Дорога домой

Дорога домой

И вот перед нами открылись ворота части, и пошли мы на взлетку не оглядываясь. Знойная жара выжимала из нас пот. На взлетке мы узнали, что из-за сбитой в Назрани вертушки ждать сегодня нечего: из Ханкалы ни одна вертушка на Борзой не вылетает. Но рядом в тени деревьев, также ожидая вертолет, расположились еще какие-то вояки в горниках во всеоружии. Глядя на них мы тоже сидим и ждем. В теньке все расслабились, и Пингвин принялся выкидывать из вещмешка консервы с кашей, оставляя только сгущенку и тушенку, банки с лещом в томате улетали дальше всех, так уж осточертела эта рыба. Не было настроения разговаривать со спецами, лишь кто-то узнал что их восьмеркой (ми-8) должны закинуть кудато в горы, там обострилось, там стреляют. После двух часов безуспешного ожидания Пин встал и сказал:
 – Пацаны, в час дня со стройки колонна на Ханкалу отъезжает, с водилами договориться можно. Мы с Москалем едем, кто с нами!
Без раздумий все встали и дружной кучкой пошли к стройке. Все эти похождения и передвижения очень напрягали меня в животе постоянно булькало и рычало, каждый шаг в голове все еще отражался ударом наковальни. Мы шли мимо палаток, ГСМов, траншей, клоки спутанной проволоки, автопарки с зеленой техникой все казалось почему-то чуждым. Хотелось быстрей покинуть это место, ипориться. Оно больше небыло таким родным и тревожным все больше унылым и болезненным. Мы свободны, нас здесь больше нет, это сон, мы здесь больше никто, у нас нет оружия. На ровной площадке перед въездом на стройку стояло восемь КАМАЗов с длинными шаландами. Среди щетинистых, слегка подвыпивших мужиков Пин разыскал своего землячка и договорился с ним, чтоб в каждую машину посадили по одному - два наших человека. Водилы согласились: авось, в дороге будет с кем поговорить. Я сел с Пином к его знакомому. Машина была уже заведена, а сам водила суетился вокруг перед долгой дорогой: подливал в радиатор воду, протирал лобовое стекло… Вдруг одна из машин резко рванула с места и помчалась по дороге, поднимая густые столбы пыли. Я успел разглядеть водителя. Когда мы еще только подходили к машинам, он громко о чем-то спорил со своими коллегами, да и на вид он был пьяней всех.
-Ну, елы-палы, куда ж ты понесся, договорились ведь вместе держаться! - расстроено заголосил наш водитель.
Остальные, не долго думая, тронулись за торопыгой: не отпускать же пьяного друга одного, мало ли, что может случиться. Тут уж и мы помчались, утопая в собою созданных клубах пыли.
 Проезжая мимо блокпоста, на котором я не был уже больше двух месяцев, я увидел ребят, с которыми прослужил всю зиму. Я высунулся наполовину из окна и во все горло заорал:
-До-мо-й!!!
Со всех укреплений знакомые мне голоса закричали что-то в ответ, но я ничего не расслышал из-за шума КАМАЗов. Отчетливо услышал я только Симакина, он как всегда стоял на КПП, у самой дороги.
-Удачи, братан!
Шофер, слава богу, оказался молчуном. Я был этим доволен, а то что-то уже подустал от этих армейских разговоров: про возвращение, про баб, про награды и значки, про вкусную жратву. Иногда машина попадала колесом в воронку, и мы синхронно подлетали на потрепанных, но упругих сиденьях.
На полпути мы остановились у родника, за одно и пропустили колонну мотострелков. По-другому на узкой горной дороге не разъехаться. Уже второй день вода была для меня единственной пищей. Из проезжавших мимо БМП торчали черные от пыли головы водителей (кентавры) да и те, кто на броне сидел, были не чище. С этого места хорошо любоваться видом горы Кара-Али. Одна из вершин которая могущественно нависает над серпантином Аргунской дороги.
Вспоминаю случай, который произошел за пару недель, до того как я попрощался с восьмым блокпостом.
Июньская иссушающая духота. Стоим уже больше часа. Что-то там впереди саперные собаки все же вынюхали. Капот грузовика от палящего солнца накалился – не прикоснуться. Обе двери кабины распахнуты для создания хоть какого-то маломальского сквозняка. Здесь в предгорье жарче, чем там на высоте. Спереди стоит пыльная БМП, Лейтенант сидящий у ее башни, за время стоянки достает уже пятую сигарету, лениво прикуривает, не спеша вдыхает горький дым. Под бронежилетом у него лишь тельняшка, ее выступающий клочок виднеется чуть-чуть только у горла.
    Танк, держа перед собой тяжелую, всклокоченную бороду минного трала, густо пыхтя соляровым  чадом и сотрясая землю, проползает по самому краю ущелья, мимо нас в голову колонны.
 От зноя впереди стоящие машины расплываются волнами по горизонту, будто экран старого, советского телевизора. На другом берегу ущелья, но гораздо ниже виднеются белые домики неизвестного мне поселка. Глаза моргают все ленивее и медленнее, так и просят больше не открывать их хотя бы часок, но жара создает раздражающее состояние, выжимая из тела соленый пот. В промежутках между морганиями вижу все один и тот же зависший слайд: БМП, дальше колонна размытых жарой машин. Лейтенант, сидящий на БМП, снимает с сопревшей головы каску. Солнце сразу же принимается сушить его сырые кудряшки, прилипшие к голове. Бронежилет раскаленным цилиндром сжимает лейтенанту грудь. Поймав себя на провале в сон,  вздрагиваю и широко открываю глаза, оживленно моргаю, словно выходя из транса, и таращусь в разные стороны. Чем бы, чем бы взбодрить себя, и водила попался не огонь. Ну, хоть бы банальные темы о службе, бабах и дембеле гнал, а то сидит, уперся сквозным взглядом в зад БМП и молчит. Пытаюсь задать приятную тему для диалога.
