Во скорбях

         В маленькой церкви перед рождеством стояли грустные прихожане и глядели на то, как горят свечи, как бабушки в черных платочках чистят пол у свеч ножичками от воска. Очарованные странники пришли сюда, чтобы осознать силу и глубину Вселенной.
- Свечи тут прихожане ставить не умеют, жаждут рая, но врата в рай хотят деньгами открыть, ботинками закидать райские кущи желают импортными и иномарками, - ворчит одна из бабушек, моя пол шваброй, а прихожане смотрят на нее, а она не успокаивается. Ей кажется, что бухтеть ей на роду написано. Она продолжает свою ругань на мир торгашей.
 – А пока поставят себе крест из золота на кладбище, так и все двери в рай и закроются, богатый никогда в рай не попадет, а эти свечи пол заливают воском, пытаюсь пыль отмыть, а после ножиком воск от пола содрать. Мы бедные люди, для Бога любимы, а буржуи пусть в ад идут.
      Толпа стоит у окна, это и есть очередь на исповедь к батюшке Кузьмичу, который в нашем селе считался лучшим знатоком человеческих душ. Толпа ждет казни. Психологической казни. Среди них стоял студент второго курса Андрей, что сбежал из Москвы домой, ибо болеть что-то стал парень: чихает и жар в голове, мутится сознание его, спать не может, книги не читаются. Он был мрачен до безобразия, а нервничал ужасно от того, что душа его была в полном разладе с телом и духом. Он жаждал снова стать первозданным существом, не иметь пола, чтобы почувствовать, как из его ребра создают Еву, которая бы искала змея и яблоко, а он бы говорил ей тогда, что надо стать едиными существом, чтобы было хорошо и тепло.
      Бабушки и дедушки шептали свои грехи батюшке, батюшка отвечал им, что надо молиться утром и вечером и пост соблюдать. Дошла очередь до Андрея. Парень медленно и осознанно целует потертую черную Библию, которая от ветхости готова рассыпаться на части, а потом золотой крест, что отражает огни лампад, одиноко стоящих у икон. Он шепотом начинает говорить батюшке свою долю горемычную, а в уме его всплывают лики святых отцов, что жили лишь духом, что жили лишь для царства небесного, а не для утехи страстей и плоти.
-  Батюшка, проказник я по жизни, по институту пошла молва, люди злословят, клянусь богом, что это так, они говорят гадости про меня. Мне ужасно от этого, я ненавижу их, что делать? Они говорят на всех углах, что я влюблен в Машу, княгиню нашу. Что за абсурдные мысли у людей? Как они глупы! Что ни год – уменьшаются силы. В книгах холодных, в стонах народных – тщетно искал я ответ. Я презираю себя за то, что потратил свой век никого не любя. Я брожу дикарем – бесприютен и сир. Злоба во мне сильна и дика. Маша познакомила меня с Дашей, что пела песни крестьян в кабаках за стаканом вина. В бане она тоже любила их петь, заперев изнутри на щеколду дверь. Я не настолько глуп, чтобы влюбляться в кого попало, хватит с меня и того, что в прошлом году, зимой, в феврале месяце, я провел Машу к реке, где она нырнула в прорубь. Это она так закаляется. Это мне стоило дорого, ведь я тоже нырнул за ней, вот и болею до сих пор. Ей все было мало, она наградила меня за все бесконечными причитаниями о том, как хорошо было бы, если бы я был ее мужем. Тогда мы бы оба бродили по Руси в одних лаптях, ибо мороз нам не был бы страшен, ведь в наших душах рай, а умирать бы никто из нас не умирал, ибо любовь в наших сердцах сильнее смерти. В наших путешествиях было бы снега навалом, а сколько было б тогда интересного хотя бы в том, что ночевали бы мы в лесу, в стогах, в огородах. Она, сидя со мной на бревне, мечтательно говорила до утра, что было б с ней, если б она жила со мной в лесу, где волки и лисы бегают по своим делам. Я же стал в прорубь нырять, хоть и тело противилось. Я босиком по снегу в лесу бегал. Это было помешательство кромешное, теперь я не хочу больше такого необдуманного действия. Стараюсь с помощью божией, чтобы меня уже не манила бродячая жизнь, ведь я же третий курс бросил, моя наука пошла под откос из-за Машиных дел. Я тружусь над своим умом, молюсь по утрам и вечерам, надеюсь, что прорвусь на ту сторону, пока не упал на дно, ведь хочу спасения души и жизни в будущем веке. Маша же меня губит своей тягой ко всему запретному. Спиртное не пью, отказался, задела она меня, задела. Красивая же какая она!
Батюшка тихонько на ушко спросил:
- Ты уже жил с Машей в лесу? У вас там землянка уже готова? Будешь с нею жить вечно?
- Да что вы! Что вы! - резко возразил Андрей, - где мне взять столько рук, чтобы построить землянку? После чтения Маркса я решил стать коммунистом! Меня ждет образование, карьера и стройка века, ведь коммунизм на всей земле будет, строить буду его я и мои друзья. Я хочу жить себе в доме и не ведать воя волков. Не нравится мне жизнь в лесу, не нравится, может и привлекательна она в общих чертах, но не в моем вкусе она, простите за мою откровенность, но я человек без всякой любви к природе. Я ценю лишь разум. Разум, что творит наш мир, где паровые машины мчатся, где железные орлы парят над башнями. Я в институте пытался изобрести вечный двигатель. В институте же теперь про меня говорят ерунду, не слушайте их, они завидуют мне, они не понимают простых вещей, их узкий ум способен видеть банальные цепи во всем. В эсеры пойду, царя свергну. Хватит на них спины гнуть! Бомбу брошу в царя. Я–то теперь стал мизантропом, что делать, ведь нет во мне любви божьей к людям, нет. А без этого спасения не видать мне, батюшка. Спасите меня, ради всего святого, прошу вас, не дайте погибнуть молодому человеку в этот суровый для него час духовной слепоты. Бомбу кину в царя и спасу крестьян от рабства!
Батюшка задумался, но через минуту ответил, как мог:
- Тогда метафор много, мысль одна: уходит день и ночь восходит, близок сон, глаза бездонные чернеют пустотой. И снова мрак, и снова вечер. Мрак ночи. Червь тебя, как совесть будет грызть. Корабль, застывший в вечном льду. Ну, суд так суд!
- Спасибо, батюшка, вы просто поэт, - радовался Андрей, - я все понял, я знаю, как теперь мне поступить, мне все теперь ясно, а то ум ленивее делается, кровь холодней. Душа мрачна, мечты мои унылы. Грядущее рисуется темно. Кругом все чуждо, негде отдохнуть. К черту науку выживать, будем коммунизм строить, Куба скоро будет социалистической и Африка тоже, вот только царя свергнем! Я буду переплывать реки и моря, переходить горы и скалы крутые. Чую тяжесть сумы моей дырявой. Не найду приют нигде! Лишь коммунизм даст мне силу жить на благо мировой революции. В этом моя отрада, мой путь! 
           Ночь, церковь заперта, батюшка спит в коморке своей, видит сон про Андрея. Тот бросает бомбу в царя, люди свергают монарха, теперь красные дома повсюду в городах. Красный смех гуляет по стране. Куба красная, Франция красная, Германия красная. Андрею после исповеди снится поле. Огромное русское поле. Без конца и края. Снегом все замело. Ни лошадки, ни деревца. Одиноко и пустынно ему на этом поле. В снег он лег и лежит на спине так сколько надо, пока сугробы не покрыли его полностью. Под снегом ему уютно и он понимает, что это рай, настоящий рай.