Отрочество, город и мама

       Hinter dieser Tur
       Sitzt sie am Klavier
       Doch sie spielt nicht mehr
       Ach das ist so lang her!..
          Rammstein «Klavier»

       Теплое утро. Май.  И где привычная промозглая сырость? Разве это Балтика? Светит солнышко, и дачный домик, где мы переодеваемся с мамой, прохладен и свеж, на яркой молодой травке высыхает последняя роса. Яблони в цвету, а под ними крупные красные тюльпаны. Я  вытаскиваю из домика ведро и длинную веревку, иду к колодцу и, крутя ворот, достаю ледяную прозрачную воду. Наш участок на самом въезде, замыкает огороды, идущие друг за другом в два ряда, поэтому он больше других – почти десять соток. Но мало вскопанной земли, и основная его площадь зарастает желтыми одуванчиками и сочной снытью.
       Старые высокие яблони, две груши, одна свечкой, а вторая с неправдоподобно толстым стволом. Я собираю улиток в пустую полторашку от газировки, а мама что-то сажает. Впрочем, она это делает из-за любви покопаться в земле, все равно урожай без регулярной прополки и полива каждую осень мал, и не стоит бензина, затраченного на поездки сюда через весь город.
       Интересная у нас была дача, не похожая на все остальные. Садовые участки рядом с городом если не брошены, то либо засажены целиком трудолюбивыми бабушками, либо застроены хорошими и не очень домами. И в нашем домике когда-то жили старики, у сына которых мама его купила, поэтому дом большой, но без присмотра запустевший с развалившейся печкой и прогнившим местами полом. А сам участок и не засажен и не брошен, он даже не похож на дачу, потому что трава там росла не газонная, а какая попало, и цветы все вразнобой, кому где захотелось.
       Он выделялся среди других, и не был похож на остальные, и я любил его. И вся жизнь у мамы была такой. Она зарабатывала много денег и могла позволить себе летом отдыхать, отвозя меня в деревню к бабушке, но, несмотря на достаток, десятилетиями наша квартира не видела ремонта кроме наклеивания поверх старых нового слоя обоев. Дом на даче ветшал, и потихонечку гнила машина, хотя у мамы хватило бы на новую. Я не помню, чтобы мы купили что-то из мебели, зато суп, который она оставляла мне на обед, наполовину состоял из мяса.
       Сейчас я понимаю, что подойди она прагматичнее к той же даче, и можно было, продав ее и небольшую двушку на Емельянова, переехать в престижный район. Можно было, по крайней мере, поменять эти десять соток на другом конце города на землю в километре или двух от дома, благо окрестности утопали в садах. Но мама никогда не думала об этом, такого рода мысли просто не приходили ей в голову. И сейчас я вижу в этом что-то настолько русское, такой ее настрой, словно прямиком взятый от всех этих Буниных и иже с ними, коим несть числа. От потомков некогда славных и великих дворянских родов, сегодня бедных и ничем не умеющих заработать себе на хлеб, но все также выезжающих на охоту с гончими. Ради них, кстати, в третий раз заложена ветшающая усадьба, которой не коснулись перемены последнюю сотню лет. История вынесла им свой приговор.
       Но было что-то такое у них, перед чем я преклоняюсь. Они даже не эксплуатировали своих бывших крепостных, они стояли выше этого. Именно они создали великую литературу Серебряного Века и высокие идеалы Любви. Они жили, как птицы небесные, никогда не опускаясь до разбора вопросов – по какому праву они живут в полной праздности за счет голодающих крестьян. Они играли на фортепьянах и пели чудесные романсы, и свысока смотрели на купцов, этих дельцов, везде ищущих выгоду. Они считали такое занятие низким, и не желали служить. Примечательно, что и моя мама именно что учила детей английскому языку, давая частные уроки, и ее моральные нормы были близки веку русского упадка, но и веку недоступной мне красоты. Сколько обыкновенных вещей, как-то поиск выгодных вариантов обмена жилплощади или супружеские ссоры претили ей, и она никогда не опускалась до них – дача ветшала вместе с квартирой, и мама жила одна, дважды разведясь.
       Мама была непохожа на соседей и родителей моих друзей, как была непохожа наша квартира на их и наша дача на остальные дачи и огороды. В то время как эти остальные были похожи между собой. Не помню, кто там раздал все деньги у Чехова и не желал продавать вишневый сад. А мама помнила, конечно, и она была точно такой…
       Ближе к вечеру мы возвращались с дачи, обычно я просил маму поехать по Окружной – это почти в два раза дальше, но как интересно сидеть на месте пассажира и разглядывать пригороды Калининграда, проносящиеся за окном. Когда я немного подрос, мама стала давать мне проехать за рулем несколько километров по заброшенной колхозной дороге, которая как раз и вела на Окружную. На одном ее участке асфальт сохранился лучше, и я мог разогнаться до сорока километров в час.
       Весной мы всегда ездили на дачу по воскресеньям, и для меня эти поездки тоже освещались деревней и скорым летом. После долгих месяцев осени и зимы, когда только начавшийся учебный год кажется бесконечным, и так тревожат четвертные оценки, увидеть вокруг себя весну и тепло – предвестников лета, дождаться их и поехать на дачу, пусть рядом с городом, но наполовину это уже не город. И эти счастливые дни тоже были в Калининграде.

