Эпилог. Отражение Шлемиля

Роберт Рем
ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ТРАГЕДИЯ
трилогия
© 2009 – 2012

Книга вторая
ВРЕМЯ ПРЕДОПРЕДЕЛЕНИЯ,
или
Ночь могущества

роман




Вместо эпилога.
Неизданные произведения Артура

Отражение Шлемиля
(новелла)

     Несколько лет назад читатели моего журнала забрасывали редакцию письмами с просьбами продолжить рубрику под названием «Как добиться успеха?», которую тогда вел я. Надо сказать, что сама идея, как, впрочем, и название этой рубрики сначала привлекли меня. Затем, войдя во вкус, я поставил дело на такую широкую ногу, что сам был не рад. Посудите сами – ежедневно получаешь кипу писем с глупейшими предложениями читателей, с пожеланиями и прочее, и прочее (были также и оскорбления), и все эти глупости нужно было слышать от своего секретаря, вычитывать их самому в без конца поступающих письмах. Тут уже начинаешь сомневаться в нормальном умственном развитии основной массы человечества. Меня все это сначала смешило, потом стало раздражать, что я, в конце концов, обратился к редактору с предложением закрыть этот раздел. Ответ – отрицательный.
     Отказ редактора, требования читателей, а также необходимость заработка заставили меня продолжить работу.
     Внутренне я воспротивился, ощетинился как еж, в общем, был крайне недоволен. И тогда у меня созрел замысел: замысел, так сказать, произвести эффект разорвавшейся бомбы, и вместо своих прежних однотипных, глупых (как мне стало казаться) статеек напечатать стоящее произведение, противоположное основным целям рубрики. Я решил заставить читателей думать о самих себе; я решил унизить их в их же глазах, чтобы они посмеялись над собой, над своими нелепыми, глупыми стремлениями – стремлениями к успеху.
     Я нашел давнюю рукопись одной своей новеллы, которую в свое время по разным причинам решил не печатать – и так бы не напечатал, если б не все эти обстоятельства. Это была новелла о «странном» человеке. (Здесь следует заметить, что люди считают странными всех и вся, кто хоть чем-то отличается от основной массы: образом мыслей ли, поведением ли).
     Итак, через два дня, уже отредактированное, произведение мое увидело свет. Оно так и начиналось…

