Глава 6

Вы когда-нибудь чувствовали себя так, словно вас до краев переполняют эмоции, словно вот-вот треснет кожа, словно вот-вот разорвутся легкие и ваш крик вырвется наружу, в небо, потому что молчать больше нет сил? Так я чувствовал себя в тот вечер. Это был ровно год, ровно 365 дней с того момента, как я потерял все. И я не мог просто сидеть дома и смотреть в окно, как я делал много раз до этого, неделями, прерываясь только на еду и туалет. Тогда боль приковала меня к креслу, но сейчас все было наоборот: я боялся, что как только я снова сяду у окна, все те мысли и все те чувства вернутся снова, но будут мучить меня в тысячу раз сильней, потому что я только-только взял небольшую передышку. Ведь с болью так всегда, разве нет? Если она длится и длится, не прекращаясь, ты привыкаешь к ней, она становится рутиной. Но стоит ей только исчезнуть на минуту и затем вернуться опять, как она становится сильней, хотя на самом деле ничего не менялось, просто тебе дали передышку. Всего на минуту.
На улице уже цвела весна. Казалось, будто кто-то разрисовал  фломастерами старую фотографию: все вроде бы так же, но ярче, гораздо ярче. Каждый раз, когда я прогуливаюсь по улицам, неважно, зимой это или летом, я обращаю внимание на лица прохожих: о чем они думают? Куда они идут? Что они запланировали на сегодня? Какое у них настроение? Но летом можно найти ответы на эти вопросы, ведь летом люди всегда более открыты, чем зимой. Их лица – словно книги на иностранных языках, которые ты можешь чуть-чуть понять, если немного вдумаешься, немного вглядишься. Зимой это дается куда сложнее, ведь люди закрываются друг от друга, даже от самых близких. Зима – это время, когда торжествует смерть. Смерть над эмоциями, смерть над мыслями. Единственное, что всегда оживляло меня в это туманное время года, это снег. Белоснежный, прекрасный, чистый, как новая жизнь.
Я вышел из дома около 8, уже стемнело, но небо все еще было сизо-белого цвета, совершенно весеннее небо. На улицах было полно людей, они о чем-то говорили, фотографировались, смеялись, может быть даже ссорились и расставались, а я просто шел, и сам не знал, куда я иду. Словно я закрыл свои глаза, как будто бы шел на ощупь, не понимая, где я и что происходит. Передо мной лишь стояла одна картина: синее шевроле, испуганное лицо водителя. Все это прерывается одним громким визгом тормозов, который все еще время от времени звучит у меня в голове. Я пробовал напиваться, и поначалу даже все забывалось, конечно до того момента, как я просыпался, чувствуя себя истоптанным и извалянным, а мысли и воспоминания возвращались снова. Мой психолог советовал мне встретиться с этим лицом к лицу, не пытаясь искать выхода в выпивке, и я сделал это, я просто сел у окна и стал думать, вспоминать все, пытаться принять то, что случилось. Результатом стало нервное истощение, и я едва не загремел в желтый дом.
Потом на меня навалилось полное, тотальное, всепоглощающее одиночество. Я много думал о том, зачем я живу теперь, раз больше нет никого, ради кого стоило приходить бы домой. Многие часы я просто провел, сидя в своем кресле, неподвижно, словно манекен, не моргая, и смотрел в пустоту. Мне ничего не было нужно, и однажды я попробовал то, что давно было выходом. Но потом, позже, гораздо позже, мне пришла в голову идея. Почему бы не начать вести что-то вроде дневника? Почему бы не попытаться выйти на улицу? И я попытался. И все получилось. Я словно начал жить заново. В моей жизни был смысл! И еще больше смысла в нее приносили люди, с которыми я знакомился, их истории, их жизни, я снова начал чувствовать себя частью этого мира.
Но сегодня все словно вернулось на круги своя.  Я даже боялся, что все закончится так же, как и началось: я вернусь к креслу и просижу там до конца месяца. Но все вышло несколько иначе, и, как обычно это случалось, я научился кое-чему из случайного разговора с незнакомцем.
