Я работаю бухгалтером

Я  работаю  бухгалтером.  Прихожу  в  контору  к  восьми  часам,  не  спеша,  прочитываю  все  газеты,  которые  принесли  к  нам  вчера,  внимательно  проглядываю  бумаги  на  своем  столе  и  начинаю  разносить  по  карточкам  различные  счета.  Я  делаю  это  очень  аккуратно,  так,  что  сальдо  на  конец  месяца  у  меня  всегда  такое  же,  как  у  главного  бухгалтера  в  контрольном  журнале.  Вчера  она  меня  даже  похвалила  за  хорошую  работу.  Она  сказала,  что  я  у  неё  самый  грамотный,  самый  лучший  помощник.  Она  это  сказала  потому,  что  я  ни  от  какой  работы  не  отказываюсь,  лишь  бы  было  чем  заняться.  Я  печатаю  на  компьютере  платежные  поручения  и  требования,  я  помогаю  ей  искать  в  различных  ведомостях  старые  ошибки,  когда  у  неё  в  отчете  что-нибудь  не  сходится,  составляю  бумаги  в  налоговую  службу,  ведомости  по  начислениям  в  фонд  социального  страхования  и  так  далее.
Если  честно  сказать,  наш  главный  бухгалтер  мне  нравится.  Ей  ещё  совсем  немного  лет,  она  довольно  стройна,  хотя  и  не  высока  ростом.  Ей  очень  идут  очки  в  золоченой  оправе.  А  ещё  она  как-то  очень  изящно  разговаривает  по  телефону,  и  при  этом  почти  всегда  смотрит  на  меня  с  загадочной  улыбкой.  Иногда  мне  кажется,  что  я  ей  нравлюсь  и  между  нами  уже  что-то  есть.  Я  даже  готов  при  случае  поцеловать  её  куда-нибудь  в  щечку,  только это  должно  остаться  тайной,  потому  что  она  замужем.  А  я  женат.
Правда,  в  нашей  конторе  работает  ещё  одна  соблазнительная  женщина.  Она  сидит  не  так  далеко  от  меня,  и  поэтому  я  всё  время  вижу  её.  Это  бухгалтер  по  зарплате,  Вера  Павловна.  Глаза  у  Веры  цвета  морской  волны,  а  волосы  тёмно-русые,  крупными  завитками  ниспадающие  до  плеч.  Эта  женщина  очень  любит  посмеяться  и  поэтому  всё  время  рассказывает что-нибудь веселое.  Рассказывает  и  смеётся,  хотя  иногда  я  не  могу  понять,  от  чего?  Но  для  приличия  мы  все  слушаем  её  и  улыбаемся.  Мы  стараемся  понять  друг  друга.  Это  объединяет. Зарабатываем  мы  немного,  но  умеем  со  вкусом  одеться,  и  поэтому  выгодно  отличаемся  от  тех,  кто  работает  на  нашем  предприятии,  но  не  в  конторе.  Хотя  таких  сейчас  очень  мало…У  нас  всего  шесть  человек  рабочих.  Это  потому  что  никакой  готовой  продукции  мы  не  производим.  Мы  только  подрабатываем,  сушим  и  храним  зерно.  У  нас  Хлебоприёмное  предприятие.
Как  я  уже  говорил,  первую  половину  дня  я  обычно  читаю  газеты  и  рассуждаю  о  чем-нибудь  милом  с  женщинами из нашей конторы.  Я  умею  непринужденно  шутить  и  рассказывать  анекдоты  и  мне,  порой,  кажется,  что  окружающие  меня  женщины  именно  это  и  ценят  во мне больше  всего.  Вообще,  я  давно  заметил,  что  женщины  любят  людей  веселых  и  остроумных,  с  которыми  легко  можно  скоротать  даже  самое  беспросветное   безделье.  А  в  нашей  конторе  настоящей  работы  на  всех  как-то  слишком  явно  не  хватает.