     *

     Это был чрезвычайно странный человек. Когда мой друг знакомил меня с ним, тот протянул свою руку с милой добродушной, даже детской обаятельной улыбкой, и я не мог представить, что через некоторое время от моего первого впечатления не останется и следа.
     По мере того как продолжалась беседа моего приятеля с ним, он становился более задумчивым, грустным и даже злым; все больше раздражался по пустякам, острил или язвительно смеялся. В ту минуту он показался мне очень неприятным, однако, несмотря на это, какая-то неведомая внутренняя его сила притягивала к себе. Его взгляд тревожил душу.
     Мой друг спорил с ним, а тот вначале кивал головой в знак согласия, но потом вдруг единственной фразой ставил его в тупик, показывая, как необоснованны приводимые им доводы. Мне казалось, что он был прагматичен. Я даже подумал, что если бы тоже стал возражать ему и спорить, он просто-напросто разбил бы меня своим прагматизмом, не оставив никаких шансов моим рассуждениям. Когда мой приятель привел еще один довод в защиту своего мнения, этот человек вдруг просто махнул рукой и сказал:
     – Давайте закончим эту пустую болтовню.
     Просто, резко и неожиданно. Дело не в том, нашел он или не нашел достойного ответа. «Тогда в чем же суть?» – спросите вы. Для этого я решил лучше узнать его.
     Спустя пару дней мы уже беседовали в его небольшой квартире. От всякой поверхностной мишуры разговор наш постепенно переходил в нужное мне русло. Скорее, это был его монолог – я же лишь изредка задавал вопросы, проявляя к нему участие.
     Выяснилось, что собеседник мой был сыном мелких служащих, и семья его провела полжизни в скитаниях.
     – Я считал, что не был создан для жизни, к которой меня готовили, – говорил он. – Я любил поэзию, музыку, живопись и хотел стать литератором, надеясь, что впоследствии одна из моих способностей принесет мне успех, и не хотел прожигать жизнь в какой-нибудь мелкой конторе. Но, как известно, не все зависит от таланта и, занимаясь творчеством, с годами я все меньше верил в удачу, в успех и, что самое главное, в собственные силы. Чем больше я искал, тем меньше находил и все больше разуверялся. Надо же, я даже сделался философом, стал оправдывать собственные неудачи, хотя понимал, что это делать недостойно.
     Он говорил долго то непринужденно усмехаясь, то опускаясь до того грустного, обреченного тона, за которым недолго расчувствоваться до кома, подступающего к горлу. Этот невыносимый пессимизм так и брызгал из его уст, и я, надо сказать, сам невольно поддался такому же настроению.
     Но зачем ему, скажите, так откровенничать со мной? – Кто знает? Быть может, ему было легче поведать о своей грусти малознакомому человеку, или же он просто видел во мне участие. Одно я знал точно: он заставлял о себе думать.
     Мы говорили о жизни, об искусстве, о людях, о месте человека в обществе.
     – В наше время, как впрочем, было всегда, – заключал он, – заниматься искусством тяжело: это практически невозможно не имея тугого кошелька или больших связей, поэтому у таких как я нет шансов пробиться. По-настоящему ведь искусство никому не нужно; у людей есть до него дело лишь в редких случаях. Представьте себе, стоят снобы на выставке, с любопытством разглядывая одну за другой многочисленные картины, и советуются, как им поместить ту или иную у себя в домашней гостиной, подойдет ли она к их мебели или коврам, а потом, воротя носом со словами «это слишком тускло» или «это мрачно», переходят к следующему полотну и с видом знатоков снова начинают созерцать. Причем, считают себя ценителями искусства.
     – Но есть и подлинные ценители? – возразил я.
     – Безусловно, они есть, но их очень немного. В большинстве своем люди бездарны, как писал один немецкий классик. Сейчас другого культа, кроме как денег, у людей нет. Мало кто разбирается в живописи, кроме самих живописцев, мало тех, кто читает умную, поучительную литературу, которую так восхваляют литераторы, отвергаемые обществом, и которая заставляла бы думать и выносить собственные суждения. Все сейчас предпочитают учиться на собственных ошибках. Пришло другое время – время восторженных дикарей, время грубых дельцов, тугодумов, во что бы то ни стало стремящихся к власти. Людям созидающим нет больше места в этом пошлом, прогнившем мирке.
     – Тогда может быть вам полезнее заняться каким-нибудь другим делом, приняв этот мир таким, какой он есть? – предложил я в свою очередь.
     – Ну, разумеется, меня не устраивали мои доходы от продажи картин, от статей в газетах – они не были рассчитаны на широкий круг, поэтому не были ходкими, – ответил мой собеседник. – Я пытался заняться другим, более стоящим в материальном отношении делом, но все безуспешно: мои мысли постоянно были заняты серьезной литературой, живописью, своей музыкой. Наверное, я не смогу подстроиться под этот социальный строй, к тому же все зависит от возможностей, как вам известно.
     – Вы не говорили мне, что пишите музыку, – заметил я.
     Конечно, я внутренне удивлялся, хотя не без усмешки: «Вот уж философ, почти как я». И все-таки человек, который творит и мыслит, что в наше время является редкой привилегией, вызывает к себе любопытство и симпатию, по крайней мере, у людей умных, искренних и не циничных.
     Отвечая на мой вопрос, он продолжал:
     – Да. Раньше я даже больше чем просто писал музыку – я жил ею. У меня много произведений, но сейчас они мне кажутся либо старыми, либо слишком новыми для мира. В начале своей творческой деятельности я жаждал видеть успех у своих ног; представьте себе: слава, богатство, женщины, которые ему сопутствуют, – все это я мечтал иметь. Позже я желал хотя бы выговориться с помощью своего творчества. Однако сейчас я все презираю. Из-за отсутствия возможностей и невостребованности мне все представляется теперь бессмысленным суетливым занятием. «То, что не получается, перестает привлекать». Все потеряло для меня интерес. Общаясь со своими коллегами, я видел, как те всячески стремились к успеху, не останавливаясь ни перед чем, неважно какой ценой они его достигнут. Я видел алчность и язвительность, унижение таких же соратников по ремеслу – живописцев, уничтожение своих друзей литераторов и журналистов, обладавших талантом ничуть не меньшим, скорее наоборот. Мне вспоминается фраза одного писателя: «Талант всегда благороден» – она ставит под сомнение достоинство этих лжегениев. В конце концов, мне стало невыносимо находиться рядом с этими людьми. Они сами свысока смотрят на массу и занимаются искусством только для себя, для денег и для узкого круга «знатоков», с которыми необходимо быть любезным и угождать, поскольку от их мнения зависит, какими будут рецензии на произведения, следовательно, будущее творца. Я устал находиться в обществе, где слишком преувеличивают свою роль в искусстве, где никто не прислушивается к чувствам других людей, где мало кто понимает само назначение искусства. В душе моей жила насмешка над теми, кто считал себя большим талантом и думал, что призван вершить великие дела: их никогда не оставляет мысль о собственном превосходстве, они считают свое общество богемой – поистине высокомерие граничит с невежеством… Черт, видите: я снова начинаю судить людей, хотя поклялся этого никогда не делать.
     – Надо сказать, у вас это неплохо получается, но, хотя я во многом с вами согласен, может быть, вам меньше их судить? – с усмешкой предложил я.
     – Боже упаси судить людей, – отвечал тот. – Я могу только рассуждать о причинах их поступков, да признаться, теперь даже стал их оправдывать…
     Он вздохнул:
     – Теперь мне стали безразличны мысли об успехе и славе, к которым я раньше так стремился; от них стало слишком веять пошлостью – это мне противно. Сталкиваясь с «искусством» других, я стал презирать собственное. И сейчас я готов выбросить свое искусство в мусорный бак: мне на него совершенно наплевать.
     В комнате воцарилась молчание. Каждый из нас был занят своими мыслями: собеседник мой, должно быть, ждал моей реакции на его слова – я же не мог решить, какой она должна быть. Вспомнив интересное высказывание некоего автора о том, что в жизни всегда побеждают дураки – умник же видит слишком много препятствий, и разуверяется в успехе, не успев ничего начать, я высказал его вслух, а потом вдруг задал самый глупейший вопрос:
     – Вы когда-нибудь любили?
     Он немного смутился, потом вдруг рассмеялся – мне казалось, надо мной – но через мгновение, глубоко вздохнув, отвечал:
     – Вы затронули больную струну моей души, пожалуй, единственную, из-за которой я сделался таким, какой есть. Но я отвечу вам, что такое для меня любовь… Конечно же, я любил, но у меня выработался определенный вкус: вкус любить красивых женщин, поэтому во всех случаях любовь не приносила мне ни покоя, ни суеты – лишь страдания. У меня не получалось быть счастливым, потому что красивым женщинам не нужен поэт, который хотя и готов бросить поэзию ради любви, но в данный момент является бедным – им нужен человек, богатый непременно уже сейчас. Следовательно, я не был нужен тем, кого любил. Женщины вообще падки на богатство, роскошь, славу, успех, и при всем этом ищут любви. В особенности, красивые – они-то, посмотрев в зеркало, говорят себе: «Я красива, и отдам себя только достойному». Они хотят любить, но еще больше – быть любимыми. Многие из них хотят властвовать. Но им приходится выбирать с одной стороны, нерасположение к человеку; с другой – господство над ним, завидное положение в обществе, деньги, толпу поклонников. Женщины взвешивают все и выбирают что полезнее. Получается: нет любви – есть только подбор соответствующего полового партнера. И только потом мы называем это любовью. Но, будучи в душе романтиком, я готов повторять: «Будьте искренними, и вас полюбят!» Я мог еще восхищаться женщиной, но наравне с этим я смотрел на нее другими глазами, читая все ее тайные мысли, видя в ее поведении одно лишь светское лукавство. Я перестал верить в любовь. Когда ты богат и знаменит, тебе не нужна любовь – в нищете и одиночестве ты ей не нужен, – вот он опасный, но верный принцип. Сначала я обозлился на мир за то, что я несчастлив. Внешне меня как душевного человека, казалось, больше не было: я решил все сжечь внутри себя. Любовь для меня вечность, а не минутное наслаждение – люди же больше играют в чувства, нежели искренне любят, поэтому, думая, что мою любовь никто не поймет, на нее наплюют, ее раздавят, я пытался сам играть, но не смог. Я понимал, что без истинной любви не смогу прожить, и стал искать ее. Повторяя себе, что любовь – вот вечность, я понял истину: нет ничего более высокого, чем любовь, любовь к человеку, другими словами, любовь к женщине. И я искал этой любви с таким жаром, какой в обыкновенном человеке и не воспылал бы, но… все напрасно. Я видел в женщинах все то, что открыл в них еще ранее: все ту же игру, лукавство и стремление подчинить себе. В мире влюбленных редко встречаются истинные любовники, как писал знаменитый французский классик. Поверьте, в основу взаимоотношений между женщиной и мужчиной положена корысть. Поэтому любовь можно встретить среди не амбициозных и небогатых людей. Да и вообще любовь – большая редкость. Увы, конец звучит слишком печально. Иногда мне кажется, что я ни о чем, кроме грусти, говорить не могу. А ведь хотелось жить, радоваться, любить и быть любимым. Нужно брать все от жизни, но только вовремя – не рано и не слишком поздно: в этих случаях ты можешь стать нравственным и моральным калекой. Все должно приходить вовремя, чтобы не раздражать и не отторгаться; чтобы не переживать внутреннего жизненного вакуума, находясь между прошлым, которого не вернуть, и будущим, которого еще нет… Впрочем, я больше не стану докучать вам своими речами, вы можете об этом не беспокоиться.
     За все время, пока мы сидели у него, я едва ли проронил несколько слов, а он все говорил и говорил. И мне казалось, что он не закончит этого разговора до тех пор, пока не поймет, что слишком утомил своего собеседника, и не переключится от своей персоны на что-нибудь другое. Но, признаться, я хотел, чтобы эта минута наступила много позднее, и всячески старался оттянуть ее новыми вопросами. Однако, как я и предполагал, закончил он слишком резко. И все же я пытался продлить разговор, но безуспешно. Тогда я попросил у него дать что-нибудь прочесть из его литературных произведений.