Как я уже сказал, это был обычный весенний вечер. В воздухе витал странный, но приятный запах, который появляется только весной, что-то вроде легкого цветочного аромата, смешанного с запахом свежей выпечки. Я уже решил, куда пойду сегодня, поэтому долгое скитание по улицам не имело смысла.
В глаза мне бросалась оживленность улиц. Там дети играют в догонялки, здесь кто-то сажает цветы в маленьком палисаднике. Один раз, когда я проходил под каким-то балкончиком, меня едва не окатили грязной водой. Детский смех, разговоры, музыка, играющая где-то вдалеке – все это указывало на приближающееся лето.
Я выбрал то самое кафе, где все началось. Когда я вошел в уютное маленькое помещение, я даже позволил себе понадеяться, что я снова встречу ту бабушку, судорожно сжимающую в руках дневник ее сына. Может быть, я бы даже решился на второй разговор.
Но ее там не было. Почти все столики были заняты, как всегда бывает в конце недели. Я люблю этот звон столовых приборов и смех, иногда даже щелчки фотоаппарата, если какая-нибудь стайка подростков  захочет пофотографироваться. Это отвлекает и одновременно напоминает: Саша, жизнь еще не кончилась.
Так как кафе было переполнено, мне пришлось сесть за занятый столик. Моим соседом оказался крепкий мужчина лет 50-60, загорелый, с густой седой бородой и твердым, полным энергии взглядом. Почему-то он напомнил мне суровых моряков из фильмов. Он внимательно посмотрел на меня, когда я попросил разрешения присесть рядом, и лишь коротко мотнул головой. Мой блокнот привлек его внимание даже больше, чем я сам.
Сначала он молчал, разглядывая шероховатую кожаную обложку моего дневника. Он несколько раз поглядывал и на меня, но я делал вид, что ничего не замечаю. Так мы сидели минут 10, прежде чем он спросил:
- Писатель?
- Нет, это просто так, для… личных записей.
Мужчина усмехнулся.
- Любой, кто что-то записывает, личные мысли, разговоры на улицах, бессмысленные предложения, да что угодно, уже в каком-то смысле писатель.
Теперь усмехнулся я.
- Писатель звучит слишком претенциозно. Это просто записи.
Он помолчал.
- И что это за записи?
- Я же сказал, что они личные. Я не хочу…
- Нет, хочешь, иначе ты бы не положил его на стол так, чтобы его было видно. Или сказал бы, что это ежедневник для деловых встреч. Да что угодно, - он ухмыльнулся. – Ты хотел, чтобы я спросил.
Ладно, может, я и хотел.
-Я просто записываю здесь истории, которые слышу в реальной жизни, иногда от незнакомых людей, иногда от друзей или близких. Потом перечитываю их. В общем, это что-то вроде хобби.
Он задумчиво посмотрел на меня, потом снова усмехнулся.
- И какие истории ты записываешь? Грустные, веселые? Трагичные? Интригующие?
- Разные. Бывают и со счастливым концом, бывают не очень. Но чаще всего они, - тут я даже сам удивился, - одновременно и трагичные, и счастливые. Почему-то мне в основном попадаются только такие.
- Ну, не совсем попадаются, ты сам их отыскиваешь. Ты ведь записываешь далеко не все, что слышишь, разве не так?
- Не все.
- Конечно, ты записываешь только то, что интересно тебе самому. Что-то общее со всеми этими людьми, чьи истории ты собираешь. Ты же в них ищешь собеседника, того, кто понял бы?
-Может и так. Разве не все мы так делаем? Не все ищем кого-то, кто понял бы нас?
Он засмеялся, и даже его смех был каким-то неясным, жёстким, как будто пропитанным морской солью и ветром.