- Жора, а давно на этом ЗИЛу ездишь?
 Уж эти то темы все водилы обмусоливать любят: на чем, куда, сколько и зачем они ездили. А он мне:
 -Да.
 И дальше молчит. Вылезаю из машины, уж очень по нужде приспичило. Захожу за кабину и ……     Мимо проходящий лет сорока чеченец в черной тюбетейке с зелеными узорами, грязный и лохматый, как саперная собака, начинает отчаянно обругивать, мол, что ж ты, « русскый свиныя,  дэлаэшь на мои зэмла»…  Так и стоял, ругаясь, пока я не закончил, можно подумать, что я прервал бы «ход событий»…..
-Иди, иди, дядя, куда шел, ...
 Обратно в кабину возвращаться не тороплюсь, надо чуть ноги размять, да и организм пусть сонливость с себя сбросит. Вода в алюминиевой фляге нагрелась, и привкус ее стал такой не приятный, слегка кисловатый, но все же это вода. Прополоскав пересохшее горло, отмачиваю одеревеневшие зубы. У лейтенанта с брони, видно, тоже ноги затекли, он медленно встал, прошел по броне чуть вперед, вернулся обратно, посмотрел куда-то далеко в хвост колонны, зевнул, при этом широко разведя руками. И вдруг «ВВВВЗЗЗЗЗЗ-Ж-Ж-Ж-Ж-ТРЕСЬ!» И голова лейтенанта разлетелась на куски. Прижавшись к борту машины, с опаской вглядываюсь в хребет, что немного возвышается по левую сторону. Слышу, кто-то кричит:
- Чего высунулся? Ан-ну, под кузов, мать твою!
 Лежа под машиной, вижу несколько пар ботинок, бегущих вдоль колонны к нам. Вертушки, сопровождавшие колонну, видимо, осведомленные случившимся, кружась, проносятся совсем низко. Сердце колотится у горла, но никто не стреляет. Только вопрошающие крики. Затем команда «по машинам». Влезая в кабину, замечаю, что лейтенанта на броне уже нет. В пути вспоминаю как еще зимой через наш КПП проходили снайпера с двенадцати килограммовыми снайперскими винтовками «Взломщик», «В-94», калибр 12.7 мм. В отличие от нее вес снайперской винтовки СВД 4кг. С пятисот метров пробивает насквозь  броню и выводит из строя двигатель. Должно быть, теперь я еще и увидел, что это оружие делает с человеческими головами. Еще много-много раз как-то само собой в голове прокручивался тот ужасный фрагмент. Голова офицера треснула, как арбуз, и разлетелась в брызги, и собирать было нечего. Это случилось всего три месяца назад.
 Пропустив колонну, мы тронулись дальше. И через сто метров за крутым поворотом настигли пьяного торопыгу. Его КАМАЗ стоял, прижавшись к ровной, как стена, скале. Крыло и дверь кабины были будто бы стесаны рубанком, радиатор – сильно поврежден: с него капала вода. Видать, одна из боевых машин дала понять наглецу, кто кого должен пропустить.
Наша колонна остановилась, водилы облепили КАМАЗ пострадавшего, который тем временем, сидя в кабине, пытался пальцем продавить пробку вовнутрь бутылки спиртного и таким образом открыть ее. Бригадир колонны ловким скачком забрался в кабину, выхватил у бедолаги бутылку и метнул ее в ущелье.
-Ты мне, давай, не дури тут! Володя, доставай жесткую сцепку, у него рулевая повреждена. До Ханкалы его дотащим, а там разберемся…
Перепуганные дембеля, ехавшие с пьяным Валерой, все равно пересели в другую машину. Они с широко раскрытыми глазами рассказали нам о виражах, которые выписывал Валера до того, как его подвинула БМП.
-А в одном месте чуть не сбил корову!
И снова зарычавшие КАМАЗы двинулись дальше. Еще метров через пятьсот мы проехали мимо гигантской трубы, находящейся на другом краю ущелья. По ней я обычно определял середину пути от Шатой до Хан кали. Труба, внутри которой с легкостью мог бы проехать легковой автомобиль, тянулась из глубины ущелья, поднималась по горе и переваливала через нее. Труба в нескольких местах была разорвана на куски, может, это были фрагменты бывшего нефтепровода или еще какого-нибудь ресурса.
Как-то раз я ехал, сопровождая колонну, и водила рассказал мне, что еще в первую чеченскую компанию чеченцы накидали в эту трубу много тел мертвых и раненных федералов и заминировали ее. С расстояния были слышны стоны и крики придавленных друг другом солдат. Когда, наконец, пришли федералы, они не смогли разминировать ее или не видели в этом смысла, и выстрелили из танка несколько раз по трубе...   
Я ехал, навсегда прощаясь с суровым Кавказом, с Аргунским ущельем, с его гордыми, непокорными горами, с ненасытной пропастью и с самой рекой Аргун, с ее отвратительной вонью. Вот уже виднеются алые факела горящих нефтяных скважин, значит, Хан кали совсем рядом. На этом отрезке дороги бандиты любили ставить мины, и дорога напоминала поверхность Луны.
Мы высадились у взлетки, поблагодарили Володю, пожав его грязную пятерню на прощанье. И все такой же дружной кучкой поплелись к летной палатке. Настроение мое слегка поднялось. Домой ведь едем.
