Счастлив как Чингисхан. Часть 1. Баир

 1.
 Нет, на этот раз Надя не права! И что ей вдруг не задалась Москва? – и наших никого не найдешь, и дышать там нечем, и пробки кругом! А все складывается отлично. Петьку с Таней застал дома, встреча получилась радостной. Сколько лет не виделись после Байкала! Восемь? Точно – восемь. Они такие же голубки, дети на море, комната – хоть разгуляйся. Вечером разыщу Леньку. Знаю, ждет – не дождется. Подброшу денег, но взбучку получит как миленький – о матери помнить хорошо бы не только по праздникам.
 
С Хантаевым созвонились на утро. Как он взбесился тогда после моих статей в центральной!
– Что Вы себе позволяете? Я – депутат, и не располагаю сведениями   по образованию в Бурятии?
Да, бесценный ты наш радетель! Не статистику по ЕГЭ, проблемы пошевели! Распробуй этот винегрет, а дальше – как знаешь. Продвигай свои поправки, сокращай часы по русскому и литературе, да не забудь отдельной строкой – национальные республики. Образовательные стандарты у него и дорожные карты! Не заблудись на поворотах… Открой Интернет, – « я тя, ты мя, превед» – прикол вошел в норму, редко кто читать умеет в пятом классе, а зачем? Программа в аудиокнигах – диск поставил и – гуляй, Вася! С Герасимом понятно – это мужик, а Муму – кто такая? – корова – написано в одном из сочинений. Нашего депутата не колышет. Какая разница – кого Тургенев утопил руками немого дяди. Его–то дочурка в Америке с продвинутыми студентами Татьяну Толстую слушает. О русской классике – в Америке! Там же семья Обамы в Пушкина влюблена. Толстого, Достоевского читают. Ладно, завтра поговорим, время терпит до принятия закона.

Жаль, Надя не поехала. Какой бы Галине Гармаевне сюрприз. Лучше всякого байкальского омуля и кедровых орехов! Молодец, не сдается. Та же энергия, рабочий запал. Квартирка маленькая, но беспорядок приятен. Родным повеяло. Книги на письменном столе, под столом, на полу. Недописанные листы торопливо вытягивает из–под хлебницы, накрывая чай. Жадно расспрашивает – как выглядит Улан-Удэ, что поделывают знакомые и – ни слова, ни полслова об Андрее Васильевиче.
 
Багульнику обрадовалась. Вдыхала его эфирный запах, гладила коричневые свернувшиеся листики и удивленно повторяла:
– Да как же так? Ведь цветет он в конце мая, а сейчас сентябрь и бутоны!
Пришлось раскрыть секрет. Увидели нераспустившийся рододендрон у края ледника в Хамар–Дабане, на северном склоне, где искали обо – священную каменную кладку Чингисхана. Привезли домой, сунули в холодильник – до моего отъезда. Теперь он распустится дня через два – три и будет напоминать хозяйке родную Бурятию. Завтра повезу рукопись. Лучшего специалиста в чингисоведении не найти. Еще раз вечером полистать, и после Хантаева – к Галине Гармаевне, на ее суд, с дрожью в руках и коленях.

Она правильно сделала, что отгородилась от всех Китайской стеной. Эти сплетни ее достали: муж сидит под замком с утра до вечера, ест холодные слипшиеся комки каши, тараканы топчут грудь, да и вообще – зачем ей инвалид! Улан-Удэ – небольшой город, хоть и столица Бурятии. Все про всех знают все и даже больше.
Андрей Васильевич лет пять назад попал в ДТП. Водитель не справился с управлением близ Селенгинска на горе Убиенной. Не вписался в поворот, и машина рухнула в стометровую пропасть. От удара в ограждение вылетела боковая дверь, и это спасло жизнь мужу Галины Гармаевны. С переломом позвоночника, травмами рук и ног, он вывалился в придорожный кустарник. Операции одна за другой, полгода неподвижности.