Часа  за  два  до  обеда  мы  обычно  пьем  чай,  собираясь  в  кружок  перед  пакетом  печения  или  пряников.  Шутим,  жуем  и  смотрим  в  окно  на  заснеженную  улицу.  На  улице  хотя  и  холодно,  но  уже  не  так  мрачно.  Всё-таки  середина  марта.  В  ясную  погоду  весело  парятся,  оттаявшие  возле  конька  тёмные  крыши.  Кое-где  на  ветвях  берез,  ссутулившись,  сидят  сонные  грачи  и  недовольно  перешептываются  между  собой.
Перед  самым  обедом  солнце  поднимается  высоко  и  начинает  отражаться  от  белого  подоконника  передо  мной.  Оно  слепит  меня  и,  вместе  с  тем,  слегка  греет.  Я  закрываю  глаза,  подпираю  рукой  гладко  выбритый  подбородок  и  начинаю  думать  о  близкой  весне,  которая  всегда  меня  воодушевляет,  настраивает  на  что-то  хорошее… Но  почему-то,  чем  приятнее  мои мысли - тем  скорее  я  засыпаю,  хотя  спать,  кажется,  вовсе  не  хочу.  Совсем  не  хочу  спать,  но  глаза  мои  слипаются,  уши  закладывает  ватой,  шея  слабеет.  Я  начинаю  клевать  носом,  спохватываюсь,  делаю  внимательные  глаза,  но  всё  тщетно.
- Андрей  сегодня  опять,  на ходу засыпает.  Видно,  молодая  жена  уснуть  не  давала,  -  пошло  шутит  кто-нибудь  из  конторских.
Все  смотрят  на  меня  и  ехидно  хихикают.  Ну,  чего  им  от  меня  нужно,  не  знаю  даже?  Мне  становится  не  по  себе,  и  я  умоляюще  смотрю  на  главбуха.  Она  всё  понимает.
- Ну,  что  вы,  девки,  зря  парня  смущаете, - говорит  она  и  строго  стучит  концом  ручки  по  столу.
Девки  умолкают,  а  она  ободряюще  улыбается  мне.
Ну  вот,  что  я  говорил.  Я  ей,  определённо,  нравлюсь,  иначе,  почему  бы  она  стала  за  меня  заступаться.  Она  со  мной  заодно.
Да  если  к  ней  приглядеться,  она  ещё  не  так  стара.  То  есть,  вовсе  даже  не  стара,  и  фигура  у  неё  прекрасная,  и  глаза  игривые,  и  взгляд  лукавый.  Не  всякая  молодая  женщина  так  свежо  выглядит.  Вот  выберу  подходящее  время  и  скажу  ей  какой-нибудь  неожиданный  комплимент,  или  цветы  подарю.  Или  заманю  её  в  чулан,  где  хранятся  пыльные  отчеты  за  пять  последних  лет,  как  бы  случайно  обниму  и  поцелую,  да  так,  чтобы  голова  закружилась.  А  потом - будь,  что  будет. 
Весной  я  на  всех  симпатичных  женщин  смотрю  с  каким-то  особым  чувством.  У  одних  мне  нравится  фигура,  у  других - глаза,  у  третьих - волосы.  Весной  у  меня  такое  чувство,  будто  все  красивые  женщины  пытаются  меня  соблазнить,  а  я,  как  бы  ненароком,  поддаюсь  их  соблазнам.  Я  не  сопротивляюсь.  Пусть  порадуются  своим  успехам.  Пусть  насладятся… Это  потому  что  весной  неистовая  мужская  сила  меня  переполняет,  выплёскивается  через  край.  Я  чувствую  себя  молодым  растревоженным  тигром,  упруго  ступающим  по  мягкой  лесной  подстилке,  изнемогающим  от  собственной  мощи,  которая  не  знает  преград.  И  я  не  думаю,  что  это  дурно.  Это  хорошо.  Ведь  мне  ещё  только  тридцать  пять.  Я  высок,  медлителен  и  смугл.  Мои  серые  глаза  задумчиво-романтичны,  щеки  нежны,  губы  полны  и  красиво  очерчены.  Пожалуй,  я  нравлюсь  женщинам,  но  вовсе  не  горжусь  этим.  Скорее,  это  меня  смущает  немного.