В летной палатке сказали, что коровы (МИ-26) полетят только после восьми вечера, когда жара спадет. Одна – на Моздок, другая – на Борзой. Еще сказали, что у нас нет специального документа на перелет, и нам надо скинуться по пятьсот рублей. Без вопросов мы собрали деньги, в обмен на это нам дали белый листочек со списком наших фамилий, внизу которого стоял штамп и чей-то глупый автограф. Рядом с летной палаткой примерно тридцать соток земли было огорожено колючей проволокой, вроде как зал ожидания на вокзале. В зале ожидания находилось человек пятьдесят разного рода войск с баулами и рюкзаками. До вертушки оставалось еще пять часов. Скинув вещмешки в кучу, мы озадачились поисками воды. Я, Пин и еще пара человек взяли пластиковые баклажки и, оставив остальных приглядывать за вещами, спросили в летной палатке, где взять воды. Медленно мы поплелись по краю бетонной полосы к виднеющимся вдалеке палаткам связной части. Вдоль бетонной взлетки стояли, как иномарки, наискосок припаркованные вертушки. В конце полосы стояли полу разобранные и разбитые фюзеляжи вертолетов, видно еще с первой войны здесь хламом лежат. Часовой под грибком у воинской части подробней рассказал нам, где колодец. На обратном пути по бетонке нас остановила местная комендатура. С мусорскими замашками они капались в наших документах. Придраться им было не к чему, и они наглым тоном как бы приказали сойти с взлетки и передвигаться только по дороге.
Утопая по щиколотку в дорожной пыли, мы поплелись обратно к своим.
-Вот уроды! -  выругался Пин. – Заняться им нечем.
-Да, ладно, братан, где ты еще такое изобилие пыли под ногами ощутишь, пройди уж в последний раз по ней.
 И так все пять часов мы бродили по кругу, либо просто сидели на мешках. Мне очень хотелось прилечь, казалось, нужно всего лишь прилечь, и состояние мое улучшится, но травы негде не было: повсюду лишь коричневая пыль. В восемь часов большинство ожидающих построилось у коровы, вылетающей на Моздок. Майор с двумя бойцами попросил добровольно выложить все предметы, запрещенные для вывоза с конфликтной территории: оружие, боеприпасы, аудио, видео и фото аппаратура, и все надлежащее ей. Что-то сжалось в груди. Такого ощущения боязни с чем-то расстаться в последний раз я ощущал, уходя в армию, при этом расставаясь со свободой. Проявленную фото пленку я еще в части обмотал вокруг ноги выше колена и залепил скотчем, как научил меня капитан Ситников. Но в моем вещмешке лежало еще три не проявленные пленки в катушках. Я, конечно, замаскировал их, как мог: засунул их в носки, которые  распихал  среди вещей. Для отвода глаз в мешке лежала и маленькая сумка от противогаза с наградами и дембельским блокнотом.
Народ принялся вынимать из сумок компакт-диски, фотоаппараты, видеокассеты, аудио плееры и еще массу разной «утвари». Майор с бойцами тщательно ощупывали народ и рылись в сумках. После чего записывали фамилию вояки и описывали изъятое. Это были не только запрещенные фотографии и кассеты, но и бинокль, оптический прицел, патроны разного калибра. Пару солдат заставили выдавить всю пасту из тюбиков. Наверное, в поисках наркотиков, но их там не оказалось. Подойдя ко мне, майор с бледным потным лицом и большими морщинистыми веками, обыскал меня и мигом выловил из моей сумки все три пленки. В этот момент я почувствовал, как жизнь дала трещину.
-Что, думал я не найду?
-Товарищ майор, там ничего серьезного нет, так горы только.
-Ну, конечно, горы да коровы с овцами, фоткать то больше нечего.
Он записал все в свой блокнот и сложил изъятое в общий рюкзак. Такие кадры: им ведь цены нет, все коту под хвост! Ощущение было, как будто тебе вонзили нож в сердце. И что было делать, не напрашиваться же на проблемы. Денег, чтобы выкупить пленки, у меня не было. Сейчас, вот сейчас предложи мне эти пленки, я бы отдал все деньги, которые у меня есть. Вдруг к нашей вертушке подъехал грузовик. Солдатики, сидевшие в кузове спрыгнули наземь, открыли задний борт грузовика и начали перетаскивать черные мешки с ручками на борт МИ-26. Сразу было понятно, это тела «двухсотых». Я насчитал около двадцати мешков. После их погрузки нам разрешили посадку на борт. Майор, руководящий посадкой, рассадил народ по бортам вертушки, так как в центре лежали «двухсотые». Из-за чего и влезло совсем немного пассажиров. В связи с этим, «корову», улетающую на Борзой, перенаправили, как дополнительную на Моздок. Как только корма закрылась, в нос ударила тухлая лекарственная вонь. Некоторые из мешков были рваные, и из них капала кровавая слизь. Крупные мухи ползали вокруг в поисках лакомства. Перемешанный с летней духотой запах разлагающегося тела, исходящий от «груза двести», был невыносим. Он напомнил мне разлагающиеся на жаре трехдневные трупы боевиков которые нам как то пришлось перетаскивать к машине после очередного нападения на КПП. Этот  ни с чем не сравнимый приторно-жгучий слащавый запах разлагающегося тела, который мне потом очень сильно будет казаться в туалетной воде, понюханной на пробу на рынке, в салоне незнакомой машины, в случайном дуновении-запахе тела человека в толпе на улице, у котла со смолой на стройке, во вновь отремонтированной квартире знакомых...  Наверняка, еще дня три назад это были молодые ребятишки, которых высадили в каком-нибудь ущелье, и им просто не повезло, в отличие от остальных бойцов. А сегодня это - куча мешков, и называется она «груз-200», который интересует в данный момент только родителей, и никого больше. Уже никто из них не скажет своей девушке: «Ну, вот и все, я пришел», не сможет согреть ее руки дыханием; никто из них больше не обнимет мать, никогда не увидит красоту русской весны, не услышит смех собственного ребенка.
