Венценосная семья. Фильм Глеба Панфилова

Лето 2001 года запомнилось несколькими отрадными событиями. Во-первых, впервые 17-го июля в храмах МП служили царственным страстотерпцам. В 2000-м их канонизировали в августе, и, не знаю, как в других местах, а у нас в Сыктывкаре, где жила я тогда, текста патриархийной службы к следующему лету не было, в нашем приходе служил батюшка по привезённому мною с Валаамского подворья в Питере ксероксу со службы РПЦЗ. Текст патриархийной службы мне только через 2 года удалось приобрести на Смоленском кладбище в Питере, у блаженной Ксении.

Разница между ними существенная. В РПЦЗ канонизированы доктор Боткин и другие верные слуги, принявшие мученическую кончину вместе с царской семьёй, и канонизированы все они как мученики, а не страстотерпцы.

Разница в том, что мученики - в церковной традиции всегда страдали за веру, а страстотерпцы - это, например, братья Борис и Глеб, сыновья крестителя Руси князя Владимира, убитые старшим братом Святополком из опасения, что они воспротивятся его власти. Служба была ночная, собрались на неё пару десятков человек, в частности, журналисты из  «Веры», православной газеты, тем летом отметившей 10-летие издания. В июле ночи ещё белые, лишь ненадолго смеркается, и, помню, каким сверкающим и благоухающим утром возвращались мы домой из церкви, как слышны были на самой службе через открытую дверь церкви птичьи трели - небольшая деревянная церковь находилась в лесном посёлке под Сыктывкаром.

А в августе освящали в Сыктывкаре Стефановский собор, величественный и прекрасный, построенный вместо разобранного в 30-ые годы. В промежутке между этими двумя событиями я ездила в отпуск на родину в Беларусь, возвращалась через Питер и побывала в Царском селе в Александровском дворце и Фёдоровском соборе. Во дворце лишь одно крыло было восстановлено тогда, в соборе - были голые кирпичные, неоштукатуренные стены, но впечатление от посещения было громадное и незабываемое, чувствовалось присутствие царственных мучеников.

Вскоре после освящения Стефановского собора знакомый журналист из  «Веры» пригласил меня на закрытый показ  «Венценосной семьи» для журналистов. Фильм мне понравился. Я в школе тогда работала и, когда в начале учебного года он пошёл на экране нашего единственного городского кинотеатра, оповестила всех своих коллег, православных учителей, они привели детей, и, помню, в зале на том сеансе, где я была, яблоку упасть было некуда. Не то, что на службе 17 июля! У меня как-то соединились эти летние впечатления - от службы 17 июля, Царского села, освящения собора и фильма - в одно целое, и, когда редактор  «Веры» попросил меня поделиться впечатлениями - я написала вот эту рецензию. Сейчас понимаю, что, как в начале воцерковления переживаешь подъём, так и в начале новой церковной эпохи - 2001(!) год, первый по прославлении новомучеников - Господь милостиво укреплял нас такими отрадными и благодатными событиями.

Спустя 11 лет я вижу слабости фильма, купленный тогда, он стоит у меня на полке, не вызывая желания пересматривать вновь и вновь. И в то же время я и сейчас думаю, что ситуация не изменилась, потенциальная аудитория для фильма о царской семье гораздо больше, чем число тех, кто сознательно на службу 17 июля придёт. Несколько лет назад мы с мужем были в этот день в Екатеринбурге, принимали участие в ночном крестном ходе из храма на крови до Ганиной ямы, людей было очень много, возглавлял крестный ход владыка Викентий, летел впереди как на крыльях, еле поспевали мы за ним. И в основном воспоминание об этом крестном ходе, а не прочие аргументы, убеждают меня в том, что в Петропавловском соборе мощей царственных страстотерпцев нет. Пишут, что у Панфилова сначала другой конец был, с кадрами из Петропавловского захоронения, но я видела сразу ту версию, где в финале - момент канонизации в храме Христа Спасителя.

Кто не видел - стоит всё-таки, по-моему, посмотреть фильм, лучшего художественного на эту тему за прошедшие 11 лет не появилось. Кое-что в своей старой рецензии я сейчас, пересмотрев фильм, поправила.

