Третий берег часть 1

               
 

                Третий берег

                Александр Бурых

                Церн      
               
Звуки тростниковой флейты, унылые и пронзительные, растекались вдоль единственной кривой улочки, заползали во дворы, заполоняли окрестности и ничуть не поднимали и без того подавленного настроения сельчан. Ветер уносил гнетущую мелодию на северо-запад, туда, где лежали холмы, видные только в ясную погоду и где третий день подряд низко висела темная, похожая на колтун туча. И отметина на небе, возникающая так редко, что лишь немногие старожилы могли ее припомнить, и выворачивающий душу мотив, исполняемый каждый вечер старухой, живущей весь последний год непонятно как в погорелом доме и упрямо отвергающей любую помощь, и даже душный ветер, не меняющий направления уже второй месяц, не сулили ничего хорошего. Напротив, соединившись вместе, они предвещали настоящую беду, в чьем приходе никто и так не сомневался.
А чего еще ждать, откуда взяться веселью, если не сегодня, так завтра накатит Молох войны? Здоровые и не очень мужчины, да что там, мальчишки от четырнадцати и старше все подчистую отправились в дружину «защищать свои дома и наделы, женщин, детей и стариков». Так говорили присланные князем ратники. Они рыскали по сараям, конюшням и сеновалам: не притаился ли где-нибудь безусый рекрут или одноногий и кривой кавалерист, а заодно: не застоялся ли под видом старой клячи добрый конь; и утверждали, что враг будет остановлен далеко отсюда, а потому покидать насиженные места нет никакого резона. Крестьяне чувствовали лживость этих слов: за ними не было ничего, кроме пустой бравады, но решиться на исход никак не могли. Трижды собирались женщины и несколько стариков у большого тополя, заслоняющего тенью раскидистых ветвей добрую половину деревни, однако к единому мнению не пришли. Очевидно, не хватало веского мужского слова.
Солнце всходило мутное и шло по небу, будто сквозь слюдяное окно оглядывая землю, да и сам воздух то и дело терял, несмотря на непрекращающийся ветер, прозрачность, в разгар лета наполняясь осенней мглистостью. Многим в эти последние дни стало казаться, что и не живут они уже, а мучаются в какой-то нескончаемой мороке и никак не могут домучиться. Никто в деревне не работал, только скот доили по привычке, да дымила за окраиной кузня, выполняющая оружейную повинность.
Но в самом дальнем закоулке этого растерявшегося в тревожном ожидании медвежьего угла - в стоящей на отшибе маленькой хате - жил один-единственный на все поселение неунывающий человек. Все последние дни он находился в радостном предвкушении. Как томительно тянулось время! Завтра… лишь завтра настанет его очередь. Как же долго ждать! Еще почти весь день и целую ночь! И только с утра он окунется в давно манящий взрослый мир железа. Мир дыма и таинственного грохота, царство волшебного превращения невзрачных грязно-рыжих болванок в безупречные зеркальные полосы стали…
— Ты уж не майся, укладывайся пораньше, — посочувствовала мать, — завтра у тебя тяжелый день, мужичком начнешь становиться.
«Никакой он не тяжелый, а долгожданный!» — хотел ответить Церн, но буркнул по-взрослому:
— Да чего там? День как день. Обычный.
Что ему снилось в эту ночь? Догадаться совсем нетрудно…
               
…грубые фартуки, липнущие к потным телам, жар, грохот и мерцающий свет. Шипит вода, тонко дрожит воздух, полный запахов окалины, подгорелого масла и угольного дыма, натужные хрипы мехов гонят его в печь, а он рвется обратно, впитавший невидимые частицы огня и от этого еще более горячий. В доли минуты изменяется металл: вот он почти белый, ослепительный, затем солнечно-желтый, быстро остывая, становится малиновым, и, наконец, гаснет в клубах пара до черноты. Несмолкающая перекличка кувалд и молотков. С каждым ударом руки взмывают вверх все тяжелей, зубы сомкнуты, распухшие веки режет от чада, напряжения и усталости…
Четверо мальчишек, тонких, как стебельки, один другого меньше, наперегонки выстукивают острые треугольники на плоской ножке – наконечники для стрел. Дети есть дети, даже сейчас, когда солнце заходит, они не утратили до конца присущей возрасту живости и подначивают друг друга. И тогда на чумазых лицах вспыхивают мимолетные улыбки, белоснежные, как ломти молодого сыра, и глаза, словно камни в чистой воде, коротко взблескивают, но тут же прячутся, возвращаясь к предмету своего труда. Седой кузнец, единственный мужчина в кузне, да и не мужчина уже – старик, его дело – мечи. Они куют оружие для потакания княжеской гордыне, для тщетного противостояния не ведающему снисхождения завоевателю, для бесплодной разорительницы – войны.
За маленьким слюдяным окном окончательно смеркается. Там разливается покой, заполняющий мир, а здесь, вопреки всему, громыхает железо и мелькают яркие сполохи, здесь кипит деятельность, не желающая подчиняться наступающему владычеству луны. Снаружи становится прохладно и немного влажно, а внутри – всегда сухо и жарко, придавленное тяжелой черепицей маленькое строение не успевает остыть даже за ночь.   
Да, в кузне зябко не бывает, но старый мастер чувствует, как по спине пробегают мурашки - будто колкие ледышки за рубаху кто просыпал, они поднимаются к затылку и превращаются в гулкую пустоту под черепом. Кузнец откладывает инструмент, снимает обожженные варежки из толстой кожи и смотрит на ладони – пальцы заметно трясутся. Старик отхлебывает из ковша непонятного вкуса жидкость, остатки выливает на макушку и подходит к мальчишкам. Щеки у них впали, носы заострились, а улыбки – это последняя линия обороны, позади которой уже ничего нет. Как по команде, мальчуганы тоже прекращают работать. Тишина тут же заползает внутрь, обволакивает стены, пропитывает собой кузницу, вызывая тонкий звон в ушах, и только горн все потрескивает до последнего сопротивляясь ее вторжению.
Четыре горки изделий возвышаются перед стариком. Известное дело - получились они, как и вчера, как и третьего дня, корявыми. С такими «жалами» стрелы точно в цель не полетят. Но корить ребят нельзя – ремесло освоить ох как непросто. Да, так оно и есть, так и есть, да… Ого! А это? Это-то что?! Последняя кучка. Надо же, каков оказался новенький! Ужели встретился наконец-то тот долгожданный, кому можно будет доверить дело? Во как поворачивается! Никто мальца особо не учил - а треугольники выходят у него стремительные и грозные! Кромки - режущие, крылья загнуты внутрь крючками, сердцевина тяжелая, а хвост - плоский, как и надобно. Для большого дальнобойного лука в самый раз. Этот наконечник, чем-то напоминающий пикирующую хищную птицу, и доспех пробьет, и вытащить его потом из тела – значит выдрать попутно здоровый кусок плоти. Сразу видно – работа! Ну и парень! Такой и меч осилит, и лемех, и подкову княжьему аргамаку, и узорчатую вязь для браслета, – ему только немного подсказать. Заскорузлые пальцы берут один из наконечников.
— Та–ак. А вот это зачем? Не рановато, а? — интересуется старик, показывая на отметину из черты и трех точек. — Свой знак ставят, знаешь ли, только мастера. Вот у меня, к примеру, молодой лист папоротника. Хотя, конечно, со временем и ты можешь печать себе заслужить.
— Это никакой не мой знак. Это для врага, — звонко отвечает мальчик.
— Та–ак. Ты считаешь, такая стрела будет точнее попадать?
— Нет.
— А! Она вернее убьет, да? Нет, это не годится… для того нужен яд… да где ж его взять…
— Нет, я хочу другого!
— Та–ак. И чего же?
— Ну, чтобы… чтобы … это, — он резко вдохнул и затараторил с возрастающей силой и убежденностью в голосе, — ну, чтобы тот, в кого попадет стрела, лишился бы удачи да счастья. Даже если он останется жить. А если умрет - тоже. Пусть и там ему будет плохо!
— Вот оно как!
— Да! Когда я пробиваю черточку, то говорю: вот это - стрела, она попадет во врага! И она отнимет у него удачу - первая точка! И она отнимет у него счастье – вторая точка! И будет это на века – третья точка!
Вот это да! Нет, это не лепет несмышленыша. Это – откровение! Кузнец почему-то сразу поверил мальчишке. Он слышал, что в старые времена были искусники, умеющие не просто лучше других выковать любую вещь, будь то оружие или украшение, даже обыкновенную кочергу, но еще и вложить в нее нечто, определяющее судьбу самого предмета, а зачастую меняющее и жизнь будущего хозяина. Давненько такие не рождались. «Нельзя парня отпускать, его место здесь», — окончательно решает старик.
— Молодец. Ты хорошо придумал, — одобрительно хлопает он по худенькому плечу. — Та–ак. Ну, все. Все, пора отправляться по домам, уже совсем стемнело. Пошли.             

                Коронация
 
Ветер гулял по чердачным покоям, он шелестел давно забытым сором, тонко выл в темных углах, приглушенно ревел, когда достигал совсем немыслимых далей, куда не было доступа никому, и захлебывался насовсем, растворяясь в небытии. Хотя какие это покои? Обыкновенный чердак, только - дворцовый. Высокий, гулкий и запутанный. Множество окошек льет косой свет на пылевые смерчи, деревянные балки и паутинные узоры. Сюда, к паукам, любил приходить юный принц Саннелор, когда хотелось остаться одному. Давно он здесь не был, а сегодня, накануне восемнадцатилетия, потянуло. Здесь, в хитросплетениях линий, прочерченных в пыли его рукой, воплощались сражения, рожденные взятыми от воспитателей знаниями, бурной фантазией и полководческим талантом, в котором сам он ни минуты не сомневался. Тайну этого убежища знал единственный человек – паж и верный друг Ринто, не разделявший, но терпевший уединенные упражнения будущего короля.
 А вот уже и не будущего. С сего дня – настоящего. Да, вчера вечером его отец - король Инор - погиб в результате покушения. Сегодня – коронация. Как же несправедливы боги! Ничего ему не надо, ничего – никакой власти, лишь бы отец был!
Саннелор, высокий и худощавый темноволосый юноша, стоял перед круглым окошком и неотрывно смотрел куда-то вдаль, будто силясь что-то  рассмотреть или с чем-то прощаясь. На самом же деле он ничего перед собой не видел, поскольку влажная пелена застилала глаза, а сквозь гул в голове пробивался голос ветра, гуляющего по чердаку. Ветер настойчиво выводил однообразный мотив, повторяя одно и то же: и тебе конец, и тебе конец придет, конец придет, придет, придет, придет…

Коронация – важнейшая веха в жизни любого государства. И всегда - праздник. А как же? Ведь новое солнце восходит над отечеством! И лучи его проникнут в каждый дом, привнесут толику тепла в каждый очаг, обогреют и бедного, и богатого. Народ полон чаяний, ждет перемен к лучшему: грядет новое время! Да и просто интересно всем – что теперь будет? Конечно, в любой стране воцарение – событие, несущее в себе известные нотки сожаления и грусти, но все-таки куда больше в нем радости. Но только не в Ольсе! Уже на протяжении нескольких веков благословление на престол нового сюзерена сопровождается острой вспышкой горестного сожаления и искренним трауром по прежнему правителю. И происходит так потому, что ольские короли всегда погибают от рук убийц в самом расцвете сил – таково древнее проклятие, висящее над родом Сияющих. Каждый восходящий на трон твердо намеревается отыскать истоки этого рокового закона и покончить с ним, но судьба всякий раз беспременно доказывает, что желания и стремления эти – не более чем тщета. Все самодержцы прилагают немалые старания, стремясь защитить себя от нападения, но в итоге происходит то, чему суждено случиться. Увы, но раз за разом оказывается, что и монаршая власть не безгранична.
Все прошло как положено и ритуал был соблюден безупречно. Военный парад, за ним гражданское шествие, для развлечения толпы - красочные выступления лицедеев и музыкантов. Затем прозвучали короткие, но веские напутствия важных государевых слуг, старейшин и главных жрецов, и завершилась вступительная часть речью не сумевшего удержать слез наставника принца – мудрого Илюма. Тут нарастающим крещендо загремели литавры и тамбурины, торжественная церемония достигла своего апогея, и голову облаченного в красные траурные одежды Саннелора Сияющего украсила тяжесть короны Ольса. И в тот же миг на чело его пала невидимая тень. Никто: ни сам король, ни придворные, ни почетный караул, нет - никто не заметил и не ощутил веса печати, омрачившей ясный лик юноши. И только стоящий немного в стороне придворный маг Грольт прикрыл на мгновение странного перламутрового цвета глаза свои и плотнее закутался в бесформенную хламиду, словно внезапный сквозняк поразил его. Как раз в эти минуты король, по примеру своих предков, давал себе зарок, что уж он-то непременно докопается до того самого источника, откуда исходит это проклятие, и раз и навсегда покончит с ним. Да, многое в этом мире имеет свойство повторяться… и слова повторяются, и дела.

                Старый кузнец

Звезды, точно металлические искры из горна, усыпали небо – завтра будет погожий день. И – предопределенный. Рано утром приедут за мечами и прочим оружием, заберут и заговоренные мальчишкой наконечники. Князь дает врагу решающее и последнее сражение. Истинно - последнее, а потом рабство, если, конечно, «повезет» остаться в живых. Все, кроме упрямого князя, понимают это.
— Сдаваться надо было, эх, сдаваться, пощады просить. Куда нам против них… — горько шепчет кузнец.
— Что вы говорите, мастер? — переспрашивает мальчик.
— Та–ак, ничего… тебя зовут, э-э-э …
— Церн.
— Да, верно… Церн. Звонкое имя. Це-р-н - похоже на удар металла о металл. Так можно назвать и кузнеца, и воина. А ты кем хочешь стать?
— И тем, и тем.
— Не получится, выбирай что-то одно.
— Я подумаю, мастер.
— Он подумает! Вот оно как!.. А что, подумай, время у тебя есть… хотя… я и так знаю, кем ты будешь.
— Да? И кем?
— Кузнецом, кем еще? Тебя дар твой поведет.
— Какой дар?
— Твой, говорю же. Ладно, после все поймешь…
Через несколько шагов кузнец добавляет:
— Такие, как ты, простой судьбы не имеют, уж поверь, пожил я на свете. Либо станешь уважаем людьми, и долго их радовать будешь. Либо…
— Что?
— Кто-то из богов тебя приберет… раньше времени.
— Да зачем я богам?
— То мне не ведомо… Та–ак, завтра не проспи, Церн. На заре тебе надо будет уйти.   
— Мне? Зачем это?
Они идут маленькой кучкой, старый мастер и юные подмастерья. От кузни стелется широкая дорога, покрытая слоем мягкой пыли, по бокам недавно скошенные поля. Узкий серп луны, изящное произведение небесного коваля, улыбается им. После ставшего привычным за день запаха разгоряченного металла воздух кажется особенно свежим и пряным – не надышишься.
«Правильно, — думает кузнец, — парня надо спасти. Пошлю его в предгорный лес на смолокурню к младшему брату, авось там не найдут. А до леса, пока будут биться, он успеет».
— Ты спрашиваешь: зачем?
«А, действительно, – зачем? Что придумать?» — ведь как уморился, мысли путной в голову не идет.
— Вот что: утром прибегай, сразу, как рассветет, и я тебе скажу, — выпутывается старик. Задание для тебя есть. Смотри, не проспи только.
Впереди слышен какой–то шум, появляются огоньки, будто рой светляков опустился на деревню. Ярко вспыхивает крытая соломой крыша, еще одна. Зарево разгоняет мрак и осеняет пляшущие силуэты всадников. Некоторые с факелами, другие рубят мечами в панике выскакивающих из хижин жителей. «Эх! Да где ж ты, князь, с хваленой дружиной?»
— Бегите! Бегите в поле и ложитесь. Прячьтесь! — восклицает старый кузнец.
За спиной удаляющийся топот шагов. А он остается на дороге, его долг – дать мальчишкам уйти, особенно избранному – будущему великому мастеру. В руке нож – больше с собой ничего нет, на губах взявшийся откуда-то соленый привкус, ноги приросли к земле, как каменные столбы, тело налилось былой мощью и голова наконец-то свежая. Враги заметили его и скачут сюда. «Нет, со мной вам так просто не справиться! Подохнете, гады!»
Дротик, брошенный с ходу, пронзает живот. Крепость ног нарушается, и он медленно оседает, теряя нож. Верховые налетают, они уже здесь, и старый кузнец замечает, как чужой клинок наискось, от плеча, рассекает до половины тонкое, будто тростинка, тело рядом с ним. Откуда он взялся?!!!
— Мастер! Тебе нельзя здесь! Нельзя!!! — кричит старик, но его уже никто не слышит.

                Колдун Вол
               
Остатки донельзя прореженного войной населения края разбрелись кто куда в поисках новой доли, предоставив погибшие города и села запустению. И время здесь потекло вспять.
Судьба деревни, некогда знаменитой во всей округе своей кузницей, не была исключением. Сначала трава захватила поля и огороды, потом сплошь затянула дворы и дороги. Там, где стояли дома, пролегли звериные тропы, а сиротливые остовы печей, забывших, что такое огонь, увенчались птичьими гнездами. Сквозь бурьян проклюнулась и набрала силу древесная поросль, окружившая со всех сторон большой тополь, будто неразумные детишки мамку. И только шум ветра, трепет листьев, беззаботный щебет, вой да рев зверья нарушали тишину.
По прошествии многих лет, когда тень от тополя уменьшилась - из-за того ли, что он стал ветшать, а, возможно, потому что молния развалила надвое его могучий ствол и спалила часть кроны, в заброшенной деревне снова раздались голоса. Это была бродяжья ватага, компания бездельников, промышлявших тем, что плохо лежит. Слепец, вооруженный длинным посохом с костяной ручкой, заправлял ими. И это было странно: достичь признания среди париев нетрудно, но еще легче потерять, особенно имея физический недостаток. Кликали его не по-человечески, а по скотиньему – Волом, но он ничуть не обижался. Слепой, похоже, совсем не заботился о своем положении среди спутников и вел себя так, словно был один.
Как всегда, Вол остановился внезапно и, не обращая внимания на других, молча достал из заплечного мешка рваное одеяло, укутался в него и лег на примятую траву, где пришлось. Его немногочисленные товарищи маленько потоптались и вытянулись рядом. Они привыкли вполне доверять и своему вожаку, и природным часам, а раздвоенная тень от тополя к этому времени почти слилась с наплывающим на землю мраком.
Едва ранние пичуги огласили воздух своими незатейливыми приветствиями, слепец поднялся, скатал одеяло, порылся в кармане, извлек оттуда полгорсти каких-то крошек, бросил их в щербатую пасть и безошибочно направился к прогалине в кустарнике, туда, где некогда стояла кузня. Остальные потянулись вслед. Его первенство между оборвышами объяснялось просто: Вол был единственным хоть чего-то стоящим среди них: он имел редкостную способность – чуять зарытый металл.
Были у них и две ржавые лопаты - их передавали из рук в руки, но в основном копали подручными средствами: старым ножом, острыми камнями и палками. Почва была мягкой, и дело спорилось.
Полтора десятка мечей, два топора, три тяпки, косу, несколько подков, совок, два больших молота, несколько молотков поменьше, лом, три пары клещей, шесть наковален, наконечники для стрел и еще кое-какую мелочевку удалось добыть голодранцам до заката. Хорошая добыча. Одни тут же уселись оттирать найденные железки от многолетних наслоений, кто-то отправился на осмотр настороженных поутру силков, сбегали и к речке за водой. Бродягам выпал двойной праздник. Во-первых, пища у них была особенно вкусна, поскольку среди прочего отыскался сероватый булыжник каменной соли, ну а во-вторых, раскопки принесли немалое богатство, способное обеспечить не один месяц беззаботного существования.
Слепому отнесли недопеченную тушку куропатки. Он оторвал ножку, обсосал ее, вытер о штаны пальцы и, медленно пережевывая мясо, вернулся к своему занятию: ощупыванию и поглаживанию горки наконечников для стрел, отделенных им самим от общей массы. Среди других, исполненных явно неумелыми руками, эти выделялись правильностью формы и какой-то хищной красотой. Каждый наконечник нес на себе знак в виде черты и трех точек. Зрячие переглянулись между собой, когда этот худой странник с выколотыми глазами безошибочно выбрал в качестве своей доли именно эту кучку. Оставалось лишь в очередной раз подивиться его умению примечать лучшее. Но все же и добрый скакун однажды спотыкается - молча радовались землекопы - мечи-то, да и топор с молотами - подороже уйдут!
На рассвете, собираясь назад, в обжитые области, где найденное можно обменять на многочисленные блага, кто-то не удержался и спросил, почему это Вол сделал такой, а не иной выбор. Безглазый длинно шмыгнул свернутым набок носом, будто пес у лисьей норы, и осклабился слюнявым ртом:
— Ха! Интересно стало? Интересно, отчего не мечи я выбрал, да? Хочешь узнать, да?
— Да нет… не больно–то мне и надо, — пошел на попятный выскочка, побоявшись, что слепец вдруг передумает и тогда он получит выволочку от бродяг–сотоварищей, — да и зачем тебе мечи-то?
— Мечи–то? Ха! Нет, не надобно мне ваших мечей! Оставьте их себе, железяки эти. Вам, неучам, не ведомо, что это за наконечники!
— Ну, и ладно…
— А не простые это наконечники. Ух, и не простые! Полетят стрелы, повсюду полетят, найдут они горячую плоть и попортят ее. Продырявят, хе-хе-хе, продырявят! И несладко придется тому, кого они продырявят, ох несладко! Раненому будет хуже, чем убиенному! Да и убиенный не найдет покоя! И не будет цены этим стрелам, никто не сможет назвать цены им! Хе-хе-хе-хе! Вот! Ух-хе–хе-хе!
От его грязных ладоней, сомкнутых над небольшой кучкой железок, вниз посыпалась мерцающая темными искрами крупка - или это была какая-то особенная пыль, улавливающая отблески утренней зари?
— Вол, все уже готовы, пора шевелиться, — напомнили ему.
— Полетят стрелы, ух и полетят! — будто не слыша, продолжил калика. — Вот ужо без промаха полетят! А мы им прыти-то добавим! Добавим им прыти-то! Никто от них не скроется, нет, никто! Всех рок роковой настигнет!
Он на короткое время смолк, облизался длинным языком, и новый приступ жуткого смеха потряс его. Отсмеявшись, Вол вернулся было к своему занятию, но снова прервал его.
— Вы топайте себе, шлепайте, — просипел он, — топайте себе, да, со своими мечами и топорами. А я попозже тронусь, попозже… Хе-хе-хе-хе! Ух-хе–хе-хе!  Попозже… Ух-хе-хе-ух-хе-хе-хе… да, попозже я тронусь… Ух-хе-хе-ух-хе-хе-хе-хе! — не в силах говорить, замахал он обеими руками на оборванцев.
Дрожь, вызванная этим мерзким смехом, паучьими лапками прошлась вдоль заскорузлых, как старые корневища, хребтов отверженных. Они потупили глаза, словно посмотрели на что–то нестерпимо яркое или заглянули в бесконечную темноту, в которую легко можно провалиться, отвернулись от своего вожака и тронулись в путь с тяжелыми сердцами.
Так явилось на свет страшное оружие – проклятые наконечники для стрел. Наконечники, несущие в себе непреодолимую скверну. Они никогда не терялись, и количество их на земле оставалось всегда постоянным. Человек, всего лишь оцарапанный одним из них, утрачивал волю к жизни и хотел лишь одного – умереть, он становился самоубийцей. Но и после смерти проклятие не оставляло его. Этими наконечниками можно уничтожить все живое - нужно лишь время.

                Хозяин степей

Ольское королевство, протянувшееся с запада на восток от седой Велмской гряды до топей Бледного заболотья, всегда считалось лакомым куском в меню гурманов исторического масштаба. А его сердцевина – загадочный Ольский замок и вовсе был легендой и притчей во языцех. Непостижимые тайны и несметные сокровища, издревле копившиеся в пределах мощных стен, всегда мешали спокойно спать добрым соседям. Богатые воинские традиции делали страну крепким орешком, но каждый раз, когда Ольс слабел, он становился предметом чьих-то посягательств. И вот - неожиданно почил король Инор, и на трон взошел его сын и наследник – совсем юный Саннелор, и многим показалось, что удобный момент настал.
И первым из претендентов волей случая и согласно праву сильнейшего был избран Хелиаз - Хозяин степей. Так величали властителя бескрайней империи, раскинувшейся на юго-западе. Она была настолько обширна, что даже ее обитатели не знали, где лежат рубежи страны. На самом деле, границы, конечно, были, во всяком случае, северная окраина имела четкие пределы, но известно, что только плохой венценосец не мечтает о расширении владений.
Сразу после получения благой вести об ослаблении Ольса на Хозяина степей снизошло озарение. Он понял, наконец, куда ему направить накопленные в последние годы бессчетные силы, а надо сказать, что мальчиков уже давно рождалось больше, чем девочек. Этим фактом Хелиаз был и доволен, и весьма озабочен: где невест раздобыть? Набеги на сопредельные княжества решали проблему слабо – маловато там народонаселения. Надежды на южан - кочевые племена пустынников - тоже не оправдывались: добывать их среди барханов все равно, что ловить за хвосты ускользающих ящерок или змей. Затеять же вторжение не на окраины, а в глубинные владения племен пустыни, располагавшиеся в далеких и изобильных оазисах, было невозможно, поскольку купеческие караваны, многократно меньшие любого войска – и те опустошали по пути редкие колодцы, для наполнения которых требовались месяцы. А тут большое и богатое королевство, пусть и отделенное несколькими границами. Хелиаз никогда всерьез не думал покорять прилегающие северные земли – из-за незначительности соседей: в таких победах славы не стяжать. Теперь дело иное – простереть крылья власти до подножья Бернойских гор и Темного леса! А потом, чем боги не шутят - и до сказочного Тинетона добраться! – вот задача, достойная истинного вершителя истории.
И не мешкая, Хозяин степей бросил клич, разослал гонцов во все возможные стороны. Его посланники отправились в племена этхов, что обитали на востоке и славились лучшими конями в степной империи, отбыли они и на запад - к зегарам, сражающимися кривыми мечами – тротти, и отличавшимися небывалой яростью в бою, с юга призвали мелехтов, угрюмых и неуступчивых соседей пустынников, закаленных в непрерывных стычках с последними, а северные земли, земли самого многочисленного степного народа, к которому принадлежал и сам Хелиаз, как всегда выставили самое большое и самое дисциплинированное войско -  настоящий костях огромной армии. Не прошло и нескольких месяцев, как собралось все воинство – желающих покрыть себя славой и разжиться добычей было полно. К презренным ящерицам, так Хелиаз называл жителей пустыни, он тоже отправлял посланников с предложением присоединиться к непобедимой армаде, но тот, кто управлял основными племенами и именовался Царем песков – какое смешное самомнение - ответил отказом. Ну и пусть царит там, в своих норках, годных разве что для сусликов, на что-то более значительное, он, как и ожидалось, способен не был.
Хелиаз разделил свои орды на две части - поскольку единой массой идти было невозможно – земля бы не вынесла таких толп - и не мешкая более отправился в поход. Правое крыло он доверил первому военному советнику - Ниризину, а левое, продвигающееся вдоль кромки Велмской гряды, возглавил сам. Встречающиеся на пути мелкие княжества противиться не решались – покорялись без боя, и правильно делали. В ответ завоеватели казнили лишь немногих попавшихся под руку управителей, больше для острастки – некогда было, брали дань провиантом да фуражом, вытряхивая из закромов несчастных все подчистую, и спешили дальше.
Но вдруг неуклонное прямолинейное движение застопорилось. Случилось это на исходе четвертой недели пути, когда до цели экспедиции оставалось совсем ничего. И виной тому было обстоятельство необычайное.
В ту ночь грозный Хелиаз то подвывал мерзким дребезжащим фальцетом, будто сопливый щенок, то сучил ногами в надежде скрыться от чего-то, наверняка страшенного, то вдруг вскакивал, очумело пялился в темноту и тут же зарывался в пышные перины, устилающее ложе, а когда слуги и прочие приближенные пытались его будить, бесцельно, но очень больно отмахивался всеми конечностями и выкрикивал гнусные слова. Окончательно проснувшись, измученный кошмарами Хелиаз велел позвать в шатер самого доверенного темника и подавленно спросил:
— Что там, впереди?
— Впереди Ольс, о светлейший разум человечества!  — бодро отрапортовал тот.
— Болван, я спрашиваю, чьи земли лягут сегодня под копыта моих коней!
— Прости, о милосерднейший! — пал ниц темник, зарываясь лицом в длинный мех брошенной на пол шкуры, будто рассчитывал спрятаться там от вспыльчивого гегемона.
— Отвечай, если хочешь сохранить на плечах тяжесть собственной глупости!— просипел венценосный страдалец.
— Пощади, о, светоч добра!
— Ну!!!
— Сегодня, о, повелитель всего сущего, твои копыта будут попирать земли ничтожнейшего княжества Инервесского.
— Инервесского? — измученным голосом переспросил Хозяин степей, и повторил полушепотом, — Инервесского… да… да… — а потом воскликнул, словно спохватившись, — Нет!
— Как - нет? — поразился слуга.
— Вот так! — мрачно подтвердил Хелиаз. — Не пойду!
— Нет?! О, всемогущий, неужели твои кони повернут вспять?!
— Нет!!!
 Перепуганный и обескураженный слуга застыл в позе охотящейся ящерицы: спина прогнута, опора на выставленные вперед локти, рот открыт и даже мелко подрагивающий кончик языка высунулся.
— Сон мне был, — снизошел до объяснений владыка, сверля злобным взглядом распростершегося перед ним адъютанта. — Плохой сон. Там… там, эх! Там - моль. Там такая больная моль… эх! Поворачивай войско! Поворачивай! Я обойду это княжество. И - шевелись! Быстрей!
Властелин степей резко вскочил со своего ложа, более всего напоминавшего поле, вспаханное яростной битвой, и потянулся за мечом, что всегда лежал в изголовье. Надо сказать, что несмотря на крупные габариты, Хелиаз все еще оставался, пожалуй, лучшим рубакой среди своих воинов, и рассечь человека от плеча до паха никогда не составляло для него трудности. Глаза правителя сверкали, дышал он учащенно, а крупное лицо с приплюснутым носом покрылось испариной. Темник почувствовал, как почва стремительно уплывает у него из-под ног или, точнее, из-под живота, ибо такой вид Хелиаза предвещал только одно - безотлагательное завершение чьей-то судьбы, и поспешил перевести гнев на кого-то иного — это был единственный шанс!
— О, величайший! Позволь призвать звездочетов! Они…
— Звездочетов?! А куда они смотрели, когда мне снилось это… — заскрипел зубами Хелиаз. — Звездочетов, говоришь?
— Да, о безупречный! — начал отползать к выходу темник.
— Нет, они не помогут… Но - постой!
— Да, о, могущественнейший!
— Звездочеты… А-арр, звездочеты, у-рр! — зарычал Хозяин степей. — Вели отрубить головы двум: самому старшему и самому младшему! Немедленно! Все! Вон!
Дурной сон оказался причиной четырехдневного отставания войск Хелиаза от соединений Ниризина, поскольку им пришлось огибать Инервесское княжество по весьма дрянным дорогам. Впрочем, других неприятностей на марше не случилось.

                Упрямец Ихвар
            
Только благодаря упорству он достигнет всего. В этом не было никаких сомнений. Никогда.
— Запомни, мы невезучие, но упорные! Все дается нам с трудом. Такова судьба нашего рода. И ты будь готов к ней! Все, что тебе необходимо в жизни – это упорство! Упорство, упорство и еще раз упорство!
Так всегда говорила ему мать. А еще раньше, когда он не способен был понять ни слова, женщина вливала в него это качество вместе с собственным молоком. И вот он вырос, давно превратившись во взрослого мужчину, как и следовало ожидать страшно невезучего.
Ихвар всегда шел прямо, не сворачивая. Наверное, поэтому ему постоянно доставалось, и он привык быть вечно битым. Ему попадало от людей, от стихии, от зверей и даже от птиц, уже не говоря о всяких неодушевленных предметах. Но ничто не способно было смутить его непреклонную волю. Он не умел сдаваться.
— Упорство – моя натура, я никогда не сдамся! — шептал упрямец самому себе проснувшись, и каждый раз повторял эти слова перед сном.
Так и ответил Ихвар известному на всю округу колдуну, носящему на лице непроницаемую маску и зовущемуся: «Баран». В этой маске из гладкого белого дерева было только одно отверстие – для рта.
Да, так он и сказал, отвечая на вопрос Барана, кто он такой.
— И зачем ты ко мне приперся, упрямец? Похвастаться? Знаешь, сколько ко мне всяких дурней обращается, навроде тебя?
— Мне нужен наконечник, - ничуть не обидевшись ответил Ихвар.
— А что ты предложишь взамен?
— Что предложить? Едва ли у меня есть что-то ценное для тебя… Да и для себя… характер мой? Да кого он обрадует…
— Хе-хе-хе-хе! Ух-хе–хе-хе, — закатился колдун глухим неприятным смехом, — им цены нет, этим наконечникам, а ты что предлагаешь? Упрямство? Тебя топчут, а ты не сдаешься? Да кому ты такой нужен, несгибаемый? Что стоит твое упорство?
— Я-то, может, никому и не нужен, — согласился посетитель, — но мне необходим наконечник. Мне!
— И зачем он тебе?
— Я хочу добыть озибилита.
— Вот как! Ну, ты и замахнулся! Желаешь стать знаменитым и богатым?
— Да, хочу стать богатым.
— А ты ведаешь, что уже давно, очень давно, озибилиты не встречались ни в ближних, ни в дальних землях? Никто даже не представляет, какие они… может, их и не было никогда…
— Да ведаю я все это, ведаю!
— Вот. Нету их, нигде нету! Вышли все. А тебе - наконечник. Зачем?
— Я пойду к Воронке и добуду зверя оттуда, из Замирья!
— О! Ты слыхал о Замирье? И знаешь, где находится Воронка?!
— Да! У меня есть карта.
— Ты, видать, не знаком с поговоркой: проще отыскать у реки третий берег, чем найти Воронку. Все карты, указывающие дорогу к ней, лгут. Я видел их сотни.
— Да, все они обманные. Кроме моей.
— Покажи!
— Но в руки не дам!
— Хе-хе-хе-хе! Ух-хе–хе-хе! Он не даст! Хе-хе-хе-хе! Ух-хе–хе-хе!  Но мне надо ее пощупать: у меня ведь нет глаз!
— А ты говоришь: «видел».
— В переносном смысле. Ты понимаешь, что такое «переносный смысл»?
— Да.
— Тогда дай карту.
Ихвар достал из-за пазухи берестяной пенал, вытряхнул оттуда свернутый в трубку кусок тонкой кожи с неровными краями и протянул Барану. Тот помял карту, потер ее между пальцев, даже понюхал, приподняв нижний край маски, и протянул:
— Ну…  кто знает… эта получше других. Теплее. Да… все может быть…
Неясно почему, но Ихвар не стал распространяться о том, что вместе с картой в руки ему попал и древний трактат, посвященный охоте на озибилита, и теперь он был в курсе всего, что касалось добычи этого редчайшего зверя. Может быть, не захотел вспугнуть удачу, посетившую его впервые за всю жизнь?
— Карта – настоящая! — уперто повторил он.
— И ты обменяешь ее на наконечник?
— Нет!
— Не хочешь…
— Без нее я не дойду.
— А по памяти?
— У меня короткая память.
— Ух-хе-хе-хе! Ух–хе-хе-хе, — вновь засмеялся Баран, видно, веселым он был волшебником, — это что же получается, я даю тебе наконечник, а ты уходишь неизвестно куда, ничего не заплатив, да?
— Верни карту!
— На…
 Ихвар спрятал кожаный листок в пенал, снял с груди медальон и протянул колдуну.
— Возьми вот это.
— Это?!
— Да. Там прядь волос моей покойной матери.
— Ну и что?
— В них заключено мое упорство.
— Да? Сам-то веришь в это? Хм, вижу, что веришь. Значит, так и есть. А как же ты?
— До Воронки мне хватит. А потом я и без него проживу.
— А сапоги?
— Что сапоги?
— Твои новые сапоги так хорошо пахнут. Дорогие. Они мне нравятся больше.
— Я отдал за них все оставшиеся у меня деньги. И без них я тоже не дойду.
— Значит, только волосы матери?
— Да.
— Ух-хе-хе-хе! Ух–хе-хе-хе! Никогда еще у меня не было такого наглого просителя. Но ты меня развлек. Ух-хе-хе-хе! Ух–хе-хе-хе! Хорошо, Упертый, будь по-твоему. Идем, выберешь себе наконечник. Все ли ты знаешь о свойствах этих железяк? Или тебе рассказать?
— Знаю.
Перед Ихваром лежали три крылатых треугольника. Он, не задумываясь, взял один.
— Все угадывают! — огорченно хлопнул себя по бедру Баран. — Ну, никого не проведешь! Как ты отличил настоящий?
— Я его не отличал. Он сам лег мне в руку.
— Сам лег! Ишь ты!.. Добудешь озибилита, на голенища хоть мне меха принеси - ноги мерзнут! Сапоги-то зажал! Ух-хе-хе-хе! Ух-хе–хе-хе-хе, слышь, ноги у меня мерзнут! У меня, да… а тебе каких-то сапог жалко. Ладно, ступай, Упертый.

