Предназначение

Я просыпаюсь, и мою грудь, как всегда, охватывает сильный удар боли. Я постепенно умираю. Сердце отказывается работать, ему никогда не хотелось находиться в этом грешном теле и снабжать его багряной кровью. Больно. Я держу его в руках, а из моей груди торчат трубки. Ощущаю каждое трепетное, но тревожное биение своими ладонями. Мне не приходится плакать. Все чувства находятся не у меня в груди, а снаружи, в этом маленьком живом мешочке с кровью. Чувства уходят в никуда.

 Я встаю с кровати и несу свое сердце в руках к окну. Утреннее солнце, голубое небо, белые облака, зеленые кроны деревьев, грубые коричневые или изящные извилистые стволы... какой уж природа дала. А мне она дала порок. В двух смыслах этого слова. Я родился с пороком сердца. Это всегда мне мешало жить. Чуть что - и я бездыханно падал в обморок, но добрые люди вызывали скорую, а врачи меня спасали от смерти. Ненавижу людей. Зачем меня надо было спасать? Я политик? Теле звезда? Редкое животное? Нет. Просто еще один бесполезный и никчемный человек, которых порождают такие же бесполезные люди почти каждый день.

 Я не хотел лечиться. Пил, курил, употреблял все, что можно и нельзя было употреблять. Я хотел забыться, не думать, что я болен, и жить полноценной жизнью, но боль в груди рушила эту прекрасную иллюзию. По моим подсчетам я был на грани смерти уже свыше семидесяти трех раз. Почему я еще не умер? Почему я сейчас смотрю в это окно, а не в темную пустоту? Зачем вообще мне видеть? Мне не нужны глаза, чтобы постепенно умирать в этой убогой палате. Отдайте их более нуждающемуся человеку. Пусть он узрит этот мир, который я никогда не любил. Он его полюбит и будет любить даже тогда, когда его не станет, но мой взгляд под его веками всегда будет выражать ненависть.

 Мама всегда говорила, что у меня красивые глаза. Серо-голубые, очень глубокие. Но это было раньше. Сейчас кроме тоски и безнадежности в них ничего нельзя узреть. Выколите мне их, отдайте кому-нибудь... хоть чем-то я смогу быть полезен.

- Кевин! Опять ты шляешься по палате! Возвращайся в постель. У тебя же режим, будь он не ладен!
- Хорошо, мистер Вандергофф. Вы опять вколите мне морфий?
- Это для твоего же блага, парень. Пару кубов тебя успокоят, и ты проживешь немного дольше, подставляй руку.
Я протянул руку, и в вену мне вонзилась острая игла. Боли не было. Точнее – это совершенно не та боль.
- А зачем?
- Ну как зачем? Чтобы твоя мама не сошла с ума и не подала на нас в суд, якобы мы тебя не лечили. Она уже нам весь мозг проела насчет этого. Мы не хотим неприятностей, понимаешь меня?
- Вас я понимаю, но никак не понимаю того, зачем держать меня здесь как экспериментальную крысу в клетке. Я уже на грани смерти и все равно умру, зачем это отсрочивать?
- Фух... Кевин. Ты славный парень, но если бы ты сам понимал это... Ты всегда знал, что у тебя порок, зачем же ты тогда делал все эти глупости? Ты сам себя подвел к краю, знай это.
- Я так и хотел.
- Хотел умереть раньше срока? Зачем же?
- Все мы умрем, рано или поздно. Так какая разница, когда это произойдет? Тем более у меня порок. Мне всегда ставили срок до двадцати лет, а мне уже девятнадцать. Вам, здоровым людям, жить нужно. Вы не умрете в какой-то момент определенный врачами, не считая форс-мажоров. Вы можете добиться многого в жизни, завести семью, детей. А чего можно добиться за двадцать лет, тем более что с рождения и до окончания школы человек совершенно безрассуден и толком не думает о своем будущем? Ему сказали отучиться, он это и делает, не имея своего мнения и взглядов на эту ситуацию. Вот зачем мне сейчас математика, география, живопись? Я же скоро умру с осознанием того, что провел данную мне жизнь зря. Поэтому я и пытался умереть раньше, чтобы не делать глупых действий мне совершенно не нужных.