Из-за нехватки кислорода мне стало совсем плохо, и появилось желание выбить стекло иллюминатора и высунуть голову наружу.
 Через тридцать - сорок минут пути мы, наконец-то, приземлились в Моздоке. Как только мы покинули борт «коровы», к нам сразу же подошел капитан комендатуры. Показав свое удостоверение, попросил предъявить наши документы. Мы без вопросов достали свои военные билеты. Мельком заглянув в один военник, капитан сказал, что мы должны проследовать в комендатуру для какого-то уточнения. Не отдавая нам документов, он посадил одного из наших в виде заложника к себе в иномарку и, объяснив, где находится комендатура, умчался. И почему это он выбрал именно нас, чем мы ему не понравились, или на оборот нас кто то приметил еще в Ханкале и передал информацию этому (бизнесмену) ведь с вертолета сошла еще уйма дембелей. Мне же хотелось просто лечь на траву и отлежаться. По пути в комендатуру к нам подъезжали иномарки, и просто подходили местные люди с предложениями переночевать в хорошем доме с телевизором, душем и девочками. Еще предлагали помощь в получении наших боевых в Ставрополе. Мы, естественно, отказывались от этих предложений, но удивлялись, откуда они все про нас знают. За железными воротами весь двор комендатуры был плотно забит арестованными.
 Капитан завел нас в свой кабинет и доходчиво все объяснил: что доехать до Ставрополя нам будет не так уж просто и, тем более, получить там деньги. Короче, он предложил нам вроде как помощь во всем этом. А если откажемся, то он найдет причины для нашего ареста. Прямо так напрямую и сказал.
- Хорошо, - сказал Кот. - А почему это мы должны воспользоваться именно вашими услугами?
-Да потому что у меня все надежно, я не шушера с улицы. Они сейчас вам предлагают вроде как добро, а потом это добро не известно чем закончится.
За окном кабинета начинало заметно темнеть. Мы, немного покумекав, решили, уж лучше пусть капитан нам помогает, чем на пару суток задержит.
-Хорошо, товарищ капитан, мы согласны.
Капитан сделал звонок по телефону, и минут через пять в кабинет вошли два пузатых кавказца. Они и были исполнителями наших желаний. Все условия обговорили сразу еще в кабинете. Правила были такие: мы живем два дня в доме, делаем все, что захотим, а в ночь с воскресенья на понедельник нас на микроавтобусе везут в Ставрополь, помогают получить деньги, мы расплачиваемся, и они сажают нас на поезд в Невинномысске. За все это с каждого по три с половиной тысячи рублей. Некоторые из нас сразу заменьжевались, мол, слишком дорого. Но большинство было за, и мы все-таки согласились.
 Уже в полной темноте на двух иномарках нас везли в обещанный дом с душем и цветным телевизором. Остановившись у магазина, мы затарились не слабым количеством водки, пельменей, сосисок и овощей. У дома с железными воротами нас уже встречали приветливые жены кавказцев. Женщины в первую очередь показали нам душ, им оказалась стоящая во дворе кабинка, оббитая рубероидом и очень напоминающая деревенский сортир. От дома к душу был проведен шланг с водой. Затем хозяйки провели нас в дом, показали кухню вполне чистенькие комнаты, в которых было полно кроватей. Видать, они только тем и живут, что таких лохов как мы в Ставрополь возят.    
 У душа мгновенно выстроилась очередь и в ожидании помывки дембеля принялась трясти растущие во дворе абрикосы. При тусклом свете лампочки, освещавшей двор, не особо было видно, спелые ли фрукты. Ели по вкусу, уж очень хотелось абрикосов. Женщины же тем временем нарезали овощные салаты, варили сосиски с пельменями и жарили картошку. Осетины сразу предупредили нас: если вдруг что-нибудь понадобиться, кончится водка, закуска или захочется девочек, то мы живем через дорогу в доме напротив. И ни в коем случае не ходить никуда самим. В поселке достаточно желающих выкрасть солдата и продать его в Чечню. После третей  рюмки, выпитой за столом, мое состояние перешло в отличное. Пузатые осетины выпили с нами, перейдя в более теплые, дружеские отношения. Помню, как один из них прижимал правую руку к сердцу и картинно отводил ее в сторону, общаясь с нами в традиционно кавказском стиле.
  Немного погодя, оба осетина отправились в свой дом. А мы еще долго пили, веселились, радовались, что, наконец-то, демобилизовались. Состояние мое было просто превосходным. Водворе вдруг организовался костер, началась жарка сосисок, сквозь веселье изредко был слышен хруст стекла. Орали армейские песни, как-то дурачились, шутили, кто-то уснул прямо за столом, а Кот был активней всех, даже танцевал лезгинку.
 Он меня и разбудил.
-Москва, двое пропали!
Я открыл глаза и огляделся. В комнате ярко горел свет. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что лежу на высоченной кровати. И как же я спьяну забрался на такую верхотуру.
-Как пропали?
-Ушли за девками и пропали.
-Который час?
-Полчетвертого.
-Все вырубились, не растрясти, я только тебя смог разбудить.
Спрыгнув с кровати, я начал искать выход из дома.
-А кто пропал то?
-Пингвин с Лопуховым.
-Как же ты их отпустил?
-Да я и не знал, мне Злобин сказал.
-А он где?
-Он у душа рыгает, валяется встать не может.
Удивительно, но голова моя совершенно не болела, и пьяным я себя не чувствовал, наверно, хорошо проспался. Куда же они делись? Наверняка, в центр пошли, точно к парку. Еще вчера вечером, проезжая мимо него на машинах, все обратили внимание на множество гуляющей молодежи. Выйдя за ворота, я уже было направился к парку. Но тут вспомнил наставления осетин и остановился.