***

Мне понравился фильм Глеба Панфилова  «Романовы. Венценосная Семья» - в противном случае я не взялась бы за перо.

Это добрая и добротная картина. Светлая романтичная музыка, чистый монтаж, огромная работа по воссозданию интерьеров Александровского дворца, царского поезда, Тобольского губернаторского дома и дома Ипатьева в Екатеринбурге. На просмотре для журналистов из зала уходили, на премьере в кинотеатре сидящая рядом со мной парочка вначале щелкала семечки и шушукалась:

 - Они что, в монастырь уйдут?

 - Кто?

 - Царевны?

 - Да вроде всех убьют.

 Ближе к сцене расстрела мои соседи притихли и молча слушали, как рыдает половина зала. То есть прославление уже год как состоялось, заграничные воспоминания переизданы, масса документальных фильмов показана, а до общенародного почитания ужасно далеко.

Кто в храм не ходит и книжек не читает - хотя бы в кино прочувствовал трагедию невинно убиенной Семьи, а кто-то так и остался с профилем вождя на партбилете. У Володи Ульянова тоже была в детстве семья, и кудри вились, книжек и кино про это было выдумано - пруд пруди. Сам он, правда, как и большинство партийных вождей, нормальной человеческой семьи уже не имел.

 Царская Семья, Государь в отечественном кино изображаются редко - кроме  «Агонии» и  «Цареубийцы», вспомнить нечего. Хорошо это или плохо?

 «Хорошо, но мало», - оценил  «Романовых» на премьере знакомый священник. Фильм Панфилова - не Житие. Это постановка с пространными цитатами не только из мемуаров, но и из кинохроники, связанными в рассказ об аресте, заключении и расстреле венценосной Семьи. И даже не в рассказ, а в сказку. Если в сценах с воспитателем царевича Пьером Жильяром воспроизводятся почти дословно диалоги из его книги  «Николай II и его семья», то в сцене встречи Государя в Ставке генералом Алексеевым и танца царских детей узнавалась кинохроника: собачка на первом плане, выбежавшая под ноги Государю под гром военного оркестра, хоровод царевен вокруг царевича на палубе  «Штандарта».

У Глеба Панфилова Государя играет Александр Галибин, а Ленина - Александр Филиппенко. Галибин играет в Государе прежде всего человечность, порядочность, верность. Царевич спрашивает у отца в тобольском дворе за пилкой дров:  «Папа, а кто такой Ленин?» -  «Лидер большевиков, юрист, закончил Казанский университет». -  «А он хороший человек?» -  «Не знаю, Алеша, я с ним не знаком». -  «А хотел бы познакомиться?» -  «Нет, не хотел бы».

Яснее некуда.

Керенского Государь знакомит со своей Семьей, жмет ему руку, и тот вслед за генералом Корниловым уверяет Царя с Царицей:  «Не волнуйтесь, все будет хорошо! Преступления, предательства за вами не обнаружено, устоится все - в Ливадию переедете...» -  «Неприятный человек этот Керенский», - говорит Ольга.  «Это потому, что он не уважает папу. И маму тоже», - царевич.

Глеб Панфилов в аннотации к фильму пишет, что  «зритель, как правило, зная, что случилось с Царской Семьей, плохо себе представляет, какими они были людьми, вот мы и стремились показать характеры". Видимо, на этом месте и происходит срыв восприятия у части зрителей.

Разве у святых могут быть характеры? Разве можно называть в кадре Царя - пупсиком, а царевича - дураком? Разве может Татьяна Николаевна матери дерзить, а Государь - по-детски врать Царице про  «Лебединое озеро» и  «Лебедя», случайно выронив из кармана гимнастерки фотографии Кшесинской. Или, заходя с другой стороны, считают ли авторы фильма святыми своих героев?

В финальных титрах, помимо Семьи, выплывают четыре разряда персонажей: Императорский двор, Дума, верные слуги и большевики. О верных слугах. Про запись от 2 марта 1917 года все мы помним:  «Кругом измена, и трусость, и обман!»