Далеко за Темный лес звала карта Ихвара. Он подготовился к путешествию самым тщательным образом: купил новую куртку со множеством карманов и штаны из плотной непромокаемой ткани, а самое главное – сапоги. На них он потратил все оставшиеся деньги – целое состояние в его понимании, но обувка того стоила – толстая подошва и мягкие, но крепкие голенища обещали прекрасную защиту ногам, а ведь ноги в длительном пути – самое главное. Ихвар знал, что пересечь владения Темных охотников невозможно, и, совершив изрядный крюк, двинул по краю Бледного заболотья. Как всегда, ему не особенно везло, но, по большому счету, удача была на его стороне, как бы странно это не выглядело.
В самом начале путешествия он трижды тонул, но выплыл, вылез, выцарапался, а волки не сожрали его только потому, что Ихвар, удирая от них, провалился в ловчую яму. Там заточенный кол прорвал ему бок, и сгнил бы искатель приключений на дне ямы, но случилось наводнение, и он всплыл. Болотная жижа разлилась, отхватив кусок леса, и упрямец вынужден был идти по пояс, а то и по горло в каше из взбаламученного ила, тины и реснитчатых цветов, устилающих поверхность воды. Выбраться на сушу не было возможности – там лютовали хищные звери, днем они затаивались у кромки, карауля добычу, а по ночам зелеными точками светились их жадные глаза. Спал Ихвар в развилках деревьев, питался слизнями, молодыми жабами и свежими побегами. Бок саднил не переставая. Дух свежей крови приманивал пиявок. Его качало, небо менялось местами с зыбкой ряской, ноги делались мягкими и тяжелыми, и пухли, будто лежащие под дождем мешки с гнилой соломой. От испарений началась лихорадка, двигаться стало совсем невмочь; деревья вращались перед глазами, между ними сновали толпы каких–то ненужных никому озибилитов, солнце противно зеленело, а луна сделалась красной.
Когда он совсем ослаб и полз по отмелям на четвереньках, его укусила змея. Наверняка ядовитая, иначе почему не решились полакомиться им хищники, когда Ихвар в беспамятстве валялся в подлеске, куда выбрался из последних сил?
Несчастий навалилось так много, каждое так желало уничтожить его, что они не сумели поделить добычу. Яд отпугнул плотоядных и извел всю свою смертоносность на уничтожение паразитов, вызвавших болотную горячку, пиявки удалили дурную кровь: бок перестал гноиться и затянулся. Упрямец продолжил путь. Шли дни, недели, возможно, и месяцы, шел и он, медленно, часто спотыкаясь и даже падая, но шел. Местность изменилась, она стала почти пустынной, рыжую землю покрывали островки низкой жесткой травы, похожей на щетину. Там, в этой траве, Ихвар время от времени находил каких-то медлительных насекомых с многими ножками. Они и поддерживали тающие силы упрямца.

Редкий счастливчик смог бы убедиться в правдивости карты, но неудачнику Ихвару это удалось. Упорство все еще жило в нем. Он достиг цели!
Воронка представляла собой не впадину, как следовало ожидать, исходя из названия, а наоборот, округлую возвышенность. Своей правильностью она походила на искусственную насыпь, да так и было, ведь ее создал кто-то из богов. В трактате целая глава посвящалась происхождению Воронки, но к охоте это не имело отношения.
Над вершиной конуса, в точности как над печной трубой, висела черная клубящаяся масса, похожая на дым. Но в отличие от обычного дымового скопления, относимого и развеваемого ветром, эта шапка оставалась незыблемой. Об этом тоже упоминал манускрипт.
Те последние полдня, что Ихвар шел по гладкой, как доска, равнине, имея высоту в поле зрения и чувствуя на щеках ветер, он не заметил никакого движения облака, цветом напоминающего сажу.
И вот он достиг ее. Упрямец и так никогда не был склонен к восторженному восприятию окружающей действительности, скорей наоборот, а тут на него вдруг навалилась такая беспросветная тоска, что впору было сесть на землю и умереть. Но он не остановился. Да и что такое тоска против всех ядовитых гадов, болот и хищников, что он уже встретил на своем пути?
А вот как добраться до вершины в древней рукописи описано не было. Обойдя Воронку кругом, он понял, что вверх придется ползти на брюхе, поскольку склоны повсюду были одинаково крутыми, и ничто не намекало на тропку. Но прежде надо было хоть немного отдохнуть: дорога вкупе с многочисленными напастями почти совсем истощила его силы, и Ихвар не лег даже, а упал у самого подножья холма. Проснулся он на рассвете. Тело ломило, подниматься не хотелось, но иного выхода не было.
Теперь предстояло смастерить лук и вырезать стрелу. Те, что он нес с собой, утонули в болоте еще в начале пути. Благо, вокруг Воронки росло небольшое количество полукустарников-полудеревьев, а запасная тетива была крепко обвязана вокруг тела под одеждой.
Неоднократно свалившись вниз и расцарапав ладони, лицо и живот - для привычного к лишениям упрямца сущие мелочи - Ихвар добрался до вершины и залез, наконец, на вал. Нижняя губа была в крови – очевидно, прикусил или расшиб о какой-нибудь валун, кои в изобилии были рассыпаны по склону, руки были сильно посечены, болела каждая клеточка тела, жгучий пот заливал глаза и кружилась голова. То, что и куртка, и штаны превратились в лохмотья его в таком состоянии уже не трогало вовсе. Как и не способно было порадовать то, что сапоги, на которые покушался Баран, оставались почти целыми.
Спустя пару часов – немного отлежавшись - путешественник робко заглянул в центральное отверстие - то самое, что вело в неведомое Замирье, ничего там не увидел, и быстро отодвинулся. Вот уж куда подползать совсем не надо - лучше держаться наружного края вала.
 
                Решение Саннелора

Многое в этом мире имеет свойство повторяться, а войны, пожалуй, в наибольшей степени подвержены этой закономерности. Когда молодой король Ольса узнал о надвигающейся опасности, ему стало не до родового проклятия, поскольку грозное дыхание судьбы приблизилось к самому порогу его обители и угрожало покончить и с ним, и со страной куда быстрее любой злой неизбежности. Он заперся со своим наставником скопцом Илюмом и полдня в покои никого не допускали, поскольку под древними сводами, украшенными сплошной резьбой по редчайшему паучьему камню, кипел жаркий спор. Саннелор впервые не согласился со своим мудрым опекуном, предлагавшим заключить с захватчиком унизительный мир. И действительно, ольское войско, рассредоточенное по разным провинциям и потрепанное недавними приграничными стычками, не было готово к серьезной войне. Кроме того, король Инор, как назло, незадолго до своей внезапной кончины казнил трех лучших военачальников и затеял в армии глубокое переустройство: большинство ветеранов было распущено, а новобранцы не до конца рекрутированы, да и какой от них толк? Этому Хелиазу не откажешь в умении выбрать момент: ведь на несколько месяцев Ольс, по сути, лишился настоящей боеспособной армии. Вот почему нужна отсрочка, а добиться ее можно только уступками в переговорах, - настаивал Илюм.
— Нет! Переговоров не будет! — уперся молодой король. — Я поведу навстречу врагу то, что у меня есть! И пусть Зурр рассудит нас в поле!
Он возбужденно вскочил с кресла и принялся длинными шагами мерять комнату. Потом остановился перед наставником и, глядя на него в упор, повторил:
— Да! В поле!
— В поле? В поле от нас подметок от сапог не останется! Закройся хотя бы за стенами Ольской крепости!
— Ты прекрасно знаешь, что город сейчас перестраивается. Нет, мы примем открытый бой!
— Твое правление рискует стать очень коротким. Может быть, самым коротким. После твоей коронации прошло всего шесть с небольшим месяцев, а еще через полмесяца на твоем месте будет сидеть Хелиаз! Ты этого хочешь?
— Нет! Я хочу одного – хочу победить его!
— Чем? Чем ты его победишь?
— У меня есть ты, есть Точег и Отрен, есть солдаты! Есть моя земля, наконец! И с ней я не намерен расставаться! И мы вернем в строй ветеранов.
— Ветераны разбрелись кто куда, быстро их не соберешь.
— Но солдатами они быть не перестали? Надо разослать гонцов. Призовем кого сможем, и чем быстрее, тем лучше.
Движимый горячей любовью к отечеству, да и к воспитаннику, которым гордился, и, конечно, пользуясь тем, что в комнате не было посторонних ушей, Илюм позволил себе выражения в разговоре с коронованными особами категорически не используемые. Ибо чревато. Но тут от накатившего отчаяния ему стала безразлична даже собственная судьба. Полное лицо его сделалось пунцовым, на лбу вздулись жилы. И что? Слова, слова, слова… Разве решают что-то какие-то слова? Среди выражений, произнесенных под сводами, украшенными резьбой по паучьему камню, были и такие, как «самоубийство», «самонадеянное безрассудство», «вопиющая неопытность» «молоко с губ не стекло» и другие, еще более откровенные и даже обидные. Но все они разбивались об упрямство венценосца, как брызги дождя о шлем тяжелого пехотинца: король был непоколебим в своем решении.
Хорошо хоть с разведкой не успел разобраться старый государь, она и донесла, что неприятель движется двумя соединениями, причем передовая часть опережает следующую за ней на четверо суток. Самое неприятное заключалось в том, что каждая из группировок по отдельности будет поболее всего воинства, которым может располагать на сей день Саннелор.
— Что ж, боги благоволят нам, я разобью вражьи рати поочередно! — воскликнул молодой король.
Илюм лишь тяжко вздохнул в ответ и отер пот, струящийся по лбу и щекам. Слов у него больше не было: юношеское упрямство не желало поддаваться ни логике, ни здравому смыслу, но непоколебимо двигалось к предсказуемому фиаско.
               
                Ниризин
               
Ниризин первым вступил на территорию Ольса. В отличие от патрона ночные кошмары его не посещали, и мощный храп полководца неизменно колыхал шатер все положенное время - ровно от заката до восхода. Он не стал дожидаться своего сюзерена, поскольку решил преподнести тому подарок в виде поставленной на колени страны, и, не мешкая, двинулся в направлении столицы, благо местность была равнинная, а дороги укатанными. Широким потоком пересекла степная орда границу и неудержимо устремилась внутрь, сметая по пути села и опустошая пригороды больших городов. В сами города Ниризин не заходил, дабы не терять темп, тем более что данные разведки, а купцы степного народа давно уже прощупывали возможности Ольского королевства, так вот эти самые купцы еще месяца два-три назад подсчитали гарнизоны правобережных городов и выяснили, что те крайне малочисленны и в спину в случае чего ударить не посмеют.   

Молодой король не стал поспешать навстречу захватчику сломя голову, но решил дожидаться врага в излучине реки Лант, там, где был единственный в этой местности брод – природные ворота в сердце королевства. Через них шел тракт, делящий Ольс на две неравные части. Южный берег здесь был пологим, а северный – крутым. Услышав о таком решении Саннелора, Илюм снова вздохнул, но на сей раз не столь тяжело. И отметил с удовлетворением: юный воитель обратил внимание на то, что огромная долина перед рекой абсолютно плоская, без малейших возвышенностей, а по краям ее леса – командный пункт расположить негде, значит, вражескому полководцу воочию видеть сражение не удастся, что затруднит управление процессом. Саннелор же сможет все наблюдать с высоты левого берега. Да, чему-то он, похоже, научился, но хватит ли знаний и умений для серьезного дела?
Времени у защитников страны было в обрез, и первым делом молодой военачальник приказал согнать к излучине всех крестьян из соседних деревень старше двенадцати лет без различия пола, и чтобы при себе непременно имели топоры, а также рыболовные сети.
— Ты хочешь поставить этих жалких людишек с их жалкими топорами впереди войска? — с горькой усмешкой спросил Илюм.
— А ты считаешь, что такая мера способна помочь? — ответил вопросом король.
— Почему бы и нет? На полчаса их хватит. На полчаса резни. — пожал округлыми плечами кастрат. — Да и какая разница теперь?
— Разница в чем?
— В количестве пролитой крови…
— О крови я не думал…
— Вот именно.
— Вообще-то я хотел заставить их рубить лес.
— Лес? Зачем тебе лес? На дрова?
— По обе стороны долины, там, где начинаются леса, мы выставим шеренги воинов из веток. Крестьяне наденут на них свое платье, в руки каждому вложат жерди – будто копья. А может, на самом деле вооружить их пиками? Это надо просчитать… нет, не хватит, пожалуй. Ну вот, и расположим эти ряды подальше, вдоль опушек леса, чтобы не сразу разобрались, что там за пехота такая.
— Пехота! У них ведь тоже есть разведка… она легко разгадает эту игру… игру в куклы…
— Нет. Разведка ничего не заметит. Деревянные воины до поры полежат на земле, а крестьяне отсидятся в лесах или даже за лесами. А когда будет надо, крестьяне оденут на них свои манатки и поднимут эти чучела по команде. А после этого пусть уносят ноги.
— «Манатки…» И где только нахватались таких выражений, Ваше Величество?
— На кухне…
— О, это хорошая школа. Значит, крестьянская одежда останется на пугалах?
— Да, иначе они останутся просто деревяшками…
— И, значит, крестьяне удирать будут голыми, удивляя тем неприятеля?
— Что лучше: убежать голым или погибнуть одетым? А будет ли неприятель удивлен их видом? Может, и нет, посмотрим…
— И в этом вся твоя хитрость?
— Да, и в этом тоже.
— А сети зачем? Решил накормить солдат рыбкой напоследок?
— Битва едва ли займет больше одного дня, так что проживут без рыбы.
— Ты не даешь себе второго дня? Значит, если они одержат верх, отступать не будешь? Все выложишь сразу? Их ведь намного больше!
— Посмотрим, как пойдут дела, но мне кажется, что все решится в первый день.
— Похоже, у тебя есть план? Ты не поделишься?
— Позже, я еще не все продумал.
— Взрослеешь, однако!
— Ты к чему это?
— Ты стал очень самонадеян в последнее время, воспитанник. Очень. А впрочем… таким был и твой отец.
— Да. Я ведь его сын. И тоже король!
— Все понятно, Ваше Величество. Но все-таки, зачем сети?
— Сетями мы перегородим реку. Выше и ниже брода, если пойдут вплавь – запутаются. Их слишком много для того, чтобы быстро всем составом переправиться через реку по отмели – им и нескольких дней не хватит. А мы их так разозлим, что ярость отобьет у гостей разум, и они помчатся всем скопом, невзирая на глубину. И еще, разошли людей – пусть соберут по берегам лодки. Все, что смогут. Вот так, а теперь подумаем, как расставить войска.
— Прости меня, Саннелор, но ты ведешь себя так, будто играешь в игрушки. Будто ты у себя на чердаке рисуешь в пыли несуществующие битвы … — недовольно протянул Илюм.
— В игрушки? Да, пожалуй… и, знаешь, мне нравится эта игра… а что… ты, выходит, знал про чердак? — смутился воспитанник.
 —Знал, конечно. В жизни богоизбранников много всяческих тайн, но таких простых быть не может.

                Великий маг Грольт

Незадолго до сражения король повелел явиться Грольту – придворному магу. После гибели короля Инора они виделись лишь на коронации, поскольку Саннелор никак не мог избавиться от тяжкого чувства, что маг обязан был защитить отца, но не сделал этого. А не намеренно ли? Однако никаких доказательств таким подозрениям не имелось.
Как всегда, Грольт возник из ничего, стоило только всерьез о нем подумать. На сей раз он явился в образе Илюма. Оригинал скривился, увидев свою точную копию и не удержавшись сплюнул. Плевок задымился синим, двойник заискрился и растаял в воздухе, а из столбика синего дыма высунулись сначала отдельные перламутрового цвета глазные яблоки, а потом вокруг них сформировалось морщинистое лицо с сивой бородкой. Грольт создался полностью и коротко поинтересовался:
— Звали, Ваше Величество?
— Ты знаешь, что на нас идет Хелиаз?
— Третий рассвет Ниризин встретит здесь, у излучины …
— Ты хочешь сказать, что послезавтра вечером его войска достигнут поля боя? Я думал, у меня немного больше времени…
— Зато он пока не знает, где ему предстоит сразиться с Вами. Ведь Вы предусмотрительно приказали перехватывать все его секреты.
— Да. Должен быть хоть какой-то сюрприз для гостя… Что, по-твоему, можно ждать от неприятеля, и чем сможешь помочь ты?
— У него хорошие солдаты, все на конях. Пехота против них не устоит. У нас недостаточно конницы, это плохо. Вы своевременно распорядились воротить наших ветеранов, но мало кто из них успеет в строй.
— Сам знаю. А что у них с магической поддержкой?
— У Хелиаза есть три сильных мага и еще несколько так себе… слабеньких. Все три сильных идут с Хозяином степей, а у Ниризина с десяток чародеев, в основном, целителей.
— Ты справишься с этими?
— Пожалуй…
— А еще чем поможешь?
— Могу испортить погоду, если не все мои силы уйдут на этих колдунишек.
— И это все? А создать какого-нибудь ужасного монстра? Ведь ты можешь.
— На это уже нет времени. Но в столице есть еще маги…
— Они все вместе взятые слабее тебя… Но пусть завтра здесь будут все!
— Все не успеют.
— Пусть поторопятся. Рано или поздно подойдет и сам Хелиаз. К его прибытию подтянутся?
— Конечно.
— Ну, вот. И жду от тебя более обнадеживающих предложений. Подумай.

                Сьост шестиконечный

Складка манит к себе паломников и самоубийц. Великий почет посетившему священное место, но велика и опасность. Вообще-то, если следовать правилам престола Фож, главное из которых - не приближаться к линии Ук на расстояние половины звездной тени, ничего не случится. Другое дело - размер этой тени варьируется в широких пределах, испытывая зависимость от семисот двадцати четырех феноменов. Учесть реальное воздействие каждого из них в отдельную единицу времени почти невозможно. Проще всего презренным самоубийцам – их дело не терять решимости и идти до конца. Куда сложнее паломникам, погружающимся в длительные вычисления, и, тем не менее, допускающим порой ошибки. Сьост не пытался считать и анализировать. Он не ученый, а обычный нормальный шестиконечный, пусть даже и трагедиограф, что с того?
Потому, достигнув холмов, остановился. Зачем продвигаться дальше, когда отсюда линия просматривается так, будто находится на кончике вытянутого щупальца? Пусть фанатики отправляются к самой подошве, сначала изматывая себя составлением формул, а потом подвергаясь ненужному риску. Сьост умерен и полон здравомыслия.
Совершить паломничество было давней мечтой и, добившись осуществления, он долго раскачивался на среднем холме, переживая восторг от созерцания линии Ук и преисполняясь святостью. Оторвавшись от линии, он переводил взгляд вверх и поражался еще больше – перед ним висело опрокинутое озеро Жифьоур, в чьих кристальных глубинах отражалась Изнанка! Чуждые создания, своими замысловатыми очертаниями отдаленно напоминающие полуденные сны, шевелились там, застывали в невообразимых позах, прятались и вновь появлялись. Нет и не может быть понятий, способных вместить то, что непередаваемо! Только побывав здесь, начинаешь понимать, почему никак не родится поэт, способный воспеть Складку!
Сьост не мог поверить себе. Этого нельзя было представить - но он получил возможность наблюдать Переправу богов! Именно здесь и только здесь, где Лик соприкасался с Изнанкой, боги многократно переходили с одной стороны на другую, чему имеются многие свидетельства, и все вокруг буквально пропитано благодатью. Побывать у Складки – истинное счастье!
Сьост дрожал от протекающей через его существо вибрации абсолютной силы, он стонал и катался, утратив представление обо всем. Вообще обо всем. И в этом таилась опасность – нередко паломники, впав в экзальтацию, не выходили из нее, пока росток жизни не иссыхал в них. Но он сумел прервать заполнившее его упоение - с помощью древесной челюсти, в которую предварительно зажал одно из щупалец.
Очнувшись от нарастающих волн покалываний, давно уже перешедших в острую боль, Сьост перекусил впившуюся в него сучковатую рогатулину, и многократно втянул и выпустил конечность, восстанавливая ее форму.

                Охота на озибилита

Не слишком долго пришлось Ихвару лежать у жерла Воронки да пялиться в тучу, что клубилась над самым кратером. Может быть, ему после стольких лет неудач все-таки начинает по-настоящему везти?
Туча состояла сплошь из черного дыма, но в разных ее местах появлялись прорехи белого цвета. Из трактата он знал, что особенно крупные пятна и есть озибилиты.
В древнем манускрипте описывались многочисленные способы приманивания зверя, но в заключение признавалось – все они мало влияют на поведение тварей, главное оружие охотника – терпение. Нередко на то, чтобы заполучить озибилита, не хватало и целой жизни.
По мнению Ихвара, самым ценным в найденном пособии было описание охоты с луком. В Замирье нет железа, оно несовместимо с тамошними условиями, и, если удавалось всадить в тень зверя хотя бы одну стрелу - тот сам вываливался оттуда. Являлся он в страшной ярости и в подавляющем большинстве случаев уничтожал охотников подчистую, сколько бы их не было, а потом принимался шататься по прилежащим землям, достигая Темного леса, а то и королевства Ольского. И везде творил зло и разруху, и сладу с ним не было. Города, даже народы целиком и полностью способен был извести разъяренный озибилит! Потому способ охоты с луком оценивался в трактате как нежелательный и влекущий тяжкие последствия.
Но Ихвар был другого мнения. Ведь у сочинителей этого руководства не было барановских наконечников! А они, как известно, хороши тем, что зверь раненый, да просто задетый слегка, сам приходит к охотнику и безропотно, да, безропотно! позволяет добить себя. Мало того, наконечник всегда оказывается при нем: или сидит в ране, или запутывается в шерсти, но всегда возвращается! И можно его использовать до бесконечности – весьма приятное качество. Но и это не все – такие стрелы не знают промахов - даже неумеха, даже ребенок всегда попадет в цель! Правда, говорят, теряются все же они - пропадают куда-то - и все меньше становится таких особенных наконечников. Врут – не врут, поди разбери, да и не до того было Ихвару.
Затеявшему такую неслыханную авантюру скитальцу, конечно, сомнения в исполнимости столь необычного предприятия в голову приходили не раз, но он с самого начала подавлял в себе ростки неуверенности, тем более что пока – чудо это или нет – но все складывалось в его пользу. И этот факт оставался главной движущей силой – ведь неспроста самому невезучему на свете вдруг стала благоволить фортуна? 
Белых пятен наблюдалось несколько. В самом уголке черной-пречерной тучи зияло белизной наиболее крупное пятно. Но это в сравнении с прочими, а так и не слишком-то оно велико.
А вдруг не попадет? Колебания редко посещали Ихвара, да и боролся он с ними пока успешно, но сейчас на кону стояло слишком многое. Да что там говорить – жизнь. Промажет – и останется здесь, обратно ему не дойти – слишком ослаб, это он отчетливо понимал при всем своем упрямстве. Стрела - одна-единственная. Да, она необычайно меткая, но поразить-то надо зверя, находящегося в Замирье! Это не из-за куста в знакомом лесу попасть в кролика! А ну как в трактате намеренно что-то исказили, чтобы не выходили оттуда больше разъяренные чудовища? А?
Сердце ныло, вокруг пупка ходили колики, а он продолжал лежать на спине, держа лук перед собой. Ихвар подтянул ноги, чтобы унять беспокойство в животе, но ни на секунду не перестал высматривать тонкую кольцевидную линию на облаке, очерчивающую пятно серости - тень на черном фоне. Манускрипт утверждал, что попасть возможно лишь в то, что включено внутрь этого овала. Вот он проявился более четко - неправильный круг, пульсирующий на поверхности тучи. Линия, ограничивающая его, изгибалась-изгибалась и достигла–таки большого пробела, в точности так, как описывалось в трактате. Тетива натянулась, словно помимо его воли, пальцы, крепко сжимающие оперенный конец, напряглись, а потом вдруг расслабились, и стрела полетела в никуда. Она пропала, будто растворившись в воздухе!
Неудачник!!! Да, никакое упорство не способно переломить судьбу! Как же ошибалась его мать! Как же она ошибалась!
Но – что это?! Будто сорочий хвост мелькнул на фоне большой белой прорехи! Мелькнул – и исчез в ней! Неужели – попал? Он попал! Попал! Попал!!!

                Боевое крещение

Занимающийся рассвет дуновением легкого ветерка рассеял густую тьму над обширным полем у реки и в предутренних сумерках обнаружились многочисленные шатры, остроконечными холмиками усыпавшие землю вдоль тракта. Их было так много, что ряды этих холмиков казались бесконечными.
У Саннелора впервые в жизни что-то сжалось за грудиной и стало кисло во рту, он даже сдержанно кашлянул. Вспомнился чердачный ветер со своей песней: «и тебе конец, и тебе конец придет, конец придет…. придет, придет, придет»  Неужели, так и будет? Неужели, прав Илюм, не отпустивший его дальнейшему правлению и месячного срока? Ринто, ближайший друг и соратник короля, посмотрел на сюзерена и негромко спросил:
— Пора, Ваше величество?
— Командуй! — выдавил из себя Саннелор.
Ринто хлопнул по спине стоящего рядом мага, одного из тех, что прибыли в распоряжение ставки по воле Грольта. Тот привстал на носки и резко выбросил руки вверх. И в рассветном небе полыхнула бледная россыпь звезд, нет, скорее крупных искр, зажглась и тут же погасла.
Подчиняясь сигналу, из ближнего леска вылетел конный отряд и помчался к стану врага. Копыта лошадей были чем-то обмотаны, топот приглушался, но степняки были начеку, и когда кавалерию вынесло к ближним шатрам, оттуда уже выбегали вооруженные люди. И все же организовать правильную оборону им не удалось, конники смяли первую линию защищающихся и устремились в гущу полусонной армии неприятеля. Ниризин слишком полагался на пущенные перед основными силами разъезды, но Саннелору удалось уничтожить большинство из них, а другим так затруднить наблюдение, что реальной картины происходящего они получить не могли. Так что в основном подготовку к битве удалось замаскировать. И это была первая ошибка степняков – наступать, не имея точных сведений об обстановке впереди. Вторая заключалась в том, что вся огромная разбуженная масса, подобно пчелиному рою, бросилась на вторгшихся в шатровый город ольцев. В суматохе люди сшибались, роняли друг друга, а повисшие над полем стоны и гневные выкрики заглушили не только голоса командиров, но и приближение второй кавалерийской ватаги - с противоположной стороны. Такими неожиданными маневрами молодой король пытался скомпенсировать значительное преимущество противника в конной силе. И ему это удалось – степняки из прекрасных наездников превратились в плохо организованную пехоту, противостоящую коннице, а пеший бой никогда не был их сильной стороной. Избиение потерявшего голову врага продолжалось, и это вселило в душу Саннелора надежду. Но стоило ему перевести взгляд чуть дальше, как настроение омрачилось. Ольская конница теребила не более чем двадцатую часть вражеских сил, остальные вместо того, чтобы без оглядки присоединиться к кутерьме в авангарде, оттягивались назад, туда, где в пыльной дымке сбивались табуны игрушечных лошадок. И вот уже тысячи и тысячи разъяренных верховых, выхватив сабли и увеличиваясь на глазах, мчатся, огибая с двух сторон мешающий стремительному движению собственный бивак. Мчатся, горя желанием растерзать горстку воинов Ольса, и ведь есть за что – никто и никогда так вероломно не нарушал покой их сна.
В небе вспыхнула еще одна огненная россыпь, на этот раз сопровожденная несильным громовым раскатом, и, подчиняясь знаку, ольская кавалерия, опрокидывая шатры, принялась удирать в направлении реки. Широкой лавой устремились за ней раззадоренные степняки – их фронт растянулся намного шире границ мелководного прохода - и это была третья ошибка Ниризина. Вслед за ольцами вписалась в створ брода только относительно небольшая средняя часть преследователей, основная масса попала на глубину, но они продолжали упорно плыть вперед, пока копыта не запутались в рыболовных сетях, перекрывших течение. Река закипела от барахтающихся людей и лошадей, а сзади все напирали и напирали отставшие храбрецы.
Тех же, что преодолели преграду по мелководью, встретили лучники-ветераны, расставленные в восемь рядов. Покойный король Инор очень много времени и сил тратил на слаживание войск. И потому любые маневры и перестроения совершались ольцами так четко, как будто они родились с этими навыками: лучники на несколько мгновений расступились, пропуская отступающих кавалеристов, а затем вновь сомкнули ряды. Выучка позволяла вести стрельбу беспрерывно: тяжелые стрелы висели в воздухе стеной, нападающие наталкивались на острия, кони спотыкались или вздымались на дыбы, и вся эта масса валилась и валилась на землю, следующая волна ложилась на предыдущую, и вскоре тела погибающих лошадей и придавливаемых ими воинов стали непреодолимым препятствием для наступающих вслед за ними. Так что первым рядам защищавшихся даже не пришлось поднимать ростовые щиты и устанавливать перед собой длинные пики, поскольку никто из врагов не приблизился и на расстояние в десять длин такой пики.
Но ведомая инерцией гнева армада продолжала теснить собственные передние ряды, натянутые уже вблизи препятствия поводья никого не спасали, и они повергались на упавших ранее братьев, а новые всадники все обрушивались сзади, чтобы разделить судьбу гибнущих. И еще течение несло к броду запутавшихся в сетях и пытающихся выгрести, тонущих и уже утонувших, и скоро там образовалась гора перемешавшихся неживых и полуживых тел.
Всепоглощающая злоба душила степняков - да как посмел этот сопляк, эта добыча напасть во тьме, нарушив при этом их священный закон, их право - очистить огнем дорогу войны! Перед большим сражением непременно нужно пристально всмотреться в лицо живого огня – для просветления мыслей и освобождения сердец от всех чувств, кроме желания убивать! А он – он попрал вековой обычай кочевых племен: не дал им в самый решительный момент помолчать наедине с огнем!
И номады, распаленные яростью, летели вперед, в бой - не понимая, что сами уничтожают себя - пока откуда-то из глубокого тыла не зазвучали пронзительно трубы, призывая остановиться и требуя отступить.
Утренняя заря гнала последние задержавшиеся на небе облака, наполняя их золотистым сиянием, а от армии Ниризина в боеспособном состоянии осталась едва ли половина. Потери же ольцев были совсем незначительны.
Саннелор, ни на минуту не покидавший своей ставки на высоком берегу, протянул руки к солнцу и вознес хвалу божественному предку:
— О, Зурр, ты – свет! Благодарю тебя, о, Величайший!
Илюм, взволнованный и впечатленный успехами подопечного, пожелал королю:
— Да исполнится твой замысел, о, король! И пусть боги предадут тебе силы в этой неравной борьбе!

Очевидно, Ниризин впал в растерянность. Светило приближалось к зениту, а его войско как отошло далеко в поле, расположенное за рядами опустевших шатров так и оставалось там. Похоже, на сегодня энтузиазм степняков был исчерпан.
По-иному представлял себе дальнейшие события Саннелор. Воодушевленный успехом, он не желал выпускать инициативу: рассылал повсюду нарочных, одного за другим подзывал офицеров своего штаба и давал распоряжения. Илюм поражался переменам, происходившим в молодом короле. Еще вчера зеленый юнец, отличавшийся, пожалуй, только порывистостью и упрямством, он на глазах превращался в настоящего полководца. Его команды становились отрывистыми и четкими, решения быстрыми и, главное, более чем уместными – трудно было придумать что-то лучшее в данной ситуации! Опытные воины смотрели на своего государя не как на заигравшегося ребенка, а отдавали должное признанному лидеру! И немалая армия Ольса, собравшаяся у реки Лант, и подтягивающиеся из провинций соединения подобно частям гигантского механизма, начали двигаться в осмысленном, закономерном ритме.
Кавалерия в своем большинстве поднялась вверх по реке и, скрытая лесом, с частью лучников переправилась на южный берег. Пехота, составляющая около половины всех вооруженных сил Саннелора, напротив, спустилась вниз и стала форсировать водную преграду на припасенных там лодках.
Вскоре конница, растянувшаяся широким фронтом на правом фланге степняков, показалась неприятелю. Два войска застыли напротив друг друга, словно в нерешительности.
Противоречивые чувства жгли разум полководца степных племен – от грызущего печень до боли гнева до никогда не свойственной ему растерянности, от тяжёлой и злой уверенности в собственной непогрешимости до закрадывающегося в сердце страха перед возможным поражением. Он редко советовался со своим штабом, который воспринимал примерно так, как павлин рассматривает свой хвост. Но тут снизошел до совещания.
— Что скажешь, Изор? — проскрипел он, косясь на первого своего помощника и одноплеменника.
— Враг перед нами, — жестко ответил тот.
Воцарилось молчание. Видимо, остальные были согласны с лаконичным мнением Изора.
— Хозяин, — нарушил паузу Сепуруоз, — может нам отложить битву назавтра?
Сепуруоз был приставлен к Ниризину самим Хелиазом, присутствие этого человека всегда вызывало у военачальника глухое недовольство, он бы с удовольствием отослал куда подальше этого соглядатая, но открыто перечить патрону не мог.
— А что будет завтра?
— Мы можем попробовать затянуть сражение до подхода основных сил.
— Подожмем хвосты как напуганные собаки?
— Выиграем время.
— Нам не время надо выиграть, а растоптать врага! — зло ответил Ниризин.
В этот самый момент его пронзило осознание того, что именно сейчас случится в его жизни самый крутой перелом, от которого будет зависеть все его будущее – или слава победителя покроет его, или обрушится на него позор! Он тяжело засопел и еще пристальнее вгляделся в шеренгу ольцев. Почему они не атакуют? Тоже сомневаются, испытывают неуверенность? Нет, у них есть план. И какой еще пакости можно ждать от негостеприимных аборигенов? А если посмотреть с другой стороны – вот они, ненавистные враги, не желающие покориться, пасть к ногам лучшего воина всего света – Ниризина. Вообще-то главнейшим воителем официально признавался Хелиаз, но его первый сатрап, отдавая дань уважения хозяину, ничуть не сомневался в своем полном тактическом и стратегическом превосходстве, хотя бы потому, что происходил он из зегаров, племени, которому нет равных на поле боя. Нет, теперь все пойдет по его замыслу, он уничтожит этих людишек, сотрет в порошок их города, разрушит столицу, захватит в плен всех женщин, отберет казну, но сначала – сполна отомстит за утренний конфуз!
И Ниризин отдал приказ наступать.
И понесли дикие степные кони визжащих от возбуждения наездников, и нависла смерть над строем ольцев, и дрогнули они! Да, испугались собственной дерзости и улепетывают назад, к реке! Но идущие клином степняки настигают, и скоро обагрятся жаждущие крови мечи! Ольцы пронеслись вдоль леса, а когда с деревьями поравнялись воины степи, оттуда черной тучей поднялись стрелы, и степные удальцы один за другим стали валиться наземь. За первым залпом последовал второй, затем третий, четвертый. Конница смешалась, но оставшиеся в седлах сообразили, что делать – в первую очередь надо выбить из леса лучников – неудержимый поток развернулся и устремился к ближнему ряду деревьев. До него рукой подать – меньше четверти полета стрелы. Но что за сюрприз? Впереди словно из-под земли вырастают ряды пехотинцев, вооруженных длинными пиками, а за ними – что такое? Да что это?! В изобилии мелькают голые тела. Там изо всех лопаток улепетывают в лес какие-то люди совсем без одежды! Почему они раздеты, почему бегут? Почему одни готовятся к бою, а другие в это же время удирают? Да еще в таком непотребном виде? Это что такое: очередная ловушка или колдовство какое-то непонятное? Степняки, уверенность которых изрядно поколеблена во время утренней стычки, натянули поводья: как быть?! И тут же новые порции стрел поражают захватчиков. Что делать? Идти вперед на эту странную пехоту? Преследовать конницу? Отступать? И тут всадники Ольса, преодолев страх, поворачивают вспять, совершают полукруг, и врезаются во фланг, ставший теперь отчасти и тылом замешкавшихся жителей степей. А сзади, из-за леса, вырывается второй отряд и опрокидывает подтягивающиеся силы Ниризина.
Сам же военачальник, не имеющий в своем распоряжении ни единого бугра для устройства нормальной ставки и, соответственно, возможности лично наблюдать битву, вынужден был пользоваться противоречивыми донесениями. Услышав о каком-то смутном колдовстве (а бывает ли оно понятным?) и почувствовав, что опять что-то идет не так, он решил перегруппироваться еще раз и приказал трубить сигнал к отступлению. Ошибаться больше было нельзя.
Теперь Ниризин распорядился отойти подальше от предательского леса, где сидела засада, и творилось странное волшебство, пересечь тракт и переместиться на левую сторону своего бивака. Правда, и с той стороны тоже возвышалась зеленая стена. Чего ждать от нее? Но не отступать же с позором? Не нести покаянную голову жестокому Хелиазу? Нет - никакого в том смысла! Слишком хорошо известно, как Хозяин степей обходится с ненужными головами. Итак, куда направить силы – вперед, к реке? Там не дадут пройти свои же, вернее то, что от них осталось - горы трупов, над которыми черными тучами кружит воронье, чье отвратительное карканье слышно даже здесь, на отдалении. Снова броситься на этот непонятный строй с пиками? Но оттуда они только что бесславно отступили. Итак - куда??!
И потерявший душевное равновесие Ниризин, многоопытный, выигравший немало битв, искушенный в воинских делах, как мало кто другой, допустил последнюю ошибку в этот злополучный день – он приказал всеми наличными силами атаковать недруга, расположенного слева – там на опушке длинной полосой растянулись щиты пехотинцев. И то верно – мощный налет конницы сметет все! Нет сил, способных противостоять натиску степняков!

В чем заключается полководческий гений? В умении правильно расположить свои войска? В точном выборе места будущего сражения? В даре быстро принимать верные решения в критические моменты? В способности учесть сильные и слабые стороны противника и свои тоже? В коварном мастерстве строить ловушки и заманивать туда врага? В решительности и безоглядной смелости, когда нужно, и опасливой осторожности, тогда, когда судьба боя требует этого? В бескомпромиссной расточительной жестокости или, напротив, расчетливой бережливости? Но более всего, наверное, в чудесном свойстве предвидеть! В искусстве проникнуть в мысли противостоящего и в умении понять, как поведет себя тот в следующий близкий или отдаленный момент! И, исходя из этого, точно знать, что делать в будущем самому!

