Рэй Брэдбери. Калейдоскоп

К А Л Е Й Д О С К О П

Рэй Брэдбери
(1949)


Первый мощный удар вспорол борт ракеты словно огромным консервным ножом. Люди, выброшенные  взрывом наружу, превратились в дюжину серебристых рыбёшек, беспомощно бьющихся на берегу. Их разметало в темноте, а корабль, развалившийся на кусочки, продолжал свой путь миллионом осколков, роем метеоритов, устремившимся на поиски безнадёжно потерянного Cолнца.

- Бэркли, где Вы, Бэркли?

Голоса звали друг-друга, как дети, заблудившиеся в зимней холодной ночи.

- Вуди! Вуди!

- Капитан!

- Холлис, Холлис, это я, Стоун!

- Стоун, я Холлис! Где Вы?

- Я не знаю. Откуда мне знать? Где верх? Где низ? Я падаю... Боже мой, я падаю!

Они падали. Падали, словно камушки в колодец.  Горсть камeшков подброшенных в воздух чьей-то рукой. Людей не было - были  лишь голоса. Голоса бестелесные, испуганные, полные ужаса... Покорности...

- Мы разлетаемся в разные стороны!

Так оно и было. Холлис, кувыркаясь в пустоте, тоже понял - так оно и было. Понял и тупо с этим смирился. Они разлетаются, у каждого свой путь, и ничто уже не соединит их вновь.  Испуганные бледные лица закрытые прозрачными шлемами... Xотя на всех  были герметические скафандры, никому не хватило времени нацепить на себя ранец с ракетным двигателем. Имей бы хоть кто-то его за плечами, он сразу стал бы  маленькой спасательной шлюпкой и мог бы спастись сам и прийти на помощь другим. Тогда они смогли бы, отыскав друг-друга, собраться вместе,  превратившись в  живой островок, и  наверняка что-нибудь придумали бы. Но теперь они были всего лишь разрозненными метеоритами,  каждый из которых слепо нёсся навстречу своей неотвратимой судьбе.

Прошло, наверное, минут десять, прежде чем утих первый приступ ужаса, и теперь все они словно погрузились в оцепенение. Пустота вокруг была огромным ткацким станком, принявшимся ткать странные нити, голоса сходились, расходились, перекрещивались, складываясь в свой последний узор.

- Холлис,  я - Стоун. Как думаешь, сколько времени мы сможем переговариваться по радио?

- Это зависит от того, с какой скоростью мы разлетаемся.

- Наверное, около часа.

- Да, пожалуй, - с безразличием в голосе отозвался Холлис.

- А что произошло? - спросил он минуту спустя.

- Наша ракета взорвалась, только и всего. С ракетами это случается.

- В каком направлении Вы движетесь?

- Похоже, я врежусь в Луну.

- А я в Землю. Спешу навстречу  к матушке-Земле со скоростью десять тысяч миль в час. Сгорю, как спичка! - Холлис подумал об этом с поразительной отрешённостью. Он будто  смотрел со стороны на собственное тело, падающее в пустоту, смотрел равнодушно,  как когда-то, в  далёком детстве, зимой, наблюдал за первыми падающими снежинками.

Остальные молчали, тщетно пытаясь осознать то, что с ними произошло, и падали, падали, не в силах ничего с этим поделать. Капитан тоже молчал, не находя нужной команды, необходимого плана действий, который помог бы снова собрать всех вместе.

- О, как же нам долго падать! Как долго падать, долго, долго, - раздался вдруг чей-то голос. - Я не хочу вот-так умирать, не хочу умирать, как долго, долго  падать...

- Кто это?

- Не знаю.

- Наверное, Стимпсон. Это ты, Стимпсон?

- Долго, долго, -  я не хочу  так! О, господи, я не хочу так!

- Стимпсон, это Холлис. Стимпсон, ты меня слышишь?

Молчание... Они падают поодиночке, кто-куда...

- Стимсон!

- Да? - отозвается, наконец, Стимпсон.

- Держи себя в руках, Стимпсон. Все мы одинаково влипли.

- Но мне не нравится это.  Я хочу отсюда выбраться.

- Может быть, нас ещё найдут.

- Пускай меня найдут, пускай найдут, - завопил Стимсон. - Этого не может быть,  я не верю, что такое  могло  случиться...

- Ну конечно, всё это просто дурной сон, - съязвил  кто-то.

- Заткнись! - крикнул ему Холлис.