Но вот записи о Светлом Христовом Воскресении. 1914, последняя предвоенная весна в Ливадии, христосование с  «верными слугами»: 512 человек в воскресенье и 920 - в Светлый понедельник.

1917-й, Пасха под арестом в Царском:  «Перед завтраком христосовался со всеми служащими, а Аликс им давала фарфоровые яйца из прежних запасов. Всего было 135 человек». Уже на порядок меньше, но все-таки - 135!

Через год не останется почти никого, в Екатеринбург приедут доктор Боткин, Чемодуров, Седнев, Демидова. Жаль, что начальник охраны Кобылинский (Владимир Конкин) и Пьер Жильяр (Андрей Харитонов) исчезают с экрана необъяснимо: первый заболел в Тобольске, второй так и не был допущен в Ипатьевский дом, хотя приехал в Екатеринбург и рвался к Семье, а они, в свою очередь, просили о нем охрану. Генерал Татищев и князь Долгорукий, сразу расстрелянные в Екатеринбурге и канонизированные Зарубежной Церковью, тоже за кадром заканчивают свой верноподданический путь. Подробнее всех из  «верных слуг « показан доктор Боткин, играет его Эрнст Романов. Юровский предлагает ему перед расстрелом  «свободу и работу», тот предпочитает остаться с Семьей, и единственный понимает, зачем их ведут в подвал: целует в фуражку царевича, улыбается Царю в последнее мгновение. А другие слуги? Нюта Демидова: всего-то и подает то градусник больному наследнику, то доктору Боткину - котлеты. И тоже святая? Не говоря уже об оставшихся без речей троих других слугах? Эти характеры в фильме не прописаны совсем.

 «Реки крови хлынут с царского креста», и на патриархийной иконе Новомучеников рядом с Царской Семьей - не слуги, а Елизавета Федоровна и первосвятители. Но фильм не о трагедии России, а о семье. Если и делит Панфилов причастных к этой трагедии людей на четыре разряда, то уже от нас зависит - зачислять ли в злодеи всех  «неверных слуг»: Двор и генералов, Думу, большевиков. У него никто монстрами не выглядит, и вроде бы все - до появления Голощекина с Юровским и Свердловым - не желают Семье зла.

Солдаты охраны поданы  «наивно»: один - Андрей Денисов - хороший,  «верный слуга», другой - Дорофеев - плохой,  «большевик». Но и он, начав с ненависти к царской семье, в конце фильма отказывается в них стрелять.

Я эту наивность приняла, как и всю картину в целом: с  «Мамой» Линдой Беллингхем и на весь фильм остриженными под машинку после кори красавицами-царевнами, с мальчиком-царевичем Володей Грачевым, выглядящим младше своих 14 лет. Детские наивные чувства,  «сказка для детей». Пикник и купание в пруду по дороге в Сибирь, катание с ледяной горки в Тобольске, музицирование - царевен, Царя с сыном и с Ольгой.

Царица в ужасе смотрит на старшую дочь:  «У вас выпадают волосы, а вы ведь невесты! «

То есть все должно бы закончиться свадьбой, а заканчивается расстрелом.

Вернее, документальными кадрами прославления Царственных страстотерпцев. В этом ведь и заключается принципиальная разница между сказками и житиями, первые всегда заканчиваются свадьбой, а вторые - смертью, прославлением и посмертными чудесами.

 

***

И вот, несмотря на приклеенный житийный конец, для меня  «Романовы» - сказка еще и в том смысле, в каком мы говорим обычно:  «Как в кино!» Я верю в то, что в Венценосной Семье все друг друга любили: супруги друг друга и детей, дети - родителей, сестры - дорогого единственного брата. Но в жизни никогда таких семей не видела. И не я одна. Из сотни моих учеников в школе (я в то время читала в Лицее при Академии госслужбы РК курс  «Царственные страстотерпцы как идеал православной семьи») лишь единицы сумели в завершение курса написать зачётное сочинение о проживших достойную подражания жизнь родственниках. Большинство писало о Царственных мучениках или литературных героях ( «Мария Болконская - праведница»).