Завкафедрой освободил Галину Гармаевну, занятия перенесли на следующий год. Уколы, растирания, обмывания, кормление с ложечки – все сама, постоянно рядом. Атмосфера беды и страданий, душный запах лекарств.
Никто, кроме нее, не верил, что он поднимется. Но случилось чудо – Андрей Васильевич встал, опираясь на тросточку, и пошел... Через месяц, вернувшись с работы, обнаружила записку: «Галя, я сломал тебе жизнь. Прости. Люблю другую женщину». У нее в институте, у него в фирме не верили в крах идеальной, как считали, семьи. Дочь все расставила по местам:
– Мама, ты сама виновата! Нужно было позвать сиделку. А тебе выходить к папе с прической, маникюром, с улыбкой, а не с лицом замученной макаки. Пойми, для него беспомощность, боль, ночной горшок, таблетки и ты – одно целое, и это все он хочет забыть.

Той женщиной оказалась врач–хирург. Через год ее сменила массажистка из санатория и, наконец, совсем недавно – девушка–парикмахер, по возрасту подходящая в дочки. Подруга уговаривала не уезжать:
– Не глупи, образумится, вернется!
Но Галина Гармаевна решила навсегда отрезать прошлое. Недавно вышла из печати ее новая книга о средневековом менталитете монголов и бурят. Сама она нигде не появляется. Живет, как монахиня, за толстыми стенами из книжных кирпичей. Какая удача, что согласилась посмотреть нашу рукопись!

Москва прекрасна как юность. Дух захватывает отсюда, с Воробьевых гор! Конечно, изменилась здорово, но вокруг МГУ, где мы бродили с Надей, те же вязы и клены, липы, с красными от дождя стволами, под ногами опавшие листья. Рано облетели, лето было непривычно жарким и сухим. Фонтаны у главного входа пока не отключили, тонкие перекрестные струи бьют в синеву и рассыпаются алмазными брызгами. Надя любит эту скамью, вторую от начала аллеи. С нее хорошо видны окна нашего блока на восьмом этаже в зоне «В». Интересно, какой очкарик теперь поглядывает через пыльное стекло на грозного чугунного Ломоносова?

Летом, перед десятым классом я работал в геологической партии. Искали проявления молибдена – редкого металла для сверхпрочных сталей. Мотались, изъеденные мошкой и комарами по таежной глухомани, били шурфы и канавы. Тяжело таскать рюкзак, набитый образцами руды, но все искупал этот дикий нетронутый мир. Ночевки у костра, серебристый хариус из прозрачных говорливых рек, а больше всего – бородатые люди, их трогательные песни. Хорошо запомнилась одна, особенно любимая: «Закури, дорогой, закури (это казалось круто, я по малолетству не курил), завтра утром с восходом зари ты пойдешь по тайге опять молибдена руду искать...». Молибден, молибден, молибден – заклинанием звучало с утра до ночи.
Начальник партии как–то сказал:
– Баир, ты идешь на медаль? Дам рекомендацию на геологический в МГУ. Не пожалеешь.
Но я боялся – не экзаменов, а незнакомой среды. Увидят меня, азиата, москвичи, и будут дразнить как те противные девчонки, кикиморы-пятилетки. Доставали хилого первоклассника:
– Бурят, бурят, штаны горят, рубаха сохнет, бурят подохнет! Налим – тарелка, рыба мелка!
Перемежали, мягко говоря, ненормативной лексикой – шепеляво, не выговаривая «р». Догадался запустить снежком. Они кубарем скатилась с лестницы, где устроили наблюдательный пост, и с ревом удрали.

