Фуэте

         Леля всплывала из глубокого сна как подводная лодка со дна океана.
         По мере всплытия вода светлела и, наконец, вот оно – солнце. Леля увидела лучи, слабо пробивающиеся сквозь плотные шторы, и сразу в душе вспыхнула паника: солнце в окнах – значит полдень! В десять начинается класс! Она опоздала, опоздала! Почему ей никто не позвонил? Одеяло ещё летело в воздухе, а память уже включила следующий кадр: вечерний банкет. Прощальный. Репетиций больше не будет. И спектаклей не будет. И гастролей… Вчера её проводили на пенсию.
         Она села в постели, потирая ноющие виски. Да, спиртное со снотворным – тот ещё коктейль. А без таблеток не уснула бы. На банкете держалась изо всех сил, изображала радость от предстоящего заслуженного отдыха и всё ждала, что кто–нибудь скажет: «С ума сошла? Какая пенсия? Тебе всего сорок, у тебя есть силы, опыт, мастерство! Не уходи!» Не дождалась. Цветы, подарки – фарфоровая Жизель почти в натуральную величину, благодарственные речи… И финал – глухо молчащий телефон. Ещё месяц назад он разрывался, напоминая, что через полчаса встреча с журналистом, после обеда примерка и репетиция, а завтра утром замена спектакля, потому что Самохина уехала со своим олигархом и вот: «Леля, выручай»… И она счастливо разрывалась на части, проклиная свою худую память (забыла про журналюгу!), костюмеров (зачем «наложили» примерку на репетицию?), досадуя, что в сутках всего двадцать четыре часа...
         Боже, как тошно! Леля досадливо постучала по коленкам маленькими кулачками и… тут, наверное, уместно написать «зарыдала», но Леля плакать не умела. За внешностью Дюймовочки скрывался железный характер. Ещё до рождения судьба её была связана с театром, и Леля своё предназначение исполняла с полной отдачей. Не жалея себя, она неслась через жизнь как через сцену в стремительном фуэте: оборот, ещё оборот, и ещё, и ещё…
          Фуэте!

          …В семье танцовщицы и дирижёра театра оперетты родилась девочка Леля.
          Едва она научилась ходить, родители стали брать её на репетиции. Запах сцены, дыхание зрительного зала, тайны закулисья – это Леля узнала и полюбила в самом нежном возрасте. Она никогда не задумывалась над выбором профессии. Какая разница, в каком качестве она выйдет на сцену – актрисой, певицей или балериной, главное – выйти.
          Первый выход состоялся в четыре года в массовке оперетты «Кот в сапогах». Лелю одели в костюм, причесали, накрасили, и какая–то тётя вывела её за ручку на сцену, где пели, танцевали, смеялись разные люди, одновременно знакомые и незнакомые Леле. Они прошли через сцену из одной кулисы в другую – вот и вся роль. Девочке невероятно понравилось всё: костюм, прическа, грим, музыка. Но особенно аплодисменты. Она не выходила – выбегала на поклон, умиляя зрителей своим кукольным видом, и искренне считала, что все хлопают только ей одной…
          На гастроли Лелю не брали. Она горько рыдала, прощаясь с мамой и папой. Не потому что её оставляли с няней, а потому что отнимали театр. Родители этого не понимали и утешали дочку: «Не плачь, мы скоро вернёмся!»
          Однажды мама возвратилась одна. В доме зазвучало незнакомое слово «двоежёнец». Леле было семь лет, она уже пошла в школу и отлично понимала: случилось нечто очень неприятное.
          Фуэте!

