Вернуться домой - Господин 420

 Господин 420 – это мой брат Александр. Прозвище к нему приросло, как собственная кожа. Он отличался независимым характером и светским поведением среди взрослеющих представителей сильного пола.
  Сижу, наблюдаю, как Шурик перебирает струны гитары, подбирая нужные аккорды. Поупражнявшись, уверенно-демонстративно подключает хрипловатый бас. Я хохочу… Он:
 - Чего подслушиваешь?
 - Даром талант пропадает.
 - Да, надо будет в консерваторию забежать.
   За окном небо облачное, изредка порадует чистой синевой, но не торопиться приласкать окрестности  солнцем.
 - У тебя парень есть? Пора уже! А, кто?
 - Не скажу! – твердо говорю в ответ.
 - Я его знаю?
 - Да.
 - Первую букву имени скажи.
 - Ка.
 - Третью
 - Эль.
 - Тогда скажи первую букву фамилии.
 Я вся в большом волнении, но игру-то продолжать нужно – брат старший и требует подчинения.
 - Эль.
 - А, вторая.
 - Ы.
 - Ну, ты  и дура!
 - Почему?
 - Колька Лысенко - дурак! - завершает диалог вдалбливающей интонацией.
   Моя влюблённость в этого парня объяснялась просто. Наши взгляды однажды встретились, разряд был настолько ощутимо сильным. Немного позднее, вглядываясь в его лицо, я по достоинству оценила  его необыкновенную красоту. Я и боялась, и хотела новой встречи с ним.  Он ездил на работу в город с пересадкой на Руднике в одно и то же время, что и я. Как-то призналась подруге Вале Суртаевой, что влюбилась. Она мне в ответ:-Поздравляю! За мной разведка!
  Информация,добытая Валей, меня напугала и мои розовые мечты притушила.
  -Оболтус! Хам! Придурок!
  Неделю-другую за мной наблюдала.-Вижу-болеешь.Диагноз сказать?
  -Куда-то подевался,уже три дня не вижу,- высказываюсь и понимаю, что отдаю в плен и мысли свои и чувства.
  -Не освободилось сердце от тоски по герою, - делает вывод Валя и с категорическими нотками в голосе добавляет:
 - Предлагаю вариант:сходи к нему домой, узнай - что с ним? Может, болеет. Давай, вместе сходим!
 - Ни за что! - говорю я, утаивая от подруги вескую причину. Ломиться в закрытую дверь – это  против моих принципов,  да и отношение брата к подобному риску было заранее известно.
 Иногда Николай появлялся на нашей улице в сопровождении банды молокососов. Они задирались и на парней и на девчат. Николай выделялся и ростом и хамством. Он, словно опытный циркач, дрессировал свою стаю волчат. 
  Брат  оберегал  меня от первого разочарования, ведь я ещё не была готова принимать жизнь, как она есть – с поворотами и  без светофора
  Я с энтузиазмом поддерживала увлечения Шурика боксом, лыжными прогулками, рыбалкой, велосипедными прогулками и, даже, радиохулиганством. Неосознанно он руководил и моим физическим воспитанием. Именно именно за ним я признаю появление в моем характере и упрямства, и несгибаемости, и способности утаивания ощущений боли до её полного игнорирования. 
 - Вот взял ещё одну пару боксёрских перчаток, - говорит он и кидает мне связанную шнурками вторую пару.
 - Это мне?! - восклицаю я и, буквально, млею от  сопричастности  к великому делу спорта.
 - Будешь грушей! – заявляет Шурик, - и не надейся, что я буду тебя жалеть.
  При первой же возможности он учит, как быть не только грушей, но уметь отражать удар.
 - Не так корпус держишь! Защищайся и успей нанести удар, - он поправляет мне перчатки, разворачивая их на удар, - голову вбери в плечи! Бей!