МГУ меня поразил, огромная страна в стране, целое царство во дворце, где есть все – библиотеки, музеи, магазины, театр и кино, даже службы быта – никуда не надо ходить! У меня своя комната в одном блоке с Петькой из Краснодара. В группе кого только нет – целый интернационал. Кроме русских, ребята из всех союзных республик и иностранцы – казах, азербайджанка, латыш, двое китайцев и негр из Камеруна.
Девушек только три. Петька сразу положил глаз на москвичку Таню – старосту,  веселую сероглазую красавицу. Кто только не побывал у нее в гостях, в московской коммуналке на Домодедовской! Особенно в длинные праздники, когда ближние разъезжались домой, иностранцы отмечали в землячествах, а мы, сибиряки и дальневосточники, бродили как неприкаянные в пустых коридорах. Танины бабушка и мама пекли пироги, угощали домашней снедью и расспрашивали о родителях. Петька уже был как свой, ремонтировал краны, проводку, забивал какие-то гвозди. На пятом курсе они с Таней поженились, и он стал полноправным москвичом.
 
Мне очень нравилась Надя, высокая стройная блондинка с мечтательным взглядом глубоких синих глаз. Никогда не понимал женщин Модильяни, но вдруг озарило – вот она, его натура! Жанна Эбютерн! Это о ней он говорил: «Я жду ту, что приходит ко мне во сне. Она тиха, как ангел. У нее грустное лицо. Она все время молчит. Но я чувствую, чувствую, что она рядом и верит в меня». Жанна боготворила художника, восхищалась и находила глубинный смысл в полотнах, непризнанных и осмеянных критиками. Среди ее рисунков есть изумительный портрет мужа.

Рядом с Надей становится по особенному спокойно и радостно. Чуткая, как будто излучающая свет. Под соломенной копной волос – тонкие, словно прорисованные углем, темные, с изломом посередине – ниточки бровей. Кажется, я видел ее во сне, еще давно, когда учился в школе. На лекциях тайком смотрел на синий камушек сережки и легкий завиток, прикрывающий маленькое розовое ухо. Мысли улетали прочь. Она, конечно, замечала, но привыкла к вниманию наших парней.
 
В группе ко мне приклеилось дурацкое прозвище Баба с ударением на последнем слоге. Старый профессор знакомился на семинаре и читал фамилии, поднося список близко к глазам. Еле произнес «Хайруллораджан, Нгамбгвана» и вдруг запнулся на мне. Бабагаев Баир прозвучал «Ба–ба–бга–ба…», и Петька тут же встрял:
– Он у нас Баба! Его все преподаватели так зовут! – хотя это была чистая неправда.
Ну, Баба, так Баба! И повелось:
– Баба, дай конспект по истории, дай перевод с английского, дай, дай, дай…
Да берите, не жалко. Наде нравилось не Баба, а Бабай, Бабайка или просто Баб. Я вовсе не против: в средневековой Монголии христиане – несторианцы носили кресты и молились Богу-отцу Абай-Бабаю, да и у бурят уважаемый отец семейства – Баабай. Но это почетное звание я получил позже, когда мы стали родителями. Усыпляя детишек, Надя тихонько напевала:
– Баю, баю, баю, бай, не ходи ты к нам, Бабай, – и посмеивалась, глядя на меня.

У гранитного парапета набережной – парень с девчонкой, студенты, любуются панорамой Москвы; стройные, в узких голубых джинсах, на головах – яркие бейсболки. Мода ушла, появился стиль – молодежно–спортивный. Наш завотделом спорта – семидесятилетний Цыдып Доржиевич, в прошлом – чемпион–спринтер, и парень – водитель Дима одеты точно так же. В темных очках их сразу не различишь. Старость становится неприличной, в шестьдесят хотят выглядеть на двадцать. Гламуру мешают морщины и нужна пластика, белозубая улыбка идиота. Интересно, а как смотрели бы мусульмане или монголы на омолодившихся ботоксом аксакалов, старейшин рода?
 
Воздух сегодня – байкальская свежесть, над головой золотое кружево, а мысли как легкие перышки белых облаков – летят и тают, гонимые незримыми атмосферными ветрами. Там, где стоят ребята – самая высокая точка Воробьевых гор. У подножья – в зеленой ленте проблески реки, а дальше – пирамиды новостроек, церковные купола, шпили и башни Кремля. Москва как на ладони. Ранней осенью она кажется миражом. Хочется, затаив дыхание, следить за падающим листиком и тихо грустить об ушедшем лете. Совсем скоро пасмурное небо закроет горизонт, сырость и холод прогонят с заветной скамейки.


