Огни Св. Мозеса

Проснувшись, я увидел ее спину — бледную, голую. Почувствовал ее — теплую, близкую. Потом заметил плечо — гладкое, с ярким дрожащим бликом. Удлинил взгляд и попал в окно — большое, пылающее. Спросил:

— Ты спишь?

— Нет, — сказала она. — Уже нет.

— Лучше спи, — посоветовал я. — Или хотя бы отвернись от окна. Зачем на это смотреть?

Она не ответила. А в фиолетовом небе горели костры, и рыжие тени изгибались на стенах комнаты в медленной пляске.

— Как? Как они это называют? — Она приподнялась на локте.

Мне не хотелось произносить это слово, оно казалось мне неприятным.

— Ты тоже забыл?

— Нет, не забыл. Огни Святого Мозеса.

Мы помолчали.

— Мо-зе-са, — повторила она.

— Да, Мозеса. Когда по радио передали в первый раз, я даже не запомнил названия. Подумал, что это как огни Святого Эльма. Просто дом или церковь. Или корабль. Или еще что-нибудь… А на кончиках огоньки — подумаешь.

Она усмехнулась:

— А я и слушать не стала. Поняла, что это страшно, — и выключила.

— Правильно. Давай еще немного вздремнем.

Я забрался с головой под одеяло и скрутил себя в позу эмбриона. Наслаждался теплом. Несмотря на костры, на улице, судя по всему, было холодно. Прохладно было и в комнате. Они, должно быть, холодные, эти огни Святого Мозеса. А пододеялье всегда напоминало мне уютную пещеру. Как пишут в книгах — с низкими, сводчатыми потолками. Которых не видно. Но если приподнять краешек одеяла и впустить лучик света, то потолки проступят серыми матерчатыми изгибами. Чтобы почувствовать размер пещеры, нужно представить себя пуговицей на подушке. Или собственным ногтем.

Потом я устал лежать в позе эмбриона и вытянул ногу. За пределами одеяла голая ступня соприкоснулась с прохладным воздухом. Я понял, что надо вставать. Я понял, что должен что-то сделать; озябшая ступня, как и всякий дискомфорт, обостряет чувство ответственности. В дождливый день, например, всегда вспоминаешь о делах.

Я разрушил пещеру и стал искать тапки.

— Куда ты? — Она не спала.

— Пройдусь посмотрю — как там.

Закрывая за собой дверь, я услышал:

— Зайди обязательно к Л.

По улице летали крупные хлопья снега. Часть из них была фиолетовой, как небо, другая часть — оранжевой, цвета костра. Наступал вечер. Над головой мерцали десятки огней, — некоторые подальше, иные совсем близко; одни большие, другие маленькие. Разные. Все оттенки от желтого к красному, иногда в синеву. Или в зелень.

Я долго шагал по запорошенной трамвайной линии. С деревьев, что росли по бокам, на меня падали легкие куски снега. Сначала промокли мои тапки, потом халат. Затем мне навстречу попался В, сказал, что идет в булочную. Я развернулся и пошел вместе с ним. Обратная дорога — всегда другая; снег с деревьев больше не падал.

На полпути мы встретили испуганную старуху. Она стояла и смотрела на небо, а у ног ее топталась большая собака. Наверное, овчарка.

В булочной было темно. Мы оказались в очереди — несколько человек. Хлеб выбирали на ощупь, гладя ржаные буханки по обгоревшим спинам.

— Вы представляете, их уже невозможно сосчитать, — сказал недовольный женский голос.

— Да, их становится все больше, — согласился какой-то мужчина.

— Буханок? — удивился я, и в темноте неприятно засмеялись.

Они имели в виду костры. Я понял это, когда мы вышли из булочной и взглянули на небо. Потом нам снова встретилась старуха с собакой.

— Какой породы ваша собака? — спросил В.

— Какая собака. Вы посмотрите туда! — сказала старуха, и мы еще раз посмотрели вверх. Их действительно стало больше. Как пишут в книгах — они висели разноцветной гирляндой. В несколько рядов. Я бы сравнил их с расколовшейся радугой, но зимним вечером не бывает радуги. Казалось, был вечер. Так казалось из-за фиолетового неба. Мы все безмолвствовали. Кроме собаки, она немного скулила. Когда собака затихла, старуха спросила:

— А ваши там есть?

Мы промолчали, и она спросила еще раз:

— А ваши-то где?

Мы не смогли ей ответить.

— А мои вон, — она показала пальцем в сторону крыши одного из домов, что стояли рядом. — Утром ушли, все сразу. Одна я осталась.

— И собака, — сказал В.

— А что собака?.. Не по-людски это как-то. Скоро своих от чужих не отличишь — вон их сколько стало. Оградку бы.

Мы продолжили путь.

В том месте, где трамвайная колея проходила мимо моего дома, я вспомнил, что должен зайти к Л. Остановившись, я сказал:

— До свидания. Мне нужно успеть еще кое к кому зайти.

— До свидания, — ответил В., не замедляя шага. — Если успеешь, зайди и ко мне.

Я смотрел ему вслед. Продолжая идти и не оборачиваясь, В. произнес:

— Мои тоже там. Я не стал говорить старухе — зачем? Горе не сближает. Но она этого, кажется, не понимает.