На  обед  я  обычно  хожу  домой.  Мы  с  женой  держим  козу  и  двух  поросят.  Поэтому  на  обеде  я  едва  успеваю  поесть.  Большую  часть  времени  бегаю  по  хозяйству.  Даю  козе сена,  навожу  поило  для  поросят,  бросаю  зерна  курам  и  только  после  этого  появляюсь  на  кухне  у  стола.  Ну  конечно,  домашнее  хозяйство  на  селе - это  вещь  вполне  закономерная,  но  когда  приходишь  домой  на  полчаса,  пытаешься  всё  успеть  и  не  успеваешь,  это  угнетает.  Особенно,  когда  жена  обижается  и  начинает  указывать  мне  на  недоделки.  Тогда  я  озадаченно  смотрю  на  неё  и  не  могу  понять,  за  что  можно  любить  эту  толстую,  неряшливую  бабу?  Ну  конечно,  у  нас  есть  дети  и  это  дает  ей  право  надеяться  на  мою  покладистость,  но  кощунственно  думать,  будто  мое  терпение  беспредельно.
Хорошо  ещё,  что  вечерами  я  могу  отдохнуть  с  детьми.  Они  меня  любят  своей  наивной  детской  любовью.  Обычно  я  лежу  на  диване  перед  телевизором,  а  они  лазят  по  мне,  кричат  и  смеются.  Им  весело  со  мной,  а  мне  хорошо  с  ними.  Но  когда  ко  мне  случайно  подходит  жена  – они  сразу  перестают  смеяться  и  кричать.  Они  бояться  её.  Она  в  доме  хозяйка  и  всё  кругом  принадлежит  только  ей.
- Лежит,  а  воды  в  бане  нет,  и   по  хозяйству  ещё  ничего  не  сделано, - спокойно,  но  с  укором  говорит  она.
- Сейчас  принесу,  сейчас  всё  сделаю, - отвечаю  я  и  срываюсь  с  места.  Ношу  воду  в баню,  дрова  к  печи  на  завтрашний  день,  очищаю дорожки от последнего снега. 
На  улице  уже  звёздно  и  холодно  так,  что  кончик  носа  пощипывает.  Иногда  я  останавливаюсь  передохнуть  где-нибудь  в  саду,  под  яблоней,  сую  руки  в  карманы,  стою  и  думаю  о  том,  что  я,  вероятно,  живу  не  своей  жизнью.  У  меня  было  с  детства  какое-то  иное  предназначение.  Но  я  его  прозевал,  прошел  мимо,  не  разглядел,  и  меня  неожиданно  закабалила  эта  женщина,  появившись  в  роковой  момент,  пленив  меня  своим  скромным  видом  и  старомодной  девственностью.   А  предназначение,  верно,  было  иное высокое.  Не  даром  же  в  детстве  я  так  хорошо  рисовал,  так  легко  писал  школьные  сочинения  и  стихи,  так  искренне  увлекался  философией.  И  вообще,  будущее  рисовалось  мне  значительным,  пролагающим  путь  к  неким  творческим  вершинам,  к  загадочному  мастерству.  И  теперь  до  слез  жаль,  что  ни  одна  из  детских  грез  так  и  не  осуществилась.  Всё  смяли  и  смололи  тяжелые  жизненные  колеса.  Только  временами  мне  ещё  кажется,  что  я  буду  жить  вечно  и  всё  успею,  всё  смогу.  Но  неожиданно,  среди  ночи,  вдруг  заболит  что-то  в  левом  боку - и  иллюзия  бессмертия  исчезнет.  Тело  скорчится  до  размеров  испуганной  души  и  совсем  некстати  вдруг  явится  осознание  того,  что  ты  такой  же,  как  все.