 Доктор Вандергофф молча похлопал меня по плечу и вышел из палаты. Морфий начинал действовать, и я вскоре вырубился. Мне не снились сны с тех пор, как мое сердце оказалось у всех на обозрении. Будто оно являлось ядром всего мира - называемым моим телом. Будто оно и есть весь я, а то существо, что его держит по утрам в руках - есть порок.

 Я хотел осознавать, что, умерев, я обрету вечный покой... быть может, но зачем я родился? Зачем мне показали этот мир? Чтобы я его ненавидел? Чтобы я ненавидел тех, кто мне дал эту жизнь? Она принесла мне много страданий, боли и разочарований. Мама. Она не заходила ко мне в палату, с тех пор, как я накричал на нее, и сердце мое чуть не отказало.

 Она назвала меня слабаком, поэтому я и вспылил. Сейчас даже жалею за свои слова. Не знает, как это больно, не знает, как это - умирать. Я любил и ненавидел ее. Смешанные чувства, которые рвали мое сердце сильней, но отчасти это меня только бодрило. Раз уж сердце переживает, значит, оно может не выдержать и остановиться. Я этого желаю.

 Николь. Как же я по ней скучаю. Как бы я хотел снова ее увидеть. Живую, жизнерадостную и не обреченную на скорую смерть. Она родилась через год, как родился я. Любимая сестренка. Не помню моментов, чтобы мы с ней, когда-либо ругались. Жили в полном согласии, не то, что с мамой. Она была слишком занята своей работой, и ей было не до нас. Я долго думал, что из-за этого Николь нет больше с нами. Когда у сестры начались обмороки (довольно раньше, чем у меня) все сослали на то, что она растущий организм и, видимо, ей не хватает каких-либо элементов. Ее начали напихивать витаминами и глюкозой. Чуть позже антибиотиками. Еще позже бальзамирующей жидкостью.

 Никто даже и не услышал ее жалоб на боли в груди. Никто не сводил ее в платную клинику, чтобы выявить порок. Никто этого не сделал. А все почему? У матери не было на это времени.

Порок у тебя или нет, все равно ты обречен на смерть рано или поздно. Очень обидно, когда близкие не принимают тот факт, что могут расстаться с тобой гораздо раньше, чем сами уйдут в мир иной. И неважно знать из-за чего ты умираешь. Умрешь и ладно. Не умрешь - тоже сойдет. Главное чтобы рядом с тобой кто-то был.

 Проснувшись, я снова узрел побеленный потолок и синие стены. Ничего нового. Боль та же, сердце также лежит рядом на столе, и из груди торчат длинные трубки.       Утренний сеанс глазенья в окно начинается. Я подхожу к окну. Картина открылась не та, что вчера. Небо было пасмурным, солнца не было видно, ветер шумел среди деревьев и шел моросящий дождь. Превосходная погода.

 Тут в поле моего зрения появилась женщина, ведущая маленькую девочку за ручку. Я ничего не слышал, но видел, как они разговаривают и веселятся. Девочка была одета по погоде, а на носу сидели черные непроницаемые очки. Она была слепа? Понаблюдав за ними, я убедился, что это так. Девочка не пыталась смотреть на женщину, а лишь поворачивалась к ней ухом.

Впервые за всю жизнь я почувствовал жалость. Она необъяснимым чувством появилась в сердце. Я почувствовал ее руками, а она прошла по ним к моей груди, в то место, где должно быть мое сердце, и разнеслась по всему моему грешному телу. По щекам потекли слезы. Я плакал. Впервые за несколько лет я заплакал. Это не вызывало стыда, унижения или какой-либо другой дребедени, которую испытывают люди, когда плачут... только радость и жалость. Я смотрел на девочку и видел, как она беспечно шагает по лужицам, даже нелепо, когда брызги разлетаются под ее ногами... но она не может их увидеть. Я забрался на подоконник, чтобы открыть окно и услышать о чем они говорят.

 - Мам, а правда, что наша земля крутится?
 - Правда, солнце, это так.
 - А что будет, если она перестанет крутиться?
 - Она замерзнет, и ее покроют толстые слои льда.
 - Значит и мне нужно покрутиться, чтобы не замерзнуть?
 - Нет, что ты, Кейт. Тебя греет изнутри твое сердце.