          Мама стала нервной и какой–то отстранённой. Она перешла работать преподавателем в хореографическое училище. Естественно, туда же поступила и Леля.
          Утром в классе у станка, вечером – за партой.
          Леля очень старалась. Она грезила театром, мечтала танцевать главные партии и ещё очень хотела, чтобы слава о ней, знаменитой балерине, дошла до отца. Но главное, конечно, аплодисменты! Долгие, восторженные, с криками «бис»!
          Сбылось! Лелю взяли в очень хороший театр. Ей не исполнилось и пятнадцати, а она уже выступала в «Лебедином озере». В кордебалете, но ведь это было только начало. Юная балерина упоённо танцевала всё, что ей предлагали, и закаляла актерский характер. Театр, это только если из зала смотреть, сплошной праздник. А за кулисами – труд на износ в клубке заклятых друзей. Такое соперничество, как в театре, редко где встретишь. Разве что ещё в спорте.
         Главное – не сорваться. Стисни зубы и танцуй. Утром – в классе, днём – на репетиции, вечером – в спектакле. Ноги в кровь? Танцуй! Душат слёзы? Танцуй!..
         Лелю Господь внешностью не обидел. Огромные синие глазищи, густые русые волосы, хрупкая фигурка и голосок как у ангела – тихий, тонкий. Многие обманулись, полагая, что и натура у девушки такая же ангельская. Кое-кому ошибка дорого стоила. Леля ревниво следила за тем, чтобы её не обгоняли соперницы, и не гнушалась интриг, чтобы не оказаться навечно «третьим лебедем во втором ряду».
         К окончанию училища Леля уже имела в своём творческом багаже несколько достойных балетных партий. Она стремительно делала карьеру, когда…
         Фуэте!

         С композитором Ледневым они познакомились на съёмках художественного фильма-сказки, где Леля играла одну из главных ролей.
         Он – мэтр искусства, убелённый сединами, отмеченный многочисленными наградами и обременённый законным браком. Она – дитя сцены, видение, почти неземное создание…
         Их роман стал предметом всеобщего обсуждения. Ну и, разумеется, осуждения! Мэтр жил в Ленинграде, по выходным мотался в Москву, чтобы обнять свою Фею. Леля требовала развода, воссоединения любящих сердец навеки и добилась своего.
         Никто не верил, что Леля выходит замуж по любви. Её считали холодной и бездушной карьеристкой. Но она искренне любила Леднева и ради него, как ей тогда казалось, была готова на всё. В восемнадцать лет Леля забеременела…
         «Рожай! – Сказала Лелина наставница, старая мудрая балерина, сама отдавшая театру всё, включая своё материнство. – Чем раньше ты родишь, тем быстрее восстановишь форму, тем больше у тебя будет шансов вернуться в театр, не утратив завоёванных позиций».
         Танцовщиц в декрет досрочно не отправляют. Их, как и всех прочих беременных женщин, будь то хоть пекарь, хоть токарь, обязаны перевести на «лёгкий труд». Для балерин облегченных должностей нет. Леля лишь на двадцатой неделе перестала выступать на сцене, но продолжала ходить в класс. Каждый день – станок, каждый день – в театре. Лишь бы не забыли, не отставили навсегда. Она сама предложила на свои роли дублёрш, отобрав только тех, кто не мог превзойти её в технике и артистизме…
         Фуэте!

         Сынок! Серёженька! «Мама, смотри, какой хорошенький!» Леля цвела и млела. «Родной крохотулечка» заполнил всё её сердце. Но душа… Душа по–прежнему принадлежала балету, сцене, зрителям, театру.
         Муж требовал переехать к нему.
         «Нет, – сказала Леля. – У вас есть свои примы, мне никогда не дадут хороших ролей. Переезжай ты».
         «Нет, – сказал муж. – У вас есть свои мэтры».
         Так и жили на два дома. У каждого своё супружество – с искусством.
         Через две недели после родов Леля встала к станку. Через месяц она вышла на сцену. Ещё через два уехала на гастроли. Её мама оставила работу и растила внука. Маме, к счастью, не надо было объяснять, что такое жизнь артиста.
         Фуэте!