   
Люблю  солнечные  мартовские  дни.  Бывает,  выйдешь  из  конторы  на  улицу,  а  снег  так  ярко  горит,  что  глаза  режет,  и  такое  ощущение  во  всем  теле,  как  будто  только  что  проснулся.  Всё  кругом  кажется  новым,  разноцветным:  и  синеватые  от  стрости  заборы,  и  дощаной  туалет,  слегка  покосившийся  на  бок,  и  разноцветные  тряпки  на  проволоке,  и  конский  помет  на  дороге.  Вздохнешь  полной  грудью  влажный  весенний воздух  и  обдаст  тебя  вдохновением,  как  будто  выпил  стакан  красного  вина.  И  вспомнишь,  как  когда-то,  уже  давно-давно,  ступил  с  крыльца  босыми  ногами  в  малиновое  летнее  утро - и  стал  вдруг  совершенно  другим  человеком,  очень  ярко  чувствующим  красоту.  То  есть,  увидел  в  себе  что-то  новое,  чего  до  сей  поры  не  замечал.  И  от  этого  нового  ощутил  на  щеках  слезы  радости.
Вернувшись  с  холодной  улицы  в  тёплую  контору,  я  дочитал  вчерашние  газеты  и  стал  потихоньку  засыпать.  Как  вдруг  главному  бухгалтеру  позвонил  кто-то  из  района  и  сказал,  что  скоро  у  нас  объявится  ревизор  из  Федеральной  Налоговой  службы.
Его,  как  водится,  не  ждали.  Моя  сонливость  моментально  улетучилась,  да  и  все  остальные  женщины  в  нашей  конторе  сразу  нашли  себе  работу.  От  показного  усердия  лица  у  всех  стали  деревянные,  а  щеки  покраснели.
Ревизор,  как  только  вошла  в  бухгалтерию,  так  сразу  сообщила,  что  наш  район  в  последнее  время  не  тянет  план  по  прибыли.  После  того  как  спиртоводочный  завод  по  ошибке  разобрали, - район  потерял  налогов  на  двести  миллионов  рублей,  тогда  как  все  остальные  промышленные  предприятия  дают  только  сорок два.  И  вообще,  в  последнее  время  у  главных  финансистов  района  такое  впечатление,  будто  всё  движется  к  упадку,  всё  разрушается  и  гибнет.
Я  пригляделся  к  этой  женщине  повнимательнее,  и… она  мне  тоже понравилась.  На  вид  ей  было  лет  тридцать  семь - тридцать  восемь.  Она  было  высока,  красива  и  слегка  полновата.  Хотя  некоторым  женщинам  такая  полнота  очень  даже  к  лицу.  И  на  стуле  она  сидела  красиво,  прогнувшись  в  спине,  как  будто  перед кем-то  позировала.  И  волосы  у  неё  были  удивительно  пышные,  они  отдавали  на  солнце  охрой  и  медью.  В  общем,  уже  к  вечеру  я  стал  испытывать  к  ней  почти  физическое  влечение.  И  когда  она  неожиданно  ушла  с  директором  в  его  просторный  кабинет,  я  почувствовал,  что  меня  обокрали.
Зато  перед  самым  концом  рабочего  дня  этот  самый  директор  подозвал  меня  к  себе  и   вкрадчивым  голосом  сообщил:
- Хочешь  у  нас  работать?
- Хочу, - с  некоторой долей  недоумения  ответил  я.
- Тогда  на  тебя  вся  надежда.
- Какая  надежда?
- Развлеки  её  как-нибудь.
- Кого? – снова  переспросил  я,  уже  догадываясь,  о  ком  идет речь.
- Ревизора  этого…Мы  тут  немного  напортачили  в  прошлом  году  с  налогами,  а  она,  кажется,  раскопала.  Понимаешь.  Она  женщина  одинокая,  в  годах.  Ей  сейчас  без  мужчины  трудно.  А  ты  мужик  видный,  да  ещё  моложе  её  немного.  Это  ей  понравится.  Она  на  тебя  обязательно  внимание  обратит.
- Но  у  меня  есть  жена, - попробовал  возразить  я.
- У  меня - тоже, - ответил  директор, - ну  и  что?  Мы  же  от  тебя  много  не  требуем.  Так - удовлетворить  её  самолюбие - больше  ничего.  Оказать  внимание.  Развлечь. 