                ***

       В этой части книги мне хочется сказать о Калининграде, потому что он незаслуженно мной нелюбим – это красивый русский город, доставшийся нам ценой большой крови в апреле сорок пятого. И вот я нашел о чем сказать – дача. А еще я уже писал про Склад отчима. Сейчас я с теплом вспоминаю о школе и моих друзьях, о своем дворе, где вырос, о садовых обществах, где мы воровали цветной металл с заборов, о каштанах, цветущих весной, но в подростковые годы я не любил школу, не любил свой двор и каштаны. Я помню это. Я не любил их не потому, что они были нехороши, и не потому что я был каким-то угрюмым или нелюдимым и не умел Любить. Нет! И они были хороши, и я не из последних. Я не любил Калининград от Другой Любви. Может быть наши отношения можно сравнить с отношением мужа к любовнице, когда ясно видишь, что жена красива и умна, но влюблен в другую, и тянет к другой. Впрочем, сравнение не совсем уместно, потому что с городом я не венчался и ничего ему не обещал.
       Я родился здесь, потому что сюда приехала из Рязанской области мама, а раньше нее с Тамбовщины – отец. И вся жизнь моя и все радости здесь были так или иначе связаны с мамой. Сколько лет понадобилось мне, чтобы понять – родные места, где был счастлив, становятся неродными без родных людей. Сколько раз мне приходилось в одиночестве бродить по Москве, я даже специально ездил на Площадь Ильича и гулял по Нижегородке, я даже садился на сороковой автобус на Рабочей улице и доезжал до Казанского вокзала, как когда-то с бабушкой. Не то, все не то!..
       Вот и Калининград. Я родился там, благодаря маме, и все места, где я был, были связаны с ней. Я говорю сейчас о подростковом возрасте. Но я не любил все эти места. Но жил и рос, и радовался, потому что была мама. Поэтому напоследок и расскажу еще не о городе, а о ней.
       Интересным человеком была моя мама! По душевному укладу – поэтом Серебряного Века – времени декаданса, упадка, какой-то несамостоятельности. Если бы разговор шел о мужчине, я выразился бы в духе «просраливсеполимеры», но маме претила даже постановка вопроса таким образом. И пусть то время было временем мены золотых слитков на стекляшки бус, но, повторюсь, была в этом некая, недоступная мне красота.
       Мама была Учителем английского языка. Непревзойденным Учителем, по крайней мере в Калининграде, и это не мои и не ее слова. Она любила Лондон, и не любила Россию. И самой очевидной (я говорю про свою колокольню, мама так абсолютно не считала) ее упущенной возможностью была цена ее уроков – они были дорогими, но они могли быть дороже в три раза, и ученики бы нашлись, и платили бы. Второй ее упущенной возможностью стала предлагаемая ей еще во времена СССР работа с регулярными командировками в Англию, которую она отвергла, променяв на… место учителя в сельской школе, она хотела пожить с родителями.
       Мама как будто специально всю жизнь отказывалась от всего, как только это «все» начинало сулить немалые выгоды – чтобы искать себя на новом поприще, а когда достигала успехов и там, тоже бросала на полдороге. Так она рассталась с диссидентами в конце восьмидесятых, уже делая определенную карьеру, но тут у нее хотя бы была причина – родился я. Но когда десятилетие спустя она рассталась со школой Павла Глобы, причин уже не было. Именно мама, используя свои связи с директорами киноконцертных залов города, организовывала занятия школы астрологии и продажу на них всевозможной оккультной литературы. Меня не с кем было оставить, и я частенько ездил с ней: заказывать гостиницу, договариваться с билетными кассами, с газетами, типографиями, еще куда-то. Эх, грех это все было, впрочем, я точно знаю, что мама ушла не из-за этого. Ушла, когда все было налажено, и деньги шли сами собой.