  Я подчиняюсь и бью, а сама думаю, - и зачем мне всё это несчастье надо, ведь не пригодиться же. – Может, потому и не пригодилось, что навыки далеко на расстоянии давали о себе знать. Хотя нет, припоминаю, что старшую сестру пришлось однажды уму-разуму поучить.
  Зимой мы с братом уходили на поля совхоза «Забойщик», которые со всех сторон наступали на посёлок и отрабатывали лыжный шаг. Шурик бежал легко по снежному настилу. Он не ленился намазать лыжи мазью, соблюдал все правила этого искусства, я же всегда путала и погоду и брикетики с мазью, поэтому, то ползла за ним, еле переставляя ноги, то валилась в снег.
 - Хреновый у тебя вестибулярный! Тренируй!
  Я тренировала: уходила далеко в поле одна, закрывала глаза и так шла, отсчитывая вслух минуты слепоты и перебарывая влечения тела влево. После нескольких таких тренировок я уже не выписывала полный круг, не возвращалась ближе к началу лыжни, да и лыжня становилась всё прямее. Прыгать с трамплина я тоже была вынуждена  научиться, так как стоять и прибивать трамплин для очередного прыгуна - было делом почти унизительным. Трамплины делали либо на огороде Птицыных, на Чулкиной горе или на Золоторёвой горе.
  Мама часто говорила, что брат родился в рубашке. Да, судьба очень благосклонна к нему, переделок не сосчитать, в каких ему пришлось побывать, и всегда он выходил из них с наименьшими потерями. Уже с девушками хороводился, когда начались разборки с крутинскими. Парни с посёлка Крутого часто делали набеги: девушек-невест мало было, а наши парни до своих невест не хотели допускать по принципу: хоть солить будем, но не отдадим.
  Однажды случилась драка «стенка на стенку», человек в тридцать с каждой стороны. Парни друг за другом бегали по посёлку с дрынами и лупили, почти зверея. Мама, когда узнала, что в состязании участвует и интеллигентный Шурик, то тоже нашла дубину и начала бегать и выискивать и Шурика, и возможных обидчиков. Привела Шурика живого и невредимого. Тот недовольно вякал:
 - Ну, чо ты, мам, без тебя бы разобрались!
  В восьмилетней школе ему, как самому продвинутому в радиотехнике комсомольцу, доверил директор школы вести  радиотехнический кружок. Он, к этому времени, уже привлекался милицией к ответственности за радиохулиганство. Я его в хулиганстве поддерживала, а происходило оно почти всегда в моем присутствии. Иногда я выходила в эфир с несколькими  фразами:
 - Внимание! Я - Овод,  вызываю  свободных! Прием!
  Однажды Шурик не успел спрятать аппаратуру. Два милиционера приехали на мотоцикле с люлькой, зашли без стука и совершенно голенький аппарат забрали, назвали это конфискацией, предупредили, что посадят Шурика, если он опять будет хулиганить, но Шурик уже хулиганил очень осторожно, тем более, что его увлечение было поддержано педагогами.   
  Теплым весенним вечером я шла с Шуриком и с его двумя  дружками - десятиклассниками и вслушивалась в их спор. Толя Кравченко, красивый черноволосый парень говорил Лаптеву:
 - Ты веришь в любовь? Да нет никакой любви, а есть привязанность.
 -  Да, ты ещё не любил, вот полюбишь, а она, например, другого любит, посмотрим, как ты от нелюбви сможешь отмахнуться, - ехидничал Лаптев. Меня, словно не существовало, а я слушала спор и не понимала, почему они, читая классику, так по-разному  относились к её наставлениям.
  Толя Кравченко так и не смог научится верить – досрочно ушёл из жизни, а Лаптев, спасая от разочарования одноклассницу, женился на ней,  вырастил и воспитал троих детей.
  Шурик остался Шуриком. Он был испытателем - им же и остаётся. Теперь у него мало друзей  на белом свете, но именно ему доверено этот мир поддерживать.
 - Несу крест за все свои многочисленные ошибки, - всё чаще, с горечью, говорит он, а я не соглашаюсь.