Заходя в лифт, я подумал, что неплохо бы навестить и Н. Тем более, что по пути. Н. жил на четвертом этаже, Л. — на шестом. Мы на десятом.

У Н. играла музыка, горел яркий свет и пахло жареным мясом. В дверях меня встретил глава семьи. Он слегка шатался.

— Заходи, заходи. А у нас тут пир во время чумы. Да, решили устроить. Да, выпили. И еще выпьем. А что — просто так ждать?

Н провел меня в комнату. За столом сидели несколько человек, некоторых я знал. М. листала механическими движениями толстую книгу, П. рассматривал картины на стене. Магнитофон играл классику.

— Мы принесли с собой все самое ценное. Что у кого было. Бах. Достоевский. Рембрандт. Репродукции, конечно. Самое ценное с… с человеческой точки зрения. Я хотел сказать с общечеловеческой, но прямо сейчас вдруг сообразил, что такой и нет… Я немного пьян, это вполне естественно. Мы решили, что в этот момент только самое ценное, непреходящее и имеет смысл. Только ему и нужно сейчас внимать. Только его и нужно взять с собой.

— Взять с собой? — фальцетом переспросил сидевший в углу мужчина и отнял от заплаканного лица бледные руки.

— Да, именно взять с собой, — Н. закурил сигарету и добавил, глядя на меня: — К. немного нервничает, недостаточно выпил. Кстати, где твоя рюмка? Сходи на кухню, возьми. Там еще мясо на сковороде осталось.

— Нет-нет, спасибо, я заглянул всего на пару минут. Мне нужно зайти еще к Л.

— К Л.? — удивился Н. — А разве она уже не…

— Не должна, — поспешно сказал я. — Мне следует торопиться.

Н. пожал плечами, я направился к выходу. Рядом с прихожей находилась еще одна комната, и я увидел в ней молодую женщину. Она стояла у окна и плакала.

— Почему вы плачете? — задал я вопрос, не страшась его глупости.

— Посмотрите, — она указала пальцем в разноцветное небо.

Я подошел к окну и взглянул на бескрайнюю россыпь костров.

— Видите вон тот огонек?.. Вон тот, совсем маленький, между двумя большими?.. Чуть левее верхушки вон того дерева?..

— Вижу, — сказал я, разглядев маленькое светлое пятнышко, почти звездочку.

— Мне кажется, это ребенок, — она с трудом сдерживала рыдания. — Он только что. Только что появился. Еще пять минут назад его не было.

— Да, — сказал я. — Скорее всего это ребенок. А эти два больших по бокам — его родители. Смотрите, как их пламя полыхает в его сторону. Словно хочет согреть. Не плачьте. По крайней мере они снова вместе.

Но она зарыдала в голос.

Я решил, что мне нужно выпить. Я понял — без этого нельзя. Напрасно я отказался. Сейчас попрошу, и Н. нальет мне рюмку. Лучше стакан.

Я вернулся к застолью. Магнитофон жевал пленку, превращая прелюдию Баха в уродливое завывание. Толстая книга валялась на полу. Никого не было. Все ушли. Когда только успели?..

Я взял со стола бутылку и сделал несколько длинных глотков. Перехватило дыхание. Я выключил магнитофон и вышел из квартиры. Поднялся по лестнице на шестой этаж. Дверь Л. оказалась открытой. Зайдя в нее, я увидел перед собой высокую пожилую женщину в черном плаще.

— Пришел? — спросила она меня.

— Да, я пришел повидать Л., — ответил я, стараясь заглянуть ей за спину.

— Она в комнате.

Я прошел в комнату и обнаружил Л. лежавшей на полу. Рядом с ней лежали ее муж и ее дети. Лица были белы, и глаза закрыты.

— Что с ними? — спросил я.

— Они ушли, — ответила женщина в черном.

— Разве так уходят? — не поверил я.

— Так уходили раньше. Л. и ее семья предпочли традиционный способ.

— И позвали вас?

— Да. Хочешь уйти как они?

Я немного подумал. Почему бы нет?

— Пожалуй.

— Садись, — она указала пальцем на диван.

Я сел.

— Сейчас ты поднимешь глаза и посмотришь вверх. Появится точка. Ты будешь следить за этой точкой. Она начнет опускаться, и вместе с нею твой взгляд. Ты уйдешь, когда точка исчезнет из поля зрения. Вместе с ней.

Я посмотрел вверх и увидел полупрозрачную крапинку. Она была где-то очень и очень близко, будто пылинка, попавшая на глазное яблоко. Пылинка эта быстро ползла вниз, и вместе с нею полз мой взгляд. Сейчас я уйду. Уже скоро. Уже полпути. Скоро я уйду. Уже скоро. И ничего не будет. Совсем ничего. А что будет?..

Мне стало страшно.

— Нельзя ли отложить процедуру? — спросил я громким голосом. — Я совершенно забыл, что меня еще ждут. Я обещал жене вернуться.

Мне не ответили. Я попытался отвести взгляд от точки, но сделать это оказалось непросто.

— Пожалуйста. Я вас очень прошу.

Послышался смех; как пишут в книгах — сухой и скрипучий.

— Иди.

Точка исчезла. Я встал с дивана и быстрым шагом вышел из комнаты.

Но ее уже не было. Я лег в пустую кровать и забрался с головой под одеяло. Скрутил себя в позу эмбриона и тихо заскулил. Как та собака, что была у старухи.