       Впрочем, так же она ушла и от проектов нашего Патриарха Кирилла, в то время он был еще митрополитом, и они снимали фильм к Тысячелетию Крещения Руси. Всю оставшуюся жизнь мама говорила о Патриархе, как о человеке огромного ума и веры.
       А еще она отказалась от создания сети видеосалонов, и они были созданы несколько позже совсем другими людьми. А они с шефом, я не знаю его имени отчества, мама всегда говорила «шеф», могли сделать это раньше. Он обладал ресурсом, а она – знаниями, но она не захотела. Это еще до школы астрологии было, и она не согласилась, потому что в противном случае пришлось бы уделять мне по часу в месяц, а остальное время работать. Зря отказалась, потому что работать ей все равно пришлось не меньше, но за суммы гораздо скромнее.
       Я ездил с мамой, особенно в дошкольном возрасте. Я вспоминаю себя то в гостинице «Калининград» рядом с Павлом Глобой и еще какими-то людьми, то в кабинете директоров кинотеатров «Россия» или «Москва», то на заднем сиденье такси. Но чаще всего и на протяжении многих лет я бывал в гостях у родителей маминых учеников, иногда она работала и по воскресеньям, и тогда брала меня с собой. Я помню двух девушек – Лену и Таню, они были старше меня, и занятия проходили попеременно в квартирах то одной, то второй. Я играл в приставку с братом Тани, а с младшей сестрой Лены мы рисовали, пили чай, смотрели телевизор. Они жили в районе Фрунзе и Грига, и я любил этот район.
       Так шло отрочество. Несомненно главным человеком для меня была мама, и лишь благодаря ей я немного любил Калининград, хотя бы некоторые его части. И только благодаря ей я его не любил. Потому что если бы она не переехала сюда на ПМЖ в восемьдесят четвертом, я родился бы в городке под названием Рыбное рядом с Рязанью. Впрочем, это был бы не совсем я…

       И напоследок хочется сказать, кроме слов благодарности маме, еще и о том, что она была вполне довольна своей жизнью. Сколько возможностей было упущено! Может быть редко и встретишь человека, который разрушал бы свое материальное благополучие с такой последовательностью и собственными руками. Она как будто гнала деньги от себя, получая лишь необходимое, а все остальное как будто не замечая. Нет, все она замечала, она была слишком умна чтобы не замечать. Но были у мамы какие-то свои причины, вполне возможно - простой страх одинокой женщины взять на себя ответственность больше меры, которую она определила сама. Страх, заставляющий держать синицу в руках и не гоняться за журавлями.
       Царствие Небесное моей дорогой маме. Даруй, Господи, ей Жизнь Вечную. А в земной я встречал мало людей, которые были бы настолько довольны Судьбой, и которые смогли в такой полноте исполнить все свои желания и достичь поставленных целей.



       За этой дверью
       Она сидит за роялем,
       Но она не играет...
       Ах, это было так давно!
          Раммштайн "Рояль"