- А  звать  её  как?
- Виктория  Федоровна.  Её года два назад муж бросил.  Сейчас  она  женщина  свободная… Она  у  нас  в  красном  уголке  остановилась.  Вечером  мы  устроим  там  небольшой  банкет,  а  ты  уж  не  подкачай,  постарайся  обслужить  её  по  полной  программе.  Зрелые  женщины  это  любят.  Я  бы  и  сам  не  прочь,  но  вид  у  меня  не  подходящий,  сам  понимаешь.  Староват  я  для  неё немного,  а  она  женщина  видная.  К  такой  подход  нужен,  умные  речи,  может  быть  даже - стихи.
По  правде  сказать,  банкет  удался  на  славу.  Стол  был  сервирован  отменно.  Из  местной  столовой  доставили  сюда  уху  из  судака  и  пельмени,  завхоз  позаботился  о  хорошем  красном  вине  и  водке,  о  ветчине  и  шпротах  приятно – золотистого  цвета.  Директор  и  главный  бухгалтер  довольно  много  выпили,  раскраснелись  и  вскоре  запели  протяжные  народные  песни,  которые  почему-то  были  у  них  на  один  мотив.  Я  пробовал  им  подпевать,  Виктория  Федоровна  мне  помогала.  Но  наши  голоса  в  этом  хоре  были  почти  незаметны. 
Потом  пенье  прекратилось  и  все  стали  уговаривать  Викторию  Федоровну  ещё  немножко  выпить  вместе  с  ними,  по  поводу  и  без  повода  льстили  ей.  Мне  было  неловко  их  слушать,  я  отвернулся  и  стал  смотреть  в  окно.  Там  сейчас  смутно  темнели  вершины  тополей,  да  сияла  над  ними  полная  луна.  Я  всё  ещё  чувствовал  в  себе  некую  внутреннюю  неловкость  перед  Викторией  Федоровной  и  поэтому,  пожалуй,  больше  улыбался,  чем  говорил.  Потом,  как  бы  между  прочим,  выпил  ещё  одну  рюмку  столичной  и  что-то  внутри  меня  произошло, - какая-то  долгожданная  перемена.  Платину  скованности  прорвало.  Душа  почувствовала  долгожданную  свободу  и  полетела  в  облака.  Даже  света  в  нашем  красном  уголке  стало,  кажется,  больше  чем  несколько  минут  назад.  Я  встал  со  своего  места,  уверенным  шагом  подошел  к  магнитофону,  стоящему  на  подоконнике,  и  включил  его.  Приятная  танцевальная  музыка  заполнила  уютную  комнату.  Я  вернулся  к  столу  и  пригласил  Викторию  Федоровну  на  танец.  Она  с  готовностью  поднялась  мне  навстречу.  В  танце  (как,  должно  быть,  и  во  всем  остальном)  Виктория  Федоровна  оказалась  безупречной.  Она  плавно  двигалась  по  залу,  легко  переступала  стройными  ногами,  не  нарушая  танцевальный  ритм,  но  при этом  ни  разу  не  подняла  на  меня  глаза.  Зато,  я  в  это  время  хорошо  её  рассмотрел.  И  надо  сказать  честно,  меня  приятно  удивили  её  густые,  длинные  ресницы,  её  медные  волосы  с  запахом  лесной  фиалки,  её  смуглые  щеки,  с  едва  заметным  румянцем.  Короче   говоря,  после  танца  она  стала  мне  много  ближе.  Я  почувствовал,  что  между  нами  уже  что-то  есть,  какая-то  самая  первоначальная,  почти  неуловимая  симпатия.
А  ещё  немного  погодя,  я  предложил  ей  прогуляться  немного  на  свежем  воздухе.  Она  согласилась.
Весенняя  улица  встретила  нас  непроглядной  тьмой  и  холодным,  пронзительным  ветром.  Под  ногами  с  хрустом  крошились  снежные  шахры,  откуда-то  из-за  реки  доносился  беспокойный  лай  собаки,  одинокие  крики  грачей,  пение  полуночных  петухов.