-Кот, надо осетинам сказать. Давно они ушли?
-Да, примерно час назад.
-В принципе, недавно, сейчас могут вернуться, давай подождем.
В детстве я ездил в тамбовскую область, в деревню к деду, там у каждых ворот на улице лавка, и на ней по три бабки сидят сплетнями делятся. Здесь же в Моздоке на улице ни одной лавки я не увидел. С Котом мы вытащили со двора на улицу длинную скамью и уселись, впиваясь глазами в ту сторону улицы, откуда нас привезли. Асфальтированная дорога ночного поселка освещалась редкими фонарями. Фонарные столбы были, как в городах, бетонные. Ветра совсем не было, в небе горели ярко-синие звезды, стояла теплая тишина летней, южной ночи. Лишь изредка крупные мотыльки, привлекаемые светом уличного фонаря, жужжа, проносились мимо нас. Они бились о лампу и ослепленные пикировали к земле. Всю эту романтику время от времени оскверняли хамские рыки Злобина.
Просидев час, я все-таки начал долбиться в металлическую калитку напротив. Ее отварил заспанный осетин. Услышав две мои первые фразы, он растерянно залепетал:
-Говорили же, нужны девочки, скажите нам, мы привезем сколько надо. Ладно, смотрите, чтоб никто больше никуда не ушел.
Через некоторое время их ворота открылись, и машина, резко выскочившая из ворот, помчалась вдаль по проселочной дороге. А мы с Котом все-таки растрясли Сизаря и Пашкова себе на смену, чтобы никого больше не выпускали заворота, а сами легли спать.
К девяти утра проснулись уже все, перенесли Злобина в дом и просто тупо бродили по двору, покрытому кашей из раздавленных абрикосов. Вчера вечером не особо ощущалось, что там давится под ногами, зато сегодня видно, что накануне десяток оглоедов варварски откушали «не много» фруктов. Осетины так и не нашли ни Пина, ни Лопухова, сказали, что объехали все опорники, заезжали и в травм пункт, и в комендатуру. Мы уже и не знали, что делать, и где наших пацанов искать. И вдруг в открытую калитку входит Пингвин. Мы к нему с вопросами, ты где был, да какого  хрена…? А он нам: «Пацаны, я с чуваками познакомился, они нам помогут, а здесь нас хотят обмануть….»
Я сразу все понял. Пингвина попытались переманить такие же предприимчивые местные жители, как и те, у которых мы живем. Но Пингвина было не переубедить, хоть по голове его бей. Он, как загипнотизированный, пытался объяснить, что там, куда он нас зовет, сто процентная надежность.
Вот калитка пузатых открылась, и они вышли на улицу посмотреть, что за машина привезла нашего солдата. Я мигом рассказал им версию Пина, один из наших покровителей сел в машину и потребовал, чтобы водитель привез второго солдата. Тот с отрицанием помотал головой, тогда второй осетин открыл дверь со стороны водителя, и они вдвоем вытащили его из машины, повалили на асфальт, и принялись нещадно пинать ногами. Из дома пузатых на помощь выбежали, как видно, их сыновья нашего возраста. Водила, закрывая руками голову, принялся орать, что солдат, которого он привез, должен тысячу рублей за проститутку.
Я обратился к Пингвину:
-Слушай, а почему Лопух с тобой сразу не приехал?
-Да, мне сказали, он спит.
-Да, вы два барана!
Минут через двадцать привезли Лопуха. Так как он был лицо не авторитетное, то сразу по лицу и нахватал. Это тот дембель, про которого в части говорят, вечный дух. Служащих, которым подходит этот термин, как солдат, так и офицеров в армии достаточно. На Лопухе все кому не лень сорвали свою негативную энергию, накопившуюся за утро. И снова зазвенели рюмки, зазвучали тосты: за дембель, за то, чтоб встретиться…..
После обеда мы все-таки включили телек, и смотрели его до вечера. В час ночи в импортном микроавтобусе мы выехали в Ставрополь, но сразу же за Моздоком нас остановили на милицейском посту. При проверке документов оказалось, что у Злобина другая подпись в увольнительном листе. К этому и придрались менты.
 Злобин уволился на месяц раньше нас, но в ночь перед отъездом он сильно напился и не смог выйти на утреннее построение. За это комбат дал ему отдохнуть недельку на губе. И ему пришлось ждать следующей партии дембелей, по одному, никого не увольняли. А прослужил он всего год, и уволили его не потому, что он дембель, а потому, что у него родился ребенок. И так как он уволился фактически раньше нас, все его увольнительные документы подписывал начальник штаба, а наши, спустя месяц, - комбат.
 Отдал он свои последние пятьсот рублей, и мы еще по сотне скинулись, и поехали дальше. Нет, сначала то мы, конечно, пытались объяснить всю эту ситуацию ментам, но у них в голове другая ситуация, как бы денег срубить, да побольше. Всю ночь нас кумарило, очень хотелось спать, но в машине было слишком тесно и не удобно. Как только начало светать, я заметил, что мимо нас проплывают редкие горы  необыкновенной округлой формы, похожие на айсберги. Они вырастали прямо среди жилых районов, окутанные туманом.