- А ты попробуй, заткни мне глотку, - отозвался тот же голос. Это был Эплгейт. Он засмеялся. Весело, как ни в чем не бывало: "Ты слышишь меня? Иди сюда и заткни мне глотку!

И Холлис впервые по-настоящему ощутил свою беспомощность. Слепая ярость переполняла его, больше всего на свете ему сейчас хотелось добраться до Эплгейта. Многие годы  он хотел до него добраться, и вот - теперь  уже слишком поздно... Теперь Эплгейт - не более, чем недосягаемый голос, звучащий  в его шлемофоне.

Падаешь, падаешь, падаешь...

И вдруг, словно только теперь им открылся весь ужас случившегося, двое из  падающих  в бездну разразились отчаянными воплями. Будто в ночном кошмаре, Холлис увидел одного из них, проплывающего совсем рядом. Он вопил и вопил...

- Перестань!

До пролетающего мимо можно было дотянуться рукой. Потеряв рассудок, он исходил безумным, нечеловеческим криком. Он никогда  не перестанет орать! Этот вопль будет доноситься за миллионы миль, и  пока хватит мощности передатчика, он всех сведёт с ума,  из-за него они не смогут разговаривать  друг с другом.

Холлис сделал отчаянное усилие.  Другого выхода не было. Ещё немного, и ему удалось приблизится к кричащему. Ухватив его за щиколотку, он подтянулся ближе. Теперь  искажённое криком лицо безумного было совсем рядом. Он орал, цепляясь руками за Холлиса бессмысленно и дико, точно утопающий. Его безумный вопль заполнил собой всю  Вселенную.

«Так, или иначе, - подумал Холлис. - Все равно его убьёт Луна, Земля, или метеориты... Так, или по-другому...»

Он обрушил свой железный кулак на прозрачный шлем бедняги.  Вопль оборвался. Холлис оттолкнулся от трупа, и тот, кружась, улетел прочь, в своём бесконечном падении.

И он, Холлис, тоже падал, падал в пустоту, и все остальные тоже кружились в этом нескончаемом вихре безмолвного падения.

- Холлис, ты ещё жив?

Холлис не ответил, но лицо его, как будто,  обдало жаром.

- Это опять я, Эплгейт.

- Слушаю.

- Давай поговорим. Все равно, делать нечего.

- Хватит болтать! - Надо подумать, как быть дальше, - вмешался в их разговор голос капитана.

- Да заткнись ты! - оборвал его Эплгейт.

- Что Вы сказали?!
- Вы отлично меня слышали, капитан. Мне наплевать на Ваши  чины и  звания, Вы теперь от меня за десять тысяч миль, и нечего валять дурака! Как выражается Стимсон, нам ещё так долго падать...

- Послушайте, Эплгейт!

- Отвяжись! Я поднимаю бунт. Мне  нечего терять, чёрт меня подери! Корабль  твой был паршивым кораблём, а ты был его паршивым капитаном. И сейчас, сукин сын, я желаю тебе врезаться в Луну, и сломать себе шею.

- Я приказываю Вам замолчать!

- Валяй, приказывай. - За десять тысяч миль Эплгейт усмехнулся. Капитан замолчал.
- Так о чём мы там толковали, Холлис? - невозмутимо продолжал Эплгейт, - ах, да, вспомнил. Тебя я тоже ненавижу. Ты и сам это прекрасно знаешь. Давным-давно знаешь...

Холлис беспомощно сжал кулаки.

- Сейчас я тебе кое-что расскажу. Порадую тебя немного. Знаешь, это ведь я тебя провалил, когда ты пять лет назад добивался места в Ракетной компании.

Рядом сверкнул метеорит.  Холлис посмотрел вниз - кисть его левой руки срезало, как ножом. Из скафандра хлестала кровь. Вместе с ней стремительно улетучивался воздух. Задержав дыхание, он правой рукой крепко затянул застёжку у локтя левой, перехватил рукав и восстановил герметичность. Всё произошло так быстро, что он не успел даже удивиться. Теперь его уже ничто не могло удивить. Течь была остановлена, скафандр  опять наполнился воздухом.  Холлис  ещё туже, как жгутом, перетянул рукав, и кровь, только что бившая, как из шланга, остановилась.