Мы  прошлись  до  реки.  По  дороге  я  успел  прочесть  ей  какие-то,  неожиданно  всплывшие  в  памяти  стихи  Максимилиана Волошина,  потом  рассказал  несколько  анекдотов.  На  берегу,  мы  остановились  под  голой  кроной  огромного  тополя,  ветви  которого  слепо  переплелись  у  нас  над  головами.  Я  взял  её  за  руку,  она повернулась  ко мне лицом.  И  тут я её  поцеловал.  Это  был,  пожалуй,  не  приступ  нежности,  а  вполне  естественный  порыв.  Я  просто  не  мог  поступить  иначе.  Так  было  нужно  сейчас.  Она  тоже,  кажется,  ждала  именно  такой  развязки.
После  поцелуя  она  положила  свою  голову  мне  на  грудь  и  сказала,  что  я  ей  сразу  понравился,  как  только  она  вошла  в  нашу  контору,  как  только  меня  увидела.  Но  не  будь  этой  прогулки,  она  бы  никогда  ничего  мне  не  сказала,  потому  что  ей  ничего  не  нужно  от  меня.  Просто  она  устала  от  одиночества,  устала  от  однообразно  серых  будней.  Ей  тоже  хочется  жить  как-то  иначе,  как-то  красочнее,  интереснее.  Но  у  неё  пока  не  получается.  Так,  наверное,  у  всех  в  её  годы.
Потом  мы  ещё  много  целовались,  много  говорили  о  самых  земных  и,  одновременно,  возвышенных  вещах.  Запах  её  помады,  запах  её  волос  уже  кружил  мне  голову,  и  я  опять  отчетливо  стал  понимать,  что  это  не  всё.  Сейчас  должно  быть  что-то  ещё.  Только  для  этого  нужно  было  вернуться  в  тепло.  На  морозной  улице  это  невозможно.
По  оттаявшей  дороге  мы  стали  продвигаться  к  конторе  нашего  предприятия.  Свернули  в  какой-то  тёмный  проулок,  чтобы  сократить  путь,  потом  вышли  на  широкую  улицу,  увидели  в  конце  её  знакомое  здание,  но  почему-то  не  заметили  света  на  втором  этаже,  там,  где  должен  был  располагаться  красный  уголок.
Когда  поднимались  по  лестнице  наверх,  я  успел  подумать,  что  отсутствие  света - это  даже  к  лучшему.  В  темноте  как-то  удобнее  ощущать  себя  любовником,  эдаким  ловеласом,  которому  подвластно  всё.  Но,  как  только  я  открыл  дверь  в  красный  уголок,  так  сразу  понял,  что  тут  что-то  не  так.  В  темноте,  кажется,  что-то  происходило.  И  мои  опасения,  к  несчастью,  вскоре  оправдались.  Не  успел  я  включить  в  тёмной  комнате  свет,  как  увидел  бледную  тень,  скользнувшую  из  гостиничной  кровати  за  просторный  книжный  шкаф,  выполняющий  сейчас  роль  ширмы.  В  этой  тени  я  не  сразу  узнал  полуобнаженную  Нину  Петровну - нашего  главного  бухгалтера,  а  в  человеке,  который  остался  под  одеялом - Максима  Ивановича - нашего  уважаемого  директора.
Сейчас  о  приятном  продолжении  вечера  не  могло  быть  и  речи.  Всё  было  испорчено.
Предназначенную  мне  миссию,  я  не  выполнил.  Максим  Иванович  с  Ниной  Петровной  вскоре  попали  под  суд,  получили  по  три  года  условно  и  стали  относиться  к  своим  должностным  обязанностям  с  должным  вниманием  и  усердием.  А  с  Викторией  Федоровной  я  больше  не  встречался,  хотя  иногда  ранней  весной,  когда  солнце  начинает  слепить  глаза,  я  вспоминаю  о  ней,  и  мной  овладевает  какая-то  странная  патриархальная  грусть…