Таёжные зори

  Маленький Пауль сидел на лавке, покрытой ветхим лоскутным одеялом и беззвучно плакал. Он никому не жаловался, ничего не просил. Покачиваясь из стороны в сторону, ребёнок размазывал худенькой ручонкой слёзы, безудержно катившиеся по его впалым щёчкам.
   Рядом с лавкой, на полу игрались с речными камешками, поскольку других игрушек не было, четверо ребятишек постарше. Все пятеро с нетерпением ждали, когда солнечный луч скользнёт по грубосколоченному столу,  на котором под тряпицей лежал заветный  кусочек хлеба.
Чёрная  и чёрствая, горбушка хлеба  была предметом пристального внимания ребятишек, находившихся в этой сырой, полутёмной, убогой  избе, когда-то, до войны, служившей баней хозяевам крестьянского двора, куда на постой определили три семьи, высланных из Поволжья.
    Мамы детишек, родные сёстры Мария, Анна и Марта, уходили на работу чуть свет, строго-настрого наказав старшей из детей, семилетней Эмилии,  хлеб разделить на пять одинаковых кусочков, когда солнышко проникнет сквозь небольшое оконце и его луч коснётся поверхности стола.
     - Смотри, Эмма, - говорила Марта дочери. - Если съедите хлебушек раньше, чем его осветит солнце,  вы все умрёте!
   
 Нестерпимо хочется кушать.  Котелок с пустой крапивной похлёбкой, оставленный матерями на тёплой плите, не утолил это всепоглощающее, непроходящее чувство голода: напротив, ещё больше усилил желание поскорее добраться до краюшки, дразнящей своим чудесным запахом!
     Хлеб съедали медленно под присмотром Эммы, тщательно подбирая все,  до единой крошечки.  А потом на пороге избы ожидали вечера: придут мамы и, может быть, принесут что-нибудь поесть...
 Иногда женщинам удавалось выменять на оставшуюся одежду миску крупы, десяток яиц или буханку хлеба. Но вещей хороших  уже не было, да и сами жители глухой таёжной деревушки, куда забросила сестёр судьба, тоже испытывали нужду военного времени и неохотно делились продуктами с приезжими.
     Таёжные зори, с тяжёлым на подъём солнцем, всё же вселяли радость в детские сердца.
Наверное, это было связано с их «обеденным ритуалом»?!
   Вечерами,  при свете коптилки,  женщины усаживали детишек в кружок и неистово
молились: просили Бога возвратить мужей из трудармии живыми, невредимыми. Просили, чтобы Пауль стал на ножки: третий год пошёл пацану, а он до сих пор ходить  не может.
Родился мальчонка слабеньким, болезненным, осенью сорок первого года в этом самом сарае. Видать, все тяготы пути из Саратова в Красноярский Край сказались на малыше ещё в утробе матери. А везли людей двадцать пять суток в вагонах, предназначенных для перевозки скота, где не только Анхен, бывшей тогда на последнем месяце беременности, но и здоровым
мужчинам не хватало воздуха: из-за неимоверной тесноты и духоты у многих шла носом кровь.
   
-  А теперь, дети, - сказала Мария, - давайте помолимся о нашем Штефане, чтобы не обижали моего сыночка в бригаде! Чтобы выдержал он тяжкую работу. Совсем ведь ещё
ребёнок, двенадцать лет, а его  на стан загнали, в работу впрягли.  Пашет он землю и боронит  наравне со взрослыми...
     Мария разрыдалась:
   -  Господи! Сохрани мальчишку, помилуй...
  Навещая родных, Штефан иногда приносил кусочки засохшего хлеба, а однажды принёс за пазухой несколько горстей пшеницы. 
 Мать сурово отчитала сына:
     - Воровать - грех! И небезопасно это, сынок. Поймают, в тюрьму посадят...
  А тётя Марта, она была побойчее сестёр, взяла зерно и смолола муку, соорудив мельничку с каменными жерновами. Когда растирала пшеницу, дети играли на улице и, завидев прохожего, дёргали протянутую в избу верёвку, к которой была привязана пустая консервная банка, найденная около сельпо.
Чтобы не расстраивать мать, Штефан не рассказывал о том, как в бригаде измываются над ним... Что спальное место ему отвели под общими нарами...
Однажды на стане появился важный начальник. Он спросил у работников:
- Почему этот паренёк спит не на нарах вместе со всеми, а на полу?  Там же холодно!
 Ему под дружный смех оветили:
- А «гитлеру» под нарами самое место!
- Он норму выполняет? - уточнил начальник.
- Выполняет...
- Ну, коль он хорошо работает, должен и хорошо отдыхать...
   
Клопы и вши были неотъемлимой частью бригадного общежития. Изнурительный труд, кормёжка в виде постного супа (эту похлёбку называли «баландой») подрывали силы, ожесточали людей.
Но, когда Штефан приходил домой на побывку, он, вымытый и обогретый матерью и тётками, брал малышей и отправлялся с ними в тайгу. За старшими увязывался и Пауль. К четырём годам он начал, наконец-то, ходить. Какое это было счастье после полутёмной избы оказаться в замечательном, зелёном лесу, собирать грибы, ягоды, рвать щавель, черемшу! Малыш настолько полюбил тайгу, что, сдружившись с местными ребятами, мог с ними часами бродить по таёжным тропинкам, не боясь заблудиться, встретить зверя или быть покусанным лютыми комарами. Эти прогулки закаляли мальчишку, он окреп, подрос.
 Ему страстно хотелось узнать, как всходит солнце! Как-то ранним утром Пауль вылез по лестнице на крышу хозяйского дома.
Заря над тайгой только занималась и ребёнок, зачарованный красотой, освещенных первыми лучами, зелёных деревьев, не сразу расслышал голоса: там, внизу, его искали мама и тетки.
 -  Зачем ты туда полез?! Убиться?! - ругалась мама. - То с крыши его снимай, то в тайге  ищи!  Сибиряк выискался!
-  А я и есть сибиряк, - серьёзно ответил мальчишка. - Я ведь родился в Сибири! Мне об этом наш Штефан рассказывал.
  Анна промолчала; прижав сына к груди, тайком смахнула слезу. А он поднял на неё задумчивый взгляд:
- Мама, я очень люблю солнышко. Оно хлебушком пахнет...
 
Закончилась война. В деревню возвращались фронтовики, и часто можно было услышать звуки гармошки и задорное частушечное пение.
Мужья сестёр вернулись весной сорок восьмого.  Но не все.  Муж тети Марты, папа Эммы и Кати, не пришёл домой:  остался он на лесоповале в братской могиле...
 В этот год Пауль пошёл в школу.
Гордый и счастливый, нёс он  купленый отцом кирзовый портфель. А в изумительно пахнущем новом портфеле лежала  чудесная книжка с красочными картинками. Букварь!
Но радость первых школьных дней была омрачена: одноклассник, племянник учительницы, начал высмеивать произношение Пауля, давая ему обидные прозвища, самыми неприятными из которых были: «немчура» и «фашист».
Мальчишки подрались, а наказан был только Пауль. Учительница больно схватила Пауля за руку, толкнула его в угол и принялась гневно отчитывать:
    - Тебе, ссыльному, разрешили посещать советскую школу, а ты безобразия здесь устраиваешь!..

 Пауль стоял в углу классной комнаты у окна. Играло лучами таёжное  солнце, прощаясь с коротким «бабьим летом». В воздухе плыли серебряные нити паутинок, на фоне оранжевой и  бордовой листвы жарко горели красные гроздья рябины. Как кровь... 

13.07.04.