За эти страшные секунды он не издал ни звука.  Остальные  переговаривались друг с другом. Один  из них - Леспер - болтал без умолку. Он  хвастался тем, что у него одна жена на Марсе, другая на Венере, и есть ещё на Юпитере - и все они его обожают. И,  вообще, он здорово на своём веку повеселился - пил, играл, жил в свое удовольствие, и денег у него  всегда  - "куры не клевали"!
Они  всё падали, и падали, а он  болтал и болтал. Неудержимо падал в объятья смерти, купаясь при этом в сладких воспоминаниях о своих прошлых счастливых днях.

Всё это было так странно...  Пустота, тысячи миль пустоты, и в этой пустоте трепещут голоса. Вокруг - ни души - только разносимые радиоволнами звуки дрожат, колеблются, изо всех сил пытаясь взволновать тех, кто их слышит.

- Злишься, Холлис?

- Нет.

Он и вправду не злился. Им опять овладело равнодушие, он снова был бесчувственным камнем, падающим в никуда.

- Ты всю жизнь старался выдвинуться, Холлис. И, наверное, не понимал, почему тебе вечно не везёт. А не везло тебе всё время из-за того, что я подставил тебе ножку, перед тем, как меня самого вышвырнули за дверь.

- Мне всё равно, - сказал Холлис.

Ему , действительно, было всё равно. Всё осталось  позади. Вся прожитая жизнь на грани её завершения  напоминает собой яркий фильм, промелькнувший на экране, - все её победы, страсти и разочарования вспыхивают на миг перед глазами, и не успеешь крикнуть, - вот этот день был счастливым, а вот  тот - несчастным, вот - милое лицо, а вот - ненавистное, - как плёнка уже кончилась, и экран погас.

Жизнь уже была позади, и, оглядываясь на неё, он жалел только об одном - ему  хотелось жить ещё и ещё... Неужели, у всех  перед смертью так - пришла пора умирать, а кажется, будто ещё и не жил? Неужто и впрямь, жизнь так коротка - вздохнуть не успел, а  всё уже кончено? Интересно, она всем  кажется такой несправедливо короткой - или только ему, здесь, в пустоте, когда остаются считанные часы для того, чтобы всё это  осмыслить?

А Леспер, тем временем,  продолжал тараторить:

- Не поверите, - я пожил на славу: на Марсе жена,  на Венере жена, на Юпитере... И  все они - красавицы, все  меня холили и лелеяли.  Я пил,сколько хотел, а один раз просадил в казино двадцать тысяч...

«А теперь ты влип, - думал Холлис. - У меня ничего этого не было. Раньше я  завидовал тебе, Леспер. Пока у меня было что-то впереди, я завидовал твоим любовным похождениям и твоему весёлому житью. Я боялся женщин и,наверное, из-за этого  отправился в космос, но и здесь я всё время  думал о них и завидовал тому , что у тебя  много женщин  и много денег, и живёшь ты беззаботно и  весело. А сейчас, когда всё кончено,  и мы падаем, каждый сам-по-себе,  я больше не завидую тебе, ведь и для тебя сейчас всё кончено, словно, ничего и не было».

Холлис собрался с силами и крикнул в микрофон:

- Всё кончено, Леспер!

Молчание.

- А может, ничего и не было,  а  Леспер?

- Кто это? — дрогнувшим голосом спросил Леспер.

- Это я, Холлис.

Он поступал подло. Он чувствовал, это, но разве надвигающаяся смерть была менее подлой и бессмысленной? Эплгейт сделал ему больно,  и теперь ему хотелось сделать больно другому. В отместку Эплгейту и этой безжалостной пустоте вокруг.

- Ты влип, как  и все мы, Леспир. Всё кончено. Как будто не было никакой жизни, верно?

- Это неправда!

- Если всё кончено, это всё равно,  что ничего и не было. Чем сейчас твоя жизнь лучше моей? Сейчас, в данную минуту? Разве тебе сейчас  лучше, чем мне? Лучше?

- Да, лучше.

- Чем же?

- Тем, что мне есть о чём вспомнить! - сердито крикнул издалека Леспер, из последних сил обеими руками цепляясь за милые сердцу воспоминания.

И он был прав. Холлиса словно ледяной водой окатило -  он понял: Леспер прав. Воспоминания и мечты - совсем не одно и то же. Он всегда только мечтал, только хотел всего, чего Леспир добился и о чём теперь вспоминает... Да, это так...  Мысль эта терзала Холлиса неторопливо, безжалостно, жгла по самому больному месту.

- Ну а сейчас, сейчас, что тебе от всего этого? — крикнул он Лесперу. — Если всё прошло и кончено, какая от этого радость? Тебе сейчас не лучше, чем мне.

