Под утро

Когда ночью за окном минус тридцать, а какие-то уроды ещё днём отключили отопление, и вы, врубив на кухне газ, все 4 конфорки, нарядились в самый тёплый свитер и завалились спать под три одеяла, — вот тогда, уже под утро, кислородно проголодавшись, ваш спящий разум и нарожает чудовищ.

*   *   *

Еду в метро, какая-то рядовая поездка — на работу или с работы. Народу в вагоне почему-то немного, каждый занят своим делом: кто-то спит, кто-то читает, кто-то слушает плеер, я играю с компьютером в шахматы. На одном из перегонов в туннеле раздается характерный свист, и состав резко замедляет движение до полной остановки. В наступившей тишине пассажиры молча переглядываются, затем кто-то знающий произносит:

— Это надолго. Колёса заклинило.

— Как? Как? Как это заклинило колёса? — раздаются со всех сторон вопросы.

— Сужение колеи, — объясняет мужик. — На отдельных участках колея может сужаться, и тогда рельсы давят на реборды колёс, вызывая эффект торможения.

— Но как это так? Почему ничего никогда не сужалось, а сегодня вдруг сузилось?

— Значит, ЧП произошло, — пожимает мужик плечами. — Скорее всего из-за грунтовых вод просел какой-то служебный отсек под путями. Соответственно, прогнулись и шпалы.

— Что вы говорите? Какой ещё отсек? Что ещё за служебный отсек?

— Они разные бывают, — отмахивается от вопрошающих мужик и прячется за газетой.

Однако, спокойно почитать ему не дают. Через несколько минут знатока начинают настойчиво дергать за рукав:

— Ну что вы сидите! Не молчите же! Раз вы всё знаете — говорите, не создавайте панику. Немедленно скажите всем когда мы снова поедем. Проблему уже как-то решают, нет?

— Решают, решают, — успокаивает всех мужик. — Сейчас подъедет на дрезине спецотряд туннельной милиции, произведёт необходимые работы, после чего наш поезд сможет продолжить движение.

— Ну и сколько их ждать?!

— Да вон они, уже приехали. Слышите?

Со стороны хвоста по составу к нам приближается шум — хлопанье дверей (вагоны старого образца) и тяжёлое топанье как минимум десятка хорошо обутых ног. Вскоре появляется наряд туннельной милиции — несколько одетых в шинели и будёновки бойцов, у каждого по горящему керосиновому фонарю и по винтовке со штыком.

— Здесь, что ли? — зычно спрашивает впереди идущий, оглядываясь на товарищей.

— Дальше, Василий, в следующем, — отвечают ему.

Наряд проходит в следующий вагон; глядя им вслед, я интересуюсь у знающего мужика:

— А почему туннельная милиция выглядит как красноармейцы какие-нибудь?

— Ну... Рождённая Революцией всё ж таки, — уважительно произносит он. — Их как загнали под землю ещё в конце двадцатых, когда метро начинали строить, так с тех пор образец формы и не поменяли.

Смена кадра. Наряд туннельной милиции распахивает люк в полу вагона. Василий ложится на живот, осторожно свешивается в проём, светит там фонарём, кряхтит: «Бляядь!..»

— Что? Рельсы давят на реборды? — со знанием дела спрашиваю я.

— Давят, давят... — бурчит Василий; встаёт, отряхивается: — Херово дело, отсюда не поправить. Придётся вниз лезть.

— Служебный отсек просел? Из-за грунтовых вод, да? — продолжаю я проявлять любопытство.

— Просел, просел... Шёл бы ты, пацан, не мешал, — отмахивается от меня пожилой усатый милиционер, которого товарищи называют Григориваныч.

— А можно мне с вами вниз? Я вам не буду мешать, я просто посмотрю, — пристаю я к служивым, и мне, вопреки ожиданию, позволяют: — Ладно уж...

Смена кадра. Под тёмными сводами туннеля в свете керосиновых фонарей милицейский наряд долбит рельсы штыками винтовок, летят искры. Поезда с пассажирами уже нет, уехал.

— Это вы зачем? — интересуюсь я.

— Могильня протекла, — объясняет Василий. — Нужно вскрыть вход и устранить протечку.

— Какая ещё могильня? Ведь говорили служебный отсек.

— Он и есть. Не мешай.

