Освободитель

                ОСВОБОДИТЕЛЬ

Освободитель бескорыстный мой,
Союз Советов! Не тебя ль, как брата.
Впервые на софийской мостовой
Увидела я в образе солдата.
Блага Димитрова
Перевод с болгарского  Д.Журавлева

                1.
Что не говори, но воевать и освобождать страны Восточной Европы, было легче, поскольку  не все встречали с оружием в руках. Натерпевшись от фашистского ига и всевозможных унижений от представителей «высшей расы», жители этих стран от лучших побуждений и благородства, не хотели сидеть, сложа руки. Они стремились облегчить кровавую долю своего освободителя, старались внести и свою лепту. Однако все эти плюсы, как говорится, имели свой минус. Освобождая огромную свою территорию, советский воин знал, что идет по своей стране, где его, как хозяина и своего соотечественника, понимают все. Война всегда сопряжена кровью, разрушениями  и не бывает такой возможности, чтобы всегда можно было бы сначала эвакуировать мирное население, а уж после начинать обстрел или бомбежку населенного пункта.  Наши жители российских городов это понимали, а поймут ли тебя тут?..
Именно об этом думал командующий 3-м  Украинским фронтом генерал армии Федор Толбухин.
- Воевать и освобождать Румынию было, как может оказаться  легче, чем предстоит проделать тоже самое в Болгарией, - говорил он задумчиво командиру 17-й воздушной армии Судец В.А. – Дипломатия. брат. Еще неизвестно  как повернет после войны. Там был союзник Гитлера и  воевавшие с нами на территории России румынские солдаты, а здесь, как Болгария сама объявила, «нейтральная страна». 
Даже вести воздушную или пешую разведку командование запрещало до объявления войны официально. Велась только радиоразведка с перехватыванием вражьих переговоров. Облегчало и оправдывало задачу освободителя то обстоятельство, что на имя  монархистского государство неоднократные предъявлялись ноты о необходимости порвать все отношения с фашистской Германией, перестать их обеспечивать чем-либо. О необходимости предупреждении говорилось и в директиве Ставки Верховного Главнокомандования. Однако правительство Болгарии, которое состояла из лояльной немцам клики, просила перемирия, а порвать с фашистами отказывалась. Всё ими делалось в угоду немцам, которые укрепляли свои силы и наращивали мощь. Очень им не хотелось терять Балканы.   
  Командующий Толбухин, находясь практически на границе Румынии и Болгарии, понимал это как никто другой, а потому подгонял свое политуправление о необходимости довести до каждого комиссара о требованиях момента, хотя солдаты сами прониклись к местному населению братским чувством. Слова «братья славяне» звучали по всему фронту.  И все же предстояло воевать на этой земле, бить фашистов и их приспешников - болгарскую армию на всей территории, независимо - населенный  пункт пред тобой или оперативный простор полей. Одним штыком воевать не получится, а пуля, как говорил Суворов, дура и тоже не отличает фашистов от других.
 Была такая возможность,  и в которую хотелось верить,  занять Болгарию без боя. Об этом говорил, находящийся в Москве секретарь ЦК Болгарской рабочей партии Г. Димитров  «Вас встретят с хлебом и солью, а не огнем артиллерии и пулеметов». Однако в стране, которую было необходимо занять, были фашисты, и они готовились сражаться насмерть. Иначе не получится. Поэтому, до начала операции,  войска любыми способами распространяли письменное обращение, подписанное командующим фронта Толбухиным. Их несли болгарскому народу первые перебежчики. Там говорилось об освободительной миссии Красной Армии и необходимости прогнать или передать фашистов в плен, что является единственным условием прекращения состоянии войны. Что в противном случае война – неизбежна.
5 сентября 1944 года Советское правительство объявило о состоянии войны с Болгарией, поскольку новое царское правительство Болгарии во главе с Муравиевым, ничем от бывшего правителя  Багрянова не отличалось и вместе с немецкими карателями продолжало бороться против своего народа, которые оказывали настоящее неповиновение и готовили восстание.  Протестующих против фашизма болгар они  продолжали сажать в тюрьмы,  объявляя всему миру о своем нейтралитете.