- Далеко не все хотят быть понятыми, ведь это может быть скучно, не останется никакой загадки. Разве было бы интересно жить, если бы все было предельно ясно, без сюрпризов и тайн? Нет, нет, не все хотят быть понятыми, - задумчиво повторил он. -Быть понятым до конца – это полностью раскрыть себя кому-то, предоставить ему выбор для любых действий, понимаешь, о чем я? Никогда не знаешь, кто перед тобой. И не знаешь, как он поведет себя, если ты подаришь ему такую свободу. Так что быть понятым, это, я бы даже сказал, иногда может быть вредным для себя самого.
Я медленно кивнул, пытаясь запомнить все, что он сказал.
- Но раз уж ты сказал, что ты ищешь собеседника, то вот тебе такой вопрос: я смог бы стать подходящим собеседником?
Я поднял голову и внимательно вгляделся в его лицо. Ему было действительно около 60, но называть его старым у меня не повернулся бы язык. Из него так и хлестала энергия, всепоглощающая, будто бы заливающая всю комнату. Он улыбался, но не слишком широко, его улыбка была почти ухмылкой, ей нужно было только добавить насмешливости. Но вместе с тем, эта улыбка не была грубой или саркастичной, скорее немного горькой, будто бы даже грустной, но грусть определенно была светлой. Противоречиво, не правда ли?
 Он был одним из тех людей, по которым сразу видно, что они – лидеры, и поведут за собой людей даже в самые худшие времена. Я был раза в два моложе его, но и во мне не было столько сил, а он наверняка прошел через очень многое.
- Может, и могли бы.
- Тогда давай договоримся так. Раз уж ты ищешь собеседника, а еще и коллекционируешь истории, давай обменяемся ими? Я рассказываю тебе историю своей жизни, а ты рассказываешь историю своей.
К этому я не был готов.
- Я не уверен, что смогу это…
- Да ладно, если ты так настойчиво ищешь кого-то, с кем можно было бы поговорить, значит, тебе есть, что рассказать.
Я подумал об Ане с Наташей, потом о сегодняшней дате, потом в пожаре, о моих визитах к психологу и о первом рассказе, который я записал здесь, в этом маленьком кафе.
 - К тому же, я не прошу тебя рассказывать все это просто так. История за историю, все справедливо. Я ведь, в некотором смысле, тоже их собираю, только они все здесь, - и он постучал указательным пальцем по голове.
Видя, что я все еще колеблюсь, он решил пойти мне навстречу.
-Давай так. Я рассказываю свою историю, ты в это время думаешь, как рассказать свою. Если не захочешь, расскажи мне другую, только ту, которая тебя больше всего поразила.
Он помолчал немного и продолжил:
-Я родился в обычной рыбацкой деревне. Мой отец ловил рыбу, мать ее разделывала, и потом мы продавали ее. На это и жили. Я начал помогать отцу рано, лет с 5. Он еще тогда заметил, что во мне много силы: невод я вытаскивал быстрее, чем остальные ребята моего возраста, и грести мне было не так трудно.
Я быстро учился. В 12 лет отец, когда ему становилось плохо или, будем честными, было просто лень, посылал меня за рыбой. Как-то раз во время одной из моих рыбалок начался шторм, и тогда мне в первый раз в жизни стало страшно. Но я умудрился вытянуть сеть, да еще и вернуться обратно. Меня встречала вся деревня. Я стал кем-то вроде местного героя. Мальчишки откровенно мне завидовали, рыбаки постарше восхищались. Даже отец был доволен. Но этот триумф, как оказалось, ничего хорошего мне не принес.
Я становился все сильнее и сильнее, и один вылавливал в разы больше, чем остальные целыми семьями. К нам стали чаще приезжать за рыбой, денег мы получали больше, и теперь завидовали уже не только мальчишки, но и взрослые мужчины. Поначалу я ничего не замечал. Я был рад, что помогаю семье, что отцу теперь можно было меньше работать, он ведь становился все старее и старее. Однако вскоре зависть уже перешла все границы. Так как я был слишком сильным для обычного деревенского паренька, меня называли и уродом, и ведьмаком, и еще всякими не слишком приличными прозвищами. Я терпел, долго. Пока однажды меня на улице не подкараулили соседские рыбаки. Они сказали, что рыбу у них почти не покупают, и все из-за меня. Я должен был уходить, вместе со своей семьей, или без нее. Но уходить в любом случае. Иначе, сказали они, со мной случится что-то нехорошее, и моя ненормальность не поможет мне спастись.