2.

Вокруг Москвы вращается наша жизнь. Притягиваемся, словно к ядру, мчимся электронами со скоростью света. Магия, энергетика места… Невидимая аура, сотканная в тонкую вуаль минувших дней, сдувает пыль веков. Поток ассоциаций – и перед внутренним взором плывут картины прошлого, вплетенные в нейроны мозга. Образы объемной, полнозвучной реальности в декорациях осенней панорамы – история Москвы, нашей молодости и любви. После монгольского путешествия к «Чреву Матери» обострившаяся память радует и немного пугает: не пора ли обратиться к врачу? Надя обычно смеется и спрашивает:
– Баб! Опять «монгольские сны»?
 
Здесь, в самом сердце Руси столкнулись и разминулись на столетия темные глубины Азии и просвещенная Европа. Дух властителей, изменивших судьбы мира, я чувствую кожей, до сих пор витает на Воробьевых горах.

Сентябрь 1812 года. Император Французов, король Италии, Протектор Рейнской Федерации, Медиатор Швейцарской Конфедерации пристально глядит на  византийские силуэты за рекой. Внизу бушует огненный вулкан. В руинах три четверти Москвы.  Какая необычная, причудливая архитектура! Нет стиля, но игра красок в зареве пожара завораживает, притягивает, манит. Город был прекрасен. Зачем же русские его сожгли? Нелепость, полная нелепость. Александр не мог отдать такой приказ! Выходит, генерал–губернатор Растопчин? Хотя – кто знает!

И Наполеон, улыбаясь, вспоминает ноябрь, Праценские высоты. Аустерлиц, 1805 год. Сам царь возглавил русско–австрийскую армию и проиграл сражение – при численном–то превосходстве! Порочный план и полное поражение! Но теперь Кутузов – не Александр! И разве Бородинское сражение – не победа? Тогда к чему такие потери? Сто тысяч убитых и раненых, почти семьдесят генералов – и каких! Наполеон прошел по трупам. И что же? Город пуст, нет продовольствия и фуража. В окрестных селах нечего купить. Где депутация с ключами, куда исчезло население?
 
«Война должна питать войну», – говорил Юлий Цезарь, но он не знал России. Другое время, другая война. А если все же просчет, тактическая ошибка? В три дня взяли Москву монголы и без потерь, а правили столетия. Если бы он повторил блистательный маневр Чингисхана у стен Чжунду–Пекина! Отступить после Бородино, поправить дела и заманить русских в Польшу. Но получилось, как получилось. Что скажет он Марии Валевской, ведь обещал свободу и независимость ее страны!

Застывшая фигура, нахмурен лоб, рука нервно сжимает белую перчатку. Зачем он здесь, к чему смотреть на гибель города? Наполеон не думал о восточной войне. Она абсурдна для наивного, воспитанного в семейных ценностях офицера, но стала неотвратимой для императора. Неотвратимой - после измены русского царя. Нарушить их союз, снять блокаду Англии, пойти на поводу! Измена политическая, во многом – личная. Дружбе, иллюзию которой создавали оба.

С разницей в три года они пришли к верховной власти: Наполеон – с падением династии Бурбонов, Александр – после переворота и убийства отца – Павла I. Тайное соперничество глубоко запало в души. Наследный русский царь, утонченно–изысканный красавец, и маленький корсиканец, второй из тринадцати детей бедного дворянина. В шестнадцать лет Наполеон уже на службе. Блестящие способности к математике, баллистике, военному делу. К тридцати пяти годам – бригадный генерал и в тридцать шесть – император Франции! В соборе Нотр - Дам 2 декабря 1804 года на голову Наполеона возложена корона короля. Власть не по наследству, по признанию таланта!