2.
Настроение у заряжающего минометного расчета Захара Егорова было из рук вон плохо. Их 37-ой армии 3-го Украинского фронта предстояло переправиться через Дунай,  прежде чем вступить на землю Болгарии. Ему такому молодому сибирскому пареньку нравилось, что он идет как освободитель по Европе, но будучи сильно чувствительным никак не мог забыть предыдущую свою переправу. От той переправы, у него врезалась в память пристреленная бойцами лошадь. Тогда переправа происходила широким фронтом. Целых три понтонных моста были перекинуты параллельно на расстоянии 50-70 метров друг от друга. Командование могло себе такое позволить потому, что все огневые точки противника были уничтожены нашей артиллерией заранее, а снаряды дальнобойных орудий врага падали в водную поверхность редко и не прицельно. Перетаскивать 82 мм. миномет особой сложности не представляет. Он компактен и незаменим для пехоты.  А вот у соседей слева на одной из звеньев моста в пара лошадей были запряжены в полковую 76 мм. пушку. Видимо так было удобней поднимать её на берег. Перед самым противоположным берегом Андрей услышал сильный взрыв, ржание лошади  и обернувшись увидел, что именно этот участок моста почти перевернуло волной от близкого взрыва, и одна из лошадей, видимо, дернулась от испуга и упала в воду. Она запуталась при этом в ремнях и тянула за собой вторую лошадку и пушку. Уже выйдя на берег, Андрей услышал выстрел, и оглянувшись понял, что пристрелили лошадь. Видимо она повредила себя так, что не могла плыть, и начинала тонуть, хотя все ремни перерезаны, а пушка с другой лошадью  были на месте. Кто-то из бойцов не выдержал и, аидимо, решил предоставить ей болею легкую смерть. Ржание прекратилось вместе с выстрелом.
Отец у Андрея был почтальоном и зимой развозил почту по деревням по санному таежному пути из районного почтового отделения. Лошадь им полагалась по должности и даже доплачивали за подготавливаемое сено и содержание. Все детство было связано этим существом с кличкой «Ходок». Сам он ни за что не смог бы пристрелить  такое красивое и очень мирное животное.  Ему вспоминались огромные как омуты глаза и длинные ресницы Ходка, и как она вечно махала головой, словно соглашаясь со всем, что делалось.
Кроме этого случая, старший сержант Захар Егоров никогда не сможет забыть рассказ, услышанный о бывшем лагере для советских и английских военнопленных  в районе Слобозия, мимо которого они проходили.  От лагеря остались одни воспоминания: большая площадь с останками строений, осколки стекол, недогоревших тряпок и чего-то ещё непонятного, втоптанные в землю. Таких брошенных пепелищ жилья и различных времянок на дорогах войны проходили множество. Но от рассказов жителей и оставшихся пленных лагеря волосы вставали дыбом, и отказывался верить разум. В этом лагере, расположенном недалеко от Болгарской границы фашисты содержали около 18 тысяч советских и английских солдат, но в связи с наступлением русских и свержением фашизма в стране, они покидали бывшего союзника,  и не было времени для планомерного и «делового»  умерщвления, как в других концлагерях.  Уже во время бегства, направляясь в сторону Болгарской границы, группа танков 13-й  танковой армии фашистов ворвались на территорию лагеря, откуда вывезли администрацию и принялись расстреливать и давить пленных. Бараки, где некоторые узники пытались спрятаться расстреливались из пушек, разрушались от танкового тарана, а выбегавшие уничтожались пулеметами или их просто давили. Если бы отключить звук танковых двигателей, то стоял бы всеобщий хруст костей и чавканье гусениц от пузырившейся под траками крови.  Это был танец сатаны на костях, а его хохот, подпитываемый душегубством фашистов носился над этим скорбным местом. Многим узникам удалось разбежаться, но около 5 тысяч человек было расстреляно и раздавлено танками. Такое забыть невозможно. Советский воин испытывал то чувство, когда жалость призывает к мести, а рука до боли сжимает оружие; вырывающиеся из груди стон и из глаз слезы престают слушаться разума – «Смерть – за смерть!».
Именно это чувство солдат  предстояло усмирить, хотя бы в малой степени, комиссарами. Они сами, в основном не военные в мирное время люди, прекрасно понимали чувства, испытываемые советским солдатом. Особо нужно было держать на поле зрения  тех, кто потерли на войне всю семью и сражались с яростью, не думая о смерти , или те, кто обнаруживали, освобождая родной край разрушенные свои села, снимаемые с виселиц трупы. Нелегкой была задача требовать от такого солдата, чтобы он показал гуманизм советского воина братьям славянам.  Все при этом понимали, что гуманизм его состоял уже в том, что он пришел как освободитель, и если бы он не убивал этого врага так хорошо не жалея себя, то и здесь бы не оказался, не делал бы ещё то, что должен был сделать тот сам.  Этого знали всё и,  слава Богу, сам болгарский народ тоже. Он еще не забыл о русских героях, освободивших их народ от турецкого ига, и звал советского воина «дважды освободителем».