В Ставрополь мы прибыли часам к девяти утра, банк был еще закрыт, и мы решили перекусить. По открытию банка мы ринулись внутрь в надежде быстро получить деньги. Но не тут то было: весь день мы метались из банка в какой-то его филиал и обратно, и снова в филиал, даже после обеда так ничего и не выяснилось. Потом нас, наконец-то, попросили заполнить спец бланки. К шести вечера нам сказали, что нужно сначала на каждого оформить по пластиковой карточке. Нам уже было без разницы, давайте карточки…. .В результате деньги мы получили только за четыре месяца, а про остальные месяца нам сказали, деньги еще не перечислены, либо накладные утеряны, то есть забудьте, парни…. А в тех месяцах, за которые нам выдали деньги, было закрыто по два - четыре боевых дня, а должны то были закрывать не меньше двадцати дней в месяц, вот тебе и на! Кто-то из наших  получил девять тысяч, кто-то – пятнадцать, а кто - и пять (все по-разному). Расстроены были все. А мне все по барабану. Я думал о том, как бы побыстрее на Курском вокзале оказаться, да и ехал то я в Чечню изначально только из-за того, что сутки за двое шли. Но парни, кто из сельских районов, были очень расстроены. Там, где они живут, такие деньги за пять лет не заработаешь. Ради этого многие и ехали в Чечню воевать.
Сполна расплатившись с осетинами, мы накупили пива, после чего пузатые повезли нас в Невинномысск. Пингвин заплатил еще и за девочку, хотя не думаю, что пузатые отдадут деньги тому водителю, они бы его тогда не пинали. Злобин же не получил ни копейки, ему еще совсем ничего не перечислили.
В Невинномысске, остановившись у железнодорожного вокзала, мы отправились в кассу приобрести билеты на поезд. Микроавтобус с осетинами вдруг как-то незаметно испарился, и больше мы их не видели. По вокзалу ходили склонившиеся люди с навьюченными тюками, отчего и не получалось заглянуть в их лица с угрюмостью. Не успели мы подойти к кассе, как нас перехватил лейтенант милиции и провел к своему кабинету на втором этаже вокзала. Предписание у нас было садиться на поезд в Минводах, вот мент и говорит:
-Сейчас я вам организую машину с конвоем и перевезу в Минводы.
Но мы то знаем по рассказам офицеров, какая придирчивая там комендатура, там арестовывают сразу не меньше, чем на неделю. Выгребают все ценное из карманов, а о деньгах и говорить нечего: все до копейки отберут.
-Товарищ лейтенант, мы ведь и здесь можем на поезд сесть, какая разница.
А он, знай, себе твердит: «Написано с Минвод, значит с Минвод», мол, порядок такой. Скинулись мы по сотне. Летеха при нас пересчитал деньги и говорит: «Ребята, вы меня не поняли». Ну, мы еще по сотне скинулись. Мент взял деньги и молча провел нас в зал ожидания и там незаметно испарился. А в кассе мы услышали новую песню о том, что бесплатные билеты по предписанию только в Минводах. Мы и здесь спорить не стали, дали кассирше на пиво тысячу рублей, и она нам выдала по предписанию билеты до Москвы. Нет, сначала то мы попытались разыскать того мента, чтоб он с кассиршей поговорил, не зря же мы ему денег отсыпали. Но он на самом деле исчез, ни на станции, ни в кабинете им даже не пахло.
Основательно загрузившись водкой и провизией, в десять вечера мы сели-таки на поезд. Радость и показное веселье были написаны на лицах сослуживцев, уезжающих со мной с Кавказа, навсегда возвращающихся в родные регионы после девятимесячного пребывания в Чечне. На лицах выражающих облегчение от того, что можно снова приобщиться к блестящим иномаркам, махровым полотенцам, гражданской еде - все это соседствовало с неизбежной поликлинической депрессией.
 Как только состав тронулся, я сказал про себя: «Аминь». И вот здесь, судя по всему далее произошедшему, мозги у пацанов совсем обмякли, все приняли на себя гражданскую расслабуху, осознав где-то внутри, что служба кончилась. Весь вечер мы пили. Наши наичернейшие шутки и мат грохотали по всему вагону. Думаю, пассажиры, ехавшие с нами в одном вагоне, поняли все, что будет еще, когда мы в Невинномысске садились, и поэтому поначалу сдерживали свои эмоции и бесполезные просьбы вести себя потише. Пин уже за первый час езды едва не подрался с каким-то кавказцем. А позже, когда все уже серьезно перебрали, мы услышали в тамбуре глухой удар и звон стекол. Я с Пином решили проверить, что там, вроде наши пацаны покурить выходили. Как оказалось, они о чем-то поспорили, Кота переклинило, и он выбил окно в двери тамбура. Тут завизжал проводник, что сейчас милицию вызовет, и нас высадят на ближайшей станции. Мы, естественно, заплатили за окно и за полотенце, которым Кот перевязал свою окровавленную руку. Кота мы успокоили, он даже, вроде как, спать собирался, и тут вдруг выяснилось, что Сизарь в соседнем вагоне познакомился с девочками, они едут одни, без родителей. Вечеринка продолжается!
Девушки пили с нами наравне и даже понимали наши шутки, они были рады новому знакомству. По-моему, их было четверо, точно не помню. Кота, как всегда, понесло: он много задавался, потом вдруг его снова переклинило, он вскочил и с криком «На-а-а нах….» выбил уже порезанной рукой в плацкарте девочек окно. Вообщем, деньги мы отлистывали налево и направо.
Проснулся я с утра на верхней полке в своем вагоне. От безмерного выпитого вчера  количества паленой водки страшно гудела голова. Приподнявшись, я увидел Пингвина, Пашкова, Кота и еще двух незнакомых мне мужиков, дружно пьющих водку.
-О, Мишаня проснулся, - завопил Пингвин. – Слезай, голову подлечи!