А как наивен план женитьбы на сестре царя! Жозефина бесплодна, неизбежен новый брак. И если бы не хитрый лис, не Талейран! С его подачи Александр отверг  Наполеона и с 1809-го года стал готовиться к войне. Забыта Жорж – еще одна связующая нить. Он сам был поклонником ее красоты и бойкого, живого ума. Актриса попросила на память портрет, и он с усмешкой вспомнил, как дал ей двойной наполеондор:
– Вот, говорят, я здесь похож.
 
В мае 1808 года Жорж уже в России. Бенкендорф представил ее царю. Желая угодить императрице, надеялся – француженка займет место Нарышкиной в сердце ее мужа. Напрасно. Прощаясь в Петергофе, Александр подарил актрисе украшенную бриллиантами пряжку для пояса. Смешные мелочи, как и серьезные встречи в Тильзите, Бриенне – в прошлом. В прошлом, не оскверненном жертвами войны и Бородинской битвы.
 
Молниеносный бросок мог принести победу. Россия, как он считал, созрела для реформ, устав от монархического произвола. И выбор предсказуем. Высшие круги давно знакомы с французскими философами и писателями; язык его родины и этикет – неотъемлемый атрибут салонной русской культуры. Наполеона торжественно встретит Москва, прекрасный город «страны северного оленя и белого медведя». И тогда Французская империя за исключением юга, юго–востока Азии приблизится к монгольской. Он станет вровень с Чингисханом!
 
События свернули в иное русло. Русские удивляют. Кто мог предположить народное противостояние?  В ополчении, в партизанах – от мала до велика! Они – не европейцы, нет! Темные, забитые крепостные крестьяне. Откуда их привязанность к угрюмым лесам, бедным нивам, убогим хижинам? Царь им – «батюшка»! Но что ты сделал, Александр, для своих «детей»? Дал им свободу, землю, защитил их собственность? А устрашение жестокостью не для Бонапарта. Император Франции не  станет воевать с народом – только с армиями!
 
Пахнет гарью, и глаза застилает едкий туман. Одна из поразительных особенностей его гения – верно оценить положение, принять его и тотчас же действовать. Морщина раздумья бороздит высокий лоб, мысли мечутся по кругу: Москва сдана, но вопреки законам войны. Русский царь не знает их? Огромные пространства, население захвачены врагом, но Россия не предлагает мира. Лишь несколько недель до зимних холодов. Армия, непобедимая армия на грани распада. Ждать, но сколько? Уходить, оставив Москву? Но без переговоров с Александром – что за дикость? Принять нелепость ситуации. В Европу, домой, и – как можно скорее!
 
В литературе легкой, развлекательной Наполеон не видит смысла, это лишь иллюзия мысли. Возвышенное, сильное и благородное – в трагедии: «Трагедия согревает душу, возвышает сердце; она может и должна создавать героев». В ней – ничего вульгарного. Он слушает равных себе – королей, героев, богов; именно так и таким языком он будет говорить с потомками, когда придет время.

Интуиция и дар предвидения обычно не подводят. Словно удар грома накрыло предчувствие катастрофы. Не здесь ли, в снегах России начало величайшей трагедии? Перед мысленным взором сверкнула ужасная развязка. Путь к Москве и отступление – крупные сражения без передышки, стычки с партизанами, сплошные неудачи. В войсках лишь половина французов, остальные – из побежденных европейских стран. Перед лицом опасности бегут, сдаются в плен. Разбитые дороги, холодные осенние дожди и ранние октябрьские морозы. Невиданный разгром – и сотни тысяч окоченевших трупов. Россия с ее магией пространства, патриархальностью быта разметала могучую, дотоле непобедимую армию. Домой вернется тысяча гвардейцев и двадцать тысяч обмороженных солдат.
 
Русский городок  Малоярославец, лишь чудо спасет Наполеона от русского плена, и яд отставит дрожащая рука. Он пригодится позже, в Фонтенбло, где император отрекается от власти.  Новая попытка самоубийства. К несчастью – не удалась, от долгого хранения яд утратил силу.
 
Ссылка