3.
Оказалось, что можно привыкнуть и тому, что в сентябре может быть такое лето, какое   в России мало где встретишь. Привыкнуть можно, как оказалось многому, но не такому радушию, коим их встретил народ Болгарии. Временами война казалось страшным сном. В Болгарии Захару показалась, что он оказался совсем в другом мире: ходили поезда, люди продолжали трудиться и праздновать встречу. Не привычно это было. Болгарская армия стрелять в советского солдата не собиралась, что было, пожалуй, единственным признаком нейтралитета, поскольку царь присоединился к фашистскому союзу, но посылать армию свою на Восточный фронт отказался, а теперь и вовсе сложил «монаршие полномочия».
В первом же городе, куда вошел их полк, уже были наши войска. Бойцы Болгарской армии поднимали руки в знак приветствия, кричали «Добре дошли, другари!» и стрелять не собирались. Полицейские несли службу, давали честь и улыбались, а болгарский народ лез целоваться.  К Захару, расталкивая идущих в строю солдат, кинулась девушка в ярко расшитом сарафане и страстно целовала в губы.  О, как истосковалось по ласке молодое тело, пропахшее потом и порохом. Запах едва задевших щеки волос болгарки сводил с ума,  и прикосновения  крепкого и упругого тела поднимали дремавшее где-то в глубине души желание любить. Захлебнуться! Задохнуться, но пусть продолжается это чувство вечно! У Захара кружилась голова, он озирался счастливо вокруг себя и улыбался виновато.  Идущие рядом солдаты засвистели и тоже смеялись, завистливо глядя на них, хлопали в ладоши, а девушка, взяв Захара под руку, продолжала идти с ним рядом. 
Выяснилось, что батальон решили покормить местные жители.  Под деревьями на площади недалеко от здания городской общины были накрыты столы с расшитыми скатертями, где угощали уже не первый «заход». Туда-сюда сновали жители в ярко расшитых одеждах. Командиры пытались настроить своих солдат на легкий завтрак, чтобы уважить хозяев, но это не очень-то получалось. Кухня оказалась своеобразной мясо-сырной, а между этими двумя продуктами, в отсутствии надлежащего догляда командиров,  проскакивали кружки с замечательными винами. Было тяжело отказать этим людям, которые все называли тебя братом, а что особо важно – сидящая прижавшись коричневыми как вишни глазами «сестричке». Она весело глядела Захару в глаза, болтала без умолку,  и хотя речь эту можно при желании, понимать почти всю, он ничего не понимал. Уж больно кружилась голова и никак не получалось сосредоточиться. Только улыбался и кивал, соглашаясь со всем, как любимая им в детстве лошадка «Ходок». 
- Смотри сержант, не увлекайся. Скоро построение и в путь. Тут военного сословия без нас хватает, - кивал на «сестричку» Марианну командир взвода лейтенант Митин,- дислоцируемся в другом месте.
- Письмо. Адрес, адрес, - говорил ей Захар, и она поняла, что подходит время прощаться и стала писать на переданной кем-то бумажке.
Подошедший с улыбкой дядька в расшитой рубашке с красной безрукавкой,  стал говорить, так же кивая на Марианну. Получалось, что она сирота и живет у дальних родственников.  Приехали в город после смерти матери, а отец служил в местной полиции, но погиб в тюрьме за связь с партизанами, которым передавал сводку о передвижении Красной Армии. Она при этом смотрела ласково и продолжала улыбаться. Захар молчал, смотрел, не мигая, и не мог унять переполняющую его волну нежности. Они еще обнялись пред построением,  и она провожала   батальоны, отставая понемногу, пока совсем не остановилась, прислонившись к огромному дубу.
 