Не долго думая, я выпил пару рюмок, и в этот момент поезд остановился. За окном была какая-то украинская станция. Множество хохлов бегало по перрону с ведрами фруктов, ягод, пирогов и еще кучей разной всячины. Я сошел на перрон, и ко мне в одно мгновенье пристало сразу несколько женщин с предложением купить у них сервиз или ведро абрикос и еще жареную курицу. Еще мужик пристал с мороженым. Отмахиваясь от назойливых торгашей, я пробирался к торговой палатке. Купив сразу упаковку минералки, я жадно раскупорил одну двух литровую баклажку и, в надежде избавиться от сушняка, отхлебнул сразу четверть содержимого. Ни суперклея, ни белых ниток в этом ларьке не было, а уже пора было заняться подклейкой надорванных шевронов на моем комке, да и подшиться не мешало бы. Тут ко мне подбежал рыжий мужикан лет тридцати с двумя ведрами абрикос и начал предлагать мне «за дешево» купить у него фрукты.
-Нет, погоди, лучше выручи меня. Я не знаю, где здесь что, а ты знаешь, я тебе сто рублей дам, а ты мне купишь иголки, белые нитки, суперклей и скотч, сдача твоя.
Парняга охотно согласился, под залог даже ведра с фруктами оставил. Взяв деньги, он ловкими скачками понесся через рельсы. И он успел. Может, мне просто повезло, что поезд так долго стоял. Торгаш принес все, как я просил. Со спокойной душой уже на ходу поезда я полез в вагон. К этому моменту проснулась уже вся наша команда и принялась коллективно поглощать минеральную воду. А я подшился дембельской самой наитолщенной подшивой и заклеил ее скотчем, чтобы не пачкалась. Только за эту подшиву в Минводах комендатура посадила бы меня на трое суток, не говоря уже о значках и шевронах. Затем подклеил все, что хотел, и был готов красавцем сойти с поезда в Москве.
На одной из украинских станций в вагон зашли таможенники и попросили всех приготовить паспорта. Когда очередь дошла до нас, то они по одному заводили каждого в купе проводника и полностью обыскивали, все найденные деньги они изымали, ссылаясь на то, что они не задекларированы. А мы и не знали, что при перевозе денежные суммы нужно декларировать, да и вообще что это такое. После чего осмотренного выводили в тамбур, чтобы он не мог предупредить остальных, в чем дело. В общем, многие остались без копейки денег. Проводник успел предупредить не многих, лишь трое, поняв в чем дело, спрятали деньги в наволочку. Сперва мы как-то не поняли, что произошло, просто не осознавали, до тех пор, пока до нас не дошло, что нас просто кинули на деньги. В страшной злобе мы понеслись через весь состав, заглядывая в каждое купе проводника, желая найти обидчиков. Пробираясь через тамбуры, я понимал, что остановка уже была и доблестные таможенники, наверняка, на ней и сошли. Добежав вместе со всеми до конца последнего вагона, в двери я увидел, как за составом стелется железнодорожное полотно. А, может, и к лучшему, что мы их не нашли. В такой злобе мы бы, не стали слушать их иностранный правопорядок. А у них, я точно помню, у каждого на боку висело по кобуре. За деньги я особо не горевал, поезд до Москвы довезет, а там на электричке час езды, и я дома. Главное - девушке на цветы и вечерний торт несколько сотен осталось. А вот кому в Москве на другой поезд пересадку делать и пилить потом до Тюмени или до Комсомольска на Амуре , те очень озадачились, здесь несколькими сотнями не поможешь. Ну, как здесь не выпить? Последняя ночь в поезде была шальней шального черта. В разгаре пьянки Сизарь надел тапки какого-то гражданского соседа, и вышел в тамбур покурить. А когда вернулся, то владелец тапок с злобным настроем начал бубнить, чтобы Сизарь не смел больше одевать его тапки. Сизарь попытался ему вежливо объяснить, что берцы ему жутко надоели, и он решил ощутить всю прелесть домашних тапочек. Тапки и впрямь были домашнего типа с розовыми зайчиками на мысках. Но мужик противной внешности продолжал нервировать нас своим мерзящим голосом.
 А когда уже по-настоящему перебрали, привели к себе все тех же девок, у которых выбили окно. В один из моментов, когда мы дико расхохотались, нудный мужик не выдержал, вскочил и пошел жаловаться к проводнику.
-Ну, что, опять хамим? – подошел к нам с вопросом проводник.
-А, никак нет, товарищ проводной, готовимся к отбою. – пошутил Пингвин.
 Все снова залились смехом.
-А зачем тапочки у людей отбираете, спать мешаете?
-А что уже отбой был?  У-у, все, девочки, у нас отбой, вы с кем спать будете?
 И снова наша компания загоготала.
-Все, начальник, сидим тихо, говорим о стране.
Ведь он и, правда, мог сообщить на ближайшую станцию, что в вагоне хулиганы, и нас с почестями ссадили бы на первом полустанке. Сейчас я, конечно, понимаю и того мужика, и всех остальных пассажиров, но тогда то мы были дембеля. Как только проводник, ушел сразу же вернулся дотошный мужик и лег на свое место.
-Мужик, отдай тапки! - загробным голосом пробасил Пин.
-Ну что вам надо, хотите с милицией дело иметь! – вскочил мужик.
И снова загробный голос:
 – Тапки отдай…
Тут во мне что-то зашевелилось человеческое, появился здравый рассудок. Я встал и подошел к мужику.
-Послушай, тебя как зовут?
-А ты что думаешь друга нашел?! - воспротивился мужик.
-Да, ладно, ты присядь, успокойся, вот меня Михой зовут, давай поговорим.
-Ну, Толей меня зовут.
-Вот видишь, Толян, все нормально. Мы немного пьяненькие и шумим сильно, да? И девки визжат, как полоумные, это бывает, давай с нами выпьем! У меня в Борзом друг остался, тоже Толян, знаешь, какой пацан, в беде не бросит… - заплетающимся, пьяным языком начал рассказывать я про Габиса.