Видишь, как сильна человеческая зависть. Я думал, что нет ничего плохого в том, что я вырос таким особенным. Но особенность всегда разная, из-за различия обстоятельств, в которых она проявилась. В одно время тебя могут восхвалять и почитать, а в другое – возненавидеть. Многие хотят быть особенными, не понимая, что это может повлечь за собой, ведь никто никогда не может предсказать поведение людей. Так что я мог бы жить счастливо в своей родной деревушке, найти жену, создать семью и прожить долгую жизнь. Но моя же особенность мне помешала. Во всяком случае, я так думал.
Я ходил из одной деревни в другую, но слухи расходились быстрее, чем я думал. Нигде не хотели меня принимать, боялись, что я и у них отберу работу. Я думал пойти куда-нибудь грузчиком, но мне не хотелось бросать море, оно было моим вторым домом.
Тогда я решил работать в порту. Меня приняли почти сразу же после того, как я продемонстрировал, что могу. Ночевал я все там же, куда мне было еще идти? Позже меня взяли на борт, естественно юнгой, затем я стал матросом, потом боцманом, и, в конце концов, капитаном. После стольких лет презрения и почти ненависти меня стали уважать. Я понял, что корабль – это то место, где я должен быть. Здесь меня понимали, и моей силе никто не завидовал, как раз наоборот – им нужен был такой человек, как я. К тому же, я всегда любил тяжелый труд. На корабле все было так, как мне и хотелось – тебе сказали, ты выполняешь. Некоторым это может показаться жестоким, но мне подобное «воспитание» очень помогло. Я стал крепче, сильнее, бесстрашней. Я уже не чувствовал себя виноватым за свою особенность, наоборот, я даже хотел вернуться обратно в свою деревню и показать, кем я стал. Но мне не нужно было ничего им доказывать. Главное я доказал сам себе. Я – не урод и никогда им не был.
Я путешествовал, видел множество стран, и перезнакомился со столькими людьми, страшно представить. А истории… Их были миллионы. Истории разных людей, разных национальностей и религиозных взглядов, разные, абсолютно отличные, но такие общие, человеческие.
Иногда некоторые истории, вроде бы давно забытые, всплывают в моей голове совершенно случайно, и я сам удивляюсь, что они вообще произошли. В некоторых из них слишком много чуда для нашей планеты.
Я знакомился с людьми абсолютно разного возраста, от маленьких детей лет 3-4, до стариков, которым уже перевалило за 100. Я гостил, где только возможно: в маленьком свинарнике, переделанном под жилой дом, в доме на дереве, в трейлере, в иглу, в великолепном пентхаусе с видом на город, даже в огромном маяке. Мне не сложно было находить общий язык с людьми. После всего, что я пережил и увидел, я понял, что на самом деле друг друга не так уж и сложно понять, просто иногда мы сами ставим себе рамки. Так ведь проще.
Но я пытался. А люди, видя, что я иду им навстречу, с радостью завязывали дружбу со мной. Не знаю, может быть есть у меня какой-то шарм, - фыркнул он, - или мне просто везло в этом плане.