Как ни удивительно, но умудренный Ниризин в этот день поступал так, словно юный Саннелор сидел где-то в ближних кустах и дергал ниточки, привязанные к его рукам, ногам, ушам и даже языку!
Все силы, а было их еще немало, бросили степняки на новое препятствие – теперь их не остановить! Лес стремительно приближался, и снова все повторилось – щитоносцы бежали, а на оставшемся после них ровном месте вдруг поднялся строй другой пехоты, будто из-под земли вырос, и вновь замелькали в направлении леса голые спины и задницы. Кто же там удирает? Почему без одежды? Такого никто и никогда не видел, чтобы одни выравнивали строй, а другие панически покидали его! Что это за наваждение? Нет, нет — это последний бой: воинов степи уже ничем не остановить! С хрустом врезаются первые ряды в деревянные чучела – ах, вот в чем дело! Пустышки! Рой вполне полноценных стрел вылетает навстречу, кося бойцов, но они продираются к лесу, врываются в него и уже в глубине, в чащобе натыкаются на прочные веревки, натянутые между стволами. Образуется свалка. Однако следующие за ними перескакивают упавших, рубят тенета, пробиваются через лес и попадают в объятия железной ольской пехоты, занявшей позицию у задней кромки леса. Да, у пеших мало шансов в противостоянии коннице, если действовать сходу. Здесь же, на просторной поляне за узкой полосой векового бора, тяжелая пехота – основные силы юного короля, призванные добить неприятеля, и тем решить исход сражения - успела подготовиться: выстроилась в правильном порядке, уперла в землю прочные щиты и ощетинилась несколькими рядами копий. А позади нее, как и положено, заняли позиции лучники. Но нет преграды для взбешенной неудачами рати: ценой огромных потерь, лишаясь в первых рядах нападения двух воинов из трех, они буквально проламываются сквозь тесные ряды пехотинцев и начинают валить их направо и налево, будто косари, истосковавшиеся по работе. Часть степняков и вовсе по дуге огибает боевой порядок хозяев этой негостеприимной земли, ударяет во фланг, грозит зайти в тыл. Ветераны Ольса, изрядно разбавленные новобранцами, отчаянно сопротивляются, пытаются перегруппироваться, но ряды их теряют организацию и начинают заметно таять. И кажется, что теперь уже спасения не будет. И конница Саннелора не успевает! Волосок, на котором висела судьба битвы, похоже, лопнул…
И почувствовал Ниризин, преодолевший лесной массив немного выше, где не было большого сопротивления, что победа близка, и поскакал во главе отряда своих отборных нукеров полюбоваться разгромом, насладиться так тяжело доставшейся победой, лично стоптать последних окаянных злокоманов.
Но что это? Что такое? Его настиг, а потом опередил слившийся в мерзкий хрипящий вопль крик тысяч птичьих глоток, он задрал голову и узрел над собой черную тучу, спрятавшую солнце. В один миг войско степняков накрыли черные вороны, падальщики-трупоеды, прилетевшие сюда от реки. Воины отбивались щитами, отчаянно крутили над собой мечами, но птицы, потерявшие всякий страх, пикировали на людей, впивались когтям в лица, выклевывали глаза. Словно пошатнулась у них вера в способность двуногих в достаточном числе убивать себе подобных, и они решили сами запастись пропитанием. При этом ольских воинов для ворон будто бы и не существовало: похоже, пернатые решили еще и побороться за родные гнезда. И все-таки степняки, накрывшись щитами и дико крутя над собой мечами, основной массой прорвались за спины разрозненной пехоте, и лучники, исчерпавшие запасы стрел, бросились врассыпную. А за ними побежали и голые крестьяне. Поставив, согласно команде, чучела вертикально, они немного отбежали и спрятались неподалеку - позади войска, здесь, как им представлялось, было всего безопаснее. А иначе что может ждать их, беззащитных, лишенных даже одежды, в чистом поле?
И вот перед степняками снова замелькали, словно в кошмаре, спины и ягодицы, спины и ягодицы, спины и ягодицы… И нет - чтобы враг, голый или одетый, скалился в лицо – нет! Только ягодицы и спины! Что это? Почему они опять бегут? И почему за этим бегством следует поражение? Что за магия такая? Вид удирающих голых задниц окончательно сломил дух завоевателей. Это было воистину страшное колдовство! Настоящее проклятие! Да еще и крылатое проклятие над ними – не прекращающийся исступленный вороний штурм! И тут, последним аккордом в саге о геройской гибели самого мощного войска в ойкумене, ударила, наконец, в тыл степнякам подоспевшая ольская конница!
— Го-ор! Го-ор! Го-ор! — раскатистый боевой клич ольцев заполнил пространство, поглотив остальные звуки.
Позор остатков войска Ниризина напоминал хаотическое движение овечьей отары, окруженной волчьими стаями. Степняки, побросав оружие, метались по полю, не разбирая дороги, их добивали ольцы, заклевывало воронье, и лишь малая часть захватчиков спаслась.
В основном они рассеялись по ближним землям и те, кто все-таки выжил, стали впоследствии рабами у местных крестьян. Совсем небольшая часть убралась назад, навстречу Хелиазу. Тот встретил осрамившихся, как и полагалось: устроил походное соревнование палачей.
А славный Ниризин, краса и гордость племени зегаров, опомнился по горло в воде. Мутное течение Ланта долго несло его, неосознанно уцепившегося за какую-то корягу, пока не выбросило на берег далеко от побоища. Что стало с ним дальше неизвестно. Нашелся очевидец, сообщивший, что похожий на завоевателя тип, прихрамывая углубился в прибрежную рощу. Но дальнейших свидетельств о нем нет, известно лишь, что в той роще и по сию пору обитает семья огромных медведей, и люди далеко обходят владения косолапых.

Да, прекрасно, что одержана победа! Что враг не просто разбит - он уничтожен! И очень хорошо то, что армия Ольса понесла небольшие, несоизмеримые с достигнутыми результатами потери. Всего менее четверти личного состава выбыло из строя, причем, большая часть из-за ранений. Но есть и худое - через пару-тройку дней здесь будет Хелиаз!
На военном совете присутствовали самые близкие.
— Я думал, что ты вмешаешься в битву раньше, — заметил Саннелор.
— Зачем? Вороны подоспели именно тогда, когда было нужно, когда все повисло на тонкой нити, — ответил Грольт. — Драматический перелом, это всегда красиво, именно это всегда остается в памяти потомков.
— Ты сможешь придумать что-нибудь получше для Хелиаза?
— Даже не знаю, ведь магия — это вдохновение. Вот взять этих ворон. Кормились они и кормились себе вполне мирно, а когда я почувствовал, что надо вмешаться, просто бросил этих пташек, всю стаю, на врага. Ничего другого подходящего для этой цели рядом не оказалось. А что попадется мне под руку завтра, я не знаю. Да еще эти маги Хелиаза… не знаешь заранее, чего от них ждать… — скривился волшебник.
— Вдохновение штука тонкая, может и не прийти… — посочувствовал Илюм.
— Вот, и я о том же! — закивал Грольт. — Кто знает, как все сложится. Но у тебя теперь есть свое колдовство, Твое Величество!
Король поджал губы – с детства не любил фамильярности, но придворный маг фигура, по сути, равная монарху, а иногда и более значимая, это он тоже знал.
— О чем ты говоришь?
— Твои крестьяне! Их бегство в голом виде сильно озадачило наших гостей. Более того, поставило в тупик – вместо того, чтобы нападать - от них удирают! Да еще мелькая при этом белыми задами, и тут же – заметьте - тут же! они терпят жестокое поражение! Чем не колдовство, причем весьма оригинальное. Это все равно, что объявить: «Задница вам!» И ведь сбывается! Ух-хе-хе-хе! Ух-хе–хе-хе-хе! Может, и мне взять на вооружение? Ух-хе-хе! Ух-хе–хе-хе!
Дребезжащий смех настолько резал уши, что все невольно обратили взоры на мага.
— Это кто так смеется? — спросил Саннелор.
— Смеется? Ну, я… Иногда…
— Что-то не слышал у тебя такого. Неприятный какой-то смешок.
— Смех как смех. Вообще-то во мне много непознанного…
— Это и настораживает… Иногда, — сухо заметил король. — Ладно, пошутили и хватит. Какие у кого будут мысли насчет предстоящего боя?
— Причем здесь шутки? — не отступился Грольт. — Я говорю серьезно: эти зады нельзя недооценивать. Они великолепны! Те из удравших, что вернулись к Хелиазу, наверняка доложили ему об этом страшном методе.
— Хорошо, я подумаю. А что скажешь ты, Точег?
В Ольсе всего четверо носили высшее воинское звание – пренгоцц. Двоих из них Инор казнил, заподозрив в предательстве, а Отрепа и Точега не успел. И теперь Точег командовал всей пехотой, тогда как конницу Саннелор поручил Отрепу.
— Лучше бы нам затвориться за стенами, но раз Ваше Величество не желают…
— Нет.
— Пехота – это оплот армии, думаю, стоит поставить за рекой, а по краям расположить конницу. Он ударит нам во фронт, и, если даже прорвется, а реку перейти сходу ему будет непросто, с флангов пойдет кавалерия.
Это была обычная, проверенная тактика ольских войск: первый удар принимает на себя тяжелая пехота, а конники вступают позже. Отличие в данном случае заключалось лишь в том, что на пути захватчиков протекал запруженный трупами Лант. Отреп согласно кивнул.
— Боюсь, этим мы никого не удивим, да и реку они сначала расчистят, а потом уже нападут, — промолвил король и посмотрел на Илюма и Ринто, сидящих напротив, — а вы что скажете?
Те промолчали, правда, по разным причинам. Буйной натуре Ринто хотелось действий, прикажи король прыгнуть в огонь – тот и не задумается, а строить какие-то планы… Илюм же за один победный для своего воспитанника день понял, что уже все ему сказал. Что разум Саннелора включает теперь всю жизненную мудрость наставника и несет в себе много неизвестного ему. Он понял, что Саннелор перешагнул черту: в одночасье вышел из детства и стал взрослым, и более не нуждается в советчиках, а только – в исполнителях своей воли. Иными словами, наставник, как и многие другие, безоговорочно поверил в военный гений молодого короля.
Правда, оставался открытым вопрос: а не переоценил ли он своего воспитанника, чему в немалой степени способствовало удачное стечение обстоятельств и странное для опытного военачальника поведение Ниризина?

                Скверна

Сьост был велик даже для шестиконечного, и это, очевидно, сыграло решающую роль в том несчастье, что случилось с ним. Вот неразрешимый парадокс: повсюду быть большим лучше, а в самом прекрасном, самом удивительном месте – хуже!
Всю обратную дорогу он кипел от счастья и пытался слагать и петь стихи о Складке. Строкам надлежало быть изысканными, отточенными, величественными и необыкновенно – до звона - красивыми. Но куда там! Множество раз начинал он и… сбивался. Требуемого наивысшего проявления искусства переплетения рифм достичь, как ни старался, не мог. Нет, о Складке стихов нет – и не будет! Формул для описания такого… такого… а чего такого - даже назвать не мог – не существует. Складка непостижима и неописуема!
Так и шел, бурля страстями, катился, ничего не замечая вокруг. А вдохновение, охватившее его, все же приносило плоды – зрели новые образы для плавучего театра. Оставалось немного подшлифовать – и пьеса получит новую трактовку.
Уже вернувшись в родной стан Сьост почувствовал неладное. А вскоре постигшая его напасть стала явственной. Ее заметили все. Сквозь пузырьковые наросты и ворсинки вблизи выходного отверстия лётного пузыря проступила скверна. Она блестела все больше, разгоралась с каждым днем, и хоть была совсем маленькой, Сьост вскоре уразумел, что дальше в стане он оставаться не может. Никто ему ничего не высказывал, даже вида не подавали, но он и сам знал, что скверна должна покинуть Лик. Слишком хорошо знал. Иначе она исказит, нарушит все закономерности, приведет к потере гармонии, вызовет настоящую катастрофу!
Согласно четвертому правилу престола Фож, скверна должна уйти туда, откуда появилась. Любой ценой! Правила жили в нем с рождения, и Сьоста тянуло обратно – к Складке. Не было никаких сомнений, что скверна проникла в него там, а теперь звала повторить путь.
Хуже всего было осознание ипостаси, в которой шестилучевой совершит второе хождение - роль презренного самоубийцы предстояла ему. Придется добраться до линии Ук и переступить ее!
Нет более тяжкого поступка, чем по собственной воле расстаться с даром богов - жизнью. Такая участь ждет нарушителей трех начальных правил престола. Или тех, кто осквернен. Но если в первом случае виновен сам, то второй – нелепейшая, жесточайшая случайность!
Это был приговор, вынесенный самой скверной, или ее хозяином, или домом Фож - теперь это не имело значения, и сопротивляться не было ни возможности, ни желания, ни сил.
И, главное - теперь стало неисполнимым, несбыточным самое существенное и важное в судьбе – восхождение. Перед ним навсегда закрылась тропа, ведущая к звездам, тропа, что рано или поздно ложится перед каждым продвинутым и позволяет занять предназначенное место на небосводе. Никто впредь не сформулирует, глядя когда–нибудь на лучистые точки вокруг семи главных звезд, что вон тот маленький огонек - и есть Сьост.
Он сильно переменился, стал угрюм и злобен, и однажды без уведомления ушел из стана. Пока скверна не вышла наружу, он должен выбросить ее в Изнанку. Да, выбросить. Вместе с собой.

                Надежды Ихвара

Ожидание для Ихвара – пустяк. Он может терпеть, сколько понадобится. Упрямец был неприхотлив - даже есть готов не каждый день, набить желудок на трое суток – нормальное дело. Он спустился вниз именно на третий день и, пока ковылял до жидкого леска в отдалении, набрел на полдесятка гнезд, свитых прямо на земле. В каждом лежала кладка. Яйца - что еще надо? И через три дня они будут, а выведутся птенцы - сгодятся и они, так что дождаться – не проблема.
Большое белое пятно после попадания стрелы исчезло и не появлялось. Но из трактата Ихвар знал, что так и должно быть. Сначала озибилит отправляется бродить по Замирью, а потом возвращается к Воронке и - является! Раненый стрелой зверь напоминает ураган и ведет себя не лучше. Выжить охотнику или охотникам - сколько бы их ни было - невозможно. Но Ихвар имел свои соображения. Он ожидал от озибилита покладистости. И на то были основания, прошедшие проверку временем. Известно: самый свирепый зверь, раненый стрелой с наконечником от Барана, становился кротким, как овца. Мало того – является к охотнику и позволяет добить себя!
«Да, как овца. Баран – овца, подходящая пара! А не в этом ли смысл имени колдуна? — подумал Ихвар, — действительно, ведь жертва его ворожбы приобретает свойства безобидной скотины».
Он надеялся - нет, был уверен, что и озибилит поведет себя ожидаемо. Упрямец решил не добивать зверя сразу, но сначала использовать его. А другого выхода и не было.
Ихвар знал: на такую охоту отправлялись большими группами, брали обозы с провизией, ставили лагерь, за пропитанием ходили в отдаленные леса, и жили вблизи Воронки годами. На валу, что окружал жерло, устраивали ежедневные пляски и пели зазывные песни. Кто-нибудь из людей нет–нет, да терял осторожность и сваливался туда - в Замирье. Это считалось жертвой, предопределенной богами, и приветствовалось. А как же? Жизнь охотника полна риска! Иногда с той стороны выползали создания относительно небольшие, мех у них был получше, чем у земных тварей, но все же не то, что сам хозяин Замирья. Хотя и такой улов считался достойным. Ну, а если все–таки появлялся озибилит! Если его выманивали пением, танцами и жертвами - а не ранили стрелами – зверь бывал вял и легко позволял прикончить себя, даже не так – он покорно умирал сам. Так вот - добытую шкуру делили на месте и вывозили на многих и многих телегах!
Но он поступит по–своему! Он поведет усмиренного таинственной силой наконечника зверя за собой! В сопровождении чудовища обратный путь станет легкой прогулкой. Ни хищники, ни люди - даже темные охотники - не отважатся приблизиться. А слава-то какая! Никто и никогда не приводил с собой озибилита! Одно только это приравняет неудачника Ихвара к величайшим героям! Да что там – он превзойдет всех! Ну, а огромная мягкая шкура? Это сколько бесценного меха будет у него? Да, и сколько же он с этого выручит?!

                Заботы Хелиаза

Хелиаз, который всю оставшуюся часть пути проклинал незадачливого Ниризина, на самом деле должен был быть признателен ему, хотя бы за то, что тот избавил его от недооценки противника.
Саннелор после выигранной битвы отступил. Он перенес свою ставку далеко за реку, отдав стратегически выгодное место - брод - в руки неприятеля. И в этом был смысл, как и во всем, что предпринимал молодой король.
Когда войска Хозяина степей подошли к Ланту, им предстала тягостная картина: сотни и сотни опустевших шатров, частью порушенных и смятых, а частью нетронутых – кликни – и, кажется, высыпят навстречу внезапно разбуженные обитатели. Но дальше – хуже. Представшее перед Хозяином степей зрелище было поистине ужасающим: отмель и вся прилегающая к ней местность были завалены телами братьев, еще недавно населявших эти шатры, вперемежку с конскими трупами, и над всем этим царством мертвых кружило наглое сытое воронье. Пришлось делать остановку и возжигать погребальные костры. Похоронные команды, давясь подкатывающей к горлу тошнотой, растаскивали завалы, отделяли людей от лошадей и стаскивали погибших в большие груды. Вороны вели себя мирно, косили на тружеников пьяными от довольства глазами и беспрекословно отлетали, а чаще солидно отходили в сторону, ничем не напоминая очумелую стаю, погубившую армию Ниризина.
Но в суете повседневных забот не забывал Хелиаз о главном: и перво-наперво он решил направить к королю Ольса парламентеров. Посланцы двинулись в стан противника, как только удалось освободить маломальский проход через брод.
Саннелор принял вражьих представителей в простой палатке, расположенной на дне небольшого оврага. Никаких войск степняки вокруг не увидели. Перед ними в обычном кресле сидел надменный юнец с едва пробивающимися усами, а справа и слева от него толпилось несколько человек.
Вошедшие, их было трое, склонили головы в знак приветствия. При виде такого вызывающего поведения вперед выступил один из стоящих около кресла, тоже весьма молодой человек, выхватил длинный меч и заявил:
— Если после того, как я скажу – Ха! хоть один из вас останется на ногах – пеняйте на себя!
И не делая паузы, отвел оружие в сторону и завопил:
— Ха-а-а!
И разрезал клинком воздух примерно на уровне кадыков мгновенно упавших ниц посланцев.
— Понятливые! — похвалил гостей Ринто. —  Теперь можете подняться и встать на колени. И не забывайте – мой меч - самый справедливый меч на свете! А теперь говорите! Его Величество слушает!
— Всемогущий Хелиаз, Хозяин степей и повелитель всех сущих земель, передает Саннелору это послание, — протянул свиток тонкой желтоватой кожи тот, что находился в центре.
— Кому передает? — уточнил Ринто, и ткнул посла острием между лопаток.
— Его Величеству королю Ольса Саннелору, — поправился тот.
— Саннелору Сияющему!
— Саннелору Сияющему.
— А ведь умеешь правильно говорить! Сияющий – это богоданный титул, а вы, нечестивцы, покушаетесь. Глупцы! Ну, ладно, давай сюда!
Илюм забрал свиток у Ринто, покрутил в руках, внимательно осмотрел, пробежал глазами. Сюрпризов в свитке не оказалось, там был лишь витиеватый текст на ольском языке.
— Заманчивое предложение шлет тебе Хозяин степей, вот послушай, - и он принялся читать вслух.
Хелиаз клялся сделать Саннелора своей правой рукой в случае добровольной сдачи, и даже оставить ему несколько провинций. В противном случае обещал непременно пленить непокорного и отдать палачам, которые в течение многих дней за каждого убитого степного воина будут сдирать с молодого короля по крошечному кусочку кожи, не давая тому умереть, пока он не искупит своей вины полностью.
— Я услышал, и я не стану огорчать вас усекновением голов за дерзкие речи вашего властителя, — ответил Саннелор. — Передайте своему хозяину, что мы обязательно увидимся. И когда это случится, я не стану драть с него кожу, а дам ему в руки меч и посмотрю, настолько ли он хорош в поединке, насколько груб и заносчив в посланиях. Но пусть не надеется: Оис, богиня смерти, не дарует ему скорого и легкого ухода в том бою, потому что я лишь раню его, а ждать встречи с Оис ваш Хелиаз будет в отхожей яме на ближайшем крестьянском подворье по горло в дерьме. Думаю, это лучшее место для таких, как он! Так и передайте! Но выход у него еще есть. Он знает дорогу назад. Я позволю ему упокоить погибших, потом пусть сложит у реки оружие, что привезли в мою страну его воины, также оставит половину лошадей и возвращается. Я, в свою очередь, даю слово, что никто вас не тронет на всем протяжении обратного пути.

Вторую неделю днем и ночью без отдыха жгли и жгли дрова степняки, благо леса были недалеко, да и кто-то заготовил целые полосы жердей, словно предполагал скорые массовые погребения. Смердящие трупы валялись по всей округе, их собирали в большие обозные повозки и свозили к кострам. Жирный дым поднимался в небо, унося души героев-мучеников, погибших от рук нечестивцев, в объятия могущественного Изникоуна, бога войны. А оттуда, с небес, в сердца его живых детей изливалась ненависть, горькая и тяжелая. Она заполоняла разум густыми и черными, как погребальные дымы мыслями, и без устали твердила: отомсти! отомсти! отомсти! убей, убей, убей! и палила сердца, и сводила жгучей судорогой скулы. С каждым днем все труднее становилось удерживать воинов, так они рвались в бой, пришлось даже казнить нескольких особенно ретивых. Хелиаз строго настрого повелел сначала отдать дань погибшим, а потом думать о войне. Надо заметить, что он всегда лучше относился к мертвым, чем к живым.
Между тем, запасы провианта, захваченные с собой и награбленные по пути, кончались, и перед степняками встал острейший вопрос пропитания. Хоть нынешнее занятие и отбивало аппетит, а все же совсем без еды нельзя. Лошадям тоже: хоть и обширное перед рекой было поле, но травы на нем уже не оставалось. Заготовители провианта ручейками потянулись в стороны от обширного бивуака. Но расположенные вблизи деревни оказывались пустыми, а на отряды, отходящие дальше от основных сил, нападали охотники – сформированные Саннелором легкие подразделения. Несколько дней степняки держались, а потом прибегли к единственной оставшейся мере – принялись есть заводных лошадей. И еще одна напасть случилась – возможно, от переедания, поголодали – вот и не удерживались, а то ли от раздражающего дыма: ветер в последние дни стал каким-то низинным, он крутил смрадные клубы у земли, забивал дыхание – и люди один за другим слегали с пухнущими животами. Мучились сильно, но недолго, поскольку за пару-тройку дней становились новой пищей для ненасытного пламени, без отдыха пожиравшего трупы уже который день. А тут еще и среди лошадей случился падеж.
И Хелиаз, устроивший как-то поутру объезд войск, вдруг понял, что еще совсем немного, и он останется не только без конницы, но и вообще без солдат, что если уж наступать - то наступать немедленно. К тому же, древний ритуал степняков-кочевников – очищать огнем дорогу войны – был исполнен, и даже с избытком, так что поводов для задержек не было.

Уже через час его армия втягивалась в узкое горло брода. Впереди шли воины в белых косынках на головах – недужные. Они и так уже были на полдороги к Изникоуну, но, как известно, самую горячую встречу этот бог оказывает павшим в бою от рук врага.
Поднявшись от реки, тракт входил в широкую долину, расположенную между скалистой возвышенностью и лесом. И авангард, выйдя на простор вместо того, чтобы набрать темп, начал притормаживать, поскольку солдаты увидели перед собой то, что никак не ожидали: целый укрепленный район, словно выросший из-под земли. Ведь когда отправляли парламентеров, здесь росла обычная трава, а теперь… Вот что значит, отвлечься на несколько дней! Немедленно доложили главнокомандующему, и он прибыл в собственном наблюдательном пункте. В отличие от непредусмотрительного Ниризина, Хозяин степей хотел лично зреть положение дел на бранном поле, потому на повозку, запряженную шестеркой коней, водрузили нечто вроде башни, а на нее забрался Хелиаз. И теперь он озадаченно оглядывал пространство перед собой.

                Сьост. Восхождение

  Черные стволы деревьев плоского леса, хаотично переплетающиеся на пути, не вызывали ничего, кроме раздражения. А когда проходил здесь первый раз, насколько же милым казался этот растительный хаос, живописно развалившийся на необозримом пространстве вплоть до самого Порубежного каньона. Сьост скусывал молодые ветви, не чувствуя удовольствия, он руководствовался одним лишь позывом – как можно скорее достичь Складки. Вечное и неизменное небо, освещенное семью главными звездами и еще мириадами мелких звездных огоньков и раньше внушавшее восхищение, нависало мутным пологом и будило чувство, напоминающее презрение. Оно не для него! Зачем же оно есть вообще? Для чего?!
Шестилучевой то невысоко подскакивал и планировал над лесом, то приземлялся и перекатывался через деревья, напоминающие лишенные силы жизни бревна.
Вблизи каньона за ним увязалась стайка упрощенных, надеющихся отхватить несколько задних отсыхающих ворсинок. Но Сьост, никогда не обращавший внимания на надоедливых низших, возмутился и метнул в преследователей настолько суровую формулу, что те, потрескивая от обиды, кинулись врассыпную.
А ему не было стыдно. В нем не было равновесия - оно пропало - и Сьост понимал, что сейчас готов пуститься во все тяжкие. Он мог парить в перевернутом виде, мог выкрошить целую рощу, превратив ее в обычный субстрат, мог… да что перечислять! Он способен был сейчас нарушить все правила престола Фож… кроме одного - касающегося удаления скверны. Да, ничто бы его не остановило, но ничего и не хотелось: ни непотребства, ни благие порывы не зрели в нем. И даже прощание с тем, что всегда составляло главный смысл существования - прощание с самим восхитительным Ликом казалось пустым делом.
Пятиконечный возник впереди, когда Сьост поднялся на небольшую возвышенность, устланную молодыми деревьями, и намеревался перейти к планированию. Явился он столь неожиданно и так близко, что могло показаться, будто пятилучевой поджидал самоубийцу. Сьосту было неважно – нуждаются в нем или нет, но впереди встало препятствие, способное нарушить правильность полета. Он послал невеже формулу недовольства, переходящего в раздражение, сухую и колючую. А ответ получил неожиданный: целая гроздь формул вылилась на него.
Этот странный не только поведением, но и видом пятилучевой потребовал у него скверну! Скверну!!! Фу! Фу! Фу! Как можно?! Все погребенные под толстым слоем уныния и тоски чувства взорвались в Сьосте. О таком позоре упоминать нельзя, иначе нарушается правило Фож о нематериализации мерзости! Неужели ему выпала тяжкая обязанность – проучить охальника? И без того темный, почти черный, Сьост стал еще более мрачным на вид, а нахал, значительно уступающий размерами, ни на гран не посветлел в знак признания неправоты! Ах, вот как?!..  Это требовало анализа.
«Что такое? Кто ты и откуда?» — послал возмущенный вопрос шестилучевой. И получил ответ, который почти предугадал:
 «Я не истинный житель Лика. Я – гость из Изнанки. Потому могу говорить о скверне. Меня зовут Собиратель. Я пришел к тебе»
Сьост почувствовал, что ускользнувшее равновесие где–то рядом, и спросил:
«Ты пересек линию, значит, ты бог или равен богам?»
«Нет. Обсуждать это бессмысленно – потеря времени. Я выполняю свой долг».
«Ты унесешь скверну туда, откуда она явилась. Но для этого ты должен поразить меня. Это понятно. Но ты уверен, что так будет лучше?».
«Да. Ты останешься здесь, разве не этого ты хочешь?».
«…И найду свою звездную тропу?».
«Мы оба надеемся на это».
«Постой. Интересно, а что там, по ту сторону Складки?».
«Для тебя? Там такие, как ты, превращаются в огромных, покрытых мехом зверей. Этот мех очень ценится у обитателей Изнанки».
«Покрытых чем?».
«Мехом. Мех, он напоминает… длинную мягкую траву, что колышет звездный ветер вокруг твоего стана».
«Ты сформулировал: ценится. Мы занимаем там высокое положение?»
«Нет, вас там очень боятся. Оскверненные, попав туда, вы превращаетесь во всеразрушающий сгусток ярости. Но при этом жители Изнанки все же пытаются на вас охотиться, поскольку обыкновенно самоубийцы податливы и позволяют прикончить себя».
«Ты вводишь новые понятия».
«Охотиться? Это значит - стремятся поразить, не считаясь с вашим желанием, чтобы содрать этот мех и пользоваться им».
«Изнанка – это ужасно».
«Кому – как», — ответил Собиратель, и из тонкого древесного ствола, что он держал, выскользнула узкая полоса ослепительной скверны. Сьост, не сумев перенести ее вида, обратил взгляд вверх и увидел семь главных звезд, а вокруг них неисчислимое количество маленьких огоньков, среди которых светили и его предки. Тот, кто назвался Собирателем приблизился на недопустимую дистанцию, неожиданно прикоснулся к Сьосту и стремительно отскочил. Ужасная резь пронзила шестилучевого, скрутила дикой судорогой щупальца – и отступила.
То, что Сьост затем почувствовал, было не болью, а освобождением от тяжкого груза, было разливающейся ломотой, было истомой и было той самой жалостливой песней, что завершала пьесу в плавучем театре.
Не раздувая лётного пузыря, он стал подниматься выше и выше, его щупальца все увереннее ощущали под собой невидимую твердь звездной тропы… Это было восхождением!.. Оно исполнялось!

                Триумф Хелиаза

В то время как степняки усердно трудились, Саннелор тоже не дремал. Он, похоже, решил воспользоваться советом умудренного Точега – выставить вперед пехоту. Но не сплошным строем, как предполагала военная наука Ольса, а разделенной на три острова, на три огромных круга. Два были выдвинуты вперед, а третий находился немного в тылу. Собственно, это были не ряды щитоносцев, а укрепленные бастионы, обнесенные частоколом из высоких не ошкуренных древесных стволов – было понятно, что сделано все на скорую руку, но выглядели сооружения прочными. Даже рвы, хоть и сухие, и не очень глубокие, зияли перед ними.
Правый бастион, если смотреть от реки, внешней частью прилегал к возвышенности, и чтобы обойти его здесь, пришлось бы карабкаться по довольно крутым склонам, что для кавалерии вообще невозможно. Левое укрепление вплотную граничило с густым, изрезанным оврагами лесом. Степнякам оставалось двигаться только прямо между стенами, а впереди возвышалось еще одно точно такое же бревенчатое препятствие.
И хоть воинов у Хелиаза было почти в четыре раза больше, чем защитников Ольса, штурмовать крепость, пусть и не настоящую - каменную, а наскоро сооруженную деревянную, это не то, что устроить сечу на открытом месте. Степняки предвидели возможность осады, они везли с собой легкие стенобитные орудия, на сборку которых уходило меньше пяти дней, они ведали, как соорудить большие штурмовые машины из подручных материалов, но и на то, и на другое требовалось время. А получилось так, что его-то у Хозяина степей и не было! Да, можно отступить и перегруппироваться, что само по себе унизительно и подорвет боевой дух, так ведь еще и голод, и болезни! Что станет с армией через неделю? А через две? А смертники, идущие первыми? Они не попадут сегодня к Изникоуну, и у их соратников пошатнется вера в справедливость предводителя! Да и что еще придумает через неделю-другую этот выскочка?
Эх, может, надо было повернуть назад после того мерзкого сна? Может, это было предупреждение, знак судьбы, а он не внял? Хелиаз попытался в деталях вспомнить сновидение - но ничего вещего в нем не нашел. Там был противный старикашка. Старикашку звали Сновидец. И он имел большую силу в царстве сна. Но то в сне, а не в реальности же? Нет и не может быть в настоящем мире такого пакостника – ничего об этом ни разведка, ни маги, ни звездочеты никогда не докладывали ему. Это там, во сне, нечестивец по имени Сновидец гонял повелителя степного народа по каким-то леденящим душу кривым коридорам, палил огнивом, топил в болотах и напускал тучи гадкой моли – особенно страшна была моль!  Она нестерпимо жалила – почище пчел и ос вместе взятых, и липла к коже – не отодрать! Спасу от нее никакого не было. Да и еще: все покрикивал старикашка: не суйся, не суйся, не суйся в Инервесс! Не суйся в Инервесс! Да кому нужен этот Инервесс, мелкое занюханное лесное княжество! Но ведь об Ольсе в его словах не было ни слова!
Огорченный воспоминаниям и еще больше созерцанием неприятной действительности в виде неожиданно возникших укреплений, Хелиаз поискал глазами, кому бы отрубить голову, но отбросил эту мысль как бесплодную. А потом поднял вверх растопыренную ладонь и резко махнул рукой в направлении противника.
И пришел в движение маховик наступления, и тысячи воинов устремились вперед, топот множества копыт поглотил иные звуки, а совокупная ярость тугой волной ударилась в стены ольских бастионов. Но они выдержали. Мириады стрел вылетели из-за частоколов и, описав дуги, спикировали сверху на вражью рать, подобно охотящимся соколам из герба правителей Ольса. Хворые, составляющие первую линию, погибли быстро, но в этом и заключались их желание и предназначение. Остальные, набирая скорость, помчались было в промежуток между укреплениями, но новые рои стрел быстро умерили прыть: из-под обстрела вернулась едва ли десятая часть авангарда.
Вторая волна наступления, сгоряча последовавшая за первой, тоже успеха не поимела, и была довольно легко отброшена. Стало очевидно, что одной коннице задача не по плечу. Надо что-то придумывать.
 И тогда Хелиаз ввел в бой иные силы. Огромной длины ковер, нет, скорее даже целая ковровая дорожка появилась в небе. Она стала надвигаться на укрепления, а по ее поверхности заметались какие-то твари, плюющиеся огнем. Но не дремали и защитники, благо река текла недалеко: поднялся фонтан, едва не достигший облаков, и обрушились на плод фантазии степных магов водные потоки, смывая огнеплюев. Ковер набух, потерял способность парить и попытался спланировать на стену, но, не долетев немного, камнем рухнул вниз. Но южные колдуны, видимо, отличались упорством, за первым последовал второй, а затем и третий половики. И хотя судьба последующих не отличалась от участи первого, рыгающие огнем зверюшки, напоминающие стаи небольших собачек, дружно устремились к стенам и закарабкались по ним, не забывая по пути подпаливать древесину.

Свой штаб Саннелор расположил на самой большой скале возвышенности, и весь театр военных действий был у него как на ладони. Грольт, стоящий рядом, тоже все прекрасно видел.
Защитники крепостей поначалу легко сшибали огневых «собачек» со стен, но число тварей начало стремительно множиться, древесные стволы закурились дымами, кое-где вспыхнули, и стало ясно, что укреплениям долго не продержаться.
— Ну, и что ты смотришь? — нахмурил брови король. — Что, кроме воды у тебя ничего нет?
Грольт вздрогнул, с трудом выходя из глубокой задумчивости, посмотрел на Саннелора так, будто впервые его увидел, и повернулся к магам, доставленным из столицы. Они, как по команде, взялись за руки, образовав длинную цепь, и чуть слышно забормотали что-то неразборчивое.
«Собачки» отринули от стен, развернулись и с не меньшей энергией кинулись на степняков. Перепуганные лошади взвивались на дыбы, люди падали, а огнеплюи все глубже внедрялись в ряды наступающих, пока там, в недрах орды, не спохватились и не принялись уничтожать собственные творения.
А цепь ольских чародеев распалась, и маги повалились на землю.
— Что с ними? — спросил Саннелор.
— Обессилели. Сегодня на них можно не рассчитывать, — с легким презрением оглядывая поляну, ответил Грольт.
— А те?
— Магам Хелиаза тоже досталось. Очень трудно разрушать сработанное тобой же. Так что остается только сила оружия.
— А что же ты?
— Меня лучше приберечь на крайний случай.
Хелиаз отступил в этот день, он тоже решил сохранить силы для будущего.