 И тут из соседнего плацкарта вдруг донеслось:
-Ну, чего к человеку пристали, бычье, заняться нечем?
 Это был голосина, явно, крепкого мужика.
-А ты чем, козочка, заняться хочешь? - также громко спросил Пин.
Нудный Толя ощутил поддержку со стороны и начал выкрикивать не обдуманные словосочетания, подчеркивая тот факт, что я и впрямь к нему пристал.
-Да, что ж ты такой долбо…?! 
Тут я уже не выдержал и с размаху жахнул Толику с правой прямо в нос. Из соседнего плацкарта выскочил здоровенный амбал. На нем вмиг повисло сразу трое моих ребят, и с яростью начали атаковать его по голове, животу и ногам, пытаясь повалить на пол, а потом, уже ясное дело, затоптать. И тут такое началось: на помощь амбалу прибежал еще какой-то резвый низкорослый крепыш и с ним доходяга в тельняшке. Парень в тельняшке и замахнуться не успел, как ему об голову разбили пустую бутылку, он, истекая кровью, завыл и побежал к туалету. Сбитый крепыш после принятия на свое лицо не менее десятка ударов уяснил, что ему здесь делать нечего и, вырвавшись, просто убежал. Амбала пинали все, увидев именно в нем агрессивного врага. Проводник и женщины, ехавшие в вагоне, все это время разнимали нас, пугая милицией.
 В итоге, из наших никто особо не пострадал. А вот у амбала был сломан нос, сильно порвано ухо и отбита нога. Что не удивительно, Толе тоже досталось: ему, как потом выяснилось, тоже бутылку об голову разбили и, наверняка, ребра поломали, так как стоять он не мог, все за ребра хватался. Доходягу в тельняшке я больше не видел, откуда он взялся и куда потом с разбитой головой делся, не знаю. Знаю одно, до Москвы оставалось ехать час, полтора, и поезд летел без остановок. Чуть протрезвев, собрали последние деньги и отдали проводнику, чтобы он не сообщал в милицию, на чем жена амбала очень настаивала. Им то проводник, естественно, сказал, что все нормально, милиция уже в курсе и ждет на платформе Курского вокзала. По-тихому мы сдали проводнику постельное белье. Не хватало всего пяти полотенец, двух простыней, наволочки и подушки. И куда все это могло деться?! Я не понимаю. Хотя подушка могла в открытое окно выпасть, да и остальное наверняка повылетало. Проводник брал деньги за все сполна. Видно, придется девушке букет поскромнее подарить.
Я стоял в тамбуре вдыхая тяжелый, до боли знакомый прокуренный, железнодорожный запах. Помню что творилось в моей голове: меньше всего я думал о своем доме – я размышлял о том, что у каждого населенного пункта - свой запах. Мысль эту заронил именно запах тамбура. Я думал о запахах Москвы, аромате корицы, роз, метро, раскаленного асфальта и вони дизельного топлива; о запахе родного Электростали, с его металлургическими заводами, свалками, водоемами, школьными дворами. Я с тоской вспоминал полк, стараясь оживить в памяти запах его палаток, оружейной смазки, боевых машин, бани, ржавчины болот, как вдруг поезд стал заметно сбавлять ход.
 Заранее в вагоне мы попрощались, кто не успел раньше, обменялись адресами, и как только поезд остановился, мы растеклись в разные стороны, а мне и надо то было через две платформы перемахнуть, и вот моя родная электричка.




Потом...
Потом будет дом, старые друзья и знакомые, на которых я буду смотреть совсем другими глазами, спокойная жизнь с постоянно обновляющимися целями, в которой никто, не будет знать, где я был. И я буду делать вид, что слышу правым ухом, так же, как и левым. Потом будет работа, новая работа и новые люди вокруг меня. Настанет время - и после посещения тира буду, тупо улыбаясь, смотреть на мишени, не отдавая себе отчет в том, как же это я смог ТАК отстреляться?! Не поверив, буду пробовать еще раз, с тем же результатом, и уже потом пойму, что и эта часть меня уже умерла, безжалостно стертая временем... Я стану трусом. Инстинкт самосохранения начнет мстительно брать реванш за то время, когда он был подавлен и забыт. Он начнет подавать свой голос при повышении температуры и сердцебиении, при темных фигурах навстречу в переулке вечером, при посещении стоматолога…
А ночью придут сны. Уже новые сны, в которых не будет никаких Альп и Микки-Маусов. В снах будет война. В снах будут лица друзей, оставленных там. Живые лица счастливых людей со сложившейся жизнью и исполненными мечтами.  А жизнь, жизнь будет идти своим чередом, даря свои бессмысленные радости и огорчения, за которыми все больше и больше будет отходить в самые потаенные уголки памяти настоящее, иногда даже возникнет сомнение "да было ли все это?.." Что такое наша память? Наша история? Какую часть нас составляет пейзаж, и какую часть его составляем мы?  Новые переживания уже не отпечатываются в ней с такой силой и яркостью. Я могу колоться героином вместе с женой президента, совершенно голый, в падающем самолете, но это переживание не сравнится с тем, когда в девятом классе за нами гнались менты, после того как мы побросали в городской фонтан стоявшие возле него кресла и столики летнего кафе. Надеюсь, вы меня понимаете.
Позже увижу по телеканалу НТВ репортаж о соревнованиях по пейнтболу. Лихие детины с лицами, преисполненными мужества, обсуждают, как они сейчас будут выбивать противника со второго уровня, подсчитывая своих убитых на прошлом этапе. Перепачканные краской «убитые» стоят рядом: курят и пьют пиво из банок. Один жалуется, что шарик с краской попал в шею, и насколько это опасный спорт, и как это больно.