Я думал, что буду управлять кораблем до последней минуты. Ничего важнее моря и кораблей для меня тогда и не было. Но когда мне было около 40, мы остановились в одном небольшом порту в Греции, и там я встретил свою будущую жену. Она была такая же, как и я, такая же особенная. Для женщины она обладает невероятной силой, хотя выглядит очень хрупко. За это ее боялись и ненавидели в школе,  но ее, в отличие от меня, никто не выгонял из родного города. Однако она прекрасно знала, что говорят о ней люди за ее спиной. Некоторые считали, что ее сила – это просто какой-то сбой в организме, проще говоря, мутация. Другие же пускали слухи о ее родителях, мол, кто-то из них был болен и в результате неясным образом эта болезнь изменила их дочь, сделала ее, как они говорили, «ненормальной». В результате она научилась не показывать своей силы, хотя о ней итак все знали. Когда мы познакомились, я ничего не знал об этом. Она рассказала мне намного позже, когда мы собирались отплывать обратно. Я понял, что это была судьба. Да, звучит слишком романтично для такого как я, но когда я говорю судьба, я имею ввиду не то, что нам предрасположено было просто быть вместе и любить друг друга. Для меня судьба означает несколько другое. Мы нашли друг друга, потому что только так мы смогли бы жить дальше. Меня и ее ожидало еще множество трудностей, и мы помогли друг другу пройти через них. Я не думаю, что справился бы один. Слишком многое случилось бы (или наоборот, НЕ случилось), если бы мы не познакомились. Мне страшно подумать, как бы закончилась моя жизнь, если бы она тогда ничего мне не рассказала, и мы не уплыли из Греции вместе. Как видишь, наши особенности в конце концов определили наш жизненный путь. И если будучи молодым, я проклинал свою силу за то, что она сделала меня изгнанником, то теперь я несказанно благодарен этому. Может быть, ты не всегда рождаешься в то время, в которое нужно. Может быть, это приносит тебе много неприятностей, может быть люди просто не способны понять сейчас, что это не уродство, а ее абсолютно противоположная сторона. Но представь, что было бы, если бы наши с ней способности не вызвали такой ненависти? Меня бы никогда не выгнали из деревни, я не стал бы юнгой на корабле, не приплыл бы в Грецию, и не познакомился бы с ней… Все было не просто так. Все было предрешено.
Тут он замолчал. Я раздумывал над его словами, одновременно желая спросить что-нибудь еще, и в то же время боясь, что его история еще не закончилась, а мне не хотелось сбивать его с мысли.
Он улыбнулся.
-Наверное, все это звучит как глупые сантименты старого дурака, да? Неважно, я пытался рассказать так, чтобы ты воспринял это правильно. Было много грязи и неудач в моей жизни, но если все уже подходит к концу и так прекрасно, зачем об этом вспоминать?
Он посмотрел в окно, прокашлялся, и подытожил:
- Таких, как я, тысячи. Но у каждого из нас своя собственная, единичная история. Они все уникальны, как  ты, я, мужчина, сидящий за тем столиком, водитель проехавшего мимо автобуса, люди, которых ты видишь на улице. Ты хоть раз встречал людей, чьи жизненные истории были похожи? Конечно, многие любят смотреть на это издалека, в общем, и тогда начинается то, что я так не люблю: вешание ярлыков. Запомни, ярлыки вешают только из-за собственной невежественности. Если ты можешь придумать ярлык для своего друга, значит, не так уж и хорошо ты его знаешь. Люди слишком глубоки и слишком отличаются друг от друга, чтобы придумывать для них какие-то общие глупые клички.
Мы снова замолкли, и на этот раз действительно надолго. Я смотрел в окно и думал над всем, что он сказал. Может быть, где-то глубоко в душе я надеялся, что он уйдет и не последует того, чего я боялся. Но он все-таки произнес:
-Ну, теперь твоя очередь рассказывать историю.
Сначала я всерьез хотел отказаться. Даже подумывал просто встать и уйти, ничего не объясняя. В конце концов, я ему ничего не обещал. Почему я должен рассказывать ему о своей личной жизни? Да, он рассказал мне свою историю, и что с того? Где доказательства, что это правда? А даже если и так, чем я ему обязан?