Советские войска, верные своим обещаниям не предпринимали  никаких военных действий, но снабжали необходимым вооружением новую болгарскую армию, созданную новым правительством, которая объявило войну Германии.  Перед самими 3-м Украинским фронтом была Югославия. Партизанское движение там было сильным и победное шествие продолжалось.
Американский военный деятель Дж.Маршалл писал в эти дни: « У меня такое чувство, что русские даже довольны нашим топтанием на месте у линии Зигфрида. Создается впечатление, что инерция их глубоких ударов легко приведет войска в Берлин и, возможно, дальше». А верховный главнокомандующий союзными войсками в Западной Европе генерал Д.Эйзенхауэр выскажется о возможных пересмотрах планов наступления. Какие бы не были конечные цели политиков: будь то экономическое значение Балкан, или возможность проникновения в Восточную Европу   «большевистской заразы», но была ещё одна великая цель – освободить мир от фашизма. Этим, не обращая никакого внимания на  политиков разных мастей, занимались обыкновенные люди, составляющие народы этих стран.  Один из них - Захар Егоров широко шагал по Европе как брат-освободитель проливая кровь, теряя товарищей и не было никакой силы, способной остановить этих освободителей.


4.
 В Югославии, в момент перехода границы, уже действовала народно-освободительное войско под командование И.Б.Тито, которое освободило значительную часть страны. Однако против наступающих сил советской армии противостояла армейская группа фашистов «Сербия», а в самой столице решался вопрос о её обороне. Немцы окружили Белград двойным кольцом. Второе кольцо кружения проходило уже среди жилого района окраины города. На улицах были устроены баррикады, в огневые точки превращены чердаки и подвалы. Кроме того, но случай отступления, фашисты заминировали административные здания, водонапорные станции и даже памятники культуры.  Советское командование уже догадывалось об этом, ибо знало коварство немцев.  Они понимали, что такие «сюрпризы» будут установлены врагом во всех городах Европы, покидаемых ими под натиском Красной Армии. Было для этой цели выделены целых семь инженерных батальонов, которые шли сразу за наступающими и, как оказалось, не зря. Ими были разминированы более 800 объектов, которые должны были взлететь на воздух.
Особо высоко была оценена роль легких минометов, которым в таких условиях не  было цены. Уличные бои не давали возможности  использовать орудия на полную их мощь. Проходить всевозможные рвы, завалы не было никакой возможности под пулями фашистов. Кроме того, как не говори, бои шли в чужом городе, а потому командование требовало, чтобы разрушений было как можно меньше и  принимались все меры по эвакуации жителей квартала. Стрельба нужна была не настильная, а навесная.  Весь расчет  миномета, где служил Захар, чувствовали себя настоящими именинниками. Отношения к ним со стороны пехоты стали самые уважительные. Желающих быть возле них подносчиками мин было достаточно. Особенно старался ефрейтор Гриша, огромного роста пехотинец, над которым все посмеивались, но и любили за простоту и детскую наивность. Силы в нем было не мерено, и сам он был такой уволен и никогда никуда не спешил. Даже когда ползал по пластунский, задирал зад и двигал им в стороны, выделывая такую ходячую сопку, что командиры падали, хватаясь за живот. «Ты что на врага работаешь,  корректировку даешь – куда стрелять надо?». «Нет», - говорил он серьезно и улыбался виновато. Был он деревенский, откуда-то из-под Перми и часто вспоминал деда, который делал отличный самосад. Толи он не тот сорт выращивал, как все остальные, толи сушил и крошил табак по особенному, что он раздирал горло, как  деревенские говорили «по самую задницу». Всё обещал Гриша, что ему пришлют самосад, и он угостит всех, но вот жаль только не может, поскольку де сам меняет в последнее время одну европейскую страну на другую. Где тут табаку дождешься, когда фриц подождать малость не может и отступает часто.
Гриша умудрялся таскать аж по три лотка мин за раз, ступая снова во весь рост, а там девять мин (по три в каждом) тянули почти пятьдесят килограммов, но он передвигался «как порожняком» и все просил у Захара, укладывая рядом лотки: «Дай стрельнуть». Захару хотелось смеяться
- Ну, ты и впрямь как ребенок, Гриша. Что значит  «дай стрельнуть»? Как рогатку просишь пострелять, что за желание опустить мину в дуло? У нас отработана такая скорострельность, а от этого много зависит.
Гриша не унимался, уходил и подходил снова и, конечно же, снова забывал, что хотя бы для видимости надо время от времени нагибаться. Шел во весь рост и говорил вполне серьезно
- Я обязательно напрошусь в ваш расчет, когда кто из вас погибнет,- говорил он очень серьезным видом,- хочу быть минометчиком.
И снова улыбался.
- Слушай, уйди не смеши , -говорил ему наводчик Якушев, - собьешь меня.  Хрен ты дождешься, чтобы мы место тебе уступили таким образом.
Гриша все равно улыбался, не понимая, почему он не может стать минометчиком и говорил под нос «Я дождусь».
 