                А вечер был тихим

Наутро раньше встали степняки. Правда, эффекта внезапности им достичь не удалось, зато действовали они по четкому плану. Первыми на поле выехали большие обозные телеги, в них сидели укрытые высокими щитами воины. Подгоняемые легким попутным ветерком, они обступили стены и принялись методично обстреливать укрепления из луков. Наверное, именно сегодня Хелиаз решил истратить весь запас стрел: они летели в амбразуры так часто и точно, что ольцы не могли даже выглянуть, а над верхушками частоколов воздух гудел так, будто рои бешеных пчел один за другим неслись вперед. Воины Саннелора вынуждены были думать больше о том, чтобы сохранить жизни под смертельным жалящим дождем, оборона стен отошла на второй план. Солнце поднялось совсем немного, а подготовка закончилась и начался приступ: под прикрытием стрелков к стенам побежали люди с длинными штурмовыми лестницами. Части носильщиков не удавалось преодолеть весь путь – ольцы все же умудрялись отстреливаться - но место упавших занимали новые. Отчаяннее других вели себя воины в белых косынках, наверное, потому таких скоро и не осталось. И вот защитники уже побросали луки, все усилия тратятся ими только на то, чтобы успеть сбросить карабкающихся по многочисленным лестницам. Но бой неуклонно поднимался, поднимался и вполз на стены, недолго задержался там, а потом стал переваливать внутрь бастионов. Воины Ольса бились отчаянно, но все новые враги, пренебрегая потерями, лезли и лезли вверх. Оказалось, что и в пешем строю кочевники могут быть сильны, когда захотят. А желание уничтожить, разорвать, растоптать неуступчивых ратоборцев Ольской короны, острая жажда мести удесятеряла силы атакующих. Пользуясь тем, что внимание защитников посвящено ближнему бою, под стены подошли отряды с топорами на длинных рукоятях, и принялись рубить нижние бревна. Они и внесли окончательный перелом: вот часть стены зашаталась и с громким печальным скрипом рухнула. В образовавшийся проход тут же ринулась конница. И стало понятно, что укреплениям долго не продержаться.
—Ну, Грольт! Что же ты? — призвал мага король. — Вот тебе случай! Давай, выручай!
Знаки на небе появляются как правило неспроста. Сильный порыв ветра вынес на небосвод и раскидал по нему разноцветные клочья. То ли кто-то там, в выси, ощипывал неведомую гигантскую птицу, то ли рвали на куски чье-то пестрое платье, а может быть, просто тучки надуло такой диковинной наружности? Пятна синего, красного, зеленого, желтого и даже фиолетового цветов заполнили эфир. Чудные перемены над головами несколько охладили пыл захватчиков, а когда лоскутья закрутились в смерче, а потом вытянулись в длинную горизонтальную линию, степняки и вовсе натянули поводья. Над полем боя вдруг размахнулась радуга, широкой аркой она нависла над атакующими массами, набухла, покраснела, все более накаляясь, и, не выдержав собственной тяжести, повалилась на идущих сплошным потоком кочевников. Раздался треск, как от гигантского костра, резко пахнуло паленым. Взвеялось над землей визгливое ржание и крики множества глоток слились с ним. Если во вчерашней схватке огненную магию применило нападение, то сегодня на нее сделала ставку защита. Столь же живо как еще минуту назад они неслись вперед, кочевники отринули обратно к реке, к ее спасительным водам. Ольцы перешли в контратаку и выбили из крепостиц оставшихся без подкрепления супостатов. Казалось бы, появилось время немного прийти в себя и перестроиться. Но тут со стороны Ланта поднялись белесоватые, похожие на головы без тулов шары, достигли, вопреки ветру, дующему теперь навстречу, места зарождения новой радуги и опорожнились на нее густыми сильными струями. За первой стаей шаров прибыла вторая очередь, а потом и третья. Горячее и мокрое устроили в вышине свое состязание. Подпитываемые колдовскими посылами с обеих сторон, они забыли о людях, отвлеклись от цели – принести хоть какой-нибудь вред враждующим - и в результате лишь густое шипение и пышные клубы пара накрыли шапкой бранное поле и погрузили его в плотное белое облако. Однако слабая видимость не смутила Хелиаза: от реки донеслись низкие звуки труб, призывая сынов степей к новым подвигам, и они, остудивши ожоги, нахлынули опять. Усилившийся ветер окончательно потерял направление, он хаотично закрутился по долине, поднимая маленькие смерчи, и оказался в итоге на стороне Хелиаза: ветер рвал низкий туман, поднимал и крутил ватные сгустки над головами, то проявляя бастионы защитников, то вновь пряча, и постепенно разогнал марево.
Битва закипела с новой силой. Она продолжалась весь день. Как не боролись заступники отчей земли, поражая порой исступленным своим мужеством врага, к заходу солнца два бастиона из трех пали, и живым оттуда никто не ушел. Судьба последнего укрепления тоже изрядно попорченного, а местами зияющего сквозными проломами, была предрешена. Большая часть ольской пехоты полегла в этот день. Фактически это был разгром.
Наступил вечер. Он был тихим. Как на кладбище.

                Покушение.

Вечер действительно был тихим. Но недолго. Большая палатка – плотная ткань, накинутая на жерди - далеко не императорский чертог - собрала под свои своды все военное командование Ольса. Может быть, в этом заключалась ошибка? Но никто из присутствовавших так не считал. Саннелор, как непререкаемый теперь, несмотря на юность и даже на неудачу, лидер, устало оглядел окружение и медленно произнес:
— У меня есть что вам сказать, а у вас?
— Мы не успеем подтянуть резервы, - крякнул многоопытный Отрен, он отвечал за состояние тыла, за обеспечение армии оружием и продовольствием, за набор и обучение новобранцев, короче – за костяк армии завтрашнего, а теперь уже и сегодняшнего дня, - времени у нас нет! Нет времени!
— И что из того? Что нам делать? Может, ты знаешь, Точег?
— Биться. И умирать. Завтра. Другого ответа у меня нет. Ну, или отступать. Бежать. Как пожелаете.
— Переговоры о сдаче уже не уместны. – согласился Илюм.
— Переговоры не нужны, да? Бежать! Бежать надо! Как последние трусы - бежать! Значит, вы уже приняли наше поражение? Так? – зло запричитал король. – Значит, вы — все вы здесь… вы уже предали меня? Да?
Наступила тяжёлая безмолвная пауза. Недолгая.
Внезапно она прервалась жутким воем, сопроводившимся тяжелым ударом в ткань стенки, словно бы огромный зверь на скаку натолкнулся на неожиданное препятствие, а продолжилось все это безобразие вовсе небывалым явлением – в палатку с треском ворвался сноп искр невозможной яркости, заставивший всех присутствующих, не только зажмурится, но и пасть ниц. На Саннелора кто-то тяжело навалился, почти задавил его, а когда он, столкнув с себя неподъёмную тушу, откатился в сторону, рядом с собой увидел Ринто. Тот, потирая бок, поднялся на ноги, и спросил:
— Вы как, Ваше величество?
— Что это? — ошеломленно спросил молодой король.
— Не знаю. Но Вы живы, и это главное, — ответил Ринто, поворачивая нелегкую тушу Отрена на бок.
Вслед за ним поднялись с пола остальные участники совета. Кроме Отрена.
— Грольт! – визгливо воскликнул Саннелор.
— Да здесь я, здесь! Но меня тоже ослепило. Слишком неожиданно это все.
— Это было колдовство?
— А то…
— Ну, и?
— Я не бог, ваше величество! Переиграли меня! Переиграли! Но не совсем. Частично только. Вы заметьте, что Вы-то – живы! И, значит, борьба наша продолжается!
— А Отрен?
— Отрен поступил как настоящий воин, – прикрыл Вас собой.
— И потому погиб?
— Ну, погиб. Да. Смертоносный луч от наших врагов погубил его.
— Отрен! Столп нашей обороны. Без него будет в сто раз тяжелей.
— Это война. Она не знает правил.
— Без тебя знаю! А ты – ты тоже, если понабиться, прикроешь меня так же?
— Я – то? Прикрою, конечно, если понабиться, а чего мне терять? Вот и сейчас – кто отклонил смертоносное колдовство от Вашей персоны? А? Подумайте. Других магов здесь нет. Или я что-то неправильно понимаю?
— Так ты или Отрен?
— Оба…
— А как это могло случиться? Кто допустил? Где твои охранные маги? Они ведь должны были прикрывать нас. Они что - спят?
— Не спят. Я их чувствую, они рядом, но все, что смогли – это ослабить вражескую напасть. Иначе все здесь сгорели бы, на это маги степняков и рассчитывали.
— Хочешь сказать, благодаря им, мы еще легко отделались?
— Да, хочу сказать. И еще – в ближайшее время такого не повторится. Сил у них сразу не наберется.
— Надолго не наберется?
— Это неизвестно. Но дней пять не смогут точно.
— Расхозяйничались чужаки, скоро под кровать к королю залезут! – зло сплюнул Точег. — А вот ты, Грольт, ихнего хозяина проведать вот так сможешь?
— Мы пока в обороне, и я здесь нужнее, чем там.

Поздний военный совет, нарушенный чрезвычайным событием, проходил при свете собранной наскоро кучки хвороста в небольшой ложбине не столь далеко от сгоревшей палатки. И начался он с длинной паузы – тишину нарушало лишь слабое потрескивание костра.
— Завтра, — прервал молчание Саннелор. — Завтра мы будем окончательно разбиты. Слишком мало сил осталось. А теперь еще Отрен…
Никто не ответил ему.
— Вам нечего сказать? – спросил король. Он сидел потупясь, и говорил, будто сам с собой, не глядя на окружающих. – А что думаешь ты, Грольт?
— Они намного превосходят нас. Одной магией не одолеть такое войско. Тем более что у них тоже есть сильные чародеи, сегодня они справились с нашей ворожбой, в этом мы примерно равны, к тому же, попытались уничтожить и Вас, убили Отрена… Так что…
— И что нам остается? Сдаваться?
И опять ответа не последовало.
— Я с кем разговариваю? С покойниками? Вы уже похоронили себя?! – поднял голову Саннелор и гневно оглядел присутствующих.
— Я не сдамся! – глухим голосом ответил Ринто. — По мне лучше погибнуть в бою.
— Погибнуть мы еще успеем, ума для этого не нужно, — возразил Илюм. — Необходимо немедленно сниматься. Уходить в ночи. Конница в бой не вступала, она свежая, до утра оторвемся. Надо первыми достичь столицы и затвориться за стенами. А там и подкрепление из дальних провинций подойдет.
— А пехота? Та, что еще осталась? – вздохнул король.
— Или мы пожертвуем пехотой, или поляжем завтра все. Выбор за тобой, — ответил скопец.
— Илюм прав, Ваше Величество, — высказал свое мнение Точег. – Надо спасать державу. Я останусь с пехотой, задержу их, а вам надо уходить. Иначе Ольс падет.
               
                Собиратель

Ихвар дождался. Добился–таки своего. Победил. Матери - там, где она пребывает - есть чем гордиться. Сын не подвел ее! Да здравствует упорство!
Он понял это по царапающим звукам, раздающимся из жерла. Хоть и была ночь, обостренные чувства воспринимали все с необыкновенной ясностью. Вот показалась здоровенная лапа, вооруженная четырьмя длинными когтями. Но она была голая и походила на конечности жаб, что Ихвар вылавливал в болотах по пути сюда! В лунном свете кожа на вылезающем звере переливалась бликами, будто покрытая слизью! Неужели стрела выбрала какую–то другую цель? Вылезла вторая лапа и за ней морда. Они тоже были голыми! Ну и здоровое же лезет существо! Подбородком - или что там у него? - зверь лежал на краю вала, а макушка достигала уровня выше колен человека. Пошли плечи. И тут части тела, оказавшиеся над краем воронки, стали меняться. На них росла шерсть! Вот уже выходец из Замирья целиком взгромоздился на край. Он тяжело отдувался, а мех, серебрящийся в лучах ночного светила, все гуще покрывал его.
Не таким представлял себе озибилита Ихвар. Да и в сказочных книгах, а, главное, в трактате, звери выглядели по–другому. Этот напоминал медведя, только большого. Да, не в того попала стрела. Но на этом тоже немало меха. Интересно, а как он поведет себя? Уж во всяком случае, на бешеный ураган это чудо не смахивает. Ничуть, слава Энгу! Сидит себе полубоком, неясно - видит человека или нет, отдыхивается и обрастает. На радость Ихвару - обрастает.
«Да, а как же им управлять–то?» – спохватился упрямец. Про наконечники известно - раненый зверь приходит к охотнику, чтобы тот добил его. Ну, пришел. Так что – его прям сейчас кончать? А кто шкурищу такую попрет?
Это он придумал, что жертва потащится за ним, куда надо. А как на самом-то деле? Вот не спросил у Барана: побежит раненый зверь за охотником, куда тому нужно, или нет? Хотя должен, вроде…
 Ихвар шагнул прочь от твари, потом еще раз, обернулся, словно приглашая за собой. Но та не пошевелилась. Человек сделал еще несколько шагов вдоль кромки и оглянулся. Зверь длинно зевнул и как–то поник после этого, сделался меньше. «Наверное, это потому кажется, что я отошел», — подумал Ихвар. И тут пришелец из Замирья поднялся на задние конечности. Он был ненамного выше человека, а в передней лапе держал что–то вроде посоха. И не шерсть на нем была, а меховая накидка, а на голове – шапка!
— Ты - кто? — не удержался от вопроса Ихвар, хотя знал, что не получит ответа.
— Меня зовут – Собиратель. Мне нужны заговоренные наконечники стрел, такие, каким ты подстрелил… того, шестилучевого. Проклятые наконечники. Я должен собрать их все.
— А озибилит? Где он?
— Я освободил его от скверны… и от жизни, потому озибилитом он не стал. И еще освободил от проклятия. Иначе он остался бы навеки опозоренным.
— Где мой озибилит?! — упрямо переспросил Ихвар.
— Его нет. Он остался там, в Замирье. Он мертв, если сказать по-нашему.
— Где мой озибилит?! — подавился вопросом Ихвар.
— Не понимаешь, да? Он остался там. Моя миссия – собрать наконечники, несущие смерть и проклятие. Для этого мне приходится лишать жизни жертвы, иначе они кончают самоубийством и тогда остаются навеки проклятыми. Я снимаю с них это проклятие. Снимаю осквернение. Ты понял?
— А где мой озибилит? Где мех, где шкура?!
— Успокойся. Мех остался там, по ту сторону Воронки. Здесь его нет. Прости, что испортил твою охоту.
Чудеса! Видно, лихорадка болотная вернулась - не всю ее яд выгнал. Луна в небе покачнулась вместе с непонятным говорящим существом, вылезшим невесть откуда. Не удержал равновесия и Ихвар: нога в прекрасном сапоге – самой дорогой покупке в его жизни - соскользнула внутрь кратера Воронки. Оказалось, что он, незаметно для себя, слишком приблизился к черте, разделяющей Мир и Замирье. В попытке сохранить устойчивость охотник задергался всем телом и протяжно закричал, в точности воспроизведя сопровождающийся громким пением древний ритуальный танец, описанный в трактате об озибилитах.
Падение было недолгим.
Двущуп, самый примитивный обитатель Лика, будто совсем и не ушибся, подскочил, ловко свернулся в клубок и быстро покатил в направлении Порубежного каньона. Его никто не преследовал, однако слаборазвитому мозгу все казалось, что он вызывает у кого–то повышенный аппетит.
Упрощенные до двух лучей водились только там, в глубинах расщелины, заросшей густым переплетением вытянувшихся горизонтально древесных стволов. Только там, в сумраке, из которого не видно Семизвездья, они чувствовали себя в безопасности. Да, не близкий путь предстоял от Складки до каньона…
Но – упорство — это ведь не самое последнее качество среди прочих достойных черт?   
 
                Бегство

Сутки в седле истомят любого. Да и лошади на пределе, еще немного и начнется массовый падеж. Привалы были короткими, силы не восстановились, но надо было идти дальше. В таком изматывающем ритме прошло четыре дня. А к вечеру их настигли. Да что за кони у этих степняков? Что за люди? Они что, совсем не ведают усталости? На самом деле объяснение было простое – ольские боевые кони – крупные, широкогрудые животные, способные легко нести тяжеловооруженного всадника, они быстры на короткой дистанции, что помогает легко проламывать оборону противника, а лошадки кочевников – суше и мельче, скорость аллюра у них ниже, зато в выносливости им равных нет. Так что ничего удивительно не было в том, что захватчики смогли нагнать отступающих. 
А была ведь надежда, что Хелиаз задержится. Тракт шел через два немаленьких города, третий – славящийся богатствами Ньом, оставался немного в стороне, да еще деревушки по пути. Был расчет на то, что степняки займутся грабежами. Но ожидания не оправдались. Эх, еще три-четыре дня, и они подошли бы к Гинглу, второй большой реке королевства. Тракт пересекает ее также по броду, как и Лант. И там тоже северный берег нависает над южным — вот где можно было закрепиться и дать бой! К тому же, туда уже должно подойти подкрепление; еще до битвы с Ниризином, король распорядился о сборе дополнительных сил. Но теперь это, похоже, стало невозможным!
Обширная лесистая долина между двумя большими реками примерно на середине разделялась длинной возвышенностью похожей на хребет какого-то неимоверного зверя, с его спины стекают ручьи и речки, подпитывающие справа Гингл и слева Лант, если смотреть с востока на запад.
Преследователи настигли ольцев, когда те почти завершили подъем на эту гряду, отобравший у них, казалось, последние силы. Узнав, что в арьергарде завязался бой, Саннелор после секундного замешательства скомандовал своему войску повернуть вспять. Погибать так в бою! Короля охватила прорвавшаяся сквозь отупение усталости ярость. Она пришла на смену острому, но короткому приступу отчаяния, охватившему молодого правителя, когда он узнал, что попытка отступления, да что отступления – позорного бегства! – не удалась! Нет – чаша терпения переполнилась! Будь что будет!
— Стой! Ты куда? – крикнул Илюм, видя, что Саннелор лично собирается броситься в атаку. – Тебе нельзя! Отдай им остатки войска! Отдай все! А сам уходи! Ты успеешь в крепость!
— Прочь! – только и ответил король.
Он развернулся и направил коня вниз, навстречу врагу. Ярость Саннелора была так сильна, что, казалось, волны ее расплескиваются во все стороны, заражая подданных. Перемены происходили и в нем самом: недавно еще утомленное тело стало невесомым, а рука, воздевшая меч, налилась тяжким бременем, но не тем, что невыносимо нести, а рвущимся, воспаряющим к небу и готовым рухнуть вниз, чтобы ломать и крушить все, что встанет на пути. И конь под ним преобразился - налился упругой силой, высоко вскинул голову, и коротко заржал. Король Ольса первым влетел в ряды неприятеля, отбил щитом удар пики слева и снес голову ближнему кочевнику, срубил второго, понесся вперед, и никто не мог замедлить напор его движения.
Степняки, охватившие полумесяцем хвост ольского войска и методично уничтожающие потерявших веру в себя солдат, были ошарашены вихрем, неожиданно свалившимся на них. Обычно те, кто в бою неосмотрительно вырывается вперед, погибают первыми, но юноша, возглавивший контратаку, погрузился во вражеский отряд как раскаленная спица в масло. То ли меч у него был длиннее обычного, то ли рука слишком быстра, но кочевники начали сыпаться с коней, стоило только молодому всаднику ворваться в их ряды. Он же оставался не уязвленным. Следующие за своим вожаком бойцы почти не отставали в сноровке от молодого короля.
Степняки вовсе не собирались расступаться перед одиноким ратником, возглавившим контратаку - но им пришлось! Они отнюдь не собирались защищаться вместо того, чтобы нападать - но им пришлось! Захватчики и не думали об отступлении, но – им пришлось не просто ретироваться, а обратиться в бегство! По рядам кочевников вмиг распространилась молва о том, что к ольцам подоспел на помощь какой-то злой гений или даже бог, и они сочли за благо убраться.
Конечно, наибольшую роль в успехе Саннелора сыграла не столько его отчаянная доблесть, сколько то, что противник был утомлен не меньше спасающихся бегством, а скорее больше, поскольку он догонял, а, значит, шел быстрее. Король это прекрасно понимал, но все же чувствовал воодушевление. Остатки армии были спасены. И хотя ольцев настигли не основные силы, а лишь передовой отряд, посланный Хелиазом в погоню, эта маленькая победа немного улучшила настроение войска. И позволила ему достичь Гинла.
               
                Последняя битва

Утро накануне последнего сражения с Хелиазом было хмурым. Небо клубилось тучами, сочилось моросью, а о настроении оборонцев лучше и не говорить. Нет, никто не дрожал, но суровые лица воинов скорее выражали готовность пожертвовать собой, а не уверенность в победе. В сражении при Ланте Ольс потерял большую часть пехоты, и количественное преимущество неприятеля только возросло. Правда, к Гинглу успели подойти резервные соединения, но в большинстве своем это была пехота, состоящая из новичков, да немного конницы. И все, от главнокомандующего до самого последнего рекрута понимали: еще одно поражение – и все, страны не станет. И снова Саннелору вспомнился ветер, что гулял по дворцовому чердаку…
Да, говорили ему и Илюм, и Точег, которому он не позволил остаться с обреченной пехотой, что надо уйти за крепкие стены, закрыться и переждать осаду. Конечно! Спрятаться и оставить страну на разграбление? Отдать врагу все, кроме столицы и медленно умирать там от нехватки провизии и болезней? Нет, лучше погибнуть быстро и со славой, чем долго мучиться! Да, возможно, это решение неверное и продиктовано оно юношеской неискушённостью, но по-другому король не мог.
Есть, вроде, еще способ – крайний – выпустить из древней части замка Ольс проклятых королей, о которых никто, кроме особ монаршей крови, не помнит. Однако никто точно не знает, как это сделать – как вернуть память о династических предках всем жителям столицы сразу, и дальше заставить их одновременно послать королям прошлого зов, но еще меньше известно – что потом противопоставить полчищу жутких созданий, способных разметать не только армию врага, но погрузить в хаос всю страну, а то и весь мир!
Накануне из столицы прибыл гонец от главного жреца-хранителя. В красивой резной шкатулке из редкого бернойского красного дуба он доставил королю короткий жезл, украшенный глифическим граненым набалдашником. Это была древняя вещь, способная разрушить замыслы любого мага и лишить его сил. Конечно, сейчас куда лучше было бы получить еще хотя бы десять–пятнадцать тысяч свежих воинов, а эта ритуальная вещица – сыграет ли она какую-то роль? Но письмо хранителя, приложенное к реликвии, утверждало, что именно этой вещи не хватало королю для окончательной победы, и теперь ему ничего не остается делать, как ее одержать.
— Как ты думаешь, способна ли эта вещица заменить нашу погибшую пехоту? — поинтересовался Саннелор у Илюма с горькой улыбкой.
— Что я думаю, ты знаешь: не надо нам принимать открытый бой! Это гибельно!
— Я не об этом!
— Не знаю. Но верховный жрец зря слов бросать не будет, — ответил наставник. — Может быть, мы еще сегодня узнаем, что он имел в виду.
— Посмотрим, помоги нам Зурр!
На этот раз Саннелор расположил войска согласно канонам. Широкую долину за рекой перегородили шеренги тяжелой пехоты, фланги заняли лучники, а конница осталась в тылу. Для затруднения вражеского передвижения на поле перед войском расставили все телеги, что нашлись в обозах. Не забыли привлечь и крестьян, рассредоточив их вдоль кромок леса, окаймляющего открытое пространство. Они, как и прежде, должны были поднять деревянных воинов в случае отступления, что было более чем вероятно. Вдруг эта хитрость позволит выиграть немного времени? Сам король со свитой занял позицию на лесистом склоне, откуда хорошо просматривалось поле будущего сражения.   
Степняки не стали менять принесшую успех тактику – лишь только рассвело, конная лавина, успешно форсировав брод, заполнила все пространство за рекой. Что им какой-то хлам в виде телег? Его обогнули, перескочили, проломились сквозь. Да, лучники успели свалить несколько сотен, но основные силы дошли до рубежа, занятого пехотой. Дошли – и споткнулись – вернее, напоролись на частокол толстых пик, упертых в землю. Всадники полетели через головы коней, на всем скаку остановленных смертельными остриями. Тучи стрел накрыли степное войско. Но оно было слишком велико, и слишком сильна была злость кочевников. Пехота, особенно там, где стояли новобранцы, дрогнула под натиском и стала распадаться на отдельные островки. Подобно пальцам, разминающим ком глины, степняки все глубже проникали в сплоченный поначалу массив ольских воинов, расчленяли его, рвали на части, те же не успевали перестраиваться и гибли под ударами превосходящего противника. Все новые и новые волны атакующих переходили реку, а раздробленные, разобщенные между собой и теряющие надежду острова и островки пехотинцев, рассеянные посреди бурного моря захватчиков, таяли на глазах. Совсем скоро ни бороться, ни отступать станет некому, и все эти заготовленные деревянные чучела окажутся бессмысленными, что, впрочем, и следовало ожидать: не место игрушкам в настоящей битве.
Хелиаз чувствовал себя победителем. Все пространство от брода почти до самого леса заполнили его войска. А в центре театра военных действий, как воздетый к небу перст, возвышалась башня, установленная на самой большой телеге. Хозяин степей желал лично зреть разгром.
Еще совсем немного – и защитников окончательно опрокинут, затопчут, уничтожат. И у Саннелора останется только конница, значительно уступающая в численности силам кочевников.
— Ну, что, Грольт, твои подручные отдохнули? — хрипло спросил король.
— Да, они восстановились, Ваше Величество, — ответил маг.
— Тогда действуй!
— Радуга в прошлый раз не вышла… — прошептал колдун.
— Что-то ты растерялся? Нет? Или мне так кажется?
— Сейчас что-нибудь придумаю…
— Да что думать? У тебя с птичками тогда лучше вышло, помнишь?
— Птицы? Те, вороные?
— Ну!
— Попробуем!
Огромная туча воронья прянула в мрачное небо. Тьма накрыла поле. Пронзительные голоса заглушили рокот битвы, и черные птицы, набирая скорость, понеслись вниз. Вот сейчас, вот сейчас, да – сейчас! на вражьих воинов обрушится шквал заколдованных гарпий со стальными когтями и каменными клювами. И тогда, решил Саннелор, он ударит всеми силами, всем, что у него есть, что еще остались – и пусть боги рассудят сражающихся!   
Птицы, по мере приближения к цели, начали разделяться, из одной образовывалось две-три, поменьше. Ну что ж, чем больше будет клювастых, тем лучше! Но они все дробились и дробились, и, зависнув над армией противника, вовсе замедлили движение! А ведь уже должны были пикировать!
Король посмотрел на мага. Тот не заметил направленного на него взгляда, настолько был поглощен разворачивающимся действом. Лицо Грольта на глазах изрезали все новые морщины, оно стало походить на скомканную мокрую тряпку, а потом образ мага стал расплываться.
Вороны же совсем остановились в воздухе, пошли все более мелкими клочками и, наконец, птичьи частицы стали превращаться в бабочек, черных бабочек. В медленном танце безобидные насекомые порхали над речной долиной, а потом и они стали рассыпаться. В итоге плечи кочевников укрыл лишь слой безвредного пепла.
— Как-то неладно выходит с этими птичками, грем тебя побери! — воскликнул король. — Придумай что-нибудь получше!
Но Грольт не ответил, он продолжал исчезать, и лишь перламутровые глаза оставались в ареоле неясной тени, в которую превратилась фигура мага.
А воодушевленные последними событиями степные волхвы очевидно решили внести свою лепту в победу, поставить последнюю жирную точку, перещеголять под конец и грубую силу мускулов и стали, и жалкие потуги местных чудотворцев. Откуда-то с юга, из-за реки, из-за вышки, в которой уже праздновал долгожданный успех торжествующий Хелиаз, вырвался пучок фиолетового пламени и понесся к ставке Саннелора, по пути обретая форму огромной воронки-пасти без туловища и головы.
И перламутровые глазки придворного мага, не выдержав новых козней противных колдунов, решивших оставить за собой последнее слово в противостоянии, лопнули, а тень разметал налетевший ветер. Чародеи Ольса, стоящие на некотором отдалении от свиты короля, отстали от своего предводителя на доли мгновения: воздушный поток подхватил вдруг ставшие невесомыми оболочки и унес в недоступные смертным эмпиреи. Оставшиеся, самые слабые, затопотали, загомонили, как напуганные гуси, и бросились врассыпную: кто-то покатился прочь шаром, кто-то невысоко взлетел и тяжело забил перепончатыми крыльями, а кто-то стреканул зайцем. Магические силы не сдюжили, и предали своего короля! И все, что он смог сделать, это крикнуть им вслед:
—Да будьте вы прокляты!
Фиолетовая воронка неумолимо близилась и толкала перед собой в воющем порыве ветра вздымающиеся с поля эмоции несчастливцев этого боя - умирающих и недавно погибших - невыносимую боль и непередаваемый страх. Противиться воздушному потоку, дрожащему от напряжения заключенных в нем страданий, было невозможно: скрипели и рушились столетние деревья, разлетались в клочья чуявшие близкую поживу стервятники, с земли поднимался вековечный прах, кружился вихрями, слепил глаза и забивал дыхание. Свита Саннелора в ужасе пала на землю, прикрывая чем попало головы, и только безрассудный Ринто выставив вперед одно плечо и оскалив зубы, словно собирался впиться в чье-то горло, дрожал всем телом, но оставался рядом с королем.
Саннелор медленно, словно преодолевая колоссальное сопротивление, опустил руку к поясу, нащупал переданный хранителем жезл, выдернул его и направил в нависшую над возвышенностью темно-лиловую пасть.
Ни молний, ни пучков света, ни искр – ничего не вылетело из окончания жезла, но жуткое послание магов степи замедлилось, а потом и вовсе остановилось, будто наткнувшись на неодолимую преграду. Несколько мгновений оно колебалось в сгустившемся воздухе, словно пытаясь продавить неподатливую стену, вот в последней натуге качнулось вперед с ужасным гулом, а потом заскрежетало так, будто с огромной горы пошел оползень, и попятилось… Но пятилось недолго, видно силы, питающие заклятие истощались, и тогда, сотрясаемое жуткими вибрациями, оно ненадолго зависло на одном месте, подобно камню на краю пропасти, и - обвалилось. Оно рухнуло на степную рать примерно на середине расстояния, разделяющего вождей, как раз на средоточие главных сил кочевников. И там провалилась земля, образовав ямину размером с село, а в стороны пошли грохочущие разломы, поглощающие и коней, и людей. В доли секунды картина битвы изменилась: празднующие скорую победу кочевники, сбивая друг друга, бросились спасаться, Хелиаз свалился с наблюдательной башни, взгромоздился на запасную телегу, тоже запряженную шестеркой, и стал проталкиваться обратно к броду. Зрелище разверзшейся тверди, поглотившей большую часть армии завоевателей, могло парализовать кого угодно, но Саннелор узрел в катаклизме, развернувшемся перед его ногами, путь к спасению, прямую дорогу к победе. Он отправил жезл обратно, за пояс, повернулся к Ринто и звонко крикнул:
— Коня мне! Го-ор! Го-ор!
— Го-ор! Го-ор! Го-ор! — множество глоток подхватили боевой клич Ольса.
— Вперед! Огибаем разлом! За мной!
И ольская конница, воодушевленная тем, что в битве случился неожиданный счастливый перелом, и не меньше тем, что атаку возглавил сам король, вынеслась в поле. Остатки побежавшей уже было пехоты тоже воспрянули. Они не могли видеть страшной раны на земле, жадно поглощающей все живое, и ужас этого зрелища не поразил их, как степняков, и не уронил до конца боевой дух. К тому же пехоте было что сказать противнику, и за себя, и за тех, кто не пережил последних дней.
Номады, пусть и имевшие численное превосходство, не думали в эти мгновения о том, что надо перестроиться и изменить тактику. Они дрогнули, они утратили уверенность, ужас победил их. Шок, испытанный войском при виде крушения победного для них колдовства, а потом расползающейся под ногами почвы, был так силен, что неожиданный удар заставил их не просто отступить, а броситься в паническое бегство. Для многих оно закончилось падением в разверстую бездну, других понесло на копья воспрянувших пехотинцев и на не менее воодушевленных конников короля, третьи стали искать спасения в тылу, пытаясь уйти обратно за реку.
Воспаленные умы кочевников потрясла катастрофическая догадка: бог войны – Изниокун – отвернулся от своих детей! А иначе, почему сам Великий Хелиаз подался вспять?
Некоторую роль сыграла и заготовка Саннелора: выше по Гинглу за излучиной он собрал небольшой флот на легких суденышках. Ведь порой удар даже малыми силами, но неожиданный и направленный в тыл, способен внести перелом. И теперь несомые течением остроносые ладьи врезались в отходящих, тараня, опрокидывая всадников, поражая их веслами и баграми, и стало казаться степнякам, что обложили их со всех сторон, и выхода теперь нет.
Тучи окончательно рассеялись, вышло яркое солнце, его лучи тысячами радетельных взглядов осветили картину баталии, наслаждаясь успехом ольцев. Бой длился еще часа три, но больше это походило на избиение: лишенные единого руководства, раздробленные на отдельные отряды кочевники, не знающие, что происходит с их товарищами, просто отбивались, тщились выжить, не имея перед собой никакой цели. А когда основная часть степной конницы попыталась отойти к лесу, чтобы все-таки привести в порядок свои ряды, им пришлось столкнуться со страшным ольским колдовством, о котором поведали перед позорной смертью ниризиновы беглецы. Вдруг, словно из-под земли, перед ними взметнулся строй какой-то оборванной пехоты, уж не восставшие мертвецы ли? а от нее к лесу помчались голые спины и задницы! Спины и задницы, спины и задницы: а за ними – за задницами – известно - следует непременное поражение! И колдовство это страшное зовется: «Задница вам»! Такова была последняя капля в окончательной деморализации славной кавалерии из края типчаков и ковылей.

                Полководец Саннелор

 Хелиаз нашелся на той стороне реки. Он успел переправиться до подхода флотилии лодок. Когда Саннелор перешел Гингл, то увидел расставленные неправильным кругом и поваленные на бок телеги, за которыми прятались остатки захватнической армии. Вокруг в беспорядке валялись шатры завоевателей, вернее то, что от них осталось – мятые грязные клочья. Недавние претензии на величие в виде города-бивака, поражающего воображение, превратились в кучи жалких тряпок, разбросанных по полю, а в центре, прикрываясь ломаными повозками, ждал участи уже совсем не грозный враг.
— Ну, вот. Наконец-то мы поменялись ролями, — заметил Саннелор свите. — Однако хватит кровопролития. Скоро у нас совсем не останется солдат.
— Так может, отпустим их? Расскажут там, у себя, об Ольском гостеприимстве, — предложил Илюм.
— Но я не выполнил обещания, данного Хелиазу. Передайте, что если он отважится на поединок и одержит в нем верх, все оставшиеся в живых степняки вольны будут убраться восвояси, и никто им препятствовать не станет. А если проиграет - они сдаются без сопротивления,  иначе...
— Обещания? - уточнил Точег. — Какого обещания? У Вас с ним что - договоренность?
— Не совсем, но я обещал его посланцам закончить дело поединком. 
— Зачем ему поединок? Ему уже и так хорошо... Да и Вам зачем? Какой смысл?
— Слово есть слово. Я вызову его на поединок. У нас есть кто-нибудь, способный перевести мои слова?
— Ваше Величество, а какая награда полагается мне за героизм в бою? — спросил Ринто.
— Награда? Будет тебе награда, — не сразу ответил король. — Всем будет, а чего ты вдруг?
— Разрешите мне!
— Что тебе?
— Сразиться с Хелиазом! Иной награды мне и не надо!
— Предлагаешь немного сэкономить на тебе? Нет, Хозяин степей - приз для меня. А ты подумай о чем-нибудь другом.
— Позвольте мне еще слово молвить, Ваше Величество! — вмешался в спор умудренный Точег.
— Ну! — насупился Саннелор, почувствовав общий настрой. — Ты тоже станешь отговаривать меня?
— Нет. Ваше право выбирать себе соперника. Но из равных. Негоже королю Ольса так унижаться.
— Унижаться?!
— Да, Ваше Величество. Кем был Хелиаз, когда вступил на нашу землю? Хозяином степей, властелином огромной страны, командующим мощной армией! Он был грозным врагом, он был почти равным Вам! А теперь? Что теперь? Армии у него нет. Значит, нет степей. И нет никакого титула! Если он явится к себе с позором, без армии, которую он погубил, то будет закован в цепи и остаток жизни проведет, как поганый пес! Его теперешний титул - дрянная псина! И Ваше Величество, король Ольса, хочет благородно отнестись к ничтожному дворовому псу? Опуститься до него!? Даже мелкий землевладелец пошлет слугу, чтобы прибить собаку, но не станет пачкать рук.
Саннелор помолчал, обдумывая слова полководца.
— С тобой трудно спорить, — вынужден был согласиться он. — Но мое слово?
— Ринто, ты, кажется, хотел исполнить слово короля? — спросил Илюм.
— Постарайся не убить его, он нужен мне живым! — напутствовал король своего друга и оруженосца.
Хозяин степей вышел в тяжелом доспехе, делающим его почти неуязвимым. Он горел желанием одержать верх, и не только потому, что родился победителем, а еще и по той причине, что, согласно условиям дуэли, в случае успеха остаток степной рати во главе с предводителем волен был идти куда вздумается. На Ринто же была лишь легкая кольчуга, способная отразить разве что скользящие касания, а не настоящий крепкий удар.
Королевский оруженосец был выше, но его противник подавлял размерами. Дюжий и коренастый Хелиаз, казалось, должен был быстро и легко уничтожить изящного юношу, дерзнувшего вызвать столь опытного бойца. И может быть так и случилось, если бы защитник Ольса бросился в отчаянную рубку, но лучшие фехтовальщики страны недаром годами выковывали умения короля и его пажа. Ринто закружился вокруг неповоротливого соперника, короткими атаками и быстрыми отходами намереваясь измотать степняка, но цели не достиг. Тот, не напрягаясь, отбивал нападки и успевал наносить ответные крайне опасные удары. Они тоже не достигали цели, но кривой клинок Хелиаза чертил замысловатые узоры в воздухе, все ближе подбираясь к кольчуге противника. На левом плече, а вслед и на груди Ринто разошлось металлическое плетение, и проступила кровь. Схватка длилась уже порядочно и преимущество Хелиаза росло. Странно было, что толстяк не уступает в выносливости своему более молодому и гибкому сопернику, и похоже было, что оруженосец короля, двигавшейся гораздо больше, первым растратит силы. Однако и Ринто не собирался сдаваться, вот он рванулся вперед, резко присел, пропуская над собой свистящую сталь, и достал забрало врага, а потом полоснул того по груди. Однако защита выдержала, и ответный выпад едва не стал решающим – юноша чудом увернулся, но потерял равновесие и упал. Хелиазу осталось только добить лежащего, он воздел меч, как мог высоко, ухнул вниз всем корпусом и… промахнулся. Ринто успел развернуться на спине, перекатиться к ногам оккупанта, и острие его меча вонзилось в единственное незащищенное тяжелым доспехом место - подмышку. Все же молодость оказалась быстрее и удачливее. Предводитель степняков хрюкнул, выронил оружие, схватился за почти отрубленное плечо, покачнулся и осел на землю. Горестный вскрик оставшихся степняков раздался над полем.
Король Ольса приказал поднять Хелиаза на ноги и спросил, не желает ли его недавний визави продолжать драться левой рукой, на что получил сопроводившийся отчаянной гримасой отрицательный ответ. В ответ на это Саннелор сказал, что никогда не нарушает своего слова, и спросил:
— Твои посланники, те, что навещали мой бивуак с угрозами от тебя, передали тебе мои слова? Переведите ему вопрос!
— Какие слова? – выдавил из себя бледнеющий на глазах Хелиаз.
— Ты ведь пообещал сдирать с меня кожу маленькими лоскутами, когда победишь. Так сказали мне твои парламентеры.
— Да…
— Но вышло по-иному, как видишь. Победил я.
— Да...
— Тогда, в ответ на твои дерзкие слова, я сказал твоим посланцам, то, что тебе постеснялись передать, как я вижу. Про деревенскую уборную. Доложили, нет?
— Нет…
— Вот видишь, подвели они своего предводителя. А если бы сказали про уборную, ты наверняка раздумал бы идти на меня. Так?
— Нет…
— Ну и зря. Знать, не такой ты умный, как кажешься. А теперь послушай, что я тогда сказал твоим людям. Я пообещал им, что прикажу спустить тебя в деревенский нужник, когда поймаю. Вот ты в моих руках. А обещаний я не нарушаю. Король должен быть хозяином своего слова. Ты согласен?
— Не знаю, — прохрипел Хелиаз.
— Ну и ладно, — легко согласился Саннелор. Где здесь ближайшая деревня? Немедленно доставьте туда этого пса и утопите в первом же сортире.
Так родился Великий полководец Саннелор Сияющий, и возникла легенда о нем.

                Эльмеда.

Какова должна быть избранница короля-завоевателя, покорителя миров? Что за метка должна еще в детстве отличать ту, что предназначена лучшему мужчине своего времени? Ту, которой будет по плечу стоять рядом с исполином, быть достойной его, а может даже в чем-то превосходить супруга? И где ее, эту отметину, можно обнаружить? В чем ее суть? В неких особенностях внешности, в чертах характера, в темпераменте? Или в особой редкой удачливости, а, возможно, напротив - в обреченности?
Впрочем, никто - ни Саннелор, вынашивающий планы захвата соседних стран, ни его многочисленное окружение во главе с Илюмом, Ринто и другими приближенными, ни юная наследница короны Инервесского княжества, того самого владения, что некогда обошел стороной напуганный ужасным сном завоеватель Хелиаз – никто из них и не чаял задумываться о таких вещах. Все шло своим чередом. А уж самой инервесской принцессе Эльмеде и вовсе было не до раздумий…
               
Кипя бурунами, разлетаясь пенными брызгами вокруг вздымающихся над поверхностью валунов, горный поток стремительно и шумно несся к водопаду. Мощь течения здесь была так велика, что валила неосторожного быка, зашедшего в реку по колени, уносила вниз и перемалывала тушу в мясорубке из камней и взбесившейся воды.
Эльмеда беспомощно висела над потоком на высоте в три своих роста. Тонкий сук, зацепившийся за пояс платья, раскачивался и потрескивал, грозя вот-вот переломиться. Она не дергалась, поскольку каждое движение сопровождалось слышимым даже не ушами, но телом древесным скрипом. В эти последние минуты жизни перед ней не проносилось воспоминаний, нет, девочка видела лишь обкатанные камни внизу и пляшущую воду-убийцу, с хищным нетерпением поджидающую ее. А из ледяной глубины, из недр мятущейся зеленоватой пучины на нее взирал и манил к себе какой-то расплывчатый, но вполне живой образ, лик вроде чей-то - прекрасный и одновременно мудрый. Или казалось со страху?
— Эй! Подними голову! Голову подними! Вперед посмотри!
— Эль-ме-да!!! Смот-ри впе-ред!!! — продублировал мужской крик хор детских голосов.
Скорее по наитию, а не потому, что она что-либо расслышала в заполнившем окружающее пространство реве, принцесса оторвалась от созерцания видения, открывшегося в пенном мельтешении ужасной реки, и глянула перед собой. В воздухе, покачиваясь, висел небольшой булыжник, обвязанный толстой веревкой.
— Хва-тай-ся! Хватайся!!!
Девочка резко качнулась, уцепилась руками за веревку и почувствовала, что сорвалась: ветка, на которой она висела, от сильного рывка сломалась.
Впоследствии она не помнила, молила ли богов в те длинные мгновения о спасении, но погибнуть ей тем не менее не дали. В помощь Эльмеде был ниспослан сын отцовского воеводы. Молодой человек проезжал мимо по какой-то надобности. Он моментально сориентировался, нашел единственное верное решение и блестяще осуществил его: метко перебросил через развилку веревку с привязанным камнем на конце и вытащил несчастную. О том, что мог бы вполне убить ее этим орудием он тогда не подумал. Смелым благоволит удача.
Этим же часом юноша был без меры обласкан благодарным отцом потерпевшей и впал в упорное и напрасное заблуждение: почему-то девятнадцатилетний молодец решил, что не кто иной, как он, сделается теперь князевым зятем. Очевидно, на формирование убежденности повлияли слышанные в детстве сказки о принцессах, спасенных благородными кавалерами, и известная мечтательность характера.               
 
Так близко, на расстояние шага, смерть подобралась к Эльмеде впервые. Пребывающая в счастливой поре тринадцатилетней непосредственности, когда пробуждающийся разум не ведает еще оков жизненного опыта, она, как и любой нормальный ребенок, была не прочь пошалить. Умная, чувствительная и нежная девочка, в проказах Эльмеда проявляла иной раз дьявольскую изобретательность.
У кого зародилась опасная идея покачаться на тонких ветвях, теперь уже и не вспоминалось, а вот способ избавления от телохранителя Эльмеда придумала сама. Разве позволил бы он карабкаться по шершавому стволу, а потом перебираться на качающиеся над холодным кипением вод хворостины, демонстрируя полное безрассудство? Нет, конечно. Разве поставил бы жизнь доверенного ему сокровища в зависимость от ненадежной деревянной прочности? Никогда! Разве не предупредил бы строго высокородную девицу, что неразумно так рисковать, и, более того, не запретил бы и близко подходить к берегу? Да непременно!
Однако в отсутствие бдительного охранника произошло то, что легко мог бы предсказать любой взрослый человек: хрупкая опора, на которую под восторженные вздохи малолетних подружек и дружков взобралась легкая как перышко Эльмеда, продвинувшись по самой тонкой части дальше товарищей, переломилась. Даже малого веса оказалось слишком много для испытания растительного терпения. Но все-таки ей повезло: нижний сук поймал девчонку за платье и удержал до прибытия помощи.
А для того, чтобы вся эта беда могла случиться, пришлось использовать маленькую хитрость, позволившую заманить собственного телохранителя в ловушку. И вышло, что невинный обман повлек за собой почти трагические последствия.
Впервые всю отвратительную глупость своего поступка принцесса осознала, когда висела над бурлящей водой.

Монотонное постукивание, доносящееся откуда-то из-под земли, то усиливалось, то ослабевало.
 —И что за напасть такая? Дите наше ненаглядное намедни едва не потопло. Чуть не разбилась Эльмедушка об острые каменья - будто тянул ее кто в лапы разлучницы-смерти, и на тебе - духи подземные зашевелились, уйми их Зурр. К чему бы? — испуганно бурчала морщинистая служанка, первой услышавшая тревожные звуки.
— Беда к нам стучится, беда, — спустя полчаса причитала она, семеня на кривеньких ножках впереди мрачной мужской толпы. — Вестники Оис, богини смерти, трепещут, наружу хочут! Вот тута эта, тута! Помолчите, помолчите малость, не топочите! — Старуха зловещим жестом подняла вверх полусогнутый указательный палец и застыла в такой позе. —  Слухайте!
На задворках, где увитые плющом стены вырастали прямо из густого бурьяна, и куда даже вездесущие куры и мальчишки забирались крайне редко, клубилась в разогретом за день воздухе полная тишина.
— Рехнулась ты, видать, бабка - чего нет слышишь, — пробасил один из приведенных, и в голосе слышалось облегчение. — Хотя, тебя, может, кто и звал. Тебе-то пора уже. Самое время под землю отправляться, вот и зовут. А нам-то что? Пошли!
— Вы погодьте, ваши великородия, послухайте еще, послухайте, — без былой уверенности в голосе ответила служанка, и тут же, как будто с радостью, воскликнула, — вот же, стучит, ну!
И впрямь все услышали глухой прерывистый звук, исходящий из-под земли. Будто палкой кто лупил по плотному. Поколотит, поколотит - и подождет, еще пошумит – и опять смолкнет. Люди оторопели, прислушались и определили – под зданием кто-то бьется, а не под землей. Но кто? Или что?! И – зачем? Ужель, действительно, беда какая сюда, на свет, выкарабкивается? Ну, а чего еще ждать от мрачных подземных тварей? Совещались, а стук не прекращался. Из одного места он всего отчетливей доносился. Там, под травой и плющом, окошко, закрытое ржавой решеткой, обнаружилось.
Собрались с духом и крикнули: уймись, мол, тьма глухая, нечего тебе здесь, на миру, делать, возвертайся к себе - обратно! А оттуда голос:
— Выпустите, эй, выпустите! Заперли меня здесь, в подвале, обманом заманили…
Голос как голос - мужской… Назвался телохранителем принцессы. Поди ж ты! Да, все может быть. Однако известно - враги рода человеческого не только люты, но и коварны до чрезвычайности…
Спускались в подземелье с всякими предосторожностями. Замок на двери, откуда стук - заперт, щеколда задвинута. Так кого заманили и заперли? Или наоборот… туда – в черноту кромешную завлекают?!
Эх, будь что будет! Щеколда клацнула, как клинок в ножнах, дверь распахнули рывком. Показавшемуся из проема ворогу сунули оглоблю в живот, он замычал, согнулся и сам полез головой в приготовленный мешок. Его повалили, заломили руки и принялись вязать сыромятиной…

Раз есть герой, в чьей роли выступил отпрыск воеводы, должен быть и злодей, а как иначе? И его, человека, коему поручили сохранение жизни и здоровья достояния отечества, отыскали не сразу и не без труда в сыром заплесневелом подвале. Жалким оправданиям негодяя никто не поверил. А чего так долго отсиживался, раз неповинен? Стучал? Значит, громче надо было!
Всем было ясно: в подземелье схоронился в надежде избежать наказания, а что замок снаружи был заперт — это никого не смутило. Охранника скрутили ровно вора, да тумаков надавали, платя за пережитые страхи, и бросили к ногам властителя.
Взгляд князя побелел от ярости, лицо раскраснелось, усы встопорщились. И, к всеобщему удовлетворению, весь накопившийся гнев распределился не поровну между ближними людьми, а направился на одного лишь несомненного подлюгу. Приговор был вынесен быстро, отличался суровой справедливостью и твердой недвусмысленностью.
«Отделить голову от тела посредством нанесения удара по шее лезвием остро отточенного топора, как татю и блудопакостному стервецу, не справившемуся с возложенными на него Инервесской короной обязанностями».
Так повелитель сформулировал свой вердикт. Причем, слова «блудопакостному стервецу» внес самолично, коряво, над строкой, в составленный уже писарем документ, не отдавая отчета в двусмысленности определения - сочный оборот был одним из почитаемых выражений господина сих благословенных земель. Впрочем, на сии тонкости внимания никто не обратил, не до того - с нетерпением ждали казни.
А правосудие и не мешкало. Быстро соорудили помост прямо напротив парадного входа во дворец. Четверо здоровых мужиков втащили и установили плаху. Палач наточил инструмент до звона, как предписывалось: выходя на люди, он послюнил большой палец и быстро провел поперек лезвия, давая возможность услышать музыку напряженного точильным камнем железа. Зрители, толкаясь, собирались в сбитую толпу – представление обещало быть любопытным, нечасто такое происходило вблизи Инервесского дворца. Кольцо дружинников не без труда сдерживало давление любопытствующих. Вывели обнаженного по пояс со стянутыми за спиной руками преступника. Глашатай без запинки прочел подкорректированный князем текст. Ему ответил дружный вопль народного удовлетворения. Злоумышленника опустили на колени и уложили щекой на шершавое дерево. Он часто задышал приоткрытым ртом, будто загнанный зверь, и крепко зажмурил глаза. Палач, примериваясь, как бы половчее выполнить задание, повторно, будто на бис, исполнил немудреную мелодию.
В воздухе пронесся и замер, чтобы вскоре повториться с удвоенной силой, единый вздох, сотканный из множества душевных порывов, среди которых были и жалость, и ужас, и сердечная боль, и нетерпение, и жестокая кровожадность, и трепетная жажда постижения доселе неизвестного, и ощущение превосходства собственной жизни над чужой смертью. И только одного не было - равнодушия.
Но приготовились к одному спектаклю, а получили другой: откуда-то с небес пал на толпу оглушительный визг.
Причиной нарушения порядка вновь стала неуправляемая в тот день Эльмеда. Узнав о готовящейся казни, она еще глубже осознала мерзость собственного деяния, обманом улизнула из постели, куда была отправлена по причине пережитого испуга и сильной царапины на боку, выбралась на крышу, стала на край и испустила вопль. А когда внимание собравшихся переключилось на принцессу, та звенящим от нахлынувших чувств голоском крикнула:
— Спрыгну вниз! Лишь покатится по земле мертвая голова - спрыгну! Я виновата! Не он! Лучше меня принесите в жертву! Или я сама!
Бледная красота девочки и ореол распущенных волос, развевающихся под ветром на фоне чистого неба, создали зрелище не уступающее драматизмом лобному месту.
И следующий вздох толпы явился не естественным продолжением первого, а оказался посвящен принцессе, и звучало в нем не только удивление, но и предвкушение.
Начались переговоры с балансирующей на высоте третьего этажа взбалмошной девчонкой; в результате князь спешно капитулировал, поклявшись собственным гербом и всеми предками до десятого колена, что приговор уже отменен и никакого другого наказания никому не последует. Тогда дочь под вздохи подданных, выражающие поровну облегчение и разочарование, спустилась вниз и попала в объятия отца.

«Все связано в этом мире», — подвела итог новым впечатлениям Эльмеда, оставшись одна. Она впервые не по-детски задумалась над тем, как пустая шалость может обернуться трагичным событием - например, гибелью человека. Ведь им, ребятам, хотелось посоревноваться, заставить сердце ухнуть вниз, сжаться и содрогнуться от ощущения риска, но не показать одолевающего страха – победить его - и все! Все! Никто не думал умирать, но она едва не сорвалась в реку! А совершенный до этого постыдный поступок? По ее наущению две подруги заперли на тяжелый засов дверь в один из подвалов дворца. Выбраться на волю, проскользнув изящным тельцем меж решеток в маленьком оконце, из двоих спустившихся в подземелье под силу было лишь принцессе. Телохранитель, мужчина, крупный и сильный, остался внизу, лишившись возможности влиять на дальнейшие поступки предмета своих забот. Он сотрясал стальные прутья и бросался плечом на тяжелую дверь, но даже криком не мог помочь ни ей, ни себе, поскольку единственное окно выходило в глухое заросшее травой место. Там его и нашли, и, не потрудившись задаться вопросом – как сей ловкач умудрился запереть себя сам, едва не отрубили голову. А виновата в этом она!
С младенчества Эльмеду воспитывали няньки и бабки, а по исполнении восьми лет выбранная князем из придворных дам госпожа Вилия. Еще, в ранние, совсем нежные годы, ее опекал дед, похожий на лесовика из сказки старичок. И как ни мала она была, запомнился дедушка крепко и представлялся впоследствии каким-то сказочным и очень добрым существом, наделенным незапятнанным серебром бороды, бровастостью и неизменной розовощекостью. Он долго и всегда одинаково снился принцессе: сначала она шла по каким-то нескончаемым коридорам, а потом попадала в пыльную комнатушку без окон и дверей, напоминающую заколоченный ящик. Там дед и обитал. Они о чем-то говорили и говорили, было интересно и как-то очень тепло и приятно, но содержание бесед не запоминалось.
Чуть ли не единственным навыком, полученным принцессой от матери, было умение вышивать гладью. Тихая и навсегда погруженная в себя княгиня дни свои коротала главным образом в женской половине дворца, куда приводили к ней Эльмеду и после непременного поцелуя сухими губами в лоб усаживали за пяльцы. Витающий в воздухе легкий цветочный запах и еле слышимое потрескивание множества никогда не гаснущих свечей обычно настраивали девочку на благонравный лад и заключали в объятия легкой, как стрекозье крыло, печали, под невесомым гнетом которой гасли любые желания. Иногда монотонность занятия будила внутри Эльмеды бесенка противоречия, не умевшего найти в комнате с высоким сводчатым потолком и узкими полуовалами окон ни врагов, ни союзников, отчего дерзость и веселая злость затаивались, чтобы излиться потом, улучив подходящий момент. Разговаривали мать с дочерью немного, в основном о секретах работы с шелком, золотой нитью и разными камешками, призванными оживить вышивку. Изредка княгиня давала дочери наставления по этикету. Было заметно, что этот предмет не кажется ей особенно важным, но требует, тем не менее, обязательного освещения. И только одну странность имела правительница Инервесса, единственное что способно было вывести ее из себя: обычные семечки. Она не переносила даже вида. А уж если кто-либо принимался при ней лузгать - последствия ее раздражения и даже ярости были непредсказуемы!
В противоположность матери, а родители были несовместимы между собой, как север с югом, отец общался с Эльмедой всегда радостно, даже бурно, но кратко, так, будто находил вдруг давно потерянную и крайне ценную вещь, а отыскав и возликовав по этому поводу, клал предмет на полку и шел дальше. И действительно, среди охот и турниров, осененных дамскими улыбками, воинских учений, переговоров, заканчивающихся пиршествами, веселых праздников и повседневных удалых застолий, флиртов, перемешанных с государственными делами, усмирений крестьянских бунтов и нескончаемых потасовок с соседями на долгие разговоры обыкновенно не находилось времени. Может быть, он готовил пространные речи для будущего наследника, с которым боги все медлили, да так и запамятовали, оставив Эльмеду единственным ребенком. Хотя злые языки утверждали, что виноваты вовсе не боги, а неуемная страсть к охоте, на одной из которых старый олень, поднявший князя на украшенные многочисленными отростками рога, изрядно подпортил тому здоровье. Якобы один из костных побегов и нанес непоправимое увечье. Опровергать сие предположение никто не пытался, поскольку после той памятной охоты владетель Инервесса два месяца отлеживался, а потом еще полгода едва передвигался, и то согнувшись в три погибели.
Но зато с госпожой Вилией, наставницей, неунывающей и говорливой, принцесса могла болтать в любое время и на любые темы. Были, конечно, еще учителя, прикладывавшие руки к образованию девочки с девятилетнего возраста. Тем не менее, основным источником знаний о жизни оставалась Вилия. Она научила свою подопечную гадать на розовых лепестках, что перешло в дальнейшем в трепетную любовь к этим цветам. И от нее же Эльмеда узнавала главное. Например, что родилась она, в отличие от большинства людей, появляющихся на свет ночью, не только среди бела дня, но аккурат во время затмения. В таком вираже высшего промысла усматривалось особое предзнаменование. Ходили слухи, что князь, отложив многочисленные заботы, обращался, и не раз, для прояснения ситуации к гадалкам, но итоги его бдений с ясновидящими оставались неизвестными. Воспитательница тоже сводила подопечную к заезжей прорицательнице, но та, увидев девочку, неожиданно взволновалась, часто замахала длинными и широкими, как крылья, рукавами, будто собираясь немедля взлететь, и отказалась даже разговаривать с ними. А вечером чересчур любопытную женщину вызвал к себе князь и основательно, до горьких слез и сеточки свежих морщин вокруг глаз, испортил ей настроение, а потом та и вовсе пропала. Однако еще ранее природное жизнелюбие, родником бьющее из глубин натуры наставницы, не позволило ей окончательно замять вопрос, и воспитанница получила массу интересных сведений, переданных по большому секрету. В частности, ее научили видеть фантомы. Для этого не надо было делать ничего особенного, а просто ходить и периодически сосредоточивать внимание на краях зрения, не поворачивая туда глаз. И тогда казалось, что сбоку нет-нет, да промелькнет неясная тень малого размера. Это и были фантомы. Но самое главное заключалось в том, что, по утверждению рассказчицы, они были, как и Эльмеда, детьми затмений, поскольку спускались на землю в редкие моменты помрачения светила. Фантомы делились на три вида по размерам: с кошку, чуть больше кошки и меньше ее, и чаще встречались в подземельях. Пользы или вреда от них не было, но Вилия не сомневалась, что придет час, и дети затмений пригодятся принцессе. А однажды она, вдруг оборвав на полуслове свою обычную болтовню, неожиданно заявила:
— Тебя, милое чадо, ждет великое и страшное будущее. Сейчас ты спишь, и долго еще продлится твой сон, а вот когда проснешься, многие ужаснутся! Попомни мои слова!
Девочка не обратила особого внимания на это предсказание. Желая лучше узнать своих возможных помощников, она проявляла тогда повышенный интерес к подвалам. Эльмеда бродила по ним, вооружившись факелом, в сопровождении опекуна-телохранителя, периодически замирая на месте, к чему-то прислушиваясь и неразборчиво шепча под нос. Она отслеживала неясные тени, надеясь пообщаться с ними, но те оставались равнодушными к попыткам принцессы. Именно благодаря этой странности, приобретшей регулярность привычки, она сумела без труда заманить мужчину в ловушку, после чего ей же самой пришлось спасать того от страшной казни. Тяга к подземельям породила упорную молву о чудаковатости наследницы.
Фантомами оккультный мир, естественно, не заканчивался. Были еще привидения – скитающиеся образы умерших, но по какой-то причине не упокоенных. Среди предков Эльмеды таковых, вроде, не отмечалось, и потому призраков, к сожалению девочки, во дворце не водилось. Но зато всякие древесники, заводники, болотники, сноповники и чердачники стали едва ли не лучшими друзьями. Еще были вентны, живущие в родниках и охлаждающие воду, или сиеси, берегущие гнезда ласточек. Они, а также масса иных мелких духов стали знакомы принцессе, благодаря стараниям доброй женщины. Однажды Эльмеда спросила о них учителя богословия. Тот усмехнулся:
— Мир велик и сложен. Очень сложен. Боги создали его и управляют им. Когда дует ветер, листья на деревьях дрожат и гнет к земле траву. Но что тебе даст наблюдение за каждым отдельным листочком или травинкой? Ты выяснишь только то, что они совершают однообразные движения. Но это и так известно. А если ты станешь изучать ветер, то узнаешь, когда он начинается и когда кончается, откуда приходит, грозит ли дождем или несет сушь, хватит ли его силы для вращения мельницы и многое другое. Познав ветер, ты приблизишься к богам, а увидев трепет листа, останешься на месте. Ибо боги занимаются большими и важными свершениями, а мелкие духи, или бесенята, как их именует почитаемый тобой простой народ, недостойны внимания, их удел – даже не шевеление травинки, а только несбыточное желание сделать это. Вот, скажи, нужен, например, реке третий берег?
— Реке? Не знаю…
— А ты подумай.
— У нее уже есть берега, зачем ей еще один?
— Правильно. Не нужен. И ты не трать на духов, сиречь бесенят, своего времени, они ниже человеческой сущности. Пусть невежественные крестьяне обращают свое нестоящее ничего внимание на ничтожные явления. Венценосным же особам пристало общаться с богами. Чаще обращай свои молитвы к Энгу, Зурру, Уррзу и другим, и божественная истина приподнимет перед тобой полог своих тайн.
После такой отповеди, данной высокоученым человеком, увлечение малой нечистью пошло на спад, и авторитет Вилии в глазах Эльмеды заметно покачнулся. Наверное, поэтому срочный отъезд наставницы в неизвестном направлении, последовавший вскоре после разъяснений наставника, не опечалил и не озадачил принцессу. А история с верным опекуном, едва не лишившимся головы по ее милости, и вовсе поставила точку и в подвальных вылазках, и в детском желании поозорничать.
Интерес к оккультному сменился куда более понятным пристрастием – девочку охватила всепоглощающая любовь к цветам. При дворце — это была старая инервесская традиция - имелся большой розарий. Других цветов здесь не признавали, и потому выбора у принцессы не было. Она часами могла любоваться лепестками разнообразных оттенков красного, белого, желтого и фиолетового – темные, почти черные, розы были настоящей гордостью Инервесса, здесь их вывели давным-давно, и никому никогда не продавали. Как здорово было наблюдать пчел и мушек, самозабвенно припадающих к пестикам и тычинкам, вдыхать воздух, напоенный несравненным ароматом тысяч цветов. И грезить о далеком и прекрасном будущем…
Слушки о ненормальности княжеской дочери пошли на спад, а потом и вовсе прекратились.

Детство тянется долго, а пролетает, словно мгновение. Справедливость этого утверждения, только на первый взгляд парадоксального, человек постигает в зрелости, когда память о ранних годах расплывается, затянутая пленкой более значимых событий. Эльмеда была еще далека от осознания такого рода истин, но детство ее заканчивалось.
Многие девочки, взрослея, переживают возраст гадкого утенка, однако принцесса избежала периода бесконечных сомнений в себе, прыщей и слишком длинных рук. В этом была заслуга не только цельного характера, но и внешности – чем старше она становилась, тем больше расцветала ее красота. Для того чтобы убедиться в собственной привлекательности, Эльмеде не надо было стоять перед зеркалом - взгляды мужчин красноречивей отражения, даже если их гасят правила этикета и ревнивое внимание отца. А князь, после того как до него дошла горькая истина, что наследника не будет, и не только от законной супруги, а вообще, стал относиться к дочери внимательней. Получалось, что с ней он отдавал и наследную вотчину, отчего принцесса становилась вдвойне лакомым куском. Это быстро смекнули владетели близлежащих княжеств, и резко возросшая привлекательность Эльмеды неожиданно обернулась большим удобством. Соседи, до того постоянно норовящие оттяпать кусок чужой территории или хотя бы поинтересоваться – где что плохо лежит, почти перестали совершать набеги на инервесские земли. Вместо этого присылали посольства, стремящиеся ненавязчиво разузнать намерения «любезнейшего и добросердечнейшего нашего друга» в отношении будущего «прелестнейшего цветка, когда-либо сотворенного богами». Частенько являлись и куртуазные принцы из даже и несопредельных областей, чтобы лично засвидетельствовать свое почтение и страстными взглядами, и томными вздохами выразить надежду на предстоящий в недалеком будущем союз. И, надо заметить - увидев Эльмеду - юные венценосцы влюблялись поголовно, всерьез и надолго. И розарий, самое любимое место принцессы, редел не по дням, а по часам: всеми правдами и неправдами поклонники старались заполучить букетик побольше, да попышнее. Наиболее же ретивые теряли контроль и впадали в ораторский экстаз, неся откровеннейшую чушь, а в перерывах между панегириками самозабвенно слюнявили утомленной принцессе перчатки, пока их, в буквальном смысле, не оттаскивали прочь. Отцу и дочери приходилось изощряться в дипломатии, дабы не нарушить мирной идиллии. Хотя скоро она должна была закончиться - приближалось совершеннолетие «божественного цветка».   
Шестнадцатилетние обожаемой дитяти вылилось в сплошное торжество, растянувшееся на десять дней. Князь всегда любил массовые гуляния, и толк в них знал. Нивы в последние годы были тучными, урожаи собирались знатные, зверя в лесах водилось немеряно, рыба сама шла в сети. Росту благосостояния в немалой степени способствовало и замирение с соседями. На празднестве было все, что способно развлечь и ублажить и аристократа, и простолюдина: вино лилось рекой, столы ломились от яств. Повара и слуги валились с ног. Певцы, скоморохи, жонглеры, огнеглотатели, гусельники, флейтисты и иные исполнители, а также дрессированные медведи, псы, лошади и даже свиньи без устали сменяли друг друга. Красочный турнир привлек кавалеров, явивших навыки владения мечом, луком и копьем. Настоящей изюминкой стали лицедеи, выписанные из далекой страны Ольс: таких «взаправдашних» представлений гости еще не видели.
Первый тост любящий отец поднял за ненаглядную дочурку, а вторым призвал претендентов на ее руку заключить соглашение на полгода. Это время - сказал он - необходимо девушке для того, чтобы окончательно определиться с влечением сердца; еще через тридцать дней состоится помолвка, а потом, спустя три месяца, счастливец поведет принцессу под венец. Гости оценили ловкость князя, сумевшего умиротворить соперников, и приняли условия, что весьма содействовало неомраченной атмосфере праздника.

                Смута в Инервессе

Почти полгода длилась идиллия, но незадолго до окончания действия договора случилась напасть, пришедшая с неожиданной стороны. Причиной стал сын княжеского воеводы. Юноша, спасший Эльмеду от падения в реку, пребывал в наивной уверенности, что остается единственным избранником принцессы. Отец и дочь нечаянно поддерживали многолетнее заблуждение юнца неизменным дружеским отношением.
За две недели до конца оговоренного срока воевода попросил руки принцессы для своего отпрыска. И - получил отказ. Однако не смутился и через пару дней повторил предложение. Князь лишь пожал плечами, удивляясь настырности вассала, лишний раз уверил того в наилучших чувствах, но вновь отказал, причем, в категоричной форме.
—По положению мы почти равны, твоя светлость, я ведь тоже княжеского рода, правда обедневшего и утратившего влияние. И, к тому же, они любят друг друга! Ты же не хочешь лишить наших детей счастья? — подошел с другой стороны воевода.
— Я сочувствую желанию твоего сына, дорогой мой, но хочу повторить: у наследницы Инервесса иная судьба.
 Желваки на скулах военачальника заиграли, и он жестко заявил:
— Я долго обдумывал и готовил свое предложение и теперь не перед чем не остановлюсь. Поверь старому служаке, мой князь, тебе лучше согласиться!
— Что?! — опешил владетель Инервесса.
Он трижды пригладил встопорщившиеся усы - те не поддались, тогда князь сорвался на крик:
—Ты?! Ты смеешь угрожать мне?! Требовать у меня?! Ты - у меня?! Нет, нет и нет! И заруби себе на носу: не бывать твоему блудопакостнику моим зятем!
Узел многолетней дружбы был разрублен. Воевода вскричал:
—Ты нанес мне оскорбление! Такое не прощают! Теперь - или я - или ты!
Последние слова служили условным сигналом. Оба сотника, сопровождавших своего командира, обнажили короткие щренские мечи - а на князе не было даже кольчуги.
Побледнев, он выхватил охотничий нож, усы - главные показатели настроения - обвисли, спина втиснулась в вековой стылый камень. Но взгляды убийц были еще холоднее и хищными отблесками играли нацеленные в грудь клинки. Первый удар князь отбил, но уже занесен был второй меч, чтобы поразить владетеля Инервесса в шею.
Но тут звонкий девичий смех легкой бабочкой впорхнул под высокие своды, разбивая лед напряженности, и дрогнули руки душегубов. Близкие шаги заставили вооруженные длани шмыгнуть в складки плащей. Весело щебеча, вошли двое - принцесса и воеводин сын. Эльмеда, как ни в чем небывало, взяла отца под руку и прильнула к плечу.
— Папенька, мне нужен твой совет, — проворковала она.
— Принцесса, у нас серьезный разговор, не могли бы вы подойти позже? — не растерялся воевода.
— У меня - серьезнее! Это вам придется подождать, господа, — парировала девушка, обезоруживая мужчин лучезарной улыбкой. — Впрочем, недолго. В розарии завелась вредная мушка – мои цветы гибнут! А я без роз жить не могу, вы же знаете. К тому же цветов и так мало осталось после визитов всех этих кавалеров. Вот и хочу получить папин совет. Пойдем со мной!
Воевода кашлянул и, словно завершая начатый разговор, сказал:
— Хорошо, мой князь, надежда на согласие пребывает со мной. Подумай… хорошенько. А пока разреши откланяться. Сын, за мной.
Когда они в спешке миновали ворота дворца, воевода прошипел:
— Я же просил тебя увести ее подальше! Ты что, даже на это не способен, женишок?

                Сновидец

В княжестве возник раскол. Довольно быстро стало ясно, что имел в виду воевода, говоря: «я долго обдумывал и готовил свое предложение». Все последующие его действия подчинялись заранее разработанному плану, в чем скоро не осталось сомнений. Последовало еще одно покушение на князя, но тот успел принять меры, и дворцовая стража, оставшаяся верной, отразила нападение. К сожалению, этого нельзя было сказать о дружине: большая и лучшая ее часть обратилась против законного правителя. На следующий же день мятежники попытались с ходу штурмовать столицу, но их ждала неудача: князь укрепил город за ночь.   
Самый драматический момент схватки, ставший переломным, случился, когда изменники преодолели восточные ворота (кто-то открыл им изнутри), ворвались на улицы, круша редкий строй защитников, но повернули вспять и, объятые ужасом, бежали.
Как выяснилось позже, солдат напугало грандиозной стати многоногое создание, более всего похожее на сороконожку, вздумавшую пробежаться боком вперед. Шириной оно было ровно в улицу. Густые облака пара окутывали многоголовую тварь. Она ревела подобно буре, топала с громкостью камнепада и изрыгала из расположенных в несколько этажей глоток крутой кипяток. Самое любопытное: никто из жителей города чудища не видел и даже не слышал, а между тем изрядное число захватчиков сильно обварилось в том бою, семеро же и вовсе испустили дух вследствие полученных ожогов.
Так что, пожалуй, основную роль в обороне сыграл придворный чародей, с которым Эльмеда в ночь перед битвой познакомилась впервые.
Отправившись к нему за помощью, князь никого, кроме дочери, с собой не взял.
— Как?! Разве у нас есть волшебник?! — поразилась девушка, получив неожиданное предложение навестить колдуна.
— Всегда был, — буднично ответил отец.
— Почему же я не знала?
— А зачем тебе?
— Ну… интересно… а где он все время находился? Почему о нем не говорили?
— Да кто о нем помнит? Кому он нужен-то?
— Ну, как же? Очень, очень нужен! Чудеса разные, праздники, огненные цветы, летающие кони, радуги, подарки с сюрпризом… здорово ведь!
— Да, чудес нам только не хватает, любезная дщерь моя. А для праздников он и вовсе не пригоден.
— Почему же, папенька?
— Это боевой маг.
— Ух, ты! Размером с дуб вековой, наверное!
— Нет, он ростом невелик.
— Но страшен, верно, до жути! Огнем, поди, рыкающий, а глаза его как лезвия остры?
— Эдакие только в сказках встречаются…
— А он какой? Как чудесный озибилит?
— Сказок, говорю, детских начиталась, оттого чудищ всяких представляешь. Он такой же, как обыкновенный человек.
— Что, не страшный совсем?
— Да нет. Обычный на вид. Как и все мы. Старичок такой… плюгавенький.
— Вот как… А нас он не тронет?
— Нет.
— А где он сейчас обретается?
— Здесь, в старом чулане. Где ему еще быть?
— А что, он уходил, скитался в поисках приключений, а сейчас вернулся?
— Нет, спал всегда здесь, в дальних покоях.
— Что значит – спал всегда? Спал все годы, пока я росла?!
— И до тебя еще… и до меня…все дрых, да дрых…
— До тебя еще?!.. А… а… звать его как?
— Звать-то его – Треджи, или Сновидец.
— Постой, а почему же на нас соседи то и дело нападали? Большой, знать, лентяй твой Треджи?
— Соседи? Что – соседи? С ними я и сам справлялся… Ведь без стычек не жизнь – одна скукота. Когда они успокаивались, я сам их тревожил… а для того мне маг не надобен: не интересно…
Когда они подошли к комнатке в самом дальнем коридоре, пробило полночь. Князь отворил скрипучую дверь, и они оказались в помещении без окон, с низким потолком, больше всего оно напоминало внутренность наглухо заколоченного сундука. Отец попросил Эльмеду подержать обе взятые с собой масляные лампы, не без труда поднял крышку огромного грубо сбитого ящика, стоящего в углу, и выкрикнул в непроглядное чрево короткую и непонятную фразу.
— Фу ты! — негромко и сипло ответили оттуда, — фу ты… мог бы еще недельку без меня продержаться.
Из сундука вылетел рой мелких насекомых и закружился по комнате в причудливом хороводе. Фитили, шипя маслом, погасли. В темноте послышалась возня, словно кто-то не очень ловкий откуда-то выбирался.
— Вот теперь зажги одну свечку, она слева от тебя, на комоде, — скомандовал тот же осипший голос и чихнул, а потом еще раз. — Веждам к свету привыкнуть надо… да, привыкнуть надо…
Князь чиркнул кресалом, но от свечи мрак рассеялся незначительно. Эльмеда смогла рассмотреть колдуна, когда вновь были зажжены лампы. Да, впечатления он не производил, а уж на боевого мага и вовсе не тянул: небольшой старичок, принцессе по плечо, в мятом, давно устаревшем платье. Его наряд составляли коротковатые штаны с торчащими из них полосатыми гетрами и бледно-зеленый, наглухо застегнутый суконный камзол, а шею прикрывало некогда белое, а теперь пожелтевшее жабо. Эльмеду неприятно поразило то, что ткань камзола была изрядно трачена молью. Неужели предварившие появление волшебника мотыльки действительно были обыкновенной молью?! Но бровастость и румянец во всю щеку, живо напомнившие принцессе давно почившего деда, располагали к себе.
— Торописся, князюшка, все торописся, — забормотал старичок. — Ап-чхи! Эх, торописся! А красавицу твою я такой и видел, такой и видел, да. Во снах приходила, приходила ко мне, масенькая еще, совсем масюненькая, а потом росла, подрастала она, хорошела, цвела, да, цвела.
«А ведь точно приходила я к нему во снах, он это был, а не дед!» — поразилась Эльмеда, но смолчала.
— Да ты не вспомнишь сама-то, как приходила, нет, не вспомнишь, а ежели вспомнишь, забудь пока, позабудь, рано тебе, рано еще, — махнул он маленькой розовой ладошкой на принцессу и вовсе стал заговариваться. — Горе это не беда, а беда не горе, да, не горе нам беда, а беда не горе, на горе горит слюда, в чистом пламени беда выгорает без следа, под горой живое горе, там беда с бедою спорит…
— Я к тебе с просьбой великой, а ты… — досадливо перебил бурчание князь.
Сбивчивая речь Сновидца оборвалась и повисла тишина.
— Враг под стенами, — сообщил князь, нависнув дородным телом над стариком. — Предатель, это, там стоит блудопакостный… воевода мой бывший с сынком. И вот просьба у меня к тебе…
— …город стенами силен, враг слюдою той пален, коль откроются врата, на беду плеснет вода… — словно по инерции продолжил маг, а потом вдруг оборвал себя и взвизгнул. — Просьба, да? Просьба у него! А я-то что делаю? Что я, по-твоему, делаю? Отчего ты столько времени благоденствуешь, а? Ап-чхи! Отчего благоденствуешь? Отчего соседям всегда нос победно утираешь? Отчего степняки тебя обошли, когда всех кругом погромили? Ап-чхи!
— Ну, вспомнил… когда это было?
— Когда надо - тогда и было! Когда надо, да! Торописся все, торописся, а куда торописся? Почивать не даешь! Заклинание полезное до конца довести, и то не даешь! Ты вот что: ты, как совсем невмоготу станет, послание отправь завоевателю Саннелору, и напомни в нем, что Хелиаз от Ниризина не зря тогда отстал, а только потому, что Инервесс стороной обходил. Он догадается, поймет.
— Какой Хулиас? Какой еще Резин? Что ты несешь?!
— Вот пошлешь, a он и поймет. Историей поинтересуйся недалекой, князюшка! Это ты все просыпаешь, а не я! Ап-чхи! Ох, и устал я от вас, людей! Идите, идите отсюда, идите, дайте подремать старому человеку. Ап-чхи! Ап-чхи! Не возьмут сегодня твой град… А-а-у-х-х, — во весь рот зевнул он. — Ну, все… идите, все, идите… а-у-у-у-х-х…

                Осада   

Князь стоял на стенах, серый и осунувшийся, и наблюдал за копошением неприятеля внизу. Его снедала горечь. Кому верить? Теперь ожидай чего угодно, вплоть до удара ножом в спину в трапезной или опочивальне. Да и маг, вон, по наследству доставшийся, совсем не помощник, а развалюха какая-то: спать ему, видите ли, паразиту, хочется! Столько лет дрых, и все мало! Какой толк от разговоров с ним? Да никакого, только темя раскалывается, будто мечом по шелому хватили! И всегда так: стоит с магом этим сойтись, так голова вслед за тем не один день трещит.
Вторая попытка навестить Треджи и вовсе закончилась ничем: на месте двери в чулан стояла глухая стена. Ох, и дармоед достался им, Инервессам! Сначала князь вознамерился пробить стену, но потом остыл: кто знает этих чудодеев? - чем он ответит на вторжение? И так с этим лодырем сундучным, отношения не складывались. Да, не то, что некогда у отца: тот днями и ночами мог просиживать в пыльном чулане. И как только старый князь ухитрялся ладить с этим опекуном моли? Неужто голова потом не болела?
Эх, кругом одни неудачи, даже придворный волшебник отворотился! А если верить дошедшим слухам, воевода взял какого-то молодого сильного колдуна из дальней страны и ждет от него чудес. Хотя и так все ясно. Князь трезво оценивал соотношение сил и понимал: без подмоги не сдюжить. Горожане продержатся от силы месяц. Этого хватит для подхода союзной армии, если направить гонца прямо сейчас или даже с небольшим опозданием. Но обращение за поддержкой означало предложение руки принцессы. Да, теперь не до выбора, теперь придется навязываться, да еще, поди, кланяться: не откажите, мол, пока этот блудопакостник девицу силой не взял! Тьфу! С другой стороны - минуло полгода с совершеннолетия принцессы, и пришло время выполнить условия соглашения – повод для приглашения до зубов вооруженных сватов. Осталось узнать о выборе дочери.
Вернувшись во дворец, князь прямо спросил у Эльмеды, кто из женихов ей милее. Ни секунды не задумываясь, девушка ответила, припомнив почему-то выражения наставника по богословию:
— Да нужны они мне, как третий берег реке! Я и не собиралась замуж за этих мелких бесенят.
— Как ты сказала? Бесенят?! Ты же сама просила назначить полугодовой срок!
— Для затяжки времени. На большее никто бы не согласился.
— Хорошая новость! Особенно в теперешнем положении. И на что ты надеялась?
— На свое счастье.
— Умница. И где оно?
— Пока не знаю…
— Ха, и ты в этом не единственная, свет моих очей! Если бы все узнали, где их счастье зарыто, то сразу б туда понеслись с большими лопатами…
— Не смешно, папа.
— Не веселит, да? Не греет? Погоди, а, может, я тебя не понимаю? Может, твое счастье за стенами томится сейчас? Осаждает, а мы этому счастью супротивничаем? Может, ты признаться родному отцу стесняешься?
— Нет, папа, и ты это знаешь.
— Ну, отлегло. Хоть в чем-то не ошибаюсь. Значит, мелкие бесенята тебя не устраивают, хотя они не мельче нас с тобой будут. Ну, а где же я тебе крупного беса раздобуду? Где? Не подскажешь?
— Я не знаю…
— Вот какая разумница у меня дочь. Все она знает, кроме одного - самого главного. Хорошо, а что мне, по-твоему, сейчас делать?
— Обороняться.
— Хороший совет. Но у него больше сил. Видишь, сколько моих блудопакостных скотов к нему переметнулось? Долго мы не протянем, дочура.
— Сколько сможем.
— Нет, не годится! — оставил иронический тон отец, кончики его усов завернулись вверх, он подошел вплотную к дочери и отчеканил.  — Ты сегодня же назовешь имя жениха, иначе я назначу сам! И ты выйдешь за него, Энг свидетель! Да!
— Никогда! Я лучше…
— Ошибаешься, ласковая моя! Ошибаешься. Думаешь, я не знаю твои штучки? Посидишь пока в водоносной башне, там крепкие запоры.
— Папа, а ведь он чуть не убил тебя в тот день…
— Кто - он, и когда?
— Наш воевода… когда те двое с щренскими мечами…
Князь долгим взглядом посмотрел на дочь.
— Вот как… Значит, вошла ты тогда не случайно, — промолвил он, — а я все думал, как же это так вышло, что мухи такие своевременные оказались…
— Мушки действительно напали тогда на цветы. Но это был лишь предлог…
— Выходит, ты жизнь мне спасла… Хорошо, иди. Я даю тебе неделю. Подумай не только о себе, но и о наших людях… с каждым днем их будет становиться все меньше.
 
 Воевода тем временем, не покладая рук трудился над замыслом, сулящим сыну княжескую корону. Он легко покончил с теми, кто стоял за законного правителя в мелких городках и селах, и плотно обложил столицу. Изменщик понимал, что теперь, после неудачной попытки штурма, покорить город и пленить дочь сюзерена быстро не удастся, даже имея большую силу. Но вынудить князя пойти на уступки можно: запасов провианта в городе было недостаточно, к чему он тоже загодя приложил руку. Основная задача заключалась в том, чтобы перекрыть все тропы, по которым мог быть отправлен гонец, а днем бить любую птицу, вылетевшую из-за городских стен. Заподозренные в симпатиях к противнику безвинные пернатые понесли значительный урон, но были схвачены и оба письмоносца, которых князь отправил, не уведомив дочь.
Неделя, отпущенная Эльмеде, минула быстро, прошла вторая и началась третья, но упрямая принцесса так и не определилась в выборе.
Княжье расположение духа, осознающего близость катастрофы, падало на глазах. Оно понизилось настолько, что он отправился на совет к супруге, чье мнение никогда не ставил ни в грош.
 — У нас осталось едва ли не последние средство – принести жертву, — завил он. — Что ты на это скажешь?
Княгиня посмотрела на него с некоторым удивлением, и как всегда тихо спросила:
— А наши предки прибегали к такому когда-либо? — голос ее, в отличие от нервозного тона супруга, оставался как всегда безмятежным
— Никто не собирался их убивать вот так, как сейчас.
— И какую жертву ты хочешь принести?
— Ну, не знаю. Быка, например.
— Больше курицы не получится.
— Больше курицы?
— И то вряд ли. Опоздал ты. Поели уже всех твоих жертвенных животных. Если только у воеводы взаймы попросить.
— Все язвишь.
— Ты уже совсем голову потерял.
— Мы все скоро головы потеряем.
— Да никто ничего не потеряет, вот увидите! — встряла в разговор дочь, полноправно присутствовавшая на семейном совете. 
— Слово за нас замолвишь, когда под венец с этим отпрыском отправишься?
— И не подумаю!
— Даже не заступишься? — с обидой в голосе спросил князь.
— Пап! Да успокойся ты. Все закончится хорошо, поверь. Мне сегодня Треджи приснился.
 — А он снится к счастью?
— Он сказал, что сильно беспокоиться не надо. И про жертву тоже…
— Про жертву говорил?! – поразился князь. — Да?
— Он сказал, что непреднамеренная жертва стоит сейчас за нашими стенами.
— И чтобы это значило?
— Не знаю. А ты сам у него спроси…
— Да не дай Энг, чтобы он мне приснился, — проворчал князь.

Между тем воевода копил силы, собирая отряды наемников из соседних земель.
И когда разномастные шатры осаждающих заполонили все пространство под стенами, а горящие стрелы чаще стали падать на улицы, заставляя жителей прятаться и вызывая пожары, когда костлявая лапка голода ощутимо сдавила животы обороняющихся, когда бунтовщики вовсю готовились к решающему штурму, поскольку князь и не думал сдаваться, а все более ярился, пришла весть о новой опасности.

Распря, колючим одеялом накрывшая княжество, заслонила собой окружающий мир. Но он, похоже, решил напомнить о себе. Войско огромного государства Ольс, распространяющегося во всех направлениях, добралось до соседнего княжества и в несколько дней овладело им.
Вел полчища король Саннелор, успевший, несмотря на молодость, завоевать дурную славу. Во всех ближних и отдаленных странах к нему испытывали только два чувства - ненависть и страх. Его стали бояться после того, как он взошел на престол, вернее после того, как разгромил многочисленные кочевые племена, вторгшиеся в пределы его страны. Вскоре после настолько же неожиданной, насколько блистательной победы неоперившийся правитель во всеуслышание заявил, что завладеет теперь всеми окружающими землями. И это оказались не пустые слова. За ними стояла мощная военная сила, созданная далеко не мирными предками нынешнего правителя. Саннелор значительно увеличил войско, а, главное, беспрерывными учениями развил в солдатах неутомимость, стойкость и кровожадность. За несколько лет его легионы с неукротимостью потопа заполонили сопредельные страны. Противостоять агрессору не мог никто, равных ольским ратям не находилось. Саннелор был непреклонен и жесток, удачлив и непобедим, прозорлив и стремителен, как жалящий змей. Он был страшным сном, неутихающей головной болью всех окружающих властителей, он был их роком. Им бы объединиться - да куда там! Каждый мнил себя великим стратегом и идти в подчинение к другим не желал. А король Ольса громил их по одиночке, да и слившись вместе его враги едва бы сумели выстоять.
С самого начала Саннелор следовал твердому правилу: подмяв очередную жертву, перво-наперво искоренял царствующее семейство и уничтожал знать покоренной области, дабы некому было впредь возглавлять бунты и отвоевывать утраченные владения. С остальным народом обходился мягче: часть записывал в полки, а другую оставлял мирно трудиться. Тех же, кто встречал его с мечом и сопротивлялся особенно упорно, разыскивал и продавал в рабство вместе с чадами и домочадцами. Еще он завел лихих молодцев, что тайно проникали в чужие вотчины перед вторжением и разносили молву: кому, дескать, станется сопротивляться Ольсу, тех со всей родней ожидает рабская доля – это если еще сильно повезет, покорных же не тронут; потому лучше за оружие не браться, а сдаваться – исход все равно известен: империя непобедима. И эти вести тоже вносили лепту в грядущие победы.   
Не изменил себе король Ольса и при покорении соседнего княжества: и слухи там возникли своевременно, и все высокие головы покатились с плеч, как только цель была достигнута. Успокоив население: кого карой, а кого лаской, он назначил наместника из сподвижников и тем завершил освоение новой территории. Еще недавно маленькое и уютное княжество Инервессов разделял с ольским королевством десяток границ, и вот – в одночасье они стали ближними соседями.
Эту грозную весть принес князю старый лесничий, проникший в столицу, несмотря на плотные кордоны. На резонный вопрос, как удалось пробраться, ответил, что везде имеет друзей, потому таиться не пришлось, а в город вошел только ему известным ходом.
— А не предатель ли ты? — недобро покосился на него князь.
— Если бы я хотел тебе зла, то пришел бы сюда не один, мой князь, — ответил лесничий.
— Он правду говорит, — вступилась за гостя Эльмеда.
— А ты откуда знаешь?
— Я чувствую.
— Чувствует она, — проворчал князь, подозрительность которого все росла. — Чувствительные какие! Ну и что этот «блистательный» или «ослепительный», как его там называют? Что он еще удумал?
— Саннелора называют «Сияющий», уж не знаю почему.
— Да и пес с ним!
— Ну, а чего ему теперь делать? Раз всю знать побил и своих на управление поставил, стало быть, дальше скоро двинет. А перед ним одна дорога – к тебе, мой князь.
— А ты зачем мне все это говоришь?
— Очень давно твой отец, старый князь, помог нашей семье. Вот я и плачу долги.
— Какие еще долги?
— Эх! Когда я и сестра моя еще детьми были, заболели мы бредовой синявкой…
— Ну ты и врун, каких поискать! Пора бы знать: от нее не выздоравливают!
— Да, не выздоравливают. Но мы выздоровели. Потому что отец твой разбудил Сновидца...
— Во как! А луны с неба он вам не снял? Или… Да что ты мелешь? Никто не станет будить боевого мага из-за каких-то там сопливых… — видно было, что на языке у князя завертелось словечко похлеще, но он сдержался и, косясь на дочь, процедил, — щенков!
— А он стал, мой князь! Любил он моего отца и горе его видел, — не отступился лесничий.
— Он правду говорит, — повторила девушка.
— Да тебе-то откуда знать?! — отмахнулся князь.
— А ты ей верь, мой князь, — в свою очередь поддержал принцессу лесничий, — уж она-то тебе не враг. И что-то есть в ней, близость какая-то, вроде, к Треджи, я такие вещи тоже чувствовать стал, как он меня исцелил.
— Ладно. Снится он ей даже… Ну и как ты этот долг отдавать собираешься?
— Вывести тебя могу вместе с княгиней и принцессой из города, мой князь, так, что никто из этих, за стеной, не заметит.
— Вывести тайно? Нас одних?! Нет! Не уйду я живым отсюда, из дома Инервессов! Из моего дома!
— А ты подумай, мой князь, о дочери хоть подумай.
— Нечего думать! Здесь я родился, здесь мне и смерть принимать! Люди мои здесь! И я их брошу?
— Ну, люди твои никому не нужны. Как есть сейчас, так и останутся. Ты же сам это понимаешь.
— Нет!
— Ну, как знаешь… а я-то помочь хотел…
— Дочь вон выведи. Не хочу для нее позора.
— Никуда я не пойду! — отрезала Эльмеда.
— Ну… не знаю. Пойду я тогда, — разочарованно молвил гость.
— Погоди! Погоди-ка, так, так, так… а вот что, любезный! Послушай-ка… ты к Саннелору, скажем, пробраться сможешь?
— Да… Думаю, что могу. Лишь бы тебе помогло.
— А это уже не твоя забота. Передашь кое-что ему, два-три слова там - вот и будет твоя услуга в этом, и, считай, долга у твоего семейства перед моим не станет.
Когда они остались одни, князь поинтересовался у дочери:
— А ты это… ну когда от меня убийство отвратила, когда вошла, то есть, вовремя, ты ведь мечей не видела у них в руках, у воеводиных прихвостней?
— Нет.
— А почему тогда сказала, что те с мечами были? Откуда узнала?
— Откуда? Да я сама не знаю… но ведь так и было?
— То-то и оно! Нет, есть что-то в тебе, что-то есть… такое… непонятное… похоже, что прав он.
 
Осада продолжалась. Над городом сгущались тучи. Случились первые смерти от голода. И в сердца защитников начало закрадываться отчаяние. Среди черни, а основные тяготы неизбежно ложились на ее плечи, ширилось недовольство, ведущее известно к чему – к бунту. Князь приказал силой отобрать излишки провианта у зажиточных семей и организовать столование для малосильных, чтобы доставалось понемногу, но всем. Тем он отвратил от себя самый крепкий слой населения, и дни его правления оказались сочтены.
 В то утро ни одной стрелы не упало на улицы, ни одного нового дымка не закурилось в обреченном городе, и так продолжалось до самого вечера. Даже привычный шум под стенами приутих, и могло показаться, будто враг оставил мысли о вторжении. Да и день случился на загляденье – ни ветерка, ни облачка; воздух был на диво прохладным и легким - не надышишься. В такую погоду особенно хочется жить, верить всему и надеяться. И чарке, поднесенной каждому защитнику для поднятия духа, радоваться. И от второй отказаться никак не возможно.
Обычно такое затишье случается перед бурей. Действительно, как только перевалило за полночь, пали запоры с ворот, проемы в стенах осветились факелами - чтобы нападающим не промахнуться - мимо не пройти. А чуть позже из города показались люди и громкими голосами стали зазывать неприятеля. Крепостная же стража ничего не слышала и тревоги не била, поскольку сладко почивала, одурманенная сонным снадобьем.
Но вот – странно: голосистые призывы натыкались на спины поспешно уходящих ратников! Изменники устремились за отступающими, хватали солдат за руки, сулили легкую победу, но в ответ получали лишь злобные взгляды, а то и зуботычины.
До восхода богатеи, будто шакалы в поисках объедков, шатались по брошенному осаждающими лагерю, боясь вернуться и не ведая, что теперь делать. Утром, чуть свет, пробудившаяся стража ворота заперла, а толпу шатающихся под стенами граждан постреляла из арбалетов. Били не слишком точно - уж очень головы раскалывались и руки тряслись. Все же иных посшибали, а других отогнали. Но не очень далеко: вскоре беглецы наткнулись на неизвестную конницу в красивых шлемах, на откормленных, лоснящихся боками лошадях. Лица у всадников были надменными. Идущая вслед пехота выглядела ничуть не хуже: амуниция начищена до блеска, и оружие - словно только из мастерской.
Вот настоящие завоеватели, вот кому можно предложить себя – обрадовались изгои. Наперегонки они кинулись к возглавляющему отряд совсем молодому командиру. Однако услужливость не была должным образом оценена. Напротив, она вызвала у предводителя брезгливую гримасу, и солдаты по его слову тут же искрошили неудачников в капусту.

                Посольство
 
Невиданное и неслыханное дело! Ужасный Саннелор отправил посольство к осажденному и терпящему поражение!
Посольский эскорт включал в себя четыре строя кавалерии, столько же тяжелой пехоты и еще по три строя лучников и мечников, и по численности ровнялся примерно половине бунтарского войска экс-воеводы, ставшего в одночасье лишним в новой игре.
Численность численностью, но как только отвергнутый сват узнал о подходе славного многочисленными победами ольского войска, то почувствовал себя крайне неуютно. Сообщил он о неожиданной оказии только ближним сторонникам. И они, выйдя их палатки своего главаря, тут же составили против воеводы заговор с целью поутру арестовать его, и выдать Саннелору, надеясь так спасти свои жизни. Но бывший воинский начальник Инервесса быстро понял, что оказался между молотом и наковальней, и единственное, что оставалось ему – безотлагательно спасать свою шкуру. Этой же ночью он попытался тайком улизнуть вместе с сыном из лагеря, но был замечен и едва не погиб от рук собственных сторонников. Помогли тьма и возникшая неразбериха, перешедшая в панику. Части бунтовщиков, разбуженных потасовкой, показалось, что прокравшиеся убийцы пытаются уничтожить предводителей, и они вступились за своих командиров. Затем разнесся слух о неожиданном ночном нападении подтянувшейся к князю из соседней земли подмоги. А потом ситуация разъяснилась: все узнали, что еще до рассвета нагрянет непобедимое и безжалостное воинство Ольса. В это время как раз городские ворота и распахнулись, и вышли оттуда люди, предлагающие легкую победу. И чем это могло быть, кроме ловушки? Бунтовщики окончательно растерялись, и начали разбегаться кто куда, мечтая лишь о спасении беспутных жизней.
Впоследствии избежать заслуженной расправы удалось лишь тем, кто навсегда удрал к диким Велмским отшельникам или сумел, не мешкая, переметнуться на службу к Саннелору; остальных князь со временем изловил и уничтожил. А молодой колдун, привлеченный воеводой из далекой страны, смотался раньше всех, поскольку не было более неистового и последовательного врага у магов всех мастей, чем король Ольса.
Бывший же воевода с сыном ушли в Бернойские горы. Там отвергнутый жених пытался организовать кампанию по похищению Эльмеды, поскольку такие поступки были вполне в обычаях горных племен. Он какое-то время жил в Эрене и вел переговоры с кланом Джунк, широко известным своим влиянием в нагорной стране и разного рода деяниями, по большей части неблаговидными, но ничего не вышло. Возможно, сыграло роль недоверие жителей туманных седловин и скальных урочищ к чужакам, а скорее всего у Джунка хватило ума не переходить дорогу королю Ольса.
               
                Избавление

«Вот каким должно быть войско!» – не мог не восхититься князь, наблюдавший за приближением стройных рядов. Все, чему надлежало блестеть, у этих солдат блестело, все, что должно было обтягивать без единой складки – обтягивало, все было единообразно и правильно. Выступали они торжественно, словно на смотре, и весь их облик, от темно-синих лент на шишаках шлемов до добротных, хотя и запыленных, сапог дышал мощью и угрозой.
Принимая посольство, князь старался не подавать вида, что еще совсем недавно находился на грани поражения, а его и не спрашивали. Он изо всех сил скрывал страх и волнение, поскольку не знал, какие замыслы зреют в головах гостей. Ведь, кроме всего, Саннелор слыл оригиналом: иной раз заявлялся к венценосному соседу вроде как с добрыми намерениями, но среди ночи его молодцы закалывали и радушного хозяина, и членов его семьи. Это так они шутили. Хотя, с другой стороны, подобные убийства нередко предотвращали большую войну с серьезными потерями.
Молодой красавец Ринто, назвавшийся правой рукой Сияющего, вел разговоры с князем любезно, но без должного почтения. Он имел воинское звание – пренгоцц, наивысшее в армии Ольса, что, разумеется, ставило его над любым удельным князьком. Вежливая улыбка, почти не покидавшая полноватые губы посла, порой готова была смениться пренебрежительной, но спохватывалась и застывала в маске учтивости. А по-настоящему искренней и немного растерянной улыбка стала лишь в момент, когда Ринто увидел Эльмеду.   
Как вскоре окончательно стало ясно, целью прибывших было не уничтожение инервесской династии, а знакомство с принцессой. Из опасения, а отчасти и для поддержания интриги, князь первое время прятал Эльмеду, но посол сумел убедить его в добрых намерениях, и девушка была явлена. Ничем плохим это не кончилось. С принцессой вели умные беседы, и запечатлевали цветными красками ее образ на досках. Эльмеда к суете вокруг собственной персоны относилась спокойно: сердце юной девы спало и не ведало еще, кому суждено будет его разбудить.

Несколько месяцев после отбытия ольского посольства прошли спокойно. Соседи, частью разгромленные и уничтоженные, а частью перепуганные до предсмертной икоты, не вспоминали о соглашении. Да и сам факт, что армия Саннелора, ставшего дневным и ночным кошмаром всех правителей, посетила дом Инервессов, и те остались живы, внушал сильнейшее почтение – никто не желал себе неприятностей.
Но отец заневестившейся принцессы, конечно, знал, в чем дело. А дело было в полнейшей неизвестности. Судьба качалась на весах. Воспоминания о недавнем мятеже, неясное положение дочери и нависающая над головой тень завоевателя, способного в одночасье смести с лица земли остатки дружины и его самого, превратили князя в старика. Он поседел и сгорбился, усы окончательно обвисли, румянец не окрашивал более щек. Из коридоров дворца исчез смех, и даже княгиня стала еще мрачней, что сложно было представить. А Эльмеда почему-то не печалилась, напротив, ее снедало ожидание какого-то важного события.
И оно пришло. Однажды, ближе к вечеру, принцесса возвращалась с конной прогулки. Оканчивалась зима, под копытами чавкала жижа, оставшаяся от вчерашнего снегопада, по воздуху разносилось то особое мягкое тепло, что предваряет близкое пробуждение почек и приманивает далеких пока сладкозвучных пташек. Лошади шли ходко и весело, очевидно, тоже предвкушали близкий расцвет шелковистого разнотравья взамен поднадоевших сухих пучков сена и настырной твердости овсяных зерен. Но ввиду дворца пришлось натянуть поводья. Молодежь, сопровождавшая Эльмеду, стушевалась, и только старый телохранитель, некогда избавленный принцессой от позорной казни, остался рядом с подопечной.
У парадного входа спешивался отряд кавалеристов. По темно-синим лентам на шлемах, матово блестящим кирасам и высоким лукам седел нетрудно было узнать ольских солдат.
 К князю прибыли всадники Саннелора с объявлением, что скоро сам король прибудет сюда с миром.
— С миром! О, как! С миром! Похоже, не врут его блудопакостники. Да и чего врать-то? Военные хитрости против нас, червецов, Сияющему устраивать не с руки. К тебе, я думаю, моя красавица, не иначе. Не подведи, это не малоземельные соседи, мелкие бесенята, как ты изволишь величать. Этот бес самый что ни на есть изо всех крупный. Знай: всех погубишь, если заартачишься, — желчно сказал князь дочери, когда они остались наедине.

                Саннелор

Высокий брюнет с жесткими волевыми чертами лица, будто сошедший с барельефа славы, показался семнадцатилетней Эльмеде сыном главного божества - Энга. Он изящно соскочил с коня и окинул дворец Инервессов и князя, стоящего на ступенях в окружении свиты, холодным, несколько презрительным взглядом. И хотя принцесса была высокого мнения о дворце, длинном трехэтажном здании, все три парадных входа в которое были украшены колоннадами и фигурами мудрых сов, а на порталах красовались фамильные гербы, да и отца любила сильно, как положено хорошей дочери, этот лишенный энтузиазма взгляд почему-то не покоробил ее. Скрытая толстой портьерой, она наблюдала, как седой князь, поклонившись, сделал приглашающий жест, и Саннелор, после небольшой паузы, словно немного поколебавшись или о чем-то на миг задумавшись, кивнул в ответ и проследовал внутрь. Скука или напускное безразличие ко всему окружающему покинули взор ольского короля только после того, как он увидел ту, ради которой прибыл сюда.
Причиной визита послужила озабоченность владетеля Ольса: король надумал жениться. И, отвлекаясь от военных забот, он стал посещать родовые гнезда еще живых - не покоренных соседей в надежде обрести достойную вторую половину. Вояжи заканчивались по-разному, но ни один не завершился удачно. В лучшем случае ольцы, изрядно объев и утомив хозяев, уезжала на третий-четвертый день. Дважды случились дебоши, после которых оставались пепелища, ряды местных храбрецов заметно редели, а поруганные претендентки лили горькие слезы, разделяя скорбь с прочим женским населением. Еще три раза гости без предварительного рукоприкладства объявляли хозяевам войну и тут же выигрывали ее.
Король был знаком с Эльмедой по портретам придворных живописцев и рассказу Ринто. И вот инервесская принцесса предстала пред ним воочию.
Легкая серебристая материя струилась, ниспадала, играла бликами и подчеркивала изящество фигуры, огромная фиолетовая роза на груди - гордость дворцового розария - перекликалась с густыми иссиня-черными волосами, оттененными перламутровым гребнем. Но главным было лицо: одухотворенное, свежее, невиданной красоты, с губами, застывшими в полуулыбке и огромными сапфировыми глазами, способными, казалось, вместить весь мир… это лицо поражало воображение.
Все знали, что принцесса красавица, но такой ее еще не видели. Зал затих, потрясенный, даже напряжение ожидания собственной участи у устроителей торжества отошло на второй план.
Саннелор привстал навстречу, несколько секунд помолчал, потом широко и ясно улыбнулся и бросил сопровождающим:
— Эх, до чего хороша! Удивительно хороша! Ты был тысячу раз прав, Ринто! — кивнул он пренгоццу. — А живописцам руки поотрывать! Вместо яркого светила они показывали мне лучину!   
Затем король Ольса удивил всех безмерно: подошел к Эльмеде, пал на колено, взял в руки ладошку девушки и прижался к ней щекой.
— Пойдешь ли за меня, прекрасная? — тихо спросил он.
               
                Собиратель и Темные охотники
               
В детстве была игра: в ненастье мальчишки стремглав перебегали от одного дерева к другому, стремясь меньше намокнуть. А потом, насквозь пропитавшиеся влагой, до хрипоты спорили – чья макушка суше - и это было едва ли не главной частью забавы. Но детство осталось так далеко, что казалось неправдоподобным, а дождь лил и лил. Он исходил из крохотной тучки, упорно преследующей человека. И убежать от него было невозможно: серая отметина в небе, роняющая мелкие частые капли, неуклонно следовала за пришельцем. Когда он скрывался под пологом ветвей - слышал монотонный шепот над головой, а пересекая поляны, видел в нескольких шагах границу, за которой было сухо, но приблизиться к ней не мог. Пасущиеся на лугах звери смотрели на окольцованного дождем двуногого без страха, скорее с неприязнью, а огромные туры при его приближении принимались рыть копытами землю и шумно фыркали, заставляя человека поторапливаться.
Туча повисла над Собирателем почти сразу после вступления в чертоги Темного леса. Преследуя чужака, она отмечала его путь, выдавая малейшие поползновения непрошенного гостя. Охотникам, и без того на расстоянии чуявшим все перемены в лесу, не составило труда незаметно окружить нарушителя.
Страшно, когда сама природа восстает против тебя, когда не у кого просить пощады, когда бессмысленно питать и толику надежды на послабление. Бревно, вылетевшее из чащобы, ударило сзади под колени. Тут же на упавшего, захлестывая листвой, придавливая сучьями, погребая под кроной, обрушилось целое дерево. Потом дерево взмыло вверх, а он – оглушенный - остался на траве.
Собиратель с трудом разомкнул веки и увидел, как широкое лезвие, ловя наточенным краем солнечный блик, взлетело и устремилось вниз. В последний момент удар отклонился… или он успел-таки увернуться? - топор вонзился в землю, слегка поцарапав ухо. Чья-то рука сорвала с головы повязку - раздался удивленный возглас. Проявленный к его облику интерес сохранил жизнь, вернее, отсрочил наступление смерти.
Тугие веревочные петли крепко притягивали к бокам вытянутые руки, в спину упирался конец копья, а по сторонам сопели два крепких бородача, напрочь отметая всякие мысли о побеге. Одно только изменилось в лучшую сторону – дождь прекратился. Довольные охотники не без торжества косились на добычу. Такого пленника в Темном лесу еще не видели, но, как оказалось, о таковых – слышали.
 Мужчинам небольшого племени Малавдэр на пороге совершеннолетия уродуют лоб - под кожу вставляют три стебелька жгучей ритуальной травы. И во взрослости они носят отличительный знак - шрам в виде трезубца на самом видном месте. Обыкновенно рубцы прикрываются обвязанным вокруг головы платком. Но знамениты малавдэрийцы не этим; из них получаются прекрасные наемники, особенно пригодные для выполнения тайных убийств. Лучших не сыскать - такой уж кровожадный характер.
И вот накрепко спелёнатого, а прежде ощупанного до последней складочки маладэврийца потащили к вождю. Показать. Порадовать диковинкой. Охотники сами были знатными убийцами и нравом отличались суровым, а потому любопытно было все, что могло по этой части с ними соперничать.
В лохматых головах добытчиков роились замыслы: они предвкушали испытания, что подарят гостю. И подколодным орехом лыд, от которого пальцы сами выворачиваются в суставах, надо накормить его, и обвязать стан корой невзрачного кустика ул-хроль, оставляющей на коже вздутые полосы горящей огнем желтизны. Да и с букашками нежного зеленого цвета, что водятся в вершинах деревьев, стоит познакомить: свежеразмолотые тельца втирают под веко - и глаз сам вылезает наружу, а то выпадает полностью и висит, болтаясь на тонких нитях.  Забавно - ухохочешся!
Хозяева леса довольно хмыкали и подталкивали друг друга, представляя, как будет ломать и корчить лихого наемника от этих и других уморительных мук, и долго ли он вообще протянет.
Но вождь Рыжих ничуть не обрадовался пленнику. Он был еще не стар: ни в шевелюре, ни в бороде не проглядывало серебро, но вид имел изможденный и угрюмый. И так от рождения мрачный, после ранения он еще больше озлобился, а потом совсем утратил вкус к жизни. Хотя, может, эта царапина – стрела неглубоко вонзилась в ногу выше колена - никакого отношения к настроению и не имела. Слишком рано свалившаяся дряхлость – вот в чем причина - кому понравится пребывать в таком состоянии? Но все же именно после этого неладного ранения в колено - всё, вся жизнь посыпалось. Так посыпалось, что жить расхотелось!
Задумал он тогда свергнуться с верхушки дуба, да сорвался уже с первой ветки. После того грудь стала разламываться – не вздохнуть. Решил утопиться, но узел завязал слабо, камень канул на дно, а его вынесло на поверхность. В заключение неприятностей не дали ему упасть на нож – оттолкнули. И глава Рыжих погрузился в полную растерянность: что еще с собой можно сделать? Как ему быть?
Нахохлившийся вождь восседал с ногами на пне, привалившись бессильной спиной к коряге. Его глаза без всякой искры уставились на маладэврийца, а рука теребила привязанный к поясу наконечник той стрелы, что недавно проткнула бедро. Как ни странно, прикосновение к этому куску железа доставляло Рыжему какое-то особое мучительное удовольствие.
Маленькая тучка не оставила своей заботой чужака. Она подобрала дождевые струи, но никуда не делась, а продолжала висеть вверху, над деревьями. Пока нарушитель покоя был жив, демоны Темного леса не могли ослабить своего внимания.
Охотников собралось уже много. Они наперебой выкликали пытки, с которых стоило начать развлечение. Каждый упрямо отстаивал свое предложение. Спор вот-вот грозил перерасти в ссору, а вождь молчал. И только когда из глоток пререкающихся вместо слов полилось рычание, предвещавшее потасовку, вождь очнулся и слегка встряхнул висящий у него на шее небольшой бубен. Гомон постепенно стих.
— Разве важно, как умрет этот человек? — вяло спросил он.
— Да! Да! Да! — воскликнули разные голоса.
— Ну, так спросите у демонов леса…
— Верно! Демонов сюда! Зовите демонов! — оживилась толпа.
Тут свет вокруг на миг изменился, вроде оранжевым полыхнуло, вихрь заметался в вершинах деревьев и тонко взвыл там, точно потревоженный зверь. Крики охотников смолкли. От тучки медленно, словно нехотя, как будто против ее воли, потянулись вниз два сероватых лучика и упали на маладэврийца.
Он глубоко вздохнул, щеки его раздулись, а потом наемный убийца выплюнул что-то, и крупное зеленовато-желтое семечко повисло на щеке вождя. Ни у одного растения в лесу не было таких семян! Взоры мужчин устремились к вождю, и все увидели, как оно раскрылось и выпустило на кожу зеленоватого же цвета корешки.
Туча посветлела и вспенилась, будто ее взбили, налетевший порыв ветра подхватил ее и понес прочь, а земля заходила ходуном, и охотники, рванувшиеся к коварному чужаку, не смогли удержаться на ногах. Когда они поднялись, пленника не было. На том месте, где только что стоял Собиратель, валялись одни веревки.
А вождь был мертв. На щеке, где пристало семечко, зияла небольшая язвочка с запекшейся кровью по краям, но выглядел он умиротворенным и помолодевшим лет на десять.  То, что с его пояса пропал наконечник стрелы, обнаружили не сразу, поскольку все бросились на поиски маладэврийца. Но – оконфузились. Как ни старались лучшие во всем свете следопыты, никого в родном лесу они не нашли. И даже магия Темного леса вместе со всеми демонами оказалась бессильна. А наконечник? Да кому она нужна, железяка какая-то…
               
                Эльмеда и Саннелор

В первые дни знакомства Эльмеду более всего поразили учтивость, доброжелательность и мягкость Саннелора. Ведь, если смотреть на вещи трезво, она была не более чем военным трофеем, откупом, предложенным отцом за сохранение жизней инервесского семейства и за почетное вхождение в состав Ольса, чего еще никому не удалось сделать.
До этого в течение полутора лет портреты претенденток на руку ольского короля доставлялись ему со всего света, а иных кандидаток в невесты привозили живьем. Предварительных обещаний никому Саннелор не давал, с несчастными девицами он мог поступать, как ему заблагорассудится. И нередко поступал. Так, по крайней мере, утверждали слухи.
Конечно, она отчетливо сознавала разницу положений: наследница заштатного княжеского престола и Великий король Ольса, способный одним движением воинственного кулака раздавить ее отца, и понимала: пожелай Саннелор добиться ее силой, ничто не могло бы ему воспрепятствовать. Но гордость не дремала: она спрятала в корсаже маленький изящный стилет – взращенная поколениями предков честь не позволила бы уступить грубым домогательствам без сопротивления. Это была иллюзорная гарантия самозащиты или же отмщения за поруганное достоинство, но, в то же время, реальная возможность отправиться к упокоительнице Оис в случае почти неизбежного поражения.
Однако весь путь до Ольса и последующие дни, оставшиеся до свадебной церемонии, она ночевала в одиночестве, и встречались молодые только во время обеда. Как и полагалось, даже на завтраки и ужины избранницы жених не посягал, мало того, всячески демонстрировал отнюдь не присущие завзятым воякам галантность, церемонную вежливость и утонченные манеры. Она же все более сгорала от ожидания и предвосхищения их соединения, стилет был переложен в дорожную суму, дни тянулись, покрытые вуалью мечтаний и… страха. Да, основными чувствами были страх и томление, что сдавливало и ломило ей грудь, и порой немного кружило голову. Она ничего не могла с собой поделать: из рук иногда вываливалась даже ложка. Днем хотелось, чтобы время неслось стремительней, а ночами, когда оставалась совсем одна, лежала под одеялом и не могла заснуть, думалось: а не сбежать ли? Не лучше ли вернуться под родительский кров, где, как теперь представлялось, струится, будто ручеек, тихая, медленная жизнь, в которой все наперед известно…
К ней приставили Наперсницу - престарелую, по мнению юной Эльмеды, даму, добросердечную, но строгую. И Наперсница могла позволить себе эту взыскательность, поскольку была кузиной Саннелора. Впрочем, отношения между ними установились дружеские, и потому наставления и советы старшей воспринимались молодой подругой с пониманием.
И вот, наконец, она стала женой. Вопреки собственным опасениям, женой и страстной, и желанной. Король на месяц отложил начало новой кампании, и все эти дни буквально не выходил из опочивальни. А Ольс переживал один из самых длительных праздников в своей истории.
 
Неизвестно, что делал первые сутки после расставания отправившийся в поход Саннелор, Эльмеда же два дня и две ночи провела главным образом в объятиях перины и подушек. Отдохнув, устыдилась: возлюбленный несет тяготы воинских трудов, урывками спит в походных шатрах, а она нежится в мягкой постели! И тут же, немедля ни секунды, дала обет самостоятельно вышить портрет любимого в натуральную величину. Ей представился Саннелор на вздыбленном коне и при исполнении: он насмерть поражал копьем врага. Решение было озвучено прямо за завтраком.
Замысел оказался настолько необычен, что Наперсница от неподдельного удивления подавилась сладким рулетиком. С трудом откашлявшись, принялась урезонивать непоседу:
— Для такого полотна потребны годы, - убеждала она, - Ты сможешь показать свое творение только к старости! А за это время все может статься!
— С нами? Ничего с нами не случится! Мы собираемся жить долго! — не сдавалась упрямица.
— Я желаю вам только одного: пусть Оис терпит вас в этом мире по три жизненных срока, но…  ты ведь знаешь о проклятии королей Ольса?
— Проклятии?! О каком проклятии ты говоришь? — побледнев, спросила Эльмеда.
— Не слышала? Значит, узнаешь об этом в свое время, и не от меня. Видно, оно еще не наступило.
— Я хочу знать сейчас!
— Не спеши. Я же сказала: в свое время!
— Проклятие… Так это та самая тень?
— Какая еще тень?
— Та, что лежит у короля на лике… а я полагала, что это от забот…
— Да что за тень, о чем ты?
— Темная, как печать какая-то въевшаяся. Я сразу заметила, при первой встрече, но не подумала тогда…
— Да что ты сочиняешь? Никто никакой тени не видит, а она…
— А я вижу!
— Ладно, хватит об этом. Ты лучше подумай, какие огромные пяльцы понадобятся для полотна! Внизу трава с валяющимся на ней врагом, да конь над ним, да воздевший длань Саннелор поверх всего! Да кусок чистого неба над головой, не в тучах же кромешных он будет? Это ж надо строить леса, как при возведении крепостной стены! Ты что, хочешь всю жизнь скакать по доскам? А как ты собираешься точно попадать иглой с обратной стороны? И еще тебе скажу: мужчине будет приятно получить что-то из твоих рук сразу, как только он здесь появится! Надеюсь, ты это поймешь.
Эльмеда вынуждена была согласиться, и притязания ее сократились, ограничившись поясным портретом. Будто одержимая, работала она, отводя дворцовым делам малую толику времени, и справилась точно к возвращению любимого.
Очередным утром ее ждал сюрприз: гостевой зал женской половины дворца оказался усыпан разными диковинками. Это были подарки юной королеве. Безмерная радость омрачилась отсутствием самого дарителя. Наперсница объяснила влюбленной, что долг венценосца заключается прежде всего в заботах о державе. Все правильно, но мог бы на короткий час заглянуть, а потом хоть куда - подумалось Эльмеде, и первая легкая печаль легла на душу. Но выход есть всегда. Не может Саннелор предстать перед ней, она сама отправится к нему - решила молодая королева. Хоть и не без труда, но и этот порыв романтической души мудрой Наперснице удалось погасить.
Вскоре супруг явился сам, получил портрет, обрадовался ему, и безумные дни любви повторились. Именно дни, а не месяц. Несколько суток счастья. Так мало для женщины, жаждущей вечности. И даже оставаясь в замке, большую часть времени король проводил с Илюмом и другими сановниками, а кроме того, нередко уезжал надолго, и начинало казаться, что Саннелор вновь отправился в поход. Умом она понимала, ее муж – Великий государь, дел у него, как ни у кого много - жизни на все не хватит, но сердце не соглашалось с трезвыми доводами. Потому, наверное, между ней и Илюмом, воспитателем и главным советником короля, с самого начала возник холодок.
 
С течением времени Эльмеда становилась самостоятельнее, зависимость ее от мужа уменьшалась. Саннелор выделил жене строй легкой кавалерии, и она получила возможность путешествовать по империи во главе собственного войска и в окружении подруг-фрейлин. В новые земли королеве заезжать не рекомендовалось, а вот исконные просторы ольского государства были в полном ее распоряжении.
Нередко они пересекали Гингл и отправлялись в Ньом, торговый центр междуречья, славящийся домами особенной красоты, живописно разбросанными на склонах нескольких холмов, но особенно своим базаром.
Однако более всего дамам приглянулся Ушпет, крупнейший город королевства, в несколько раз превышающий и по площади, и по населению столицу страны. На одной из центральных улиц для королевы, по ее распоряжению, был выстроен небольшой уютный дворец, где она и ее свита могли при необходимости перевести дух.
Эх, если б знала она, что именно этот прекрасный и изобильный город станет ареной великой трагедии, трагедии и ее жизни, и всей страны, если бы она могла предвосхищать события, если бы у нее в руках уже сейчас могли собираться прихотливые нити судеб, если бы она умела связывать и распускать сети фатума… Но – нет, все это ждало ее впереди, в том зыбком и неясном будущем, что сулило недавней инервесской принцессе обилие перемен, множество страданий и массу открытий. 
Начальник городской стражи, ингос латников Сверл, угрюмый лысый здоровяк, всегда лично сопровождал Эльмеду в ее походах на рынок Ушпета, куда стекались товары со всего мира, на многочисленных прилавках можно было найти что угодно. Когда по карнавальному пестрый кортеж знатных особ приближался к воротам, обычный люд уже был разогнан, и по многочисленным улочкам базара двигаться можно было беспрепятственно. Товаров набирались ворохи, украшения мерили сундуками, всевозможные благовония, расфасованные в горшочки, туески, раковинки, черепа ящериц и змей, хитиновые шкатулочки и прочие богато раскрашенные посудинки несли вереницы рабов. Эльмеда не обижала подданных, за все щедро расплачивалась, мало того, обычные торги в этот день проводились со скидкой, которую покрывала казна. Излишне говорить, что такое обращение лишь укрепляло мощный шлейф всенародной любви к династии.
А потом за кортежем шел целый обоз, яркий и благоухающий не менее самого Ушпетского рынка, и складывалось впечатление, что это боевой отряд возвращается после дерзкого набега.

С молодой королевой в Ольс переехал и садовник вместе с розарием, вернее с лучшими экземплярами роз из Инервесса. Великолепные цветы, для которых под патронажем правительницы был разбит сад, теперь красовались под окнами ее спальни, и она всегда могла любоваться ими. И не только – Эльмеда часто гуляла в одиночестве по розарию, вдыхая неземной аромат, и разговаривала с поистине восхитительными цветами, ей казалось, что те узнают ее, здороваются и даже отвечают. Обычно она одевала для этих моционов одно из своих любимых платьев – красного цвета с тонкой меховой оторочкой вдоль ворота, она почему-то верила, что розы больше других нарядов предпочитают на ней именно этот.         
    
                Причуды короля

Первая серьезная размолвка случилась у молодой четы на второй год после рождения наследника. Как нередко бывает, поводом послужила ничтожная ситуация. По обыкновению, вернувшись после очередной победы, Саннелор остался с войском, а Эльмеда решила сломать устоявшуюся традицию и навестить мужа. В конце концов, она законная супруга, заслуживающая уважения не меньше, чем всякие военачальники и всякие воинские обязанности. С ними король неразлучен в походе, но и потом, когда война заканчивается, он не спешит расстаться со своими солдатами. Неужели, они важнее ее самой и сына? Неужели, она навечно обречена на вторые роли?
 Во главе свиты Эльмеда прибыла в лагерь, где находился возлюбленный. Сама королева и сопровождающие ее дамы нарядились походно-парадно: легчайшие позолоченные и посеребренные кольчуги блестели на грациозных станах, из-под защитного металла выбивались нежные кружева, головки украшали напоминающие шлемы пышные шляпки с перьями, а по лампасам кавалерийских шаровар пробегали цветные искорки драгоценных камней. Но самым ярким среди всего этого великолепия было прекрасное, дышащее любовью лицо юной королевы.
Вот прямо в него и был немедленно выплеснут ушат ледяной воды. Увидев здесь, среди солдат, грязных телег, дырявых палаток, веревок с бельем, среди витающим повсюду запахами крови, навоза, сивухи и блуда собственную жену, король, и без того мужчина строгий, закремневел лицом и, не обращая внимания на окружающих, обрушился на нее:
—Ты что тут делаешь? Кто тебя звал? Ты что, маркитантка?! Немедленно уезжай!
Эльмеда вспыхнула лицом, но внутренне сжалась: так больно ударили ее слова Саннелора, которому она всего лишь хотела преподнести маленький сюрприз, однако сдержалась, закусила до крови губу и, не говоря ни слова, вернулась во дворец.

Странная, на первый взгляд, реакция короля была связана с его слепой верой в приметы, о которой супруга прекрасно знала, но не предполагала стать ее жертвой. Великий полководец, который не боялся ничего вообще, был одержим одним единственным страхом: он опасался покушений. И не зря: все его предки по мужской линии погибли от рук убийц. Некоторых, по преданию, даже отравили полумифическим ядом бельцеконом, после которого душа никогда не успокаивается и в вечных муках бродит по грани того и этого света. Как известно, полностью защититься от посягательства на жизнь нельзя, потому любые меры были хороши, и материальные, и не очень.
Взойдя на престол, после того как отец насильственно лишился жизни, Саннелор вскоре изгнал из своих земель колдунов во главе с Великим магом Грольтом, обвинив их в потворстве злоумышленникам и предательстве, поскольку они покинули его в первой же битве. Но вот беда: он тут же сделался болезненно суеверным. Очевидно, в его внутреннем мире случился надлом: став властелином, Саннелор в полной мере осознал свое почти беспредельное могущество и одновременно абсолютную незащищенность перед неведомым убийцей. И тогда в поисках хоть какой-то опоры молодой король уверил себя, что, покуда надуманные правила, диктуемые приметами, соблюдаются, неуязвимость будет обеспечена. Это подтвердилось после трех первых посягательств. В череде событий, непосредственно предшествующих каждому из покушений, вдумчивый монарх выявил некое сходство. Всего совпадений оказалось три. Первое – по утрам в эти дни, выходя из спальни, он спотыкался, это отчетливо припомнилось, и постельничий подтвердил. Второе - он где-то слышал, что окропление макушки холодной водой сразу после сна предотвращает несчастья и болезни, и перед всеми этими происшествиями он кропил себя по утрам, чем вообще занимался нечасто. И третье: в эти дни на левой руке был надет браслет, добытый им как трофей в первых боях, а уж это украшение Саннелор носил совсем редко. Он долго раздумывал: могли эти случайности способствовать его уничтожению, либо оказали защитное воздействие? И склонился к последней версии. Правильность выбора не замедлила подтвердиться: четвертая попытка, случившаяся уже после рождения сына, также не удалась. А Саннелор в тот день и споткнулся (он теперь ежеутренне делал это намеренно), и окропился, и был в браслете, с которым также не расставался. После этого король, словно одержимый, стал приверженцем массы бессмысленных ритуалов. Например, никогда не садился на что-либо, пока не обметет выбранную поверхность пучком трав, что постоянно носил на поясе; увидев белую птицу, неважно какую, дергал себя правой рукой за левое ухо (потому во всякие курятники-гусятники никогда не совался, понимал: ухо не выдержит). Иные его реакции были просто смехотворны. Заслышав гром, Саннелор низко кланялся и плевал под ноги. Так же вынуждены были поступать и окружающие, ибо все они становились последователями привычек своего сюзерена. Король превратился в собирателя фольклорных нелепиц: копаясь в богатых кладовых народной глупости, выискивал все новые «перлы». Приметы сделались его манией.
И теперь Эльмеда лишний раз убедилась, что не все знает о муже, что иные его чудачества находятся вообще за пределами понимания. Оказалось - в расположение воинственных мужчин допускаются из слабого пола только торговки, пленницы и женщины вольного поведения, а одно лишь появление высокорожденной особы гонит прочь дух победы – вот оно как!
 
                Охота

Августейшая размолвка затянулась. А неугомонная длань завоевателя зудела все сильнее: непокоренные земли взывали к воинскому духу, но дурной приметой было оставлять позади себя распрю в семье. Саннелор, противник недосказанности, решил уладить конфликт по-мужски: прислал Эльмеде приглашение на охоту. Не обычное – устное с безусым пажом, а на гербовом свитке, да с припиской: «От недостойного Вашей милости властителя мира». Доставил послание сонм высшей знати, и передано оно было со всеми церемониями. Супруг знал, что юной королеве никогда не доставляло большого удовольствия гонять несчастных зверей по лесам, но ничего иного придумать не смог; расчет строился на том, что отказаться от такого предложения будет совсем уж неучтиво.
Это тоже было своеобразным ритуалом: перед каждым походом король устраивал охотничью потеху. И если на бивак приличные женщины не допускались, то ловчая забава их участие, можно сказать, предусматривала.
Олень - благородная добыча. Да, и ее дед, а потом и отец многим другим развлечениям предпочитали гонять лесных красавцев - вспомнила Эльмеда. Более сотни пар рогов пылились на стенах Инервесского замка, а что толку? Смотришь на них, и не испытываешь ничего кроме жалости. Зачем, вообще, охотники трофеи на обозрение выставляют? Чтобы тщеславие потешить или запоздалое раскаяние испытать?
Где-то в отдалении заиграл рог, извещая, что зверь поднят. Конь под королевой оживился и без понуканий перешел на рысь. Вскоре справа и впереди задудели по-другому — это был сигнал собакам, указывающий направление гона.
Заливистый лай стаи приближался. Эльмеда выехала на опушку и натянула поводья. Разгоряченный гнедой проскочил место, где стоял король и где должна быть поставлена точка в этом действе, надо возвращаться. И тут, ломая мелколесье, на нее выскочил огромный увенчанный кустистыми рогами бык. Он несся в окружении стаи, ничего перед собой не видя, и с каждым скачком приближался к группе всадников, центром которой была Эльмеда. Дамы завизжали, кавалеры обнажили клинки, чтобы защитить самую большую драгоценность державы. Однако пока еще жизни и здоровью королевы ничто не угрожало: уже натянули тетивы егеря, а двое спешились, уперев в землю нацеленные в грудь оленю рогатины. Каверза крылась в другом: ситуация грозила испортить охоту - первый трофей всегда принадлежал Саннелору. Как отреагирует своенравный и суеверный король на столь неприятную неожиданность?
Растерялись все, включая, видимо, и оленя. Кортеж отпрянул в одну сторону, перепуганный конь под Эльмедой – скакнул в противоположную, а зверь, обойдя охотников с рогатинами, бросился ему наперерез.
И вот уже расширенные зрачки животного нацелились точно в двухцветный - яркая зелень с серебром - плащ королевы. Гнедой не вынес напряжения: вместо того, чтобы припустить от лесного богатыря, конь взвился на дыбы, словно решил уберечь наездницу ценой подставленного под удар живота. До трагедии оставались метры, егеря не успевали, стрелять было опасно – оставалось бессильно наблюдать, проклиная злую судьбу. Доли секунды – и королева будет смята, раздавлена, искалечена…
И тут белая молния взметнулась над землей, влетела, вонзилась в морду оленя. Крепкие челюсти с хрустом смяли влажную черноту ноздрей. Голова великана дернулась в сторону, изменив направление бега. Он сделал несколько шагов и стал как вкопанный. Запрокинул ветвистую корону, затряс ею, захрипел, пытаясь сбросить перекрывшие дыхание клещи. Но – тщетно…
Это была белошерстная сука - любимица Саннелора. Айра. Своим прыжком она лишний раз доказала, что не зря король особо выделяет ее среди собратьев. Ни один из кобелей королевской своры не превосходил ее размерами и мощью, а по части храбрости и смекалки равных себе она вообще не имела. Преследуя зверя, сука всегда держалась в тесной близости от него, направляя движение добычи и подавая пример прочим собакам. Ей не требовалось команд, она все знала и нередко предвосхищала замысел охотников. И сейчас все сделала правильно - лишь когда конь королевы пришел в себя, и Эльмеда отдалилась на безопасное расстояние, собака разжала челюсти и отскочила в сторону. Зверю было позволено продолжить спектакль, в котором он исполнял главную роль.
Никаких сюрпризов больше не случилось. Оленя остановили. Псы скакали вокруг него, хватая за ноги и за бока, мельтеша перед мордой, уворачиваясь от рогов, грозящих разом выпустить кишки неловкой гончей. Глаза лесного великана набухли киноварью, прокушенные ноздри пузырились кровью, ребра вздымались кузнечными мехами, а из-под копыт летели пучки травы.
Саннелор спешился, ему подали толстое копье с узким и длинным пером на конце, напоминающим короткий меч. Король подошел к оленю с левого бока, и когда тот стал поворачиваться к новому врагу, сильно метнул снаряд. Как всегда, второго удара не понадобилось. Зверь замер на секунду, передние ноги подогнулись, он упал на колени, будто склоняясь перед убившим его человеком, уронил голову набок, завалился на траву, и затих навсегда.
И все это время вблизи короля стояла напружинившаяся Айра, готовая в любой момент исправить ошибку своего хозяина. Ее белая шерсть, местами крапленая алыми пятнами, лоснилась под лучами солнца, и резко контрастировали с общим фоном два черных пятна над глазами и такого же цвета носки на трех лапах.
         
                Первое покушение

В честь спасения супруги и ради окончательного восстановления мира и согласия король решил устроить пир. Не обычный, чисто мужской, так или иначе переходящий в загул, а чинный, с женами и благородными танцами.
За танцами последовала развлекательная часть. Музыканты выводили бодрые, веселые мелодии, а пестро одетые комедианты, сменяя друг друга, представляли обычаи разных народов империи и разнообразные бытовые зарисовки. Зрители увидели картины сватовства у намоорцев, сбор урожая в Чере, ритуальное купание в ледяной воде, принятое у рамаров, укрощение коней диковатыми винтоссами; жрецы с Бернойских гор пили отвар желтого лишайника, дарящий единение с ледяным богом – Уэхом, теряли устойчивость, ползали, нелепо катались по земле и косноязычно предрекали всякие нелепые события, вызывающие смех в рядах зрителей. Огромный медведь, составленный из двух актеров, неуклюже преследовал женщин, собирающих лесные ягоды, а те ловко накидывали ему на морду лукошки; мнимые охотники на вепря долго ловили домашнего поросенка, а потом улепетывали от внезапно вернувшегося разъяренного хозяина. За столом не прекращалось веселье.
Будучи в прекрасном расположении духа, Саннелор вспомнил давнюю историю, сегодня показавшуюся ему смешной.
Это произошло вскоре после его восшествия на престол. Выйдя рано утром из покоев, он обнаружил в саду лежащих вповалку придворных, обязанных нести караул. Решив, что они пьяны, король прихватил хлыст и взял меч, желая и напугать, и наказать нерадивых. Но перепугался сам, увидев посреди сада огромного лохматого зверя. Высотой чудище превосходило деревья. Это был озибилит, известный по рисункам, украшающим свитки со сказками. Скорее от потрясения, чем намеренно, Саннелор бросил в чудовище хлыст, и озибилит лопнул с громоподобным треском.
Развеселившийся король, к вящему удовольствию приглашенных, подозвал барабанщиков и кимвалиста и приказал что есть силы приложиться к своим инструментам. Раздался оглушающий звук.
— Вот с таким грохотом и лопнул, только стократ громче, представляете? — прокомментировал он старания музыкантов.
А тогда от подобного сюрприза ноги Саннелора подкосились, и он уселся на ступеньки, вернее сказать - грохнулся. Это его и спасло: там, где только что находилась королевская голова, описал свистящий полукруг меч. Сказочное чудище было лишь отвлекающим мороком. Но и убийца просчитался: потерял равновесие и сам наткнулся на клинок Саннелора. Колдуна же, пособника злодея, вскоре изловили и отправили куда и положено - в ущелья Атрана.
Король взмахнул рукой, снова призвав музыкантов показать, с каким звуком лопнул озибилит, и захохотал.
— Представьте себе: я от неожиданности присел, убийца от неожиданности промахнулся, я услышал свист над головой и от неожиданности взмахнул мечом, а злодей от неожиданности напоролся на острие! Меч так глубоко застрял у него между ребрами, что я не сразу вытащил! Представляете все это? Вот как! Неожиданность, неожиданность и еще раз неожиданность! И чего только не случается от неожиданности! — подвел итог своему повествованию Саннелор и снова заразительно рассмеялся.
Эльмеда не очень поняла, что же в этой истории может радовать, но поддержала общее веселье.
— А ты, наверное, тоже перепугалась? — спросил король супругу.
— Перепугалась? Чего?
— Оленя! Сегодня на охоте…
— Да нет, не очень.
— Храбрая ты у меня!
— Спасибо за лестную оценку, мой государь.
Как ни странно, Эльмеда не лукавила – она и вправду не испугалась – ее не покидала твердая уверенность: уж с ней-то ничего плохого случиться не может.
               
                Разлад

Каким бы удачным пир ни был, наступило время, когда вкусившие веселья жены должны покинуть храбрецов, дабы те смогли наконец отдохнуть по-своему, по-мужски. Вернувшись в покои, Эльмеда, уже отчасти примиренная с мужем, обнаружила, что прекрасного веера из голубых и зеленых перьев дивной заморской птицы, последнего подарка короля, с ней нет. Очевидно, вещица осталась на столе, решила она. А поскольку веер ей очень нравился, королева отправилась за ним сама.
Да уж! Удар ножом в спину и то, пожалуй, не способен доставить столько боли! Ничего подобного ей слышать еще не приходилось! Невольно задержавшись перед портьерой у входа в зал, она услышала тост, включающий славословия в адрес мужа такого содержания, что в буквальном смысле осела на пол. Столь скабрезных откровений о светлом рыцаре Саннелоре она не могла бы себе представить в дурном сне! И в ответ ее муж не возмутился, не изничтожил наглеца прямо на месте, а благодушно и пьяно рассмеялся! Да еще такое добавил! Народ прозвал его Сияющим, а он, он… нет, слов у нее не было.
Едва добравшись до постели, оскорбленная королева рухнула на нее и погрузилась в небытие. Огромного труда стоило Наперснице добиться от Эльмеды каких-либо объяснений. Мудрая женщина долго объясняла, что мужская и женская природа несхожи, что они по-разному оценивают одни и те же события.
— Ах, Саннелор ей изменял! Подумаешь! — завелась, в конце концов, Наперсница. — А что делать в походе, когда смерть каждый день гладит тебя по голове? Ты знаешь, сколько раз он смотрел в пасть Оис? Ты видела, сколько на нем шрамов? И с кем же он ей изменял? С иноземными княгинями и королевами? Да хоть и с ними! Они что, ему жены перед Энгом? Они принесут ему наследника? Нет! Это его законная добыча, с которой он волен делать что захочет. Может продать, а может изрезать на куски. Они равны обычным вещам! Если кто-то сегодня ходит в одной рубахе, а завтра оденет другую – разве это плохо?
— Но я никакая не рубаха!
— Ты – нет! А они – да! Запомни: эти придорожные шлюхи тебе не соперницы! Они – просто тела, куски горячего мяса, которые нужны ему всего на одну ночь, а то и на час. Значит, нечего о них думать!
— А я? У него были сотни и тысячи развратниц! Я сама слышала! И я должна терпеть? Да я теперь жить не хочу! — кричала в ответ королева, ничем не отличаясь в этот момент от судомойки.
— Сохраняй достоинство! — укоряла подруга.
— Да плевать на достоинство! Он растоптал все мое достоинство! — в запале отвечала Эльмеда.
— Ты – мать его детей! — напоминала ей Наперсница. — Пока одного, но у вас еще будут!
— Теперь не будет!
— Будут. И ты все стерпишь!
— Нет, я к отцу уеду!
— Угомонись! У него право мужчины, у тебя - право женщины! Ты – продолжательница рода, и потому твои дети могут быть только от него, а его семя пусть разметается по всей империи, больше будет крепких мужиков, да и баб красивых. Твоим-то детям эти выродки не помеха! А ты о наследниках прежде всего должна думать, не о себе! Ты – государыня!
После этого потрясения и страданий, пережитых в те дни, после крушения последних иллюзий, Эльмеда окончательно покинула мир детства и стала взрослой. Отношения с супругом перешли из чувственных и романтических в рациональные. Делить с ним ложе она, правда, не сразу, но стала снова.
А любовь между ними, как ни странно, окрепла. Она стала зрелой и зрячей. Настоящей. Королева понимала, какого великого супруга подарила ей судьба. Саннелор был гораздо значительней всех окружающих людей, он возвышался над ними, словно огромное дерево над травой, а все прочие копошились в тени гиганта. И ничего в жизни дороже этого человека у нее нет и не будет, – это знание напрочь утвердилось в молодой женщине.

                Море теплое и ласковое

Женившись на принцессе Эльмеде из древнего рода Инервессов, король Ольса Саннелор присоединил к своим владениям небогатую область, открывающую ему прямой путь к завоеванию целого ряда тянущихся вдоль Бернойского хребта таких же мелких территорий. Он мог легко покорить небольшое княжество силой, но не сделал этого, чем вызвал немалое удивление и среди друзей, и среди врагов. То ли умелые интриги ее отца, то ли красота самой Эльмеды склонили завоевателя к подобному решению, но эта кампания осталась единственной бескровной в славной биографии Великого полководца. Звание это он носил не зря, ибо к двадцати шести годам одержал множество побед в битвах, увеличил свои земли в четыре раза и ни разу не терпел поражений.
С момента заключения брака минуло уже пять лет. Саннелор, не оставляя ратных трудов, поставил на колени все восточные королевства, чьи воины составляли теперь костяк его непобедимой армии, и достиг на юго-востоке границ Щрена, сильнейшего государства из Конфедерации княжеств. Эта страна, отличаясь при нынешнем правителе – Кренпе ХI Ресенне крайне агрессивным нравом, вела захватническую политику не хуже Ольса. Ну, может быть, аппетиты Щрена были поскромнее. Обе стороны сознавали, что рано или поздно их интересы пересекутся, и тогда… Тогда будет по-настоящему тяжелая война. Или все же удастся договориться и поделить окружающий мир? Судя по всему, Щрен последний вариант устраивал больше, на то были неявные, но многочисленные намеки, а Саннелор более всего хотел обзавестись собственным морем. Все усилия, предпринятые за последние годы, были посвящены подготовке к давно выношенному в мечтах походу, целью которого являлась соленая вода.
Тяга к большой воде, наверное, родилась вместе с мальчиком по имени Саннелор, во всяком случае, сколько он себя помнил, столько грезил морскими горизонтами. Смолоду видел их в многочисленных снах, а наяву – никогда. Неудивительно, что странное решение превратить Ольс в морскую державу созрело еще в детстве. Хотя до Неточного моря, а оно единственное было в пределах досягаемости, путь лежал далекий и трудный: пересечь Бернойские горы целой армией по узким извилистым тропам – нереально, через Темный лес - не пройти. Оставалась одна дорога: вокруг Велмской гряды и через недружественные степи – этакий круг! Но несмотря ни на что, Саннелор верил, что у него будет море! Давным-давно он придумал тайную словесную формулу, которую нередко повторял как заклинание:
— Море теплое и ласковое.
Никто, даже самые близкие люди, не слышали от него этих слов, а он верил, что эта простенькая фраза придает силы и призывает удачу. Главное, считал Саннелор, чтобы никто не прознал о тайне, иначе словосочетание лишится своих чудесных позитивных свойств.

                Ловушка

Небольшое, но крепкое ольское войско продвигалось на юго-запад. Его ждала очередная жертва большой политики - невеликое княжество, последнее у западных отрогов Велмской гряды. Дальше на юг лежала дикая степь, откуда когда-то явился самонадеянный Хелиаз, а за ней, с одной стороны, Большая пустыня. А с другой – северной - государство с мелодичным названием – Тинетон, омываемое водами бескрайнего Неточного моря - настоящего моря с соленой водой!
Три строя кавалерии, пять - тяжелой пехоты и столько же мечников, да два строя лучников и личная гвардия короля – вот и все силы, на которые мог положиться Саннелор в этом походе. Но и того было много для приведения к покорности княжества, истощенного непрерывными стычками со степными племенами: ожидалось, что кампания закончится бескровно. А могло ли быть иначе? Весь сценарий известен заранее: узнав о приближении ольского войска, перепуганный князь сбежит в степи или в горы, и правильно сделает. Жители лишь благодарно вздохнут, навсегда освобожденные от нападений кочевников протекторатом Ольса. Что касается последних, тоже опасаться нечего - дикари, они и есть дикари неумытые, к тому же уже битые юным Саннелором, когда недоброй памяти Хелиаз попытался завладеть его землями. Ну и кому тут тягаться с правильно воюющими отрядами Ольса?
Как и предполагалось, на границе не стояло ни единого ратоборца. Поселения по пути оказывались брошенными, скот уведен, а амбары встречали гостей пустыми закромами. Хорошо – и это предусмотрели, обоз с собой захватили основательный. Лишь после четвертой ночи попался городок, покинутый наспех, и в нем удалось пополнить запасы.
Разведка доложила, что недалеко уже осталось до каменной стены, обороняющей столицу. Миновали несколько деревень, и опять никто: ни крестьянин, ни воин не попался на пути. Ясно, попрятался народ. Кто в леса ушел, кто в городе затворился. Неужели собрались-таки обороняться, и предстоит осада? Впрочем, едва ли победа будет сложной, хотя подкрепление, возможно, понадобится.
Преодолена очередная возвышенность. Перед глазами Саннелора открылась долина с раскинувшимся в центре большим городом. Ворота приглашающе распахнуты, а в стороне застыла рать, явно настроенная дать бой. Вот как события развиваются! Проведали, что силы наступают не дюже великие, и решили встретить врага в поле, в честном бою. Что ж, тем интересней. И солдаты оживились: надоел беспрерывный тупой марш; в предвкушении забавы шаг стал бодрее и монолитней, а лица загорелись азартом.
В центр Саннелор поставил тяжелую пехоту, перед ней расположил лучников, а фланги прикрыл легкими воинами - мечниками. Испытанная и проверенная во многих сражениях тактика. Конница в резерве. В город соваться не стали во избежание возможной западни – не зря ведь ворота открыты. И потом - еще успеется, негоже до боя о добыче думать.
Сражение началось с попытки запугать нападавших. Саннелор услышал, что где-то далеко вроде колокольчики часто-часто зазвенели, и возникло у него щемящее, так хорошо знакомое ощущение под ложечкой. Это означало - где-то поблизости начали колдовать. И действительно, одновременно со стороны города и от расположения неприятельских сил послышались многочисленные чавкающие всхлипы, словно какие-то твари вылезали из болота. Звуки были гулкими и страшными, издавать такие могли только существа гигантские. И они появились. Взмыли в небо два зверя, похожие на немыслимых складчатых рыб с многозубыми пастями. Рыбы летели низко, отбрасывая на молодую щетинистую зелень густые тени, медленно наплывали на ольское построение, а со складок капала на землю темная жидкость, и трава дымилась и вспыхивала от нее. Солдаты невольно попятились.
— Маг у них однако с выдумкой, грем его придуши! — проворчал Саннелор. — Эх, сколько же всякой гадости на земле развелось!
Он достал из седельной сумки несколько горошин, бросил их через плечо (на удачу – примета такая) и выехал вперед. Вытащил из-за пояса короткий жезл с граненым набалдашником и дважды махнул им, направляя свое оружие поочередно сначала в одно, а затем в другое страшилище. И этого обыденного, на первый взгляд, действия оказалось достаточно – мороки заклубились, будто испарина от них пошла, и лопнули, обдав грязными брызгами защитников княжества. И тут у войска словно глаза открылись: все увидели, что по небу плывут две обыкновенные тучи, а не уродливые рыбины, и моросит из них самый заурядный дождик, и трава не горит и не дымится, а влагой полезной напитывается!
— Го-ор! Го-ор! Го-ор! — издали радостный боевой клич ратники Ольса.
Да, неплохие оказались воины у местного князька! Закалились в битвах со степью. И числом их набралось побольше, чем нападающих. В центре сеча пошла на славу! Отошедшие за большие щиты лучники стреляли беспрерывно, мечники рубили тех, кто пытался подобраться с флангов. Ольский отряд работал - для них это была именно работа - слаженно, будто единый организм. Он медленно продвигался вперед, перемалывая лихо наскакивающего противника. Вот предприняли атаку вражеские конники - стремительно накатил вал, готовый все смести на своем пути. Ни секунды не колеблясь, передние ряды ольских пехотинцев нырнули под овальные щиты, оставив на поверхности короткие копья, упертые в землю, а следующие присели, ощерившись длинными древками. Когда всадникам осталось до врага всего ничего, их в упор встретил шквал тяжелых стрел, потом второй, и даже третий успели выпустить. Раненые кони храпели и тонко ржали, взмывали на дыбы и сталкивались, падали, роняя и подминая под себя всадников, мощный порыв распался на отдельные слабые потоки. И те, кто сумел пролететь дальше других, повисли на частоколе копий.
Тут и наступил перелом. Дружина князя, пораженная неуязвимостью ольского строя, ползущего вперед, словно гигантская черепаха, начала откатываться. Саннелор махнул рукой, и понеслись на отступающих три колонны всадников. Достигнув неприятеля, разошлись широким веером и врезались в его ряды. Тяжелая пехота моментально перегруппировалась и характерным для нее размеренным шагом принялась догонять улепетывающего врага. Теперь оставалось захватить князька, дерзнувшего воспротивиться самому Великому Саннелору, и примерно наказать его.
— Го-ор! Го-ор! Го-ор! — ревели солдаты.
Великое дело - страх! Уцелевшим воинам князя удалось оторваться от преследователей. Отрезанные от столичных рвов и валов, они бежали в направлении степи: туда, где ждала не менее лихая доля, где хозяйничали извечные недруги - кочевники. И защитники княжества понимали это, потому далеко не ушли, но и ольская рать тоже прекратила преследование – солнце вовсю заходило за окоем.
На следующее утро противник решил вторично попытать счастье в бою, но сломленный накануне дух оказался не лучшим подспорьем в битве: сражение завершилось быстрым и позорным бегством. До полудня солдаты Ольса шли по пятам отступающего врага.
— Все! Довольно! Пора остановиться, — скомандовал Саннелор.
Войску требовался отдых.
Наутро, когда азарт погони, захвативший и его, развеялся полностью, полководец вдруг осознал, что не все идет как надо. Что-то не так, пока не ясно что, но есть в происходящем какая-то неправильность. Тут вспомнил, что даже после проигранной княжьей дружиной баталии ворота города-крепости не затворились. Выходит, ждали, что двинемся туда? Зачем? А мы начали преследование… нет, неспроста все это…
Справа, очень кстати, высился двугорбый холм, сплошь покрытый ранними, синими и желтыми цветочками. Обе вершины холма, словно венценосные головы короны, покрывали негустые рощицы - лучшего места для наблюдения не пожелать.
И вот он увидел перед собой степь - плоскую как стол землю, уходящую на юг, но частью своей заворачивающую вокруг совсем невысокого отрога Велмской гряды, где она уходила на север и смыкалась с низкими серыми облаками, застилающими горизонт. Именно там был пропуск к столь желанному морю. Поверхность степи была покрыта невысокой травой, идущей волнами под ветром. А поперек нее, вытянувшись длинной изломанной линией, словно на смотре, застыло степное воинство. Помнило ли оно бесславный поход Хелиаза? Не просто помнило! Жгуче помнило: до боли в сердце, до зубовного скрежета! И, может быть, они все эти годы только и ждали момента сладкой мести, момента, когда ненавистный правитель Ольса сам прибудет к ним в руки?
Перед степняками длинной чередой дымились костры, сложенные из прошлогодней травы. Это был старый обычай кочевых народов – очищать огнем дорогу войны. А еще дальше виделись многочисленные кибитки: то ли простой обоз, то ли это были домочадцы уверенных на сей раз в победе номадов.
Король повернул голову влево. Собственный отряд, прижавшийся к подножью холма, показался таким маленьким и жалким. Плохо! Но возможность отбиться у них есть. Придется отступить к городу, хотя, ворота уже наверняка закрыли. Почему же они стояли открытыми? Очень просто — это была ловушка! Но и преследование привело в западню! Он понял, что против него разыграна беспроигрышная партия – куда не кинь – везде клин.
Надо отправить в Ольс гонцов. Они продержатся, непременно продержатся до подмоги! Саннелор оглянулся. И сделал еще одно ожидаемое и безрадостное открытие: сзади приближались свежие княжеские воины. Не сказать, что отряд был велик, но вполне достаточен для выполнения плана, задуманного хитроумным врагом – затруднить отход ольских сил, заставить их биться на два фронта. Заманили! Вот уж заманили!
И в этот момент, может быть, впервые в жизни Саннелор пожалел о том, что отправился на войну.
 
                Замок Ольс

Замок создавался веками. Самые первые постройки, дорога к которым была уже давно позабыта, вырубались еще в скальном боку горы Ольс (от нее и взял название замок, а за ним и город, и вся страна в целом). Постепенно, с каждым следующим поколением, к ним прибавлялись новые и новые строения, так что ряды величавых стен издавна наступали на город, оттесняя и поглощая его. Замок Ольс был очень древен, и никто не знал его истинного возраста. В нем накопилось столько заброшенных залов, двориков, переходов, башенок, ворот, комнат, коридоров и прочих помещений, где некогда кипела жизнь, он хранил такое множество спрессованных веками секретов, что, будь этот каменный гигант одушевленным существом, его ничто и никогда не смогло бы удивить. Во все времена замок с одинаковой безучастностью предоставлял свои покои повелителям и слугам, законным супругам и прелюбодеям, аскетам и извращенцам, праведникам и черным колдунам, живым и мертвым. В его чреве рождались персоны великие и малые, возникали грандиозные идеи и ютились никчемные мыслишки, случались колоссальные празднества, совершались великие открытия, творились убийства и прочие мерзкие гнусности, геройство на равных уживалось с подлостью и предательством. Замок двигался вместе с историей, он врастал в новые времена, оставляя позади захороненных прямо на тронах монархов, а с ними превращенные в склепы и брошенные людьми парадные залы. Его пример иллюстрировал истину, свидетельствующую, что в прошлое возврата нет. Те же, кому удавалось очень долго прожить среди этих древних камней, обретали способность читать невидимые знаки на стенах, которые запечатлевали неприкрашенную историю обитателей и описание всех происходивших здесь событий. Кто наносил их – неизвестно, а те, кто мог прочесть, никогда не выдавали своего умения. Впрочем, это утверждение относилось к разряду многочисленных легенд, окружавших Ольс.
Эльмеда, не обремененная государственными обязанностями, за исключением церемониальных, имела довольно свободного времени. Атмосфера дворцовой жизни не сильно интересовала молодую правительницу. Мутные реки дворцовых сплетен протекали мимо нее, не затягивали вязкие болотца каждодневных интрижек, не привлекало и расплескивание лужиц мелких страстей ближайшего окружения. Немалую долю времени занимал сын, какую-то часть розарий, еще меньшую - поездки в Ушпет, но и свободные часы оставались. В родительском доме будущая королева получила определенное образование, но главной заслугой учителей было то, что они не отбили у девушки желания и дальше приумножать знания. Так что знакомство с библиотекой было предопределено.
К собранию табличек и свитков вел длинный и запущенный коридор, а из всех комнат-хранилищ лишь одна была более-менее прибрана. Но и здесь, несмотря на высокие своды, чувствовался легкий запах сырости и прели. Да и сам главный хранитель, почти беззубый, тонкорукий и сухой, как ствол пустынного дерева, на первый взгляд показался Эльмеде лишь заплесневелым старикашкой. Вскоре она, надо сказать, изменила о нем мнение: тот оказался подлинным кладезем знаний и настоящим подвижником, а неказистость обстановки объяснялась просто – мало кого интересовали знания. Ни Саннелор, ни Илюм, ни члены Державного Совета, ни иные, рангом ниже хозяева жизни, никогда сюда не заглядывали и о библиотеке разве что только слышали. Этим же отличались и ближайшие предки нынешнего короля, поглощенные непрекращающимися забавами - войнами. А между тем, здесь хранились сокровища в виде глиняных табличек без малого трехтысячелетней давности, сберегающие седую историю Ольского государства, сопредельных стран и предания о дальних закраинах.
Способ записи на кожах, пропитанных едким соком растения тарип, открыли менее пяти сотен лет назад. Поначалу такие письмена хранили в свитках и только потом кожи начали складывать в стопы, прошитые прочными нитями. Так получились книги. А вот способ приготовления писчих листов из перебродивших растительных останков – это было достижением последнего столетия. Нынешний же хранитель усовершенствовал рецепт, и листы стали тонкими и белыми. С помощью небольшого числа подчиненных он задался почти несбыточной целью: перенести древние знания с хрупких табличек и плесневеющих кожаных книг на придуманную им прочную бумагу.
Библиотека, конечно, знала лучшие времена, но они давно миновали. Последним ценителем знаний был прапрадед Саннелора. При нем, собственно, и выстроили сохранившуюся по сию пору в первозданном виде боковую пристройку к дворцу. И ему же, как объяснил хранитель, наследники были обязаны обоснованием древнего титула Ольских королей – Сияющие. Дело в том, что сей образованный прапрадед собрал у себя мудрецов, коим было предписано объяснить устройство мира, чем они и занимались до самой гибели их покровителя, умершего, как известно, от яда. Так вот, между делом мудрецы совершили грандиозное открытие: путем сложнейших исчислений и проникновения в тайны древнейших источников, сохранившихся в виде зашифрованных преданий, установили, что род Ольских королей восходит непосредственно к одному из сыновей-близнецов Энга. К тому, кто породил все светила и вообще все, что излучает свет – Солнце, Луну, звезды, сверкающие небесные хвосты, день, радугу, искры, огонь, а также светляков, глаза хищных зверей и мерцающие в ночи гнилушки. А так как светлый сын Энга именуется Зурр Сияющий, то и все его потомки имеют право зваться так же. С тех пор происхождение титула стало окончательно ясно.
— От самого Зурра! — восхитилась королева, раньше она никогда не задумывалась, почему ее супруг зовется «Сияющим», и не просто, а «Сияющим потомком Энга». Но теперь стало понятно, ведь Зурр Сияющий, основатель династии, – сын Энга.
— Ты ведь знаешь, как создавался сущий мир, Всемилостивейшая? — поинтересовался хранитель, и голос его, чем-то напоминающий шорох, с которым разъединяются слипшиеся кожи, казалось, был отголоском тех самых доисторических времен, коим посвящалась беседа.
Эльмеда, словно ученица на уроке, четко и без запинки нарисовала картину мироздания:
— Первоначально не было ничего, но в этом «ничего» заключалось «все». И так продолжалось бесконечно долго, так было бы и сейчас, если бы Энг, который и есть это «все» и это «ничто», не породил двух близнецов: Зурра и Уррза. Зурр, в свою очередь, создал свет, а Уррз тьму. Долго мир был разделен только на две эти части, близнецы играли в нем, мешая светлые и темные пятна. А потом от Энга произошла С;риж, которая своей рукой обвела контуры этих пятен, вкладывая в очертания свое божественное воображение. И так возник видимый мир. Сначала она изобразила немного тверди и горы, стоящие на ней, и повисла твердь в пустоте. Но явились старшие братья и заполнили пространство выше и ниже светлыми и темными пятнами. С;риж обвела их, и твердь стала неоглядной, и возникли море и небо. Так земля и горы, вода и небо образовали чело мира. И по сию пору вода и воздух то излучают свет, то полнятся тьмой, напоминая о братьях-создателях. Зурр – это само солнце, оно небольшое, но очень горячее, а Урзз – это непроглядная ночь. Ночь велика, но по силам братья равны, поэтому они никогда не сражаются между собой. Если солнце или звезды выплывают на небо, то вода тут же отражает их, а потом, в положенное время, вбирает в себя, но, когда приходит пора, вновь отпускает на небеса, а основой сущего остается твердь.
Затем пришел черед трав, деревьев и зверей. С;риж наносила разнообразные очертания, а Энг вдыхал в них жизнь. Однажды, по просьбе С;риж, Энг собрал все созданное ими и дал каждому творению свое предназначение. В конце остался самый простой элемент: это был едва ли не первый опыт рисования С;риж. Фигура походила на нечто вытянутое, имеющее два раздвоенных конца. И тут впервые боги заспорили. А их уже было много к тому времени, детей Энга. Были там и Провозвестник Иеолр, и Дарующая Забвение Оис, и Бушующий Аргз, и Тишайшая Юсса, и другие божества...
— Верно. Вот так и появились мы... самое спорное творение… — вздохнул хранитель.   
— Да, так рождался первый человек, получивший малую толику своей сути от каждого из богов, но имеющий меньше всех врожденных умений и вынужденный всю жизнь учиться этой самой жизни, — согласилась королева.
И, охваченная вдохновением, приходящим к умелому рассказчику по ходу удачного повествования, она продолжила, упомянув о тех временах, когда первые люди, обучаемые богами, стали сильнейшими на земле. И о том, как гнев богов впервые обрушился на род людской, когда те слишком много о себе возомнили, и стали придумывать себе ложных богов и обожествлять себя сами. И тогда боги разделили их на разные народы и дали им разные языки, чтобы труднее было договариваться, и дали им оружие для того, чтобы никто не мог возвыситься более других. А еще в наказание возгордившимся появился грем (его имя надо писать всегда только с маленькой буквы, а выговаривать с презрением, иначе попадешь под его власть), являющий собой скопище черных поступков и грехов людских, вечно подстрекающий человека к грязным делам и толкающий на неверный путь. Воспоминание о ничтожном и мерзком греме - а каждый человек обречен помнить о нем - с тех пор оберегает многих от чрезмерной гордыни и позора. Многих - но далеко не всех.
— Да, все так и было, все верно… — кивнул хранитель.   
Королева, ободренная, улыбнулась, и перешла было к истории королевства Ольс, но проговорив какое-то время, оборвала себя на полуслове.
— Ты уже, наверное, устал выслушивать меня, Хранитель, как будто сам всего этого не знаешь, — сказала она.
— Нет, нет, Всемилостивейшая. Твои знания поражают!
— Конечно! Потому что я – женщина… да еще королева вдобавок, и при том еще что-то знаю, хотя могла бы спокойно обходиться без всего этого.
— Совсем нет! Нет! Не думаю, что во всем Ольсе найдется десяток мужчин, знающих половину из того, что я от тебя услышал! Так вот.
Эльмеда повела себя как истинная правительница. Прежде чем вести дальнейшие разговоры, она распорядилась утроить штат и удесятерить денежное содержание святилища знаний.
— Скажу тебе без лести, повелительница, ты достойна зваться Мудрейшей за то, что сделала для библиотеки. Благодарность наша может сравниться лишь с преданностью тебе, — поклонился хранитель, узнав об этом повелении.
               
                Горцы. Похищение невесты

Отвар желтого лишайника или желтеца – именно то, что надо. К нему надобна долгая привычка и нелегкое постижение многогранных свойств зелья под чутким руководством учителя, а вкусившие отвар впервые и без подготовки одуревают полностью. И потом долго не могут вспомнить последствий дегустации необычного напитка.
Неправедное использование отвара желтеца жестко запрещается жреческим кодексом, да и самим Уэхом, мягко говоря, не поощряется. Потому жрец, которого силой принудили приготовить отвар, а потом горские бандиты под видом мелких купчишек проникли в усадьбу и разбавили им питьевую воду, проклинал и себя – за слабоволие, и главаря шайки – Уржака – за жестокость, но сделать ничего не мог.   
Зато теперь слуги воинского королевского казначея чудили напропалую. Кто-то манерно кружился под слышную только ему музыку, другие аккомпанировали танцорам, дуя в старые подковы или лупя по чему придется, иные и головой, кто-то сосредоточенно ломал перила у парадного крыльца, особо изобретательные швыряли в печь кухонную утварь или, нацепив на себя то, что попалось под руку, а многие и вовсе голышом, носились по дому и вокруг него, воя, рыча, сквернословя и одаривая встречных тумаками, а прочие бессмысленно хохотали по углам. Так проявляла себя клубящаяся внутри душ темная и тягучая немота, попавшая туда из снадобья. Здравый смысл под ее воздействием затихал - немел, а черный осадок пороков, называемый порой истинной сутью людей, выплескивался наружу, овладевал разумом и создавал ощущение бессмысленного и бурного счастья.
Все эти непотребства совершались во имя любви. Романтической, запретной и оттого неимоверно стойкой. Расцвела упомянутая страсть в прошлом году. Юная прелестница, дочь главного военного королевского казначея, и сын одного из горских князьков случайно встретились в стоязыком Ушпете, на рынке. И воспылали настолько, что немедленно решились на вечное слияние не только сердец, но всех иных мест, способных к оному. И даже на посвящение остатков жизней друг другу. Иначе говоря, захотели пожениться, причем не откладывая в долгий ящик. Ну, куда это годится? Со всех точек зрения – брак совершенно неравный. В горах этих мелких князьков, или как их еще называют, «горских королей» как грязи. Одно название только «короли», а при ближайшем рассмотрении все сплошь – голь и нищета вшивая. Разве может кто-нибудь из них стать рядом с такой персоной, как сберегатель воинской казны лучшей и богатейшей в целом свете армии? Да это же просто смешно! И отпускать девочку в эти дикие чужие горы, голодные, холодные и грязные, пусть даже с ее доброго согласия - разве придет такая блажь в голову здравомыслящему отцу? С огромным трудом, применив и посулы, и угрозы, казначею удалось дочь отговорить. А присланных с гор сватов он погнал, как стаю наглых ворон, только полы их парадных одеяний заворачивались!
И вот теперь, негромко посапывая (вовсе не от натуги, а от легкого ночного насморка), Акжи тащил на себе дивное создание, едва не впавшее в истерику при виде творящегося в усадьбе безобразия. За ними семенила старая кормилица, привязанная к воспитаннице не хуже собачки. Хорошо, что хоть она шла молча. Кого перешагивая, кого сталкивая с пути крутым плечом, а то и придавая ускорение пинком, не боясь быть узнанным и уличенным, юный горец вынес девушку из дома, миновал внутренний двор и опустил наземь. Далее двинулись на своих двоих. Отряд «сватов», возглавляемый многоопытным в таких делах предводителем по имени Уржак, ждал беглецов, укрывшись в ближайшей рощице.
Главное было сделано, оставалось доставить невесту в центр нагорной страны, в Эрен. Эта часть плана была несложной. Хорошо известно, что завоеватель Саннелор по возвращении из очередного похода всегда несколько дней посвящает наведению порядка в войсках и никогда прежде времени не отпускает ближайших помощников. Таким образом, похитители располагали до начала погони целой ночью и потом еще полным днем - примерно на столько выбивал отвар желтеца нормального человека из состояния здравомыслия - так что раньше о пропаже никто не узнает. Да и потом погоня отправится не сразу, да и куда, в какую сторону? А за сутки с лишним они оторвутся далеко - к лишениям горцам было не привыкать - подремать, в крайнем случае, можно и в седле.
Но всего, увы, не предусмотришь.

                Хранитель
               
— Ты спросила о двух вещах, Всемилостивейшая, — проскрипел хранитель. — О тайне замка Ольс и предназначении этого мира. И ты спросила об этом у меня. Это странно.
— Странно? Почему же?
— Раньше ты никому не задавала таких вопросов?
— Нет.
— А мне задала. Мне.
С самого начала знакомства старик общался с ней, как с равной. И не только по знаниям. Ну, или почти как с равной. На первых порах это немного обескураживало королеву, а потом она согласилась с таким отношением, отдав дань возрасту и уму этого человека. «Кто до кого из нас двоих снисходит – это еще вопрос», — как-то подумалось ей.
— Ну, не знаю… а у кого еще спрашивать? — пожала плечами Эльмеда.
— Вот именно! Я один из немногих, кто способен хотя бы понять смысл этих загадок, и возможно, немного просветить тебя. А главное, я тот, кто не станет задаваться вопросом: откуда у тебя интерес? Так вот.
— А что в нем особенного?
— В твоем случае ничего плохого, Всемилостивейшая… или совсем наоборот, как знать…
— Что-то я не очень понимаю тебя, Хранитель…
— Скажи, а нет ли в твоих жилах крови древних магов?
— Нет, нет, — отмахнулась королева, — я из рода Инервессов …
— Мне это известно, Всемилостивейшая, я знаю историю твоих предков, хотя родословная хроника не главное… но, с другой стороны, Саннелор бы почуял…
— Ах, вот что! Ты сейчас обязался не выдавать моего любопытства в отношении запрещенной в Ольсе истинной древней истории и магии, связанной с ней, так? Ты полагаешь, королева нуждается в твоей защите?
— Ты догадлива, Всемилостивейшая. Необходимость в помощи может ощутить каждый. И даже поддержка такого червя, как я, оказывается порой нелишней. Так вот.
— И перед королем?
— Перед королем? Трудный вопрос. Нет, между тобой и Саннелором я не встану.
— Правильно. Но мы отвлеклись. Итак, о замке…
— Ты произнесла: «истинной древней истории и магии, связанной с ней». Что ты имела в виду? Это важно!
Эльмеда немного подумала и ответила, что даже не знает, что сказать, этот вопрос как-то сам собой вырвался у нее.
— Ты загадочна, Всемилостивейшая. Ты очень загадочна. Хотелось бы знать, что за этим стоит.
— Увы, тут я тебе не помощница, самой хотелось бы знать.
— Хорошо. В таких случаях говорят, что время покажет. И моли богов, чтобы оно, это неумолимое время, не отправило тебя в сторону Ниберлахской пещеры.
— Ты меня пугаешь. Если не ошибаюсь — это ужасное место, где сжигают колдунов?
— Верно. И ты не хочешь прямо сейчас закончить этот разговор?
— Нет. Ведь любопытство мое не закончится вот так просто, оно не ведает границ… а может быть, и страха.
— Вот как! Хорошо, продолжим. Тайны замка Ольс. Ты ведь знаешь, что старые покои замка со временем запустевают, в них перестают жить, а затем пристраивают новые?
— Конечно, потому что там, в оставленных залах – захоронения королей прошлого. По закону Ольса живым туда пути нет.
— Вот! А ты обратила внимание, как соблюдается этот закон?
— Как? Ну соблюдается… хорошо соблюдается.
— Неукоснительно! Ни один закон в Ольсе не имеет такой силы! Люди никогда не говорят о заброшенной части замка, догадываешься – почему?
— Пока нет.
— Люди - обычные люди - забывают о старых покоях, как только похоронят очередного монарха. После смерти короля ваяют конную статую почившего, но как только к Оис отправляется его сын, пристраивают новые чертоги для наследника, ставят новый памятник, а тот, прежний, оказывается за чертой досягаемости – его отгораживают. И тут же тоже о нем забывают! И поклонение абсолютной власти, в котором всегда испытывает нужду и вельможный, и простой люд, простирается лишь до отца нынешнего правителя. Да и то – его вспоминают редко и смутно, как что-то совсем маловажное. А о предшественниках его уже не помнят. Не помнят совсем! Так, был, мол, какой-то поход во времена оны, и все, или построили такой-то город тогда-то, а кто строил – не интересуются, и так дальше. И, заметь, ни у кого не возникает малейшего желания проникнуть туда – в прошлое династии и в прошлое замка - пойти вспять истории. Хотя там, позади - целый город, да и богатства в нем лежат немалые. И никто, и никогда не интересуется даже причинами этого явления, Всемилостивейшая. Так вот.
— Я это заметила.
— Вот! Никто не интересуется - а ты спрашиваешь! Причем, знаешь, кого спросить. А самое главное – ты знаешь о захоронениях старых королей. Так ведь?
— Да. И что?
— А то, что ты помнишь и знаешь, то, что коренные жители даже королевской крови не помнят и не знают, и никогда этим не интересуются. Никогда! А ты – рожденная в ином месте, проявляешь странный интерес. Все туманно помнят лишь, что был отец-король, а прийти и поклониться останкам деда сегодняшнего властителя никому в голову не приходит. А тебе? Тебе это почему-то покоя не дает?
— Мне? Пожалуй… но почему - не знаю. А что и Саннелору такое не приходит в голову?
— Нет, он - иное, там ведь его прародители. Заметь – его, а не твои. Но говорить даже с тобой он об этом не станет.
— Но я все-таки королева, его жена.
— Не в этом дело, Всемилостивейшая. Знай - обычные люди просто не ведают о старых чертогах. Похоронили короля, и вскоре забыли. И не вспомнят! Стоит мысли о той части Ольса только промелькнуть в голове, как она тут же пропадает. А если какой-либо человек вдруг отправится на поиски древней части замка, то просто наткнется на глухую стену – глухую стену в собственной голове. И тут же поймет, что это вообще не его ума дело. Осенит его, что того, чего он разыскивает - попросту нет, и не было. Слышала такую поговорку: искать вчерашний день? Это значит – заниматься пустым делом.
— А ты? Ты ведь помнишь и знаешь?
— Да, я помню умерших. Не всех, лишь нескольких последних королей. Закон не распространяется на меня. И тому есть причина, которую я, может статься, открою когда-нибудь тебе. Но самое интересное, почему ты…
— Может как раз потому, что я не из Ольса…
— Тем более. Зачем тебе? Откуда это?
— Я – королева.
— Да, возможно, по этой причине. Так вот, ответ на твой первый вопрос таков: да, старый замок, вернее, множество замков, существуют, но попасть в них могут только избранные. Избранные самой Оис! И только ей! Но лучше туда не стремиться. Это все равно что окунуться в прошлое, в прах веков - не мысленно, а телесно. Что от этого может произойти с человеком? Ничего хорошего – он и сам обратится в прах. Так вот.
— И отчего же так происходит, любезный Хранитель? Знаешь ли ты причины?
— У тебя пытливый ум, но он ведет наш разговор к запретному.
— Запретному? А кто и что запретил?
— Удивительно, твой интерес не ослабевает, Всемилостивейшая, – ты не теряешь хода рассуждений!
— О чем ты?
— Любой человек на твоем месте давно уже сбился бы с мысли и утратил интерес к ней. Это тоже древний закон, и никому еще не удавалось преодолеть его запрет, он сидит у каждого в голове, как я уже сказал. А ты – разматываешь этот клубок, этот след, словно цепкая гончая.
— Как Айра?
— Айра?
— Так зовут любимую собаку моего супруга. Она – лучшая гончая в стае.
— Да, наверное, как Айра… Что ж, значит, ей это угодно…
— Айре?!
— Ты еще и шутишь. Нет, не Айре, конечно, а самой Оис, да простит меня богиня за это невольное и предерзкое сравнение.
— Продолжай.
— Продолжать? Тогда знай - ступив на этот путь, ты ставишь на кон свою жизнь. И риск потерять ее будет возрастать с каждым твоим дальнейшем словом. Будешь дальше углубляться в опасные тайны?
— Я не люблю останавливаться на полпути.
— Слушай. Ты зовешь меня «Хранителем», и это верно, но я не только сохраняю наследие предков, я исследую его. Я – ученый, посвятивший себя изучению прошедшего и забытого, иначе говоря - истории. А кто покровительствует истории? Кто дарует и память, и забвение? Кто и есть сама история?
— Ты говоришь об Оис, богине смерти?
— Да! О той, чья бездонная пасть не знает ошибок, в чьих лапах нити всех жизней, о той, кто владеет всей памятью мира! Это она оберегает старые части замка от живых. И дарует память своим слугам или же отнимает ее. И мы, хранители, поклоняемся ей! Мы ее рабы и ее жрецы! Не король правит нами, а великая богиня Оис. Потому мы, хранители, никого не боимся и по–настоящему чтим ее только одну. Так вот.
— Ах, так вот отчего ты не выказываешь излишней почтительности к своей королеве? — улыбнулась Эльмеда.
— Прости меня, Всемилостивейшая, если можешь, за то, что старый книжный червь не проявил должной учтивости, за то, что позабыл хорошие манеры, а также за то, что он ставит богов превыше королей, – склонил голову библиотекарь.
— Ладно, ладно, если бы ты еще в нем нуждался, в моем прощении, — отмахнулась королева. — Но из твоих слов выходит – что старая часть замка – владения Оис?!
— Да. Безраздельные и вечные.
— Ой, как здорово! Я никогда не думала, что боги могут иметь что-то свое, осязаемое, здесь, на земле. Они ведь где-то там, — Эльмеда неопределенно помахала над головой.
— Они везде.
— Да, именно. Везде и нигде. Но вдруг оказывается, что прямо вот здесь, за этой стеной, — и она постучала согнутым пальцем по слегка выступающему кирпичу, — эй, Оис, отзовись, подруга!
— Не кощунствуй! — неожиданно резко воскликнул побледневший хранитель и, понизив голос, добавил. — Имей в виду: Оис нас слышит! Она на самом деле сейчас там!
Королева ощутила, как спину обдало холодом, будто по ней, извиваясь, проползла ледяная змея. Даже плечи невольно передернулись. И давящее ощущение тревоги, которую она пыталась подавить напускной веселостью, вернулось к ней.
— Ладно, не будем, — согласилась она, — но ты обещал рассказать мне и о предназначении нашего мира.
— Предназначение и устройство мира. Над этими загадками трудились великие мудрецы прошлого. Они вопрошали богов, и боги иногда снисходили к ним. Результаты усилий сохранены в старых глиняных табличках, коих здесь сотни и тысячи. Если хочешь, я подготовлю кожаные стопы и бумажные книги, куда частично перенесены записи с табличек, и ты познакомишься с работой мудрецов, это лучше, чем выслушивать не всегда верный пересказ.
— Хорошо, будь так любезен.
               
                Предчувствие
            
Закатные лучи преломлялись в стеклах длинного ряда витражей и создавали на стене зала череду прихотливых цветовых картин. Они были размытыми и изменчивыми, но все же в них многое можно было прочесть. Особенно если немного прикрыть глаза и смотреть сквозь полуопущенные веки. Разумеется, требовалось добавить немного воображения. И получалось что справа, у северной арки, где почти незаметно колыхались первые красочные пятна, начиналась жизнь, потом она долго тянулась через всю стену и подходила к концу лишь у южного выхода. Но заканчивалось ли существование этой дверью или перетекало дальше, в следующий зал, ведь в нем тоже имелись витражи? Или возникающее за перегородкой бытие надлежало считать уже не своим, а новым, относящимся к следующему человеку? Интересно, а какому? Тому, кому передана эстафета отсюда? Или там совершенно отдельная страница, никак не связанная с предыдущими? Что же тогда можно сказать о дальнейших залах дворцовой анфилады? И туда сквозь расписные стекла попадает в свой черед золотистый природный свет и оставляет на стенах чьи-то цветные истории…
Легкой тенью вошел придворный и, коснувшись в низком поклоне левой рукой пола, замер.
— Говори, — позволила королева.
— Войско на подходе, Всемилостивейшая. Авангард перешел реку Гингл.
Эльмеда не проявила никаких чувств, она лишь кивком дала понять, что услышала, и тихо промолвила:
— Иди…
Да, это поначалу при известии о возвращении возлюбленного юная королева принималась суетиться, прихорашиваться, возбужденно крутиться перед зеркалами. Но вскоре усвоила, что между доставкой подарков ей, прибытием обозов с трофеями для пополнения казны и появлением в замке короля Саннелора проходило несколько дней. Конечно, управление войском тяжкий труд. А вести победоносную рать тяжко вдвойне, ведь ты не имеешь права на ошибку! И мало одержать победу. Надо затем восстановить должный режим, упорядочить огромное скопище людей: ведь даже блистательная победа вносит путаницу в многотысячный организм. А в чем залог успехов? Именно в отлаженности этого многочленного тела, именуемого воинством. Теперь она это понимала. И еще…
…чем-то зацепили ее слова придворного, что-то в них было не так… ах, вот! Он сказал: «войско на подходе», хотя обычно произносят: «король возвращается» и добавляют, что «подарки доставлены в нижнюю залу». Но, возможно, это был новый человек, она даже не обратила внимания на вестника.
Отвлеклась. Надо сосредоточиться и смежить веки. И вот опять на нее накатила волной новая способность: пронзительный дар прорицания. Или это лишь игра воображения? Как и прежде, ощущение было таким, будто пришедшее извне усилие, летящее из-за границы остановившегося времени, овладевало ею помимо воли. И глаза сами бежали по радужным скрижалям, вслед за игрой света на раскрашенных стекляшках.
Картинки на юге светлее, как-то легче и, наверное, праздничнее, а двигаясь налево, можно обнаружить, что цвета густеют, наливаются зрелостью, становятся заметней границы света и тени, потом идет совсем темное, почти черное пятно, а после него краски бледнеют, но приобретают большую точность в деталях. Отчего это происходит? Так ли приоткрывается завеса, прячущая будущее? И как тогда все это толковать? Как понимать? В физическом смысле? Или это грядущие перемены души? А темное пятно? Неужели вскоре их ждет беда? Не дай Энг случиться плохому, помилуй наш Ольс и короля его Саннелора Сияющего! А еще левее стекло заливает темно-бордовый траурный цвет… что… что же он означает?! Нет! Туда лучше не смотреть…
И откуда прихоть такая – пытаться заглянуть в будущее? Эльмеда уже давно чувствовала: что-то происходит внутри нее, будто старательный ваятель отслаивает тонкие чешуйки незначительности от прозрачного стержня, наполненного прохладным ощущением полета. А иногда ей мнится, что надвигается пора неведомых пространств одиночества. Но почему – одиночества? Откуда - одиночество?! Последние несколько месяцев королева не могла разобраться в себе, иногда начинало казаться, что она балансирует на тонком канате тревоги, удерживаясь лишь кончиками пальцев, а внизу раскрывает зев пропасть беспросветного отчаяния. Как когда-то в детстве над стремниной… только гораздо ужасней…
А тут еще слова: «войско на подходе». Заложен ли в них особенный смысл или она просто придирается к сказанному? «на подходе» А король… что - не возвращается?!
Нет, нет, витражи надо меньше рассматривать, в них дело, и мысли глупые прочь гнать, беду какую-то надумала, и без того последние дни настроение как перед грозой…
Проходя мимо, Эльмеда все же заглянула в зеркало и немного поправила не понравившуюся ей прядь. А переодеваться не стала, и вниз, в гостевой зал, спустилась в утреннем наряде: светло-коричневом платье, украшенном зеленой вышивкой на весеннюю тему и с наброшенным на плечи полупрозрачным ольским платком. Там под неусыпным оком Наперсницы уже собрался ближайший круг дам. А как же, скоро доставят подарки. За множество победных лет Саннелор избаловал двор всевозможными трофейными чудесами, появление коих всегда предвосхищало возвращение воинов.
Среди фрейлин, выделяясь мантией, на этот раз лиловой, стоял вечно сосредоточенный главный советник короля - Илюм. Помимо Саннелора, он был единственным, кто мог беспрепятственно входить на женскую половину замка практически в любое время. Советник молча косился на королеву и довольно громко сопел, - дыхание у него всегда было шумным. На вопрос, что ему нужно, Илюм кивнул в сторону Наперсницы и дам, и так же, кивком, королева позволила им удалиться. 
       
                Сражение

Что же все-таки означало темное пятно, привидевшееся Эльмеде в витражном стекле дворцовой анфилады? Предупреждало ли о будущих неприятностях? А, может быть, оно отражало недалекое прошлое ее возлюбленного?
Конь под Саннелором нервно всхрапывал и приплясывал, выбивая копытами щебенку из каменистой почвы, ноздри распирал жар дыхания: вороной выказывал готовность тотчас же сорваться с места и понестись вскачь. Из степи тянуло гарью, аромат первоцветов, смешиваясь с ней, рождал тревогу. Она сквозила во взглядах пышно разодетых пренгоццев, озабоченных адъютантов, прибывающих на взмыленных лошадях посыльных, и передавалась занимающим позицию в ложбине королевским гвардейцам. Бледные тени от низких облаков пробегали по их начищенным доспехам, превращая блеск в унылую серость. И только лицо главнокомандующего оставалось невозмутимым, словно отлитая из металла маска. Лишь губы резко изламывались на нем, выплевывая распоряжения, и сухо блестели глаза. И руки в белых обтягивающих перчатках мертвой хваткой удерживали повод.
Никогда Великий Саннелор не был так близок к поражению. К полному разгрому. Его войска, зажатые со всех сторон значительно превосходящими силами неприятеля, прилепились к самому подножью холма. Ряды их медленно таяли. И хотя держалась еще тяжелая пехота справа, о чьи сплоченные ряды, ощетинившиеся частоколом длинных пик, разбивались одна за другой волны нападающих, но на левом фланге мечники, отступая, рубились уже из последних сил. И гибла на глазах оказавшаяся слишком малочисленной конница. И таяла мечта.
Здесь, этой самой возвышенностью, покрытой редколесьем, где сейчас располагался командный шатер ольского войска, заканчивались отроги Велмской гряды, а дальше начиналась степь. Только ее просторы отделяли Саннелора от страны Тинетон и от моря.
Но он совершил две ошибки. Лично возглавил имеющий лишь тактическое значение поход на самое южное княжество. И безоговорочно поверил разведке, донесшей, что совсем недавно на границе произошло несколько кровопролитных столкновений местной дружины со степняками, а, значит, сговора между ними быть не может. Но, как выяснилось, любую разведку можно обвести вокруг пальца. Кто за этим стоит? Степняки, Тинетон или Щрен? Или местные стратеги? Сейчас это было уже неважно.
Очередной вестовой с окровавленным лицом и стрелой, торчащей из плеча, поднялся на холм и рухнул на землю, не успев произнести ни слова. Саннелор не удостоил его взглядом, он напряженно всматривался в степь, где выстраивались конные порядки кочевников.
Этот отряд намеревался ударить во фланг уставшим мечникам и окончательно опрокинуть их, после чего становилось возможным довершить окружение тяжелых пехотинцев. И тогда им конец – лучники врага займут удобные позиции и в упор методично перестреляют всех, кто вознамерится спуститься с окруженной возвышенности.
Во главе формируемого вражеского отряда встало несколько воинов в белых тюрбанах и черных бархатных накидках, расшитых золотом и серебром – это были приближенные нового Хозяина степей, предвкушавшие лавры победителей непобедимого!
— Ух-хр-р, славы хлебнуть захотелось, грем их пожри! — зло скривился король.   
Он привычным жестом достал из седельной сумки горсть горошин и кинул их за плечо. Затем тронул поводья и, сдерживая коня, развернулся и двинулся вниз с холма.
Пренгоццы из его свиты недоуменно переглянулись. Что это? Неужели приглашение к бегству? Но им ведь все равно не уйти: холм давно окружен!
Саннелор спустился к гвардейцам и, немного не доехав до них, повернул направо. Матово поблескивая латами, конники молча последовали за своим повелителем.
По мере того, как вороному предоставлялось все больше воли, его ход ускорялся, и вскоре перешедшие в галоп всадники длинной змеей прорезали редеющие позиции меченосцев. Истошный писк свирелей - сигнал королевской атаки - на доли минуты вознесся над звуками битвы и утонул в них.
Короля и нескольких успевших поравняться с ним гвардейцев вынесло прямо на конную лаву, возглавляемую обладателями красивых тюрбанов и накидок. Тем, построившим свою тактику на хитрости и внезапности, самим пришлось столкнуться с неожиданностью. На миг степняки растерялись.
Пренгоццы, забытые на вершине холма, не успели за повелителем, и теперь им осталась лишь роль зрителей, очевидцев последних деяний Великого воителя. Они знали, что Саннелор превосходный боец, что он любит стычки. Но они также понимали: сейчас им руководило не что иное, как отчаяние. Свита видела, что единственным средством, оставшимся у короля, было ввязаться в битву самому. И доблестно погибнуть в бою. Стоя на вершине холма, Саннелор ждал подходящего момента для последней атаки, высчитывал ту роковую минуту, что прославит его, даже несмотря на поражение. И вот – мгновение это пришло.
Потомок Зурра выхватил меч и обрушил его на шею ближайшего степняка, не успевшего изготовиться к защите. Как один поднялись и опустились клинки его гвардейцев. И вот уже с легкостью разваливая надвое ватагу кочевников, Саннелор, весь отдавшись сече, летит вперед, неустанно работая мечом и щитом. Он все глубже и глубже проникал в тело вражеского войска, рассекая его легко, словно тяжелое копье воздух.
И менялся прямо на глазах изумленных и ошарашенных свидетелей и противников. Его конь становился огромен, и сам король уже значительно возвышался над недругами, подавляя их не только страшной мощью своих ударов, но и размерами. Это был уже не смертный воин по имени Саннелор, но грозный бог войны и стихийных разрушений – Аргз! Никто не мог устоять против него! А вслед за разъяренным божеством, овеянные его могуществом и величием, дробя ворога на мелкие пропадающие на глазах кучки, стеной шли отборные витязи Ольса. И славный боевой клич королевства: «Го-ор! Го-ор! Го-ор!» шлейфом летел за ними.
И сам Зурр, разгоняя серый налет облаков, выкатился навстречу своему сыну и брату – яркие солнечные лучи залили долину, где кипела битва, и блеск ольских доспехов ослепил врага.
С угрожающей скоростью по равнине разнесся слух, будто к Саннелору подоспело нешуточное подкрепление. Эта непонятно откуда взявшаяся весть вселила новые силы в оставшихся еще живыми ольских пехотинцев и посеяла панику в рядах противника. Объятые ужасом отряды княжеской дружины и полчища кочевников заметались по степи, подставляя себя под удары, ведь в глубине своих душ он все трепетали перед военным гением короля Ольса, и до конца не могли поверить, что все так просто и успешно для них закончится, хотя и казалось, что по-иному просто быть не может.
А позади несущегося как метеор и горящего неземным светом Аргза оставались лишь груды тел и коридоры тишины. И только ветер пытался догнать всадника, но и у него не получалось
Сгрудившиеся вокруг королевского шатра пренгоццы, обнажив головы, с благоговением, переходящим в религиозный экстаз, вглядывались в батальную панораму. Они отказывались верить своим глазам, но так было – Саннелор с ничтожной горсткой своих гвардейцев одерживал полную и безоговорочную победу над тысячекратно превосходящим неприятелем! И одержал ее!