, и, казалось, его действительно только что вытащили из воды. Но вопреки Зоиным рассказам, он с интересом смотрел своими потухшими глазами на Соломона, как на старого знакомого.
    - Мы с вами встречались? - памятуя Зоины утверждения о его немоте, спросил Соломон, не надеясь на ответ.
    - Конечно, мы знакомы! Я свидетель твоей жизни.
    - Простите...
    - Скажу больше. В какой-то степени, я, быть может, даже ее участник.
    - Вы тут в больнице наслушались обо мне и теперь изображаете из себя всевидящего?
    - Скажи, ты рассказывал кому-нибудь о пожаре?
    - О каком пожаре?
    - О пожаре в синагоге в вашем кибуце “Войо Ново”?
    - Я никогда его не называл на эсперанто. “Новый путь”. И кто же это вам рассказал? Тоже никакая не тайна. В моем деле еще хранятся и не такие подробности.
    - Хорошо. А синагога твоя у подножия Роман-Кош? Вишневая шкатулка? Свиток Торы - единственное, что ты сумел сохранить после пожара. И я скажу тебе даже больше: я был на твоей могиле. И хочу тебя успокоить: твое надгробие я отправил на Обетованную Землю.
    “Только бы не свалиться в новом приступе”, - Соломон сжал зубы и услышал, как их скрежет корежит его мозг. Но все же нашел в себе силы и спросил: 
    - Так какой же был пожар?
    - Сначала вы отказались от еврейского названия кибуца, потом вы стали разводить свиней. И все это началось в канун Судного дня.
    - Но подожгли не наши, а татары.
    - Стоит ли разбираться сегодня, кто поджег! Главное, что сгорела Агада, где был рассказ о том, что царя Соломона Дьявол сослал в те места, где ты отбывал срок. Если бы ты знал об этом, то на посту №1 ты вел бы себя иначе.
    - И что ты хочешь от меня?
    - За царем я послал одного человека, но он оказался слишком слабым. Ему надо помочь!
    - Я только что получил разрешение и должен вернуться домой в Крым.
    - Ты вернешься на мыс Чаплина, и не один, а с тем, кому надо помочь отыскать царя Соломона и уговорить его вернуться на трон Израилев.
    - Я не знаю, кто вы, и на кого работаете, но я не буду следовать вашим понуканиям и фантазиям. И в Палестину я не собираюсь. Уехали мои родители, значит у них были основания, и не мне предавать отца и мать.
    - В моей воле уничтожить тебя прямо здесь! Иначе я тебя накажу и отправлю в Белую Церковь к беременной жене. Еще один приступ, и ты не очнешься, и даже не будешь знать, что умер.
    - Но почему - мыс Чаплина?
    В палату вбежала Зоя с круглыми глазами, за ней - два санитара, и, не обращая внимания на Соломона, укатили кровать со всем содержимым в неизвестном направлении. Соломон, потрясенный услышанным, отправился в конец улицы к Якову. Над лестницей, ведущей в фотографию, висела куча объявлений:


                Якутские охотники за посудой
                Посуду не принимаем
                От шампанского не принимаем 

     У входа стоял стол Якова, только ножек уже не было всех, а столешницу подпирали ящики из-под тары.
    - Однако, третьим будешь? - подкатился к Соломону якутский охотник за белой головкой.
    - Тут фотография была...
    - Так выборы прошли, и всех депутатов сняли.
    Соломон взлетел к Яшиной коморке. Дверь открыла национальная достопримечательность.
    - Яков дома?
    - А где ему быть? Третий день отсыпается. Яков, просыпайся, к тебе из органов пришли, шайтан тебя забери.
    Через минуту к дверям вышел якут, похожий на оленя.

Примечания
_______________________________________
*“Ой, вей из мир, эйн мазл ле-исроэл!”  - идиш. Боже мой, нет счастья для Израиля.
*...о Богоявлении, как проявлении Шехины - Шехина - ощущение (внутреннее осознание) присутствия Всевышнего.
*Шварцы или Шванцы? - средневековое слово swanz означает, среди прочего, член.
*...когда предлагаете петь Лазаря? - Лазарь Моисеевич Каганович - советский государственный и партийный деятель, близкий сподвижник Сталина.
*...лох ин дер коп - идиш. Дырка в голове.
*Подопытным был в “Зеленом сердце Германии” - Бухенвальд - немецкий концлагерь, располагавшийся в федеральной земле Тюрингии, известной как “Зелёное сердце Германии”.
*Сразу вспомнили Вальтера Ратенау - Вальтер Ратенау (1867 - 1922), - германский промышленник еврейского происхождения, министр иностранных дел Германии. Убит в 1922 году террористами-националистами.