Миномет был еще и тем опасен для немцев, что быстро мог менять место и появляться в другом участке, где его совершенно не ожидали. Бойцы расчета уже давно отработали под секундомером свои действия. Миномет разбирался быстро: один хватал ствол с казенником, которому другие подсобляли быстро заправить   в специальный вьюк за спиной, второй брал двуногу-лафет, а третий – опорную плиту.  Пространства большего для него не требовалось, а увеличив угол ствола до 80 градусов, он мог уничтожать фрицев за домами, находящихся совсем недалеко от себя. Наводчик Якушев набил руку так, что настраивая угол около 50 градусов, мог бить прицельно до полутора километров. «Можно и до трёх КМ,- говорил он, - но это уже работа полевой пушки, а не моя».
Последним наши войска захвалили крепость Калемегдан, и столица очередной страны была освобождена.  Их расчет там не участвовал, но в бою за Белград отличился особо, что пообещали отправить наградные и, пожалуй, на ордена. Расчетом было уничтожено до тридцати фрицев и четыре огневые точки. Особую роль они играли в передвижении наступающих сил. Немецкие орудия и пулеметные точки  поджидали наступающую пехоту русских уже на пристреленной ими площадке, между двумя домами. Они уже представляли, как трупы советских солдат будут падать друг на друга, на этом узком проходе, но в это время их  самих накрывала мина, падая с неба, перелетев целый квартал. Сколько жизней своих товарищей они спасали при этом?


И действительно в это время англо-американские войска стояли с осени 1944 года на линии Зигфрид  Западного фронта, вплоть до января 1945 года, не сделав ни шагу в сторону наступления,  о чем и писал Дж.Маршалл. Они наблюдали, имея превосходящие над фашистами силы, как СССР освобождает Восточную Европу, на амбразуры, естественно так же бросались. Возможно, что это и было гуманным  по отношению к своим солдатам. Вполне возможно…      

Захар был тяжело ранен на территории Венгрии . В декабре 1944 года они сдерживали наступление врага, который во что бы то не было, пытался вырваться из окруженного Будапешта. Немецкое командование было намерено деблокировать кольцо, вытащить свои окруженные войска из города  во что бы то  стало.  В ударную группу немцев входили 4-й танковый корпус  СС, переброшенный из  Польши  в составе пяти танковых и трех пехотных дивизий. Кроме того использовалась пехотная дивизия, прибывшая из Голландии, а в небо были  подняты более 700 немецких самолетов. Их расчет был уничтожен авиабомбой в ночь на Новый 1945 год  под Будапештом. 
Захар долго ехал без обеих ног в санитарном поезде и был помещен в госпиталь города Уфы, где собирались укоротить его культяпки,  отрезанные  чуть выше колен ног  ещё выше, в связи с начинающей гангреной.  В пору было застрелиться, а  утешительные речи врачей и соседей, вызывающие сначала слезы безвыходности теперь только раздражали.  Вместе с  вещмешком, где лежали кусок мыла, полотенце, остатки тетрадки  и солдатское белье в госпиталь передали документы, где  посреди листочков солдатской книжки лежал адрес болгарской девушки Марианны, которую он, после освобождения всей Европы, собирался  забрать к себе невесткой для любимой мамы.  Сколько раз он предавался  мечтам  в окопах,  представляя , как заедет в этот болгарский город,  снова прижмет  её к груди и больше никогда не выпустит, и как будет радоваться  мать его счастью и как  они ранним зимнем утром проедутся по санному пути, на легкой кошевки, запряженной  Ходком, а с двух сторон будут расти высокие сосны в  серебряном инее. Пусть и она посмотрит какая она Россия.