         С гастролей труппа возвращалась через Ленинград на день раньше запланированного срока. Едва ступив на перрон, Леля стремглав бросилась делать сюрприз любимому.
         Что муж в квартире не один, она поняла сразу, как только своим ключом открыла дверь. В прихожей висела чужая одежда, стояли чужие туфли. «На три размера больше моих», – машинально отметила Леля.
         Мэтр не оправдывался и не удерживал юную жену. Он устал делить её с театром. Ему надоело одиночество.
          Леля уехала в Москву и несколько дней пролежала без мыслей и чувств в пустой квартире – мама с Серёжей отдыхали в Крыму. Она перебирала в памяти свою недолгую супружескую жизнь и не могла найти в ней ни минуты того восторженного полёта души, какой давала ей сцена. Любовь была. И счастье было. А полёта не было. Но всё равно что-то давило в груди.
         На третий день Леля встала и пошла в театр.
         Репетиции, спектакли, гастроли… Развод. Сын остался с Лелей и её мамой.
         Фуэте!

         Серёжа пошёл в первый класс. Его провожала бабушка - Леля уехала на съемки.
         У Серёжи корь - Леля на фестивале. Скарлатина выпала на гастрольное турне...
         Встречи с сыном были редкими и короткими. Но на этих встречах их обоих захлестывало половодье любви и нежности. Они гуляли по парку, ездили за город, ходили в кино. Иногда Леля брала Серёжу с собой в театр, показывала ему свой мир, рассказывала о языке музыки и танца…
         Серёжа на этих экскурсиях откровенно скучал – сыну не передалась та неуёмная любовь к сцене, которая сделала Лелю добровольной жертвой Театра.
         Умерла мама - Леля была в Англии, танцевала в антрепризе. Бросила всё, прилетела на похороны. Стояла с сухими глазами у свежей могилы, теребила шарфик у горла, словно он мешал дышать.
         Серёжа, уже окончивший восьмой класс, не стесняясь, плакал навзрыд как маленький ребёнок, всхлипывая и постанывая. Для него бабушка была главным человеком в жизни, с её уходом его детство закончилось.
         Леднев предложил забрать сына к себе. Леля согласилась. А что делать? У неё спектакли, репетиции, гастроли. С отцом всё-таки лучше, чем в интернате.
         Гастроли, спектакли, репетиции…
         Съездить к сыну доводилось нечасто. Ещё реже Серёжа бывал у матери. Они созванивались каждую неделю, но Леля ощущала, что мальчику безразличны её успехи на сцене. Поздравление с присвоенным званием «Заслуженная артистка» она получила по электронной почте, хотя очень надеялась, что Серёжа приедет и примет участие в торжествах. Не приехал.
         После школы Леднев–младший выбрал профессию программиста. Трудно было вообразить что–либо более далёкое от театра, но Леля радовалась: сын сделал собственный независимый выбор, ей не надо было объяснять, что такое призвание.
         Фуэте!

         Вторая любовь, второе замужество. Он – адвокат, моложе на десять лет, но безумно ревнив. Начиналось с поклонения и цветов, закончилось трагедией «по Шекспиру». Он душил Лелю, рыдая. Вырвалась и убежала в театр. Три дня ночевала в гримёрке и ничего не ела – не хотела. После спектакля потеряла сознание.
         – Последствие стресса – исчезло чувство голода, – сказал врач. – Пройдёт… А может, и нет…
         Репетиции, спектакли, гастроли… Развод.
         Не прошло. До сих пор Леля ест через силу только когда начинает кружиться голова. Потому и весит до сих пор 43 килограмма, как в 20 лет. И выглядит соответственно. Всё такая же большеглазая, воздушная, неземная. Мужчины восхищаются, женщины завидуют…
        Она многого достигла. Хотя самой–самой первой в театре так и не стала. Леля винила в этом тяжёлые времена, на которые выпало становление её карьеры.
        Театр в те годы зарабатывал мало, бюджетные субсидии вконец измельчали. Артисты принимали любое предложение, которое могло принести доход. И Леля не отказывалась ни от съемок, ни от детских утренников, ни от сборных концертов. Даже Снегурочкой в Новый год разъезжала. Имя её было хорошо известно, но, как оказалось, в кругу недостаточно широком, чтобы защитить владелицу от безработицы.
        В последние годы труппа всё сокращалась и, в первую очередь, за счет «старичков».
        О том, что Леля уже переработала свой срок, худрук давно ей намекал, но она предпочитала намёков не понимать. Бросила ему на стол заявление на отпуск и отправилась отдыхать в твердой уверенности: за месяц все поймут, что без такой опытной, дисциплинированной, безотказной балерины, как она, театру не обойтись. Неприятности рассосутся сами собой, и жизнь потечёт как прежде – репетиции, спектакли, гастроли...
        Фуэте!