Мужчина, заметив мою задумчивость, напомнил:
- Я здесь не потому что жажду вытянуть из тебя твою историю, а потому что тебе самому нужно с кем-то поделиться. Не хочешь со мной, так я пойму, ты только скажи. Есть еще мног…
- Такое часто происходит в книгах или фильмах, когда прекрасная пара встречается при необычных обстоятельствах, и всем кажется, что это судьба, - начал я свой рассказ. -Так вот, в нашей истории ничего такого не было. Все как у обычных людей, все слишком привычно, настолько привычно, что от этого больно. Мы давно дружили, но никому из нас в голову бы и не пришло, что между нами что-то может быть. У нас был общий круг друзей, мы часто виделись, но долгое время и я, и она были заняты своей личной жизнью с другими людьми, и мы друг другом совсем не интересовались. Вообще. Потом, после окончания школы, наша компания стала собираться вместе реже, и мы перестали общаться тесно. А затем, после того, как и у нее, и у меня все разладилось с предыдущими, мы решили видеться почаще. И так оно вышло само собой.
Самой собой. Найтипичнейшая история, не правда ли?
Но я ее любил. Сильно. И она меня тоже. Не буду вдаваться во все это, если вы любите, вы и так знаете, как это. Это были счастливые годы, и я говорю сейчас не из-за того, что я сентиментален или ударился в воспоминания. За этот долгий год я научился отметать эмоции, забивать их в самый дальний угол, и смотреть на ситуацию с разумной, безэмоциональной точки зрения. Это и правда была счастливая жизнь, многие могли бы ей позавидовать. Хорошая работа, любимая жена, хобби и путешествия. Тогда я находил много причин, чтобы жаловаться. Самая мелочь казалась мне катастрофой. Мое настроение могло испортиться из-за любой глупости, над которой сейчас я бы просто посмеялся. Я сам их выдумывал, эти проблемы. Не мог поверить, что в браке реально быть счастливым. Всегда искал зацепку, что-то, что помешало бы мне быть счастливым. Я не понимал, как мало на самом деле мне нужно для счастья. Я не ценил того, что уже было, и за это, наверное, расплатился.
Пока я говорил, в голове лишь мелькали картинки из прошлого и я ничего не видел перед собой. Остановившись, я удивленно обнаружил, что моя рука была крепко сжата в кулак, а костяшки пальцев напряглись и побелели.
- Потом у нас родилась дочь, наша  Анечка, и для меня все началось заново. Это была уже другая жизнь. Я изменился, Наташа изменилась. Все было… другое. Мне даже кажется, что мы стали еще счастливее. Тогда я этого не заметил, ведь на меня навалился груз ответственности за жену и ребенка, я работал, работал днями и ночами, я делал все для них, и так мы жили, маленькая, но счастливая семья. Все было чудесно. Все было так обычно для маленькой молодой семьи.
Я прокашлялся.
- Все случилось в самый обычный день. Мы вышли на прогулку. Знаете, я ничего не чувствовал тогда. Ничего. Это был самый обычный день. Не было ни тревожных мыслей, ни беспокойства.
Я остановился. Дальше не могу. Я не могу это сказать. Пусть делает со мной что угодно, я этого не скажу. Нет.
- Ну же, тебе нужно это произнести, - будто прочитав мои мысли, сказал старый моряк.
Теперь уже на второй руке побелели костяшки пальцев.
Нет.
Все звуки вокруг неожиданно пропали. Пропало все: столик, кафе, лицо моряка, мои побелевшие руки. Остался только я и воспоминания, один на один, как тогда, в том кресле.
Синее шевроле, испуганное лицо водителя. Испуганное лицо водителя, синее шевроле.
Визг тормозов.
Я падаю на асфальт, и последнее, что я вижу, это Наташу и Аню. Они держатся за руки.
И тут кафе резко возвращается, и все снова передо мной: моряк, другие посетители, солнечный свет, бьющий в окно, мои белые руки, плетеные салфетки на столе. Только звуков нет.
- Мы не увидели его из-за припаркованной машины. И он нас. Виноват был водитель припаркованной не в том месте машины. Вот и все. Как обычно.
Все вокруг молчало, я не слышал ничего, кроме собственного сумасшедшего сердцебиения.
- Мы провели много месяцев в больнице. Я выжил, они – нет.
