Alissa

«Где-то далеко за стеной раздалось нежное и сладостное пение женского хора. Массивные двери слоновой кости распахнулись… и медленно вошла сама богиня смерти в длинных белых одеждах, окутанная покрывалом.

Аль-Исса кинулся к ней, дрожащими руками распахнул легкую ткань, закрывавшую лицо, и окаменел от ужаса и изумления…

Перед ним стояла дряхлая старуха, сморщенная, беззубая, со слезящимися глазами и потухшим взором»
А.Куприн, «Аль-Исса»


***

Он издал вопль, подобный воплю   бенгальского  тигра; словно это его, Аль-Иссу,   держали за корень его языка , и это ему, сыну раджи, вскрывали  кинжалом  беззащитное брюхо.
  Так закричал Аль-Исса и отступил от богини, призывая жрецов. И появились они, закрыв лица руками, ибо никому не позволено было смотреть на богиню смерти, и склонились к ногам её, и замерли так, не глядя на воина.

- Известно ли вам, - сказал Аль-Исса, -  какому уродству вы служите?
 
Ничего не ответили  жрецы, а только стелили  у ног  длинные бороды, и что-то шептали.

Несколько раз спрашивал жрецов Аль-Исса, но так и  не получил  ответа.

Долго молчали они,  так долго, что за   стеной утихло  нежное  пение, а солнце спустилось  уже к океану, окрашивая его в алый цвет, цвет крови Аль Иссы, которую он должен будет пролить на рассвете.


Ничего не отвечали жрецы.


Поклонился тогда Аль-Исса им обоим и отдельно -  неподвижной старухе :
  - Вижу, вы любите слушать. Так слушайте.

  И взял он  жрецов за тонкие  и старые шеи. И страшно ударил он их, так,  что хрустнули зубы одного о зубы другого, и так делал Аль- Исса до тех пор, пока оба  жреца не превратились в безмолвных окровавленных кукол, и сломал их сухие  тонкие руки.

После этого  вырвал  им глаза Аль-Исса.
 
И положил Аль- Исса глазные их яблоки каждому  в горло искусным, проверенным способом, как  он делал с врагами, когда не хотел еще убивать. Чтобы дышали жрецы через скользкие смятые гортанью яблоки и сидели недвижимо,  и не стонали, а только лишь слушали.
После того взял богиню Аль Исса, и бросил  на свадебное ложе свое, драгоценными тканями убранное; и сорвал с неё покровы, и расшитые нитью из  красного золота  шаровары, и развел ей  костлявые ноги так широко, что  едва не раломил пополам.

И увидел он груди её,  негодные бурдюки для воды, забытые  в грязном песке  возле затоптанного скотом водопоя. Увидел  концы их, что  засохли  сморщенными    старыми фигами,  не знавшими сладкого  рта детей своих; и был живот её, как смятый пергамент со следами жука; и колени её были распухшими, словно у больного  верблюда, и спросил тогда у старухи  Аль Исса:
  - Знаешь ли ты песни народа моего? Знаешь ли о последней войне, и о всех, кто  погиб? О  бронзоволосых   женщинах  с глазами, отражающими  море в грозу? Их кожа благоухала шафраном, если они умирали  – мы убили  их, их детей и мужей во имя тебя.
  Мы убили тех гибких и сильных , черноволосых женщин с другой стороны гор, что пахли  горькой травой и самшитовым  дымом – я нюхал их трупы, я видел, как влажно  и густо  у них между ног,  даже когда они только родили и лежат, еще слабые. Мне говорили, что внутри них горячо даже тогда, когда они мертвы. Я убил их  всех, для тебя. Ты знаешь такие песни?

  - Я не знаю твоих песен, -отвечала богиня.

И взял ее  дряблый живот Аль Исса, и смял его  его одной лишь рукой, и   страшно закричала  богиня, и разнесся крик ее по городу, разбудив всех живых. Далеко,  но  громко загремела железными копьями храмовая стража, и не стал больше ждать Аль Исса.

Будто бы дыню,  взял он богиню  руками за междуножье   и соединил пожухлые   отверстия  ее, сделав из двух одно, и лопнула кожа, и все, что под ней, разорвалось с громким треском, и раскрылся провал, тёмный внутри и  смрадный. И  сунул туда  руки свои  Аль Исса,  и схватил все, что смог и с силой вырвал.
Скользкое, кровавого цвета, в синих узорах  добыл Аль Исса.  И в жемчужной, и в  радужной пленке  добыл, полные алые  пригоршни  –   так сидел он  на черных от крови персидских  полотнах брачного своего ложа,  с    добычей сидел Аль Исса  и вдыхал аромат.

И бросил затем Аль - Исса все то, что достал,  богине, в разверстый, с голыми деснами, рот,  залепил ее бескровные лысые веки, и ослепла она, захлебнулась, и замолчала навсегда.
Ночь вошла во дворец, и сгустилось в покоях, и   померкло все красное, сделавшись черным на белом. В середине сидел Аль Исса, и держал в руках свет, странный  и  яркий, как  обломок луны в середине июня.

  - Але,  можешь говорить?  - спросил он, - как  ты себя чувствуешь?  Спишь уже? Прости, не хотел   будить. Но прежде, чем ты заснешь, хочу кое-что сообщить. Смерти больше нет, ты выздоровеешь. Нет больше смерти, поверь мне.

  Больше не будет.