        Отпуск Леля решила провести с пользой. Отдохнуть, повидаться с сыном и присмотреть себе на всякий случай какую-нибудь другую работу. Какую – она не знала. Когда начинала фантазировать, ей виделся только театр. Жизнь без танца, сцены, зрителей была жизнью без воздуха.
       Придумать что-нибудь привлекательное по части отдыха тоже не получалось. Бездельничать Леля не умела, курорты не любила…
       Однажды на гастролях в приморском городе она приболела. Сильный насморк не позволил выйти на сцену, и Леля решила погреться у моря. У артистов свободное время совпадает с рабочими часами обычных людей, а суббота и воскресенье – самые напряженные трудовые будни, но в тот раз Леля отправилась на пляж субботним утром и была просто ошеломлена: она и не представляла, что где–то ещё, кроме зрительного зала, может собраться так много народа. Вокруг ходили, сидели, лежали полуголые мужчины и женщины, визжали ребятишки, смеялись и флиртовали молодые люди. Суета эта напрягала и раздражала Лелю, непривычной праздностью и многолюдьем. Она полежала немного на песке и ушла в номер, где нанесла по насморку сокрушительный лекарственный удар. А на следующий день снова вышла на сцену, навсегда запомнив летнее морское побережье как кошмар.

        Леля решила начать отпуск с Ленинграда. Там Серёжа заканчивал университет и жил отдельно от отца на съемной квартире.
        Они провели вместе два замечательных дня. Погуляли по улицам, обсуждая перемены в облике города, посидели в кафе, где Леля не без удовольствия отметила, что мужчины бросают на неё заинтересованные взгляды. Их, похоже, интриговало присутствие молодого спутника рядом с красивой, стильной, но явно не юной женщиной. Она вдруг ощутила какое-то странное чувство раздражения, когда Серёжа, диктуя официанту заказ, спросил её:
        – Мам, тебе экспрессо или каппучино?
        – Не мамкай, – улыбаясь, шепнула Леля. – А то люди подумают, что я родила тебя в пятом классе...
        На третий день сын деликатно намекнул, что «придёт Ксюшка, а спать втроем в одной комнате как-то неловко». В тот же вечер Леля села на поезд и уехала… в маленький городок на Волге.
        Когда-то она была здесь на гастролях и полюбила провинциальный купеческий дух, живописные приволжские пейзажи и доброжелательную публику, с восторгом принимавшую её выступление.
        В уютной гостинице никто не узнал балерину, которой всего несколько лет назад весь город нёс на сцену цветы.
        Леля сняла номер, разложила вещи и отправилась на берег реки. Она вспомнила, как была здесь так же, в середине лета. Через потрескавшийся асфальт пробивалась юная зелень. Старый парк на берегу реки ещё больше постарел.
        У Дома культуры, где проходили концерты, как и прежде стоял фанерный стенд с афишами. Леля внимательно прочитала каждую. Театральных гастролей не было, только фильмы. «Боевик», «эротика», «мелодрама» – значилось под их названиями. Леля поднялась на второй этаж в кабинет директора.
        Её встретил всё тот же взлохмаченный мужчина без возраста, имя которого Леля забыла. Он разохался и разахался, когда она представилась, ласково придерживая за локоть, усадил в кресло. Но на предложение балерины создать в его учреждении студию классического балета, замахал руками:
        – Что вы, дорогая моя! Какая студия?! У нас ни денег, ни ставок, ни помещения! Сдаем в аренду под кафе и казино часть здания – тем и живы. Да такая звезда, как вы, разве сможет жить и работать в наших условиях!..
        Фуэте!