Кейт. Сердце билось, как сумасшедшее. Я снова чувствовал. Много чувств. Необъяснимо. Меня разрывало на части, мое сердце даже выпрыгивало из рук от учащенного сердцебиения. Я быстро спрыгнул с окна, положил сердце на стол и начал искать листок бумаги и ручку. Нашел, сел на кровать и начал писать. Слезы и кровь, сочащаяся из трубок, закапали весь лист, чернила размазывались, но текст можно будет прочесть.

 Я схватил свое сердце, что билось в агонии. Будто оно знало... понимало меня. На сердце капали слезы, а я смотрел на него и улыбался. Я оторвал трубки, и мое тело пронзила невыносимая боль.
 - Вот. Мы оба этого хотели.. прощай.. прощайте.

***

- Здравствуйте, это миссис Бит?
- Да это я.
- Вас беспокоит городская больница, сейчас вас соединят с доктором Вандергоффом.
- Что… что… я не понимаю.
(шуршание трубки)
- Карла…
- Людвиг, что случилось? Кевин... что с ним?
- Карла… не знаю, что и вам сказать…
- Что? Скажите мне он… он… умер?
- Да, Карла… примите мои соболезнования.
- Кев… Кевин…
(раздался плач и грохот трубки)
 Спустя два часа Карла Бит была уже в больнице. Верещала как потерпевшая. Неудивительно.
 - Людвиг! Позовите мне доктора Вандергоффа! Мне нужно с ним поговорить!
 - Карла, успокойтесь, - подошел сзади Людвиг.- Идите лучше за мной.
 - Людвиг, что случилось с моим мальчиком?
 - Пройдем ко мне в кабинет, и я вам все расскажу. Успокойтесь, прошу вас.

Он взял ее под руку и повел в свой кабинет. Карла все не могла успокоиться. Людвиг Вандергофф усадил ее на кушетку, сам сел на свое привычное место.
 - Карла. Вчера произошло то, о чем мы не могли подумать. Кевин... он... оторвал трубки от сердца. Я был рядом с его палатой, шел, чтобы вколоть ему морфий... но увидел его лежащим на полу рядом с сердцем. Мы с мед братьями быстро его подхватили и понесли в операционную. Старались подключить его обратно к сердцу. Но... Кевин его отвергал. У нас не вышло его спасти. Было слишком мало времени. Простите меня, Карла. Я делал все что мог.

 Она мочала и плакала. Не могла ничего сказать. Лишь проворачивала у себя в голове последние слова, которые она слышала от сына: "Выметайся отсюда! Это не вылечить, я умру так же, как и Ника! Ей ты тоже не смогла помочь!".

 - Я нашел эту бумагу рядом с ним. Он адресовал это нам с вами. Прочитайте. Это его последняя просьба.
Карла молча взяла помятую бумажку с размазанными словами от слез и крови, и прочитала про себя.

 "Сегодня мой двадцатый день рождения, значит, я должен умереть, как и сказали врачи.
Я уже не могу так долго все терпеть, поэтому я сделаю то, что должен сделать. Сегодня я нашел свое предназначение, и я его исполню. Я думаю, нашедший эту бумагу мистер Вандерегофф мне с этим поможет, и мама не будет против.
 Я бы хотел перед ней извиниться за те слова, что говорил.
 Мама. Ты не виновата в смерти Николь. Ее порок прогрессировал быстрей, в том все и дело. Извини меня.
Когда меня найдут мертвым, я хочу, чтобы с помощью моей сетчатки восстановили зрение девочке по имени Кейт. С виду лет четырех и, скорее всего, лечится в этой же больнице. Увидев ее, я не смог остаться холоднокровным. Я хочу ей помочь. Она может жить, и я хочу, чтобы она жила достойно, как обычный человек.
 Спасибо тебе за эту жизнь, Мама, и спасибо вам, Людвиг, за то, что вытаскивали меня с того света до нужного момента. Я очень вам признателен. Спасибо.
                С любовью, Кевин Бит. 13.07.97.".