Как стать актером, или профессиональный навык

Я не болел никогда. Не болел серьезно. У меня не было серьезных травм, аппендицит на месте, зрение не садится. Череда мелких недомоганий в виде остеохондроза или артроза, не мешают мне даже в армию сходить, при большом желании. С того момента, как я поступил на актерский факультет, собственно, началась трагикомедия коленных суставов и поясничного отдела. Не привыкший к огромным нагрузкам, ленившийся делать зарядку и разогревать тело, я обрек себя на хронические боли. С ними я справлялся вполне успешно, пока на днях не уселся на кровать в гостиничном номере, собираясь уходить на вечерний спектакль. Колено не хрустнуло, по-обыкновению, не предупредило о предстоящей боли. Неожиданно, я испытал такую сильную боль, что стал скакать по всей комнате, задыхаясь. Когда с размаху ушибешься об угол тумбочки, в глазах мутнеет и ты не чувствуешь ничего, кроме своих коленей. В данную минуту становится плевать на то, что в странах третьего мира голодают дети; Что молодежь пытается устроить революцию, избрав для себя новых вождей, вожделея вернуться в прежнее стадное состояние, желая быть помыкаемыми людьми, которые свергают тех, кто помыкает ими сейчас; Что на сегодняшний день нет ни одного достойного драматурга, сравнимого по масштабу с Чеховым, Горьким, Алейхемом или Брехтом; Абсолютно плевать на то, что где-то без тебя растет трехлетний сын, и его воспитывает твоя жена, которую при одном упоминании о тебе швыряет то в жар, то в холод от ненависти и обиды. То же стало и со мной в ту самую минуту, когда я как-то не очень удачно присел на кровать.

Я не знаю, какие мысли приходят первыми в голову человека, оказавшегося на моем месте. Мне пришла та, которая, как Царь Леонид, швыряла в колодец остальные, с криком: This is Sparta! Мысль была следующей: "Как я сегодня отыграю спектакль? Как я буду танцевать?" Тогда я, конечно, не думал об этом, но теперь искренне горжусь самим собой, что я такой молодец, думаю только о театре и своей профессии. Даже поцеловал сам себя бы, если бы мог, за такую самоотверженность. Надо было вставать. Через несколько минут колено разогнулось. Я, в качестве эксперимента, согнул его вновь. Далее бился головой об стол, потому что во второй раз я самовольно обрек себя на эти муки. Бился я об стол именно потому, что никаких действенных способов снять адскую боль я не знал (и не знаю). Оставалось терпеть. Далее, подобно лучшему акробату цирка Дю Солей, я надевал кеду на выпрямленную ногу, дрожа от напряжения, в прихожей. Побледневший, шагал с прямой ногой в театр и решил никому ничего не говорить, дабы не вызывать к себе излишнего внимания.

Не будет лишним упомянуть, что играли "Скрипача на крыше". Тем, кто не в курсе, какого плана и характера это произведение - интернет в помощь. Достаточно забить в строке "танец с бутылками скрипач на крыше" и все станет ясно. С бутылками мы не танцуем, но элементы, вроде колеса, приседаний и прыжков - дело абсолютно нормальное, происходящее в течении трех часов. Иду, значит, я, как герой романа собственносочиненного, по улице, бледный, трагичный и стараюсь вида не подавать, что боюсь ногу сгибать. Пришел в театр, переоделся с прямой ногой, никому ничего не сказал, даже старался лицо сделать обыденное, отрешенное. Начали. Оттанцевали пролог. Вроде, все нормально, я заранее продумал, где подворую, где подстрахуюсь, без задоринки, как говорится. Но тут в душе поселилась жуткая обида: Я мучаюсь, работаю, превозмогая боль, жертвую даже где-то зрелищностью и качеством спектакля, а со стороны выгляжу просто, как придурок, который танцевать разучился внезапно. Совсем не как герой, который идет через заросли сельвы с отрядом в 12 человек, страдая от приступов астмы. То есть помимо своей маленькой победы в том, что я не выкинул коленную чашечку после пролога, мне страшно захотелось поддерживающих взглядов и даже некоторого восхищения в глазах коллег.

И правда, когда знаешь, что у твоего партнера высокое давление или температура, что он еле стоит на ногах, обливаясь потом, затрачивается в десятки раз больше обычного, испытываешь уважение и трепет к нему. Когда он заходит за кулисы, изможденный падает на приготовленный для него стул, ты, как бы случайно все время оказываешься рядом, чтобы помочь в случае чего. Обычно вместе с тобой "случайно" шляются еще человек пять, которые тоже готовы выносить на руках на сцену своего умирающего героя. Захотелось мне того же. Побывать на смертном одре, чтобы все плакали и восхищались моей силе воли и любви к сцене. Как этого добиться, не говоря открыто, я не знал. Да и было бы уже глупо, после начала, вдруг, заявлять, что я пришел с больной ногой и тому подобное. Первое, что скажут: Ты же пролог оттанцевал!