        Едва Леля вошла в квартиру, зазвонил телефон. Она схватила трубку с внезапно вспыхнувшей в душе надеждой: сейчас её позовут в театр! Но услышала голос давней подруги Людмилы - актрисы драматического театра и жены его главного режиссёра Иосифа Ревзина. Леля познакомились с ними во время концертного «чёса» по провинции и дружила уже более десяти лет.
        – Привет, дорогая! Отдыхаешь? Почему не уехала, почему сидишь дома и мотаешь сопли на кулак? – Людмила бывает прямолинейна и цинична, но если и есть у  Лели в жизни крепкое дружеское плечо, то оно, несомненно, Людмилино.
        – Ничего не мотаю. Только что вернулась. Прекрасно провела время и с Серёжей, и на Волге! – Леля усмехнулась, разглядывая себя в зеркале над телефонной тумбочкой. Из глаз выглядывала тоска.
        Усилием воли она подавила хандру, откашлялась, добавила в голос беспечности.
        – Отоспалась, готова к труду и обороне, но ещё месяц в отпуске. Вот сейчас решаю где бы позагорать: на Канарах или на Мальдивах...
        – Какие там Мальдивы! Тебе о будущем надо думать: как жить, с кем жить, в какой позе…, – ёрничала Людмила.
        – Давай-давай, доставай уже свой рояль из кустов, – Леля показала зеркалу язык и пригладила волосы. – Ты ведь не просто так звонишь?
        – Конечно, не просто. Ёсик предлагает тебе другую сцену попробовать. Ты ведь хоть и балетная, но всё же актриса. Он новую постановку готовит и хочет дать тебе роль. Маленькую, но харАктерную.
        Леля медленно опустилась на пуфик. Резмин – серьёзный мастер, играть в его постановках большая удача, но ведь Леля не драматическая актриса
        – Вечером читка. Причепурься и дуй к нам. И прихвати Ёсику магарыч, отметим начало твоей новой карьеры! – Людмила отключилась.
        Леля ошеломлённо сидела и слушала короткие гудки в трубке.
        Фуэте!

        Снова сцена, занавес, кулисы…
        Всё так, да не так.
        Драмтеатр отказывался признавать балерину. Леле явно не хватало внутреннего темперамента и специального актёрского дарования. И голос у неё оказался слишком слабым для драматических подмостков: Лелю не было слышно дальше пятого ряда.
        – Что ты мяукаешь как котёнок? – орал за режиссёрским столом Ёсик. – Разинь рот и гаркни во всю силу! Ты же по роли, да и по жизни девица пробивная! Что ты там жуёшь невнятно?
        Вечерами Леля тренировалась дома. Включала на полную громкость магнитофон, и, стараясь его перекричать, учила роль.
        – Ты изменяешь мне! – подавал реплику механический партнёр.
        – Как ты смеешь следить за мной! – верещала в ответ Леля. – Это унизительно! Я убью тебя! Убью!
        Однажды репетицию прервал звонок в дверь. На пороге стояли участковый милиционер Коля Телегин, которого Леля хорошо знала, поскольку он родился и вырос в соседнем подъезде, и с ним две соседки – из квартир над и под Лелиной. Женщины смотрели на Лелю испуганно, Коля – сурово и виновато одновременно.
        – Что тут происходит? Кому вы угрожаете убийством? – чувствовалось, что молодому блюстителю порядка неудобно вмешиваться в жизнь известной балерины, но он вынужден…
        Когда гости, смеясь, ушли, Леля разрыдалась. Впервые за много-много лет.
        В последний раз она плакала ещё девочкой, когда из семьи ушёл отец.
        Сейчас Леля во весь голос выла в подушку, стараясь не привлечь в очередной раз внимание заботливых соседок. Вместе со слезами уходило ожесточение, помогавшее держаться гордо и независимо.
       Леля категорически отказалась играть в театре Резмина.
       Людмила обиделась. Или сделала вид, но Иосиф явно вздохнул с облегчением.
       Фуэте!
       