И тут меня прорвало:
- Я винил себя, я не посмотрел, не едет ли машина, я ничего не проверил. Я знаю, что выжившие всегда винят себя, но в этот раз я был виноват. Я долго считал себя виноватым, и это сводило меня с ума. Я правда думал, что не проживу больше полугода после того как меня выписали из больницы. Я жил с родителями около 3 месяцев, а потом… Потом я вернулся в наш дом.
Я многое понял, пока лежал, не двигаясь, днями и ночами в своей старой комнате в родительском доме. Я понял, почему я обвинял себя. Я пытался найти во всем этом смысл. Конечно, я, дурак, не посмотрел по сторонам, это моя ошибка. Я виноват. Я не ценил счастье, которое мне дали. Я так отчаянно искал причину, что нашел ее в себе. Я придумал бы что угодно, лишь бы отмахнуться от той мысли, которая все это время кружила у меня в голове, где-то там, тихо, но я ее замечал, и снова отмахивался. Не было никакой причины. Все вышло случайно, как это обычно и случается. Не было в этом ни знака судьбы, ни наказания. Просто так вышло.
И когда я наконец понял, что-то во мне сломалось, что-то, что давало мне держаться все это время. Это совпало с тем периодом, когда я вернулся в наш старый дом. Я всех убеждал, что смогу там жить, что нужно будет только избавиться от некоторых старых вещей, перекрасить комнаты, и я справлюсь со всеми этим, что я сам решу, что оставить, а что убрать. Я повторял, что справлюсь. Я не справился. Как только я увидел их комнаты, увидел вещи, хранившие в себе воспоминания о них, увидел фотографии в рамках, на меня навалилась такая боль, которой я никогда не испытывал, даже когда я стоял там, на кладбище, по щиколотку в грязи, под дождем, без зонтика, промокший, одинокий, покинутый все миром, и смотрел на два гроба. Вернуться в дом, полный воспоминаний, было куда тяжелее. Я понял, что их уже не вернуть, что это он, конец, и теперь мы встретились с ним лицом к лицу. Я не смог с этим справиться. Я сломался.
Да, я ходил к психологу, но это не помогало. Было даже хуже. Сначала становилось легче, после сеансов я шел домой, полный сил, словно знал, что на этот раз я смогу все принять, и каждый раз, открывая дверь, все обрушивалось на меня заново, ломая мне кости, выворачивая органы наизнанку, ослепляя глаза, разрывая легкие. Я закупал алкоголь, убегал в него, искал спасения в бутылке, но все возвращалось на круги своя. Это был мой личный ад. Я не мог вернуться в родительский дом, я боялся показать им, что происходило со мной. На долгое время алкоголь стал моим единственным собеседником. У меня начались галлюцинации, я видел самого себя, мне казалось, что одиночество отступило, ведь я нашел того, с кем можно было бы поговорить. Однако когда галлюцинации прекращались, я подходил к зеркалу и смотрел на него, на того, кем я не мог быть. В зеркале не было человека – это был живой труп. Я распадался на части. Я умирал вместе с домом, за которым я  совсем не следил.
Но никто этого не замечал. Я так искусно маскировался, что даже мой психолог ничего не понял. Мне никогда не нравилось показывать свои чувства, я боялся, что меня засмеют за такую слабость. Я научился скрывать все, что происходило внутри, я не давал эмоциям выйти наружу, и они копились внутри, слеживаясь, топя меня в собственной боли, которую никто не видел. Психолог, думая, что я начинаю понемногу выздоравливать, посоветовал мне начать медленно принимать то, что я пережил. И вот однажды я сел в кресло, и, глядя в окно, начал повторять про себя: «Их больше нет, и ты их не вернешь. Никто не вернет». Я повторял, и повторял, и повторял. Мне было все равно, что я пытаюсь принять это совсем не так, как мне посоветовали. Это было сравнимо с прижиганием. Больно, и навсегда остается след.