Пришлось выжидать. Ходил я аккуратно теперь не столько, чтобы не корчится от боли, сколько, чтобы это невольно заметили другие. Другими словами, я стал ОЧЕНЬ аккуратно передвигаться, сидеть в самых людных местах за кулисами, где обычно не появляюсь, долго и бережливо подниматься со стула, как бы не обращая ни на кого внимания, смотря при этом куда-то в сторону и немного вверх, как бы сконцентрировавшись внутрь себя, туда, где рождается резкая боль. Я оказался никому неинтересным со своим странным поведением. Мне приходилось не демонстрировать боль, а подлинно проживать попытку предотвратить ее, отчего людям, не знавшим причин, казалось, будто я так забавляюсь. Меня это стало злить откровенно. В гримерке я сел на самое видное место и, держась за колено, сгибал и разгибал сустав, который уже значительно отошел. Сустав-то отошел, а я был в самом разгаре борьбы с ним, мне, честно говоря, не хотелось, чтобы он перестал болеть. Наоборот, мне хотелось, чтобы прямо на сцене, во время действия, я бледный упал навзничь, меня прикрыли коллеги, унесли на носилках, увезли на скорой по ночному городу и даже, может быть, написали в газете, мол такой-то и такой-то артист Казанского театра на гастролях в Сочи почувствовал себя плохо - спектакль были вынужденны остановить. Артисты, помрежи, костюмеры, зрители, читатели газеты, даже САМ ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ ждали бы известий из реанимации о состоянии моего здоровья, посылали бы букеты и записочки, поддерживающие мой моральный дух, говоря, что все будет хорошо. Потом бы я вышел из больницы, весь город встал бы предо мной на одно колено, а я гордо, чуть прихрамывая от пережитой боли, взошел бы на подмостки и сыграл бы так, как никогда не играл, заставляя зал рыдать безутешно и долго от любви и восторга к моему гению.

На деле творилось совершенно другое. Огромный живой организм перемещался вокруг меня так, словно, выпади я теперь из системы, машина поехала бы дальше, а я остался бы валяться в канаве у дороги со своими проблемами. Никому не нужный. В сцене свадьбы, перед самым сложным танцем я настолько испугался всего этого, что заплакал в тот момент, когда сам же и спел: "Солнце встанет, солнце сядет, годы промелькнут, полные горя и лишений и кратких радостных минут". За шесть лет работы в этом спектакле, я никогда не ощущал всей мощности этих строк, не пропускал их через себя, не делал их собственным размышлением. В ту минуту, когда слезы текли по моим щекам, я вдруг почувствовал себя проводником не столько между мыслью автора (драматурга, композитора, поэта, режиссера, хореографа, хормейстера) и зрителем, сколько между непоколебимым, строгим законом жизни и людьми в зале. В этих строках я вдруг осознал и закон Бытия, и метод его восприятия. Всем своим существом я сказал людям перед собой: "Надо жить, надо терпеть, чего бы это не стоило". Так искренне у меня это получилось, что чем больше я плакал, тем больше мне хотелось показать это зрителю - оттого, еще больше плакать. Я почувствовал такой прилив проходящей через меня энергии, какой испытывают только люди в храме, искренне раскаивающиеся за свои грехи перед Богом, или желая выздоровления своим близким.

Я оттанцевал последние танцы первого акта, и стал выходить со сцены с потоком людей, как вдруг новая боль на старом месте заставила меня потерять равновесие и прислониться к ящику с костюмами. Свершилось это настолько неожиданно и больно, что я вместо того, чтобы стоять и вопить о том, как мне больно, мол "смотрите все, как я страдаю", вдруг выпрямился и стал, матерясь, скакать вперед так, будто куда-то очень спешил. Божья благодать упала с небес на меня в виде недомогания и публичной слабости, которую я вожделел весь вечер. К счастью, я не думал ни о ком в ту минуту, я скакал вперед, обгоняя здоровых двуногих людей, хватался истошно за перила и пугливо озирался по сторонам, в поисках избавления. Мой мат и этот эпилептический спринт до гримерки возымел нужный эффект. Все стали участливо спрашивать, что с ногой, приносить мази, давать различные советы противоречащие друг другу (одни говорили мажь согревающей мазью, вторые строго напутствовали ни в коем случае не мазать согревающей и тому подобное). Я сделал трагическое лицо и героически отвечал, мол все хорошо, я весь день уже терплю (и, между прочим, не врал, отчего становился сам перед собой еще героичнее) и старался не показываться никому на глаза, как бы не обременяя никого своими страданиями, отчего около меня стало "случайно" оказываться человек пять, готовых вынести меня на руках на подмостки, если это будет нужно.

Апрель 2013г