- Я ухожу спокойно, - отозвался Леспир. - Я рад своей прожитой жизни. И я не стал перед смертью подлецом, как ты.

- Подлецом? - повторил Холлис,  пробуя это слово на вкус.

Сколько он себя помнил, - никогда в жизни ему не случалось сделать подлость. Он  не смел.  Должно быть, всё подлое и низкое, накапливалось в нём впрок для такого вот часа. «Подлец» ... - Он запихал  это слово в самый дальний уголок своего сознания. Слёзы навернулись на глаза, покатились по его щекам. Наверное, кто-то услыхал, как он всхлипнул.

- Не расстраивайся, Холлис.

Конечно, это  смешно. Всего лишь несколько минут назад он давал советы другим, успокаивал Стимпсона, - он считал себя настоящим храбрецом, а на самом деле - это было никакое не мужество, -  он просто оцепенел, как бывает от сильного потрясения, от шока. А  теперь он пытается втиснуть в короткие оставшиеся ему минуты всё то, что он подавлял в себе всю жизнь.

- Я понимаю, каково тебе, Холлис,  донесся до него слабеющий голос Леспера, - теперь их разделяло уже двадцать тысяч миль. - Я на тебя не сержусь.

«Разве не одинаковы мы с Леспером? - спрашивал себя Холлис. - Здесь, сейчас - разве у нас не одна судьба? Всё  прошло, всё кончено раз и навсегда - что толку от всего этого, раз все мы сейчас умираем». Но в глубине своего сознания, он  понимал, всю бессмысленность подобных рассуждений, похожих на попытку определить  разницу между живым человеком и трупом. В первом есть какая-то искорка, что-то таинственное, и неуловимое, а в другом - нет.

И и Леспер вовсе не такой, как он: Леспер жил взахлёб, а сейчас он совсем другой, а он, Холлис, мёртв уже много лет. Они шли к смерти разными дорогами. Смерть не для всех одинакова -  его смерть и смерть Леспера отличаются друг от друга как день и ночь. Выходит, умирать, как и жить, можно на тысячу ладов, и если ты однажды уже умер, что нового можно ждать от последней и окончательной смерти.

Через секунду ему оторвало правую ступню. Он едва не расхохотался. Из скафандра опять вышел весь воздух. Холлис быстро наклонился - кровь била фонтаном - очередной метеорит срезал его ногу и костюм по щиколотку. Да, забавная это штука - смерть в межпланетном пространстве. Она, как заправский мясник, режет тебя на кусочки. Холлис туго завернул клапан у колена. От боли кружилась голова, он силился не потерять сознание; наконец-то клапан завернут до отказа, кровь остановилась, воздух опять наполнил скафандр; и он  снова падает, падает, ему только это и остается - падать...

- Эй, Холлис?

Холлис сонно кивнул, устав от ожидания смерти.

- Это опять я, Эплгейт, - сказал тот же голос.

- Да.

- У меня было время подумать. Я слышал ваш разговор с Леспером.  Нехорошо всё это... Мы становимся жестокими. Нехорошо так уходить из жизни. Срывать своё зло на других...  Ты меня слушаешь, Холлис?

- Да.

- То, что я наговорил тебе - неправда!  Я тебя не проваливал. Сам не знаю, зачем я это ляпнул. Наверное, чтобы тебе досадить. Мы ведь раньше не очень ладили. Видать, это я так быстро старею, вот и спешу покаяться. Ты нехорошо говорил с Леспером - и знаешь, похоже, мне тоже стало стыдно... Вобщем, всё это - ерунда, но ты знай, - я тоже валял дурака. Все, что я наплёл тебе - сплошное враньё.  И...  Катись к  чёрту!

Холлис почувствовал, что сердце его затрепетало.  Этих долгих пять минут оно не билось вовсе, а сейчас кровь опять побежала по жилам. Первое потрясение миновало, и теперь откатывались назад волны гнева, ужаса, одиночества...  Словно, ты вышел утром из-под холодного душа  и, позавтракав, готов начать свой новый день.

- Спасибо, Эплгейт.

- Не стоит!

- Эй! - Это голос Стоуна.

- Стоун, -  ты?!  - Завопил на всю Вселенную Холлис.  Стоун был из всех - один его настоящий друг!

- Меня занесло в метеоритный рой,  - тут превеликая куча мелких астероидов.