Я так и остался сидеть в этом кресле. Я не мог подняться из-за боли, она придавила меня, как маленькую букашку. Лишь иногда, когда организм был почти на грани, я вставал, медленно покачиваясь, на подгибающихся коленях доходил до кухни, опираясь руками о стены, падая, но поднимаясь. Вода и немного еды, это все, что мне было нужно. Я почти не мог спать из-за нервного истощения и чаще всего ходил под себя. Мне было на все плевать. Мне было плевать на себя, на весь мир. Того, кого я любил, больше здесь не было. Зачем мне остальное?
И тогда я принял решение. Я не нужен здесь, я отправлюсь к ним, к Наташей с Аней. Я уничтожу себя и дом как воспоминания о них, и тогда все пройдет. А я буду с ними, счастлив.
В гараже были несколько канистр с бензином. Заставив работать свой слабый организм, превозмогая боль, внутреннюю и физическую, я дотащил их кое-как до комнат, разливая бензин повсюду: у кроватей, шкафов, тумбочек, на кухне, в туалете, стараясь разливать как можно сильнее, хотя сил едва хватало на то, чтобы просто таскать их по комнатам.
Под конец у меня осталось всего ничего бензина, и я провел маленькую дорожку от гостиной в свою комнату, облил порог тем, что осталось, добрался по сухим островкам до кухни, поджег ее, и вернулся обратно, сел в кресло и ждал. Я был рад, даже счастлив в какой-то мере, это была лишь жалкая тень, такая же, как и я, того счастья, которое было со мной когда-то, но все-таки счастье.
Я отравился угарным газом прежде чем огонь добрался до моего кресла. Тогда я думал, что это смерть, я потерял сознание с улыбкой на губах. Я думал, что ад закончился.
Я очнулся в больнице, передо мной стояла мама. Я боюсь ее расстраивать с самого детства, поэтому я улыбался, как мог, толком ничего не чувствуя, но я пытался. Она не улыбалась в ответ.
Соседи, конечно, я забыл о них. Они вызвали пожарную и скорую. Я выжил во второй раз.
Меня должны были посадить в психушку, но у родителей оказались какие-то влиятельные знакомые, и все обошлось. После больницы я снова вернулся к ним, на долгий домашний арест. И, к всеобщему удивлению, я стал поправляться. Я обнаружил, что со мной были люди, которые любили меня. Я не был один.
Лишь зимой мне позволили съехать на собственную квартиру. Сначала со мной ночевал папа. Потом он просто заходил каждый день. Но я уже оживал, медленно, так же медленно, как люди учатся ходить после долгого паралича или болезни. Мир снова начал становиться миром, а не двухмерным серым пятном, каким  я видел его раньше. Я жил.
В конце зимы, как-то раз, когда я сидел в комнате совсем один, я решил завести дневник. Сначала я просто думал, что буду писать туда истории для моих Ани и Наташи. Но я испугался, что вернусь к тому, с чего начал. Поэтому я вышел на улицу, и стал искать их, эти истории, похожие на мои, собирать их, осторожно, по крупицам, как золото. Так началась моя четвертая жизнь.
Но сегодня все вер…
Я остановился. Поднял голову. Мужчина смотрел на меня, едва – едва улыбаясь, но его глаза были полны тревоги и боли. Из-за меня?
Я вдруг понял, что мне стало легче дышать. Рассказав все, что произошло, я упорядочил этот безумный год в своей голове. Я словно скинул тяжеленный груз, словно кто-то снял цепи с моих легких и заменил мои тяжелые стальные кости на обычные человеческие. Мне стало легче. Мне правда стало легче.
Я все еще продолжал смотреть на него, а он смотрел на меня, внимательно, словно ожидая чего-то. Я вглядывался в его глубокие, печальные глаза, видевшие, наверное, столько всего, что даже тяжело представить. Слишком много эмоций смешалось в его глазах.
Я снова посмотрел на свои руки. Костяшки пальцев были обычного цвета.
Я взял свой дневник, ручку, бросил деньги на стол, крепко пожал ему руку, улыбнулся, и сказал:
- Вы были правы.
И пошел туда, где меня ждали.