       Отпуск, наконец, закончился.
       Леля надеялась, что в театре ничего не изменилось за те 45 дней, что её там не было, но… вчера узнала: её фамилии нет ни в одном графике. И всё же утром привычно побежала знакомой дорогой к началу занятий в классе. Не добежала. У входа её встретила секретарша директора Ниночка и пригласила немедленно подняться к «самому».
        Леля решительно шагнула через порог и растерялась: директор, возглавлявший театр уже не один десяток лет, стоял перед ней с огромным букетом цветов и улыбался так счастливо и радостно, словно собирался не уволить Лелю, а пригласить замуж.
        – Дорогая моя! Ты, главное, не расстраивайся! Вот увидишь, всё будет хорошо. Пенсию оформи – ты её заработала, отдохни с полгодика, а там видно будет, что и как…
        Директор без умолку мурлыкал нежным баритоном, не давая вставить ни слова.
        Один за другим в кабинет входили худрук, хореограф, дирижер, художник, и все говорили Леле что–то радостно–утешительное.
        Наконец она уяснила: вопрос с её проводами на пенсию окончательно решён, приказ подписан, банкет заказан на деньги олигарха - любовника Самохиной - в самом лучшем ресторане города, и весь коллектив, любящий балерину – ветерана сцены, как родную, непременно придёт проводить её на заслуженный отдых.
        Из театра Леля вышла с яростным желанием никогда больше не видеть ни одного из этих доброжелателей. Но впитанная с молоком матери актёрская дисциплина заставила доиграть спектакль до конца.
        На банкет Леля пришла и пила за свое здоровье, и с благодарностью принимала подарки. Она танцевала с директором, с дирижером и флиртовала с молодыми танцорами. Захмелев, непривычная к алкоголю Леля, впала в жалость к себе и всё пыталась поговорить с худруком о том, как же ей теперь дальше жить, но тот лишь бормотал что-то не вполне внятное про тайну, доверенную ему свыше... нет, сверху, и ускользал...
         Она плохо помнила, кто довёз её до дома, помог поднять в квартиру тяжеленную фарфоровую Жизель и водрузить её на подоконник рядом с фиалкой в горшочке. Цветок Леле подарила заботливая соседка снизу. Никакой другой живности, кроме этого пушистого кустика, Леля завести не могла. На время Лелиных гастролей соседка брала цветок обратно, а потом возвращала со словами: «Забирай свою девочку. Она без тебя тосковала!» Леля верила, что фиалка скучает по ней, и спешила домой, посмеиваясь: «Надо поторопиться, а то моя девочка засохнет»…
        Фуэте!

        Леля встала, отдёрнула штору. В глаза ударил яркий свет, в его лучах издевательски весело сияла прощальная Жизель.
        Раньше в этот полуденный час Леля очень редко бывала дома. Теперь будет всегда.
        Дыхание перехватило. Такое уже было с ней в юности на репетиции, когда, потеряв на сцене ориентацию, она рухнула в оркестровую яму. Сломала два рёбра и ушибла голову. От боли невозможно было вздохнуть. Казалось, вся она – сплошная боль. Вот так же, как сейчас. Но этот «перелом» не срастётся. Жизнь без танца, сцены, зрителей, аплодисментов – это жизнь без дыхания. Нет дыхания – нет жизни...
        Телефонный звонок копьем пронзил больной мозг.
        – Здравствуйте, Елена Петровна, – голос в трубке показался смутно знакомым. – Вас беспокоят из департамента культуры.
        Точно. Это же Галина Осиповна, Лелина соседка сверху, секретарша главного по культуре.
        – Вы можете подойти в департамент к 16 часам?
        – Галочка, что случилось?
        – Леля, я не имею права говорить, это секрет, но... Вас хотят пригласить в театр балетмейстером–репетитором. Сейчас ваш худрук подписывает у шефа новое штатное… Правда, будет объявлен конкурс, но вы же знаете, это формальность… Алё! Вы меня слышите?
        Леля молчала. Комната кружилась. Всё вокруг вращалось в стремительном фуэте: солнце в окне, фиалка в горшке, фарфоровая Жизель, диван, зеркало, шкаф, пуфик…
        Оборот, ещё оборот, и ещё...
        Леля вздохнула глубоко и свободно.
        Танец не закончился – жизнь продолжалась.