- Что это за метеориты?

- Мне кажется,  это группа Мирмидонян, - они проходят мимо Марса, направляясь к Земле раз в пять лет. Я угодил в самую середину. Это похоже на огромный калейдоскоп. Диковинные  осколки . Все разноцветные, самой разной формы и величины. Господи! До  чего же это красиво!

Молчание. Потом опять голос Стоуна:

- Похоже, я лечу с ними. Я попал в их притяжение.  Чёрт меня подери!

Он засмеялся.

Как ни напрягал Холлис своё зрение, он так ничего и не увидел. Только огромные рубины и сапфиры звёзд,  изумрудные туманности  и черный бархат пустоты, и среди хрустальных сфер слышится голос Бога. До чего же это странно, поразительно, - вот Стоун летит вместе с метеоритным роем в холодную тьму, за орбиту Марса, чтобы каждые пять лет возвращаться к Земле, - мелькнуть на земном небосклоне и вновь исчезнуть, и так сотни и миллионы лет. Из века в век Стоун вместе с роем Мирмидонян будут лететь, образуя всё новые и новые узоры, как цветные стёклышки в калейдоскопе, сквозь который ты мальчишкой глядел на солнце, снова и снова встряхивая картонную трубку.

- До свидания, Холлис, донёсся едва различимый  голос Стоуна. - До скорого!

- Удачи тебе! - за тридцать тысяч миль крикнул в ответ Холлис.

- Не смеши меня, - хмыкнул Стоун и исчез. Звёзды сомкнулись вокруг.

Наконец, все голоса угасли, каждый уносился всё дальше и дальше по своей траектории - один к Марсу, другие за пределы Солнечной системы. А он, Холлис... Он поглядел себе под ноги. Он один из всех  возвращался на Землю.

- До скорого!

- Не поминай лихом!

- Пока, Холлис, - прозвучал и пропал голос Эплгейта.

Последние прощания. Ещё и ещё... Короткие, без лишних слов. Огромный затерявшийся в бескрайнем космосе мозг распался на части. И эти части его, так прекрасно и слаженно работавшие вместе до тех пор, пока их объединяла черепная коробка  ракеты, пронизывающей пространство, теперь один за другим  умирают, разрушая смысл их общего существования. И, как живое существо погибает, когда выходит из строя мозг, так теперь погибал самый дух корабля, умирала память об этих  долгих днях, прожитых бок-о-бок. Эплгейт - теперь всего лишь оторванный от тела палец,  незачем презирать, ненавидеть его.  Мозг лопнул, и бессмысленные, бесполезные обломки разлетелись во все стороны. Умерли голоса, онемело пространство. Холлнс остался с собой один-на-один. Он падает...

Экипажа больше нет. Все голоса сгинули, будто Бог обронил несколько слов, и недолгое эхо дрогнуло и затерялось в звёздной бездне. Капитан уносится к Луне, Стоун увлечён роем метеоритов.  Стимсон... Эплгейт, уносящийся к Плутону...  Смит... Тернер... Андервуд и все остальные  - стеклышки калейдоскопа, прилежно складывавшиеся в переменчивый мыслящий узор, теперь, рассыпавшись, разлетаются в разные стороны.

А я? - думал Холлнс, - что делать мне? Как, чем оправдать свою бессмысленную, никчёмную жизнь? Каким добрым делом искупить свою подлость, копившуюся во мне столько лет?  Теперь никого уже нет рядом, я один - что можно сделать хорошего, когда ты совсем один? Ничего! Завтра вечером я врежусь в земную атмосферу и сгорю,  развеявшись прахом над всеми материками. Вот и вся польза от меня. Не много, конечно, но все-таки - прах есть прах, и он соединится с Землей.

Он падал стремительно, как пуля, как камень, - спокойный, совсем спокойный, не ощущая ни печали, ни радости - ничего... Ему хотелось только одного: сделать  что-нибудь хорошее теперь, когда всё кончено, сделать  хоть что-то хорошее и знать, что он сделал это...

«Когда я врежусь в воздух, я вспыхну, как метеор».

- Интересно, - произнёс он вслух, - увидит ли меня кто-нибудь?

Маленький мальчик на просёлочной дороге поднял голову и закричал:

- Мама, мама, смотри! Падающая звезда!

Ослепительно яркая звезда прочертила небо и канула в сумерки где-то над Иллинойсом.

- Загадай желание, - прошептала его мать. - Скорей загадай желание!