Наши дети в коммунистические сказки уже не верят, других не знают, а детям сказки необходимы, как воздух и солнце. Царственным мученикам составлены службы и акафисты, иконы написаны дивные, но и сказка для детей - это не кощунство, хоть и не житие.

Когда у царских детей в Тобольске охрана разрушила горку, видна, дескать, поверх забора, Жильяр придумал домашние спектакли ставить. В фильме этого эпизода нет, есть другие, похожие. И эта будничная жизнь обычной русской семьи - совместные прогулки и музицирование, веселые чаепития за столом, чтение вслух (читал обычно сам Государь), подарки слугам и друг другу, переписка, семейная молитва - теперь воспринимаются, как сказка.

- Я счастлив, мне так хорошо с вами, - говорит Государь Царице в ночь перед расстрелом, за минуту перед тем, как постучит в дверь доктор Боткин и передаст просьбу коменданта Юровского всем одеться и спуститься в подвал.

 «Вы принц по крови и воспитанию и будете им всегда, где бы ни находились «, - говорит Пьер Жильяр наследнику, плачущему в своей походной кроватке о разлуке с родителями, первой и последней за всю его жизнь, в ответ на просьбу царевича не называть его больше Вашим высочеством.

 Как-то я прочла, что  «старую русскую жизнь» теперь играть невозможно, потому что артистам не у кого перенять хорошие манеры, а врожденное благородство и вовсе не изобразить. Так что перед Глебом Панфиловым трудная была задача: по фото, мемуарам и немой хронике воссоздать атмосферу и характеры. Может показаться, что он с ней не справился: Царь с Царицей непохожи и внешне, и, что важнее, внутренне, не мог Государь так подчиняться Царице, он был волевым и сильным человеком. В делах государственного управления.

Александр Галибин играет не только нежного и любящего мужа и отца, но и воспитанного офицера, соответственно ведущего себя с дамами, пусть это всего лишь  «свои домашние». Припрятанные в дорожную укладку ром и фотографии Кшесинской, курение в момент известия о предательстве всех командующих фронтами и уединенная истовая молитва - Галибин сыграл всё это как сумел. Не сыграл он другое, не передал те качества, о которых писали мемуаристы: непреклонную волю, настойчивость, силу духа.

Но этого и в сценарии не было, и нет на свете артиста, чтобы мог одновременно и то, и это передать! Спасибо о. Александру Шаргунову и Сретенскому издательству, я не раз перечитывала изданных ими  «Царственных мучеников в воспоминаниях верноподданных», да и других мемуаров множество издано, всякий в состоянии их прочитать, посмотреть хронику и составить своё представление о Государе.

Государь Николай Александрович был представителем одиннадцатого колена династии, триста лет управлявшей Россией. Это тоже, конечно, сыграть никому не под силу - кажется, и Панфилов, и исполнитель роли даже не собирались это показывать, и не про  «крушение династии» кино - про семью. Линда Бэллингхем играет «Маму». Александра Федоровна в молодости была дивной красавицей, а к моменту ареста - пожилой матерью пятерых детей. Сама Государыня говорила Анне Вырубовой:  «Теперь я руина». Но в кадре не дивная красавица и не руина, а статная внучка королевы Виктории.

Есть воспоминания о том, как на Рождество пожилой Александр III сам лазил под елку за подарком для своей старушки-мамки и однажды чуть не устроил пожар своей сигарой.  «Эта нянька скоро съезжала на  «ты» с Государем, они усаживались на красный диван, разговаривали шепотом и иногда явно переругивались». Немного и эту мамку играет в Царице Бэллингхем. Что же, и Александр III был под каблуком у женщины? Воочию нам никогда не увидеть, как вели себя воспитанные мужчины, а на панфиловскую версию всякий смотрит со своей колокольни. Не принявшие фильм о своих мотивах говорят примерно одинаково: сентиментально, мелодрама, ни слова о том, что стало с Россией за время правления последнего Царя и позднее.

Так ведь известно что, неизвестно только, кто в этом виноват, до или после семнадцатого года корень наших нынешних бед: Царь недоглядел или большевики напортачили? А может быть, и впрямь  «рок»? Вот познакомились поближе - перестали бы друг друга презирать и ненавидеть, все и закончилось бы свадьбой, царевна за солдатика замуж бы вышла, царевич кораблестроителем стал, а Россия - Новой Америкой. Как у Блока в стихах. Но нет ни Новой Америки, ни семей таких.

***

Не могу, к сожалению, найти в сети рецензию на фильм Льва Аннинского, помню, он в ней писал о том, как верно снята сцена принятия решения о расстреле царской семьи Свердловым, Троцким и Лениным за кулисами Большого театра. Троцкий требует показательного суда, а Свердлов с Лениным возражают, что времени нет, белые наступают на Екатеринбург, и  «нельзя оставлять им знамя». Троцкий соглашается, и все трое выходят из-за кулис на сцену в президиум под  «долгие и продолжительные аплодисменты». Зал мы так и не увидим, но этот восторг толпы при виде своих вождей всё объясняет.

Смотрела недавно из 50-серийного проекта  «История России XX века» серии, посвящённые убийству царской семьи. Авторы с большевистским напором внушают зрителям, что и Керенский с Лениным, и даже немцы, Ленина финансировавшие - были марионетками мировой закулисы, Шиффа и иже с ним.

Не удержусь, приведу фрагмент из воспоминаний князя Алексея Щербатова: «Меня интересовало, как принималось решение об аресте государя и членов царской семьи и была ли какая-то возможность избавить их от того страшного пути, который завершился подвалом Ипатьевского дома в Екатеринбурге. Мало кто знает, что, подписав отречение, Николай на пути из Пскова в могилевскую ставку попытался аннулировать свой манифест и снова возложить на себя монаршую власть. Его, впрочем, никто не поддержал, но об этом стало известно в Петрограде. По прибытии в Царское Село император с семьей были арестованы. Однажды после долгого колебания Керенский все-таки ответил на мой вопрос:  «Решение об аресте вынесла наша ложа». Речь шла о могущественной масонской ложе Петербурга  «Полярная звезда». <...>

Возглавляя Временное правительство, предпринимая действия, фактически направленные против монархии, Александр Федорович лично к Николаю II относился с симпатией. Вспоминал, что, когда первый раз приехал на свидание с арестованным государем, долго не решался подать руку, но все-таки протянул, и они поздоровались. Говорить об императоре он не любил. Ходили слухи, что группа офицеров собиралась организовать побег императорской семьи при переезде из Царского Села в Тобольск, и Керенский выделил два миллиона рублей из специальных фондов, передав деньги для Вороновича Николая Владимировича, верного друга Александра Федоровича, военного, в прошлом камер-пажа вдовствующей императрицы Марии Федоровны.

Но деньги офицеры пропили, загубив все дело.

Кто знает? Это вполне похоже на Керенского. В нем, на мой взгляд, постоянно боролись два начала: непомерные амбиции, тщеславие, самоуверенность, авантюризм. С другой стороны - при политической нерешительности, честность, преданность и любовь к России, русскому народу, которому искренне хотел добра и свободы. <...>

Я много раз возвращался к теме царя, и в один из визитов Керенский мне сказал, что, когда Николай II был под арестом, еще в Царском Селе, секретную миссию по переправке его за границу через Финляндию в Швецию предлагал организовать генерал Карл Густавович Маннергейм, будущий главнокомандующий финской армией. <...>

В 1936 году я встречался с Маннергеймом, элегантным, красивым, успешным бывшим офицером Кавалергардского полка, к моменту встречи прославившимся как герой Первой мировой войны. Он уже носил титул финляндского маршала, но по-прежнему очень позитивно относился к России, хорошо говорил по-русски. <...> Маннергейм сказал мне тогда, что вывезти царскую семью на тайном эшелоне не составляло труда, <...> но Керенский на это не пошел: бегство императора сразу после революции привело бы к краху Временного правительства. Да и Англия не проявила активной поддержки этого проекта.

Действительно, переговоры с Англией об отправке семьи к двоюродному брату Николая II, королю Георгу V, имели место, но резко негативную роль сыграл британский премьер Ллойд-Джордж. В марте 1917 года в войну на стороне Антанты вступила Америка, и Лондон очень дорожил хорошими отношениями с новым союзником. Дело в том, что из США в адрес английского правительства потоками шли письма от влиятельных американцев-евреев (политиков, представителей капитала) с требованием не принимать на Альбионе бывшего русского самодержца. Об этом мне потом рассказывал тогдашний американский посол в Англии мистер Дэвис. В итоге Ллойд-Джордж, во избежание осложнений с Вашингтоном и опасаясь, что эмиграция Николая II дестабилизирует обстановку в России, ослабив ее в борьбе с Германией, направил Керенскому шифровку. В ней уведомлялось, что приезд низложенного российского императора в Великобританию сейчас крайне нежелателен.

Думается, что и сам английский король, славившийся своей скупостью, не приложил достаточно усилий для принятия семьи императора. <...>

Приютить царскую семью предлагал испанский король Альфонс XIII. Для этого можно было отправить государя в Крым, где в тот момент находилась его мать, императрица Мария Федоровна. Не участвовавшая в мировой войне Испания легко могла прислать корабль в Черное море. Но Керенский сказал мне, что везти царя через бурлившую Украину было опасно. Тут он явно лукавил. Моя семья покинула Петроград в конце июня 1917 года и добралась на поезде до Симферополя, а оттуда в Ялту без всяких проблем. <...>

Однажды, это было в 67-м году, Керенский позвонил мне:  «Вы поедете со мной в Канаду? Я буду говорить речь 7 ноября, в канун пятидесятилетия русской революции». Я согласился. Зашел к нему в октябре, он репетировал выступление, метался по комнате, иногда истерично кричал, заламывал руки. Говорил о допущенных ошибках в отношении большевиков, о том, что должен был поддержать Корнилова, снова возвращался к идее свободы, оправдывая свое решение не уничтожать большевистскую верхушку и т. п. Мы собирались в Торонто в начале ноября. Вдруг за два дня до отъезда звонит рыдающий Керенский:

- Алексей Павлович, дорогой, все кончено. Глава английского правительства в Канаде запретил мое выступление, считая его неуместным. <...>

Умер он в 1970 году. Керенского отпевали дважды: по православному обряду, о дне которого сообщалось в газетах, и по масонскому, в соответствии с традициями и полагающимися церемониальными атрибутами его ложи. <...>

Последний раз я навестил Александра Федоровича всего за неделю до смерти. Керенский выглядел необычно слабым, ему тогда было восемьдесят девять лет, но раньше годы не оставляли такого отпечатка. Он заговорил: 

«Князь, вы должны ненавидеть меня за все, что я сделал, а еще больше за то, что не сделал, будучи российским премьером. Меня стыдятся собственные дети, говорят, что я вошел в историю как отец  «керенщины». Прощайте и забудьте меня. Я погубил Россию. Но, видит Бог, я желал ей свободы».

То же самое он сказал в личном разговоре пришедшему к нему на следующий день священнику, отцу Александру Киселеву, который исповедовал его многие годы.

Вспоминаю, как часто в последнее время слышал от Керенского:  «Иногда я думаю: какая ошибка, что я попал в Санкт-Петербург. Остался бы самарским адвокатом, жизнь моя была бы спокойна...»

Может быть и так... Кто знает? К сожалению, история, как говорится, не приемлет сослагательного наклонения».

***

Однажды вскоре после прославления новомучеников я выступала на педсовете школы и говорила, что на примере жизни Царственных мучеников нужно воспитывать детей, что пятеро детей в среднем было по статистике в каждой русской семье до революции, а теперь что же? Учителя меня не поняли, возмутились и ответили, что, может, Царь и мог себе пятерых детей позволить, но - не учитель.

Мне кажется, Панфилов ответил на это так: кем бы ни был Государь, могущественным правителем или арестантом, он был и остался дворянином, офицером, любящим мужем и отцом, человеком чести,  «самым воспитанным из всех, кого я знал» (как писал о нем в мемуарах Витте, его политический враг). Дело ведь не столько в утерянном царстве, сколько в утерянной человечности.

Да, одно с другим прямо связано, важно не перепутать причину и следствие, стала уходить из мира человечность - и не стало у нас царя. Вот какое горе.