Минут через десять (в координатах сна) наряд расчищает рядом с колеёй под шпалами довольно широкое отверстие, словно вход в какую-то огромную нору, расположенную аккурат под полотном. Встав на четвереньки, один за одним менты заползают внутрь, я следом за ними.

Смена кадра. Небольшое, очень плохо освещённое помещение с кафельными стенами. Тухло-сладкий запах — несильный, но довольно неприятный. На полу деревянные поддоны, как на овощном складу. На поддонах рядком уложено несколько целлофановых свёртков в человеческий рост, штук пять или шесть.

— Что это? — зачем-то спрашиваю я.

— Что, что... — бурчит Григориваныч. — Будто сам не знаешь. Трупы, вот что.

— Я понимаю... Я имею в виду — зачем здесь трупы?

— А куда ж их? — усмехается Василий, ковыряясь в мокрой трещине на потолке чем-то напоминающим автомобильную монтировку и заделывая таким образом протечку.

— Ах, ну да, — доходит вдруг до меня. — Это бомжи.

— Ну почему, не только бомжи.

— А кто ещё?

— Ну мало ли. Что, разве в метро одни бомжи умирают?

— Ах, ну да, — доходит до меня ещё раз. — Здесь лежат все те, кто по тем или иным причинам умер в метро.

— Во-первых, не только здесь, — уточняет Григорий. — На одной нашей линии сто семнадцать могилен. Во-вторых, не все. А лишь невостребованные. То есть, в основном те, у кого документов при себе не нашлось.

— А что же морги?..

— А что морги? В моргах, дружок, сейчас нахуй посылают, это тебе не то что раньше. Теперь у них все услуги только за деньги. А откуда у метрополитена деньги на трупаков?.. На живых-то нихуя нет... Ну чего, Вась, всё, что ли?

В это время один из целлофановых свертков резко дёргается, и на поддон из-под него вываливается тёмная жилистая рука. Кривые пальцы медленно и механически мацают деревяшку.

— Опять! Тьфу, бля, — Григорий с досадой отворачивается.

— Что? Что это?? — трясу я его за руку; мне изрядно не по себе.

— Судороги, — коротко отвечает он.

— Как судороги? Ведь судороги бывают перед смертью?

— Ага, много ты знаешь, — угрюмо отвечает мент. — Это трупные судороги, совсем другое дело.

Раздаётся протяжный приглушённый звук, отдалённо напоминающий человеческий голос, и то, что лежит у стены под крайним от нас целлофаном, начинает из-под него освобождаться. В слабом свете единственной неоновой лампы я различаю тощее жёлтое тело, копошащееся на фоне кафельных плит.

— Ну вот, растревожили, ****ь, — недовольно произносит Василий, бросив беглого косяка на труп и продолжая ковырять потолок монтировкой.

— А вот то, что он встаёт... это... это тоже судороги?

— А что же? Да это ещё ерунда. Иной раз придёшь, так они тут знаешь как зажигают! Туда-сюда раком ползают, друг за друга хватаются, лбами стукаются, ****ят что-то непонятное, каких-то своих родственников зовут. Ты думаешь, их для чего в целлофан-то упаковывают? Целлофан — он судороги снимает... Послушай, малец. Ты вот стоишь без дела, а мне проволока нужна. Я уж всё сделал, только прикрутить осталось. Можно, конечно, и не прикручивать, но лучше прикрутить. Вон там кладовочка в углу есть, видишь вон ту дверку? Там моток проволоки должен быть. Сходи-ка принеси.

Первое и естественное намерение — послать нахуй. Но тут же понимаю, что с ментами в данной ситуации нужно дружить и ни в коем случае не раздражать их. Лучше по-быстрому сходить и принести.

Бочком прохожу мимо трупов; из шести целлофанов шевелятся уже три, не считая того, из-под которого уже вылезли. Заскакиваю в кладовку, закрываю за собой дверь. В полутьме долго ничего не могу найти. Наконец нахожу два мотка — проволока потоньше и проволока потолще. Надо бы спросить. Неожиданно подкрадывается ужас. Хочется забиться в угол и сидеть там как мышь. Набравшись духу, кричу, а на самом деле громко шепчу:

— Здесь их две! Проволоки! Вам какую?!

Тишина. А потом где-то совсем-совсем далеко голос Григория: «Ты там свет не забыл погасить?» И голос Василия: «Да вроде нет...» И голос Григория: «А малец?..» И голос Василия: «Догонит...»