     – У меня есть незаконченная повесть, – сказал он. – Я бросил писать ее по причинам, о которых вам уже сказал – могу предложить вам эти наброски.
     Он протянул рукопись.
     – Вот вам также стихи, которыми я, увы, уже не дорожу: сейчас они кажутся мне смешными и не нужными.
     Я поблагодарил его и, вставая, сказал, что слишком засиделся, что мне нужно идти и прочее. Мы попрощались, и, прихватив с собой рукопись, я ушел.
     Шагая по улице, я с огромным нетерпением ждал момента, когда, добравшись до дома, я открою первую страницу: эта рукопись завораживала меня. Но мое любопытство все-таки заставило меня зайти в небольшое кафе на улице. Сидя за столиком с чашкой горячего кофе, я стал читать.
     Тяжело передать те чувства, которые овладевали мной по мере прочтения страниц этой рукописи: мысли вихрем проносились в моей голове, и я с большим трудом мог остановиться на какой-либо одной из них.
     Повесть была написана в форме исповеди одного молодого человека. Автор предпочитал изображать искрометный поток мыслей и чувств, нежели вдаваться в подробности художественного описания событий.
     Страница за страницей представала глазам читателя искренность главного героя. Любивший, но нелюбим, веривший, но обманутый, способный, но загубленный, он все испытал в жизни и отверг как нелепую суету. Способность любить не нашла выхода и умерла далеко в глубине его сердца. Он жаждал ладить с людьми, любить весь мир, но его никто не понял. Проникая в тайники человеческих душ, он показывал их извращенность, черствость, и, как мессия, выносил им приговор. Что делать, люди заслужили его. Кто-то посчитал себя выше других – в результате либо унизился, либо остался одинок. Кто-то решил играть искренностью человеческих чувств и настолько прогнил душой, что земля не должна была больше выносить эту душу – жестокую и ненужную, но… земля терпела. Мир продан. Теперь его осталось только похоронить. Нет никакого выхода. Лишь начав все заново, можно построить другое новое, впрочем, все построенное обратится, в конце концов, к такому же результату.
     Таковы были мысли главного героя.
     Я понимал, что все это правда, правда, режущая слух, колющая глаза. И все-таки это была обыкновенная правда, доступная многим. Наверное, в этом и есть гениальность. Человек вообще способен на такие мысли, но каждый стремится думать иначе, положительно, стремясь в жизни действовать, а не созерцать; каждый стремится отметать такие отрицательные мысли, хотя… они часто возвращаются к человеку в одиночестве, когда он ощущает пустоту своего существования. В повести же герой, как я подумал, не был занят жизнью, поэтому он, как никто другой, позволил себе проникнуть внутрь души человеческой и вывернуть ее наизнанку. Но, с другой стороны, мне казалось, что только познав себя, свой внутренний мир и сущность, можно стать настоящим человеком, привнести в мир полезное. Но что такое, это полезное?..
     Признаться, читать все эти откровенные строки мне было очень тяжело и неприятно.
     Миллионы, биллионы осколков чудовищного зеркала разлетелись по свету, как писал великий сказочник. Тот, кому осколок попадал в глаз, начинал смотреть на мир с искажением и видеть лишь негативные его оттенки. Но хуже было тому, кому он попадал в сердце – оно превращалось в лед, и сейчас таких льдинок на земле стало огромное количество.
     Прошло уже много времени, пока я сидел в кафе за столиком, прочтя все до конца. На улице уже давно зажглись фонари, и я, наконец, решил идти домой.
     Дорогой я размышлял о человеке, с которым провел сегодняшний день.
     В своей повести он как автор присутствовал слишком явно, и если считать это недопустимым для писателя и его произведения, то она в художественном плане ему не удалась. Однако не художественное описание является в ней главным. Главное здесь – душа человека. Глубокая, скорбная, больная, нежная, черствая, любая другая, но – душа.
     Его стихи вовсе не были смешными, как пренебрежительно утверждал он, – они были гениальны. В них кроется истинное отличие гения: отзываться о своей гениальности с насмешкой.
     Рассуждая о том, сколько должно быть пережил за свои небольшие годы этот молодой человек, я вспомнил слова из одной книги: «Суть заключается не в простом пошлом переживании, а в самой способности переживать». Вот эта самая способность и сыграла с ним злую шутку: у него не было выхода, он обречен.
     Человек, слишком гордый, чтобы просить о помощи – он умрет, достигнув совершенства в мыслях, но об этой жертве никто не узнает. И потом, после его смерти, люди подумают о том, что это они не спасли взмолившегося человека, задумаются о нем, но лишь на минуту: впереди них – собственная жизнь. Это правда: мы «съедаем», уничтожаем друг друга, а возносим и привлекаем к себе только тех людей, которые подписали свой лицемерный контракт с обществом – с обязательством быть в этом обществе «хорошими», стремиться к «правильным» целям, как оно того требует. Это наша лживая маска…
     Вот и думай: когда же мужчина достигает силы и зрелости? – Тогда-то, если только молодость его прошла не слишком бурливо и не слишком спокойно. Как писал классик, в природе противоположные причины часто производят одинаковые действия: лошадь равно падает на ноги от застоя и от излишней езды. Говорят, что страдания делают из юноши мужчину, но как на самом деле – никто не знает…
     Вдруг одна мысль пришла мне в голову. Я посреди тротуара стал лихорадочно перебирать страницы, пока не нашел это жгучее слово, отложившееся в моей памяти, – «прощание». Это было название одного небольшого произведения, напоминавшего эпитафию. Я пробежал глазами по его строкам.
     С этого момента я уже не мог ничего делать спокойно; в движениях моих появилась какая-то нервозность, мозг стал лихорадочно мутнеть: я вдруг осознал все, что задумал этот человек. В ту же минуту я стремглав бросился на другой конец города, снова в тот дом, снова в тот мир, которого, быть может, уже не было – я бросился спасать человека…

     *

     Вот в таком законченном виде я представил тогда в журнале свою новеллу.
     Но если бы я на этом закончил свое произведение сейчас, то рисковал бы захлебнуться в море читательской критики, как в свой адрес, так и в адрес своего героя, ибо люди всегда желают видеть счастливый конец всех историй и сказок, всегда желают оставаться в иллюзиях. Поэтому, дорогой читатель, поступаю ради твоего, да, впрочем, и моего желания видеть историю завершенной и красивой в стиле «И пошли они вверх по белой лестнице прямо в рай!». Но делаю это только для того, чтобы увидеть затем результаты твоей деятельности на благо себя и людей, а не кого-то призрачного, кто навязывал бы тебе свои цели и ориентиры. Иначе сказка твоей жизни превратится в миф, а твоя реальность – в прах. И ни я, ни все другие тебе со своими «счастливыми окончаниями» не помогут.
     Итак…
     Хотя меня еще носило по делам журналистики в разные страны, через несколько лет, вернувшись в этот город, я узнал от одного своего старого знакомого, что все закончилось благополучно. Герой мой, историю которого я рассказал, женился на очаровательной девушке, у них родилось двое детей – девочка и мальчик – и они были счастливы. Все вокруг поражались тому, как влюбленные могут любить друг друга, как безраздельно можно любить жизнь и солнце и людей.
     Что же до таланта, то мой герой нашел ему применение в других областях. Каких? – Это уже дело твоей фантазии, мой дорогой читатель, ибо произведение это посвящено тебе.

Продолжение: http://www.proza.ru/2013/04/14/2134

Вернуться к предыдущей главе: http://www.proza.ru/2013/04/13/1849