Лабуда

      Однако, он был не готов к такому раскладу. И не этого он искал, и не этого хотел. В его, проходящей на грани фола и конфликта с законом жизни, отношения как таковые были антинормой, предосудительным и наказуемым самою жизнью фактом. Поэтому  намечавшееся должно было стать максимально простым и приземленным: новое тело на недолгий срок, легкое прощание "чмоки-чмоки", пару приятных мгновений в памяти - и все! И можно продолжать жить, размеренно качаясь  на волнах ежеденевья, не напрягая сердечную мыщцу. Именно к такому стилю общения полов стремился он, выходя в виртуальные просторы. А получил...пулю в лоб! Она летела к нему сейчас, бесконечно медленно, прорисовывая своими желтоватыми краями тонкий тоннель в пространстве, и он удивлялся внутри себя столь необычному явлению - замедлению жизни вокруг.
Хотя впервые именно так жизнь затормозила для него немного раньше, почти год назад, когда он стоял на улице и ждал появления на горизонте своей жизни новой пассии - случайно знакомой из интернета, не совсем попадающей под определение "на один раз",но чем-то его зацепившую. Возможно умением изъясняться образно, воздушно, и в то же время просто и понятно.
  Он стоял  на крыльце кафешки, раздумывая, как скоро с "нестандартной" можно будет перейти от чашки чая  к сексу. Нещадно поддувало в шею, но он хотел произвести на даму впечатление, и потому красиво дымил, лишь слегка поеживаясь и плотнее запахивая полы кашемирового пальто. Он уже почти докурил, когда увидел её. И вот тут-то мир и замедлил свой бег впервые. Словно просматривая кадр за кадром, он наблюдал, как она шла ему навстречу. Длинные каштановые локоны струились на ветру, играя запоздалыми солнечными осенними бликами. От этого казалось, что  она шла в ореоле золотого сияния. Он не сумел разглядеть ее по частям, как привык это делать раньше, потому что не смог сосредоточится на чем-то отдельно: вся она была целая, цельная, Его. Это он понял сразу. Этим чувством ощутимо торкнуло чуть ниже ключицы и перетекло жарким потоком в подсердечье, там  и завязло тонкой, едва заметной иголкой. И не больно, но всегда чувствуешь. От этого толчка мир снова стал жить в нормальном ритме. Она подошла к нему вплотную и они обменялись приветствиями. Ее непринужденность дала ему возможность выдохнуть и принять как данность иголку под сердцем. Дальше он не успевал отмечать даты событий, которые стремительно толкали их навстречу друг другу. Но все так или иначе  тугой спиралью закручивалось к центру - моменту истины. И он свершился. Иголка в сердце набухла нежностью. Пальцы вросли в ее кожу. И каждый раз он заставлял себя отрывать их от нее, физически чувствуя потерю. Наваждение ее глаз преследовало его. Хотелось  глядеть в них и видеть свое отражение в темнеющих желанием зрачках.
   Она часто пропадала на несколько дней. Ни звонков, ни строчки на мыло,ни смс-ок. Просто тишина в эфире. В такие дни иголка в сердце наливалась болью, начинала двигаться и остро колоть ревностью в поддых. Когда это случилось впервые, он удивился сам себе. Когда боль стала невыносимой, стал ее разыскивать, подключая для этого нужных и ненужных людей. Поиски не увенчались успехом. Через неделю, когда он оброс щетиной и вторые сутки бухал с малознакомой проституткой, она появилась. Просто вошла в его дом, открыв дверь ключом. Надломленно прислонилась к стене коридора, увидела его, полыхнула радостью глаз и потухла,оценив ситуацию в полной мере.  Оторвавшись от стены она брезгливым движением взяла за плечо осоловевшую шлюшку и вывела на площадку. Потом деловито закрыла дверь, включила воду в душевой кабине и повела его туда твердой рукой. Ледяная вода вывела его из молчаливого состояния и он полез к ней драться. Пощечина качнула ее лицо от него в сторону, мир замер и он увидел как сказочно-красиво разлетаются алмазные брызги воды с его руки. Потом так же медленно брызнула кровь из ее разбитой губы, распадаясь крохотными рубинами по белизне блузки. Потом он почувствовал пощечину на своей щеке. От неожиданности он просветлел душой и заплакал. Мир побежал, она молча вышла из ванны, а он продолжал стоять под ледяными струями и плакал чистыми слезами радости. Она же, сидя на измочаленной неудавшейся страстью простыне, до боли терла и терла виски  суховатыми пальцами с облезшим маникюром и обломанными ногтями.
 Он посчитал ниже своего достоинства у нее что-либо спрашивать, а она и не собиралась ему ничего не объяснять. Ее сердце, беременное любовью к нему, заткнулось и тупо, как часы, своим стуком отмеряло время ее жизни. Бурно вернув другу другу желание жить, они устало заснули, он - не заботясь о будущем, а она - пытаясь примирить в себе страх и жалость.
 С этого момента он стал бояться. Бояться того, что в один день она пропадет и не вернется. Ему было совсем не важно, что происходило с ней в ее регулярные отлучки. Ему было важно, что в эти дни он страдал, мучился ее отсутствием на физическом уровне. Затекающая ревностью полость в сердце с иголкой посередине пульсировала болью. И не гасилась эта боль ни кокосом, ни текилой, ни обрастающей проблемами работой. Особенно трудно было с работой. В самые неподходящие моменты он западал внутрь себя, туда, где они были вместе, и оставался там вместо того, чтобы решить проблемы свои и чужие. Не всем это нравилось. Но он предпочитал оттягивать моменты разбора полетов. Хотя с каждым разом делать это было все труднее.
 Логичным было бы прекратить эти выматывающие его отношения. Ему вообще отношения были ни к чему. И однажды, после внеочередного упражнения на собственную выживаемость на  темнеющих дождевыми потеками улицах, он  выставил ее из своего дома. На ночь глядя. Вместе с тем малым количество вещей, которые жили в его квартире на временных правах. С бьющимся сердцем он подглядывал через тонкую щель между гардин, как она звонит по телефону, как переминается с ноги на ногу, как садится в большую черную машину  с фильдеперсовыми номерами.
   Фактически она перестала быть в его  жизни. Он старательно уничтожал ее в себе, а она все возвращалась и возвращалась. То звуками ее голоса на автоответчике,  то въевшимся в поры тела запахом ее духов, то вшитой в память белой полоской шрама от аппендицита на молочно-белом животе....
   Через 10 дней он умолял ее вернуться, нещадно  сорил деньгами, сделал ей предложение. Она отказала. "Ты не любишь меня. Ты болеешь мной. И добром это не кончится." - сказала она, возвращая ему пылающую кровавым отливом бархатную коробочку с кольцом. И он снова ударил. Ударил сильно. Она отшатнулась от него, упала на кровать на спину. А он налетел, больно сдавливая ее тонкие запястья и срывая лепестки платья. Она брыкалась и ощутимо ударила его коленом в пах. Он озверел и трахнул ее, жестко наматывая золотистые локоны на кулаки. Потом он рыдал над ней и осыпал ее синеющее лицо поцелуями, просил прощения, и снова и снова овладевал ею. Хотя она была к этому почти безучастна. Утром ее в квартире не было. Вместо золота волос на подушке валялся мятый чек  из ресторана. На его обратной стороне было написано:"Любила. Теперь - ненавижу!". Телефоны не отвечали. А других контактов он так и не удосужился приобрести.
 Иголка под сердцем взорвалась. Кровоточило не переставая. Уровень алкоголя в крови возрастал. Концентрация сознания падала. Осязаемость предметов стала зыбкой. И он кинулся к единственному предмету, который вселял в него хладнокровную уверенность и всегда возвращал ему трезвый рассудок. Металлическая тяжесть оружия. Почему то он показался ему теплым. Омерзительно теплым.
   Плывущий в бесформенность экран телека показал ее лицо среди каких-то руин и стреляющих короткими очередями абреков. Она торопливо  говорила в микрофон. Оказывается она - журналистка, и она его - ненавидит... Абреки стреляли, она говорила, он страдал.
  Сухие щелчки выстрелов на экране вернули его внимание к выброшенному на пол стволу.  Очень хотелось убедиться, что хотя бы эта хрень не зависит от ее ненависти и все так же исправно работает. Перезарядил. Прицелился в свое отражение в зеркале. Снова перезарядил. Снял с предохранителя. Прицелился...В зеркале в него целился обросший щетиной мудак  с трясущимися руками. Разве таких можно ненавидеть?! Таких можно только презирать. Раньше он просто убирал с дороги тех, кто вызывал у него такое чувство. Он отвел руку вперед, направил дуло себе в лоб...
  Пуля летела к нему мучительно медленно, прорисовывая своими желтоватыми краями тонкий тоннель в пространстве, и он снова удивился внутри себя столь необычному явлению - замедлению жизни вокруг.  Когда их тела и души принадлежали друг другу, она иногда называла мир вокруг глупым словом "Лабуда". Сейчас оно совсем не кстати всплыло  в его голове. На нем  все и закончилось...