Перед грозой

       Жара для середины мая несусветная! Зной сгущается. Я стою на автобусной остановке в тени большого дерева и жду. Просто жду, когда пройдут полчаса, чтоб снова набрать номер телефона, выученный наизусть. Тётка в справочном уже узнаёт мой голос и позволяет себе отчитывать меня за назойливость. Пожалуй, я подожду не тридцать, а сорок минут. Наверное, тогда не будет слишком рано.

      ...Он уехал от меня год назад. Я сама собрала его чемоданы, проводила до машины. Потом долго бродила по пустой квартире и, натыкаясь на забытые им вещи, убеждала себя: «Всё, что ни делается – к лучшему». Я знала, что буду страдать без него, но очень надеялась, что его новая жизнь сложится удачно, желала ему этого от всего сердца. «Ах, Лёха, Лёха, мне без тебя так плохо!» – крутился в голове пошлый навязчивый шлягер.

       Я была уже не молода, когда он появился в моей судьбе. Той весной минуло шесть лет, как умер муж, и полгода, как бросил любовник. Я держалась изо всех сил, уверяя себя, что я сильная, я справлюсь. А потом появился Алёша и стал смыслом моей жизни.
       Быть смыслом чьей-то жизни – тяжёлая задача. Я это понимала и старалась не показывать тревоги, порожденной страхом потерять его. Я загоняла внутрь ужас, охватывающий меня, когда он болел, задерживался где-то до утра или заводил подозрительные, на мой взгляд, знакомства. Я старалась не вторгаться в его личное пространство, опасаясь «задушить в объятиях», давала ему возможность самому разбираться со своими проблемами, принимать решения: он должен ощущать себя мужчиной! И только когда он САМ приходил ко мне за помощью, я не жалела ни сил, ни средств, ни времени, чтоб поддержать его. Но делала это спокойно, без демонстрации его слабости на фоне моего могущества. Собрав все свои душевные силы, небрежно жизнерадостным тоном я с улыбкой твердила: «Ничего-ничего, перемелется – мука будет! Конь и о четырёх ногах спотыкается!»
       Не скажу, что я не замечала мужчин вокруг себя. Были у меня поклонники и претенденты на звание возлюбленного. Порой очень хотелось прекратить его монопольное владение моей судьбой. Но… Он ревниво воспринимал даже дежурное внимание моих коллег. Относительно принесенных домой именинных или восьмомартовских подарков я давала полный и подробный отчет: кто, как и зачем мне это преподнес. Однажды он, ткнувшись носом мне в щеку, тихо, но твёрдо, даже как-то яростно, сказал: «Ты моя! Моя!», и я поняла, что больше никакой другой мужчина никогда не посмеет так сказать.
        Я отдала ему всё – любовь, нежность, здоровье... Я очень надеялась, что мы будем вместе всю жизнь. Но… Как говорится, гром грянул - он ушел. Это закономерно, но всё равно обидно. И всё же я за него рада.
Если отбросить эмоции, нельзя не признать, что она прекрасна. Высокая синеглазая брюнетка, обладающая отменным вкусом и ясным умом. В меру иронична, в меру претенциозна – знает себе цену…
        Когда Лёшик ею увлёкся, я это сразу почувствовала. Он стал спокойным, серьёзным и скрытным. По телефону говорил тихо-тихо, чтоб я не слышала и не «вычислила» его увлечение. Задерживаясь с работы, твердил о корпоративных вечеринках, о встречах с друзьями и дополнительных занятиях в фитнесс–клубе. Но, не имея опыта семейной лжи, допускал грубые промахи. Однажды поинтересовался, какие женские духи я считаю лучшими. В другой раз, отправляясь «к другу на день рождения», спросил, прилично ли будет подарить женщине бутылку хорошего коньяка…
       Он взрослел, а я начинала ощущать себя… Ну, не старой, а, скажем, слегка пожилой. Конечно, не вечно же ему было оставаться мальчишкой. Моим любимым черноглазым мальчиком. Не вечно. Я не могла этого не понимать. Но сердце сжималось, когда я видела, как он светится, разговаривая с ней по телефону.   
       Почему он долго скрывал свою влюблённость? Не знаю. Но на мои расспросы он неизменно раздражённо всё опровергал: «Нет! У меня никого нет! Отстань! Не твоё дело!» Я отставала, не позволяя себе обижаться. «Он имеет право на личную жизнь, – говорила я себе. – Человек человеку не Спаситель. У каждого свой внутренний мир, своё дыхание…» Наверное, теперь и я имела право подумать о другой жизни, но… Право-то есть, да желание прошло. Я звонила подруге и отправлялась с ней в театр, на выставку, по магазинам. Что же, такой была теперь моя личная жизнь.
       Чтобы не заставлять его лгать, я перестала задавать вопросы, и в нашей совместной жизни начался этап «увеличения дистанции». Внутренне я отпустила его, и с каждым днём мы становились всё дальше и дальше друг от друга. У каждого – своя работа, свои увлечения, своя комната… Вежливые пожелания доброго утра и спокойной ночи. Я готовила его любимую пиццу, которую приходилось съедать самой – он всё чаще приходил заполночь. Я стирала и гладила его рубашки, которые он привычно доставал из шкафа, привычно забывая поблагодарить меня за заботу. Сердце моё болело и рвалось на части. Но… «Я ждала и верила, сердцу вопреки…» Тьфу!    Опять старые песни о главном! Ладно. Я надеялась, что если проявить максимум понимания, деликатности и терпения, былые сердечность и доверие когда-нибудь вернутся.
       Порой в мозг гадюкой вползала обида: «Я столько сделала, собой пожертвовала, и кто я теперь? И куда меня теперь?» Наверное, лишь барон Мюнхгаузен, вытянувший сам себя за косичку из болота, понял бы, каких усилий стоило мне избавиться от этой подлой гадюки, перестроить отношения и вытащить себя в новую жизнь. В жизнь рядом с ним, но без него.
       Однажды я её все-таки увидела. Случайно. Они вышли из кафе вместе – высокие, молодые, красивые. Что и говорить, роскошная пара. Я шла сзади почти вплотную, ревниво разглядывая её стройную фигуру и стильный наряд… Почему я не смолчала тогда? Он же мог подумать, что я его выслеживаю, но был увлечен беседой с ней и на мой оклик оглянулся, продолжая нести в глазах восторг и обожание. Отблеск этих чувств на секунду пал и на меня, медленно угасая. Он остановился и, не скрывая недовольства, представил нас друг другу. Имя у неё тоже было красивое – Лиза, Елизавета. Королевское имя, царственная осанка, спокойное лицо успешной женщины.
       В том, как они стояли рядом, как смотрели друг на друга, я видела все признаки подлинной близости двух половинок одного неразрывного целого. Он поспешно нас познакомил, и они заторопились к метро.
       В тот же вечер он сухо и кратко, словно опасаясь моего противодействия, сообщил, что хочет пожить отдельно. Ему требовалось другое пространство для новой жизни. Я так же сухо и спокойно согласилась, хотя внутри меня всё плакало и кричало.
       Так я осталась одна. Примерно на полгода.
       Сначала Лиза целиком и полностью заполнила его жизнь, а потом вошла и в мою. Однажды Алёша позвонил и срывающимся голосом сообщил, что уезжает в длительную командировку, а Лиза беременна. Беременность проходит тяжело, и Лизе нужна помощница. Родители её живут далеко, поэтому вся надежда на меня…
Мы провожали его вдвоём. Одинаково помахали руками вслед взлетающему самолёту, и вместе молча вернулись в ИХ дом.
       Несколько долгих месяцев я была и мамой, и сестрой, и подругой Лизы. Мы даже немного сроднились, понимая, что связывает нас то же самое, что и разъединяет: любовь к одному и тому же человеку.
       Три месяца пролетели быстро. Лиза часто лежала на сохранении. Каждый вечер после работы, приготовив что–нибудь полезное и одновременно вкусное, я неслась в больницу. Я видела, как она скучает, слышала, как говорит с МОИМ Алёшей по телефону, и старательно не позволяла развиваться в душе росткам ревности. Но они рвали мою оборону, как сорняк рвёт асфальт, и проклёвывались периодически жёсткими колючками раздражения. В такие дни я уезжала в свою заброшенную квартиру, где в одиночестве пережёвывала обиду и жалость к себе, парадоксально понимая при этом, что если и есть в мире счастливый человек, то это я. Похныкав немного в собственную жилетку, я встряхивалась и неслась обратно на свою службу «часового любви».
       Оставалась ещё неделя его командировки, когда Лизу увезли в роддом…

       …В небе что–то глухо зарычало, но солнце, похоже, не собиралось отступать. Сорок минут прошло. Ещё пять подожду, а то противная тётка снова сделает мне выговор.
       Черный край тучи, тянувшейся с горизонта, достиг, наконец, знойного светила. Сразу потемнело, усилившийся ветер гнал по тротуару пыль и мусор. Я повернулась к нему спиной, достала мобильник. «Алло! Скажите, пожалуйста… Да?! А как её самочувствие?»
       Боже мой! Я первая должна ему сообщить, я первая! Трясущийся палец попадает мимо клавиш. Наконец слышу его голос.
       – Алёшенька, сынок! У нас девочка родилась! Три килограмма, сорок семь сантиметров! Нет, не маленькая, в самый раз! Ты теперь папа, а я – бабушка! Поздравляю! Конечно, Лизе можно позвонить, только попозже, она сейчас отдыхает и…
       Я не успеваю закончить фразу.
       – Мамусик! – голос его звенит так, как звенел только в детстве, когда он чему-то исступлённо радовался. Я жадно вслушивалась и в этот уже позабытый звон, и в детское слово «мамусик», которое он не произносил с тех самых пор, как начал ощущать себя взрослым. – Мамусик, спасибо тебе! Ты будешь самая лучшая в мире бабушка! Я люблю тебя!
       Телефон запикал короткими гудками.
       Душа моя пела и цвела. В переполнявших чувствах не было ни грамма ревности, только всепоглощающая любовь к сыну, к его возлюбленной Лизе, к новорожденной внучке и ко всему человечеству на этой прекрасной Земле.
       С неба упали первые редкие капли, и я побежала к автобусу, чувствуя, что расплываюсь в счастливой улыбке и непроизвольно шепчу: «Я – бабушка, я – бабушка!»
       И вдруг, вспугнув голубей и прохожих, с неба грянул замечательно мощный, звонкий, раскатистый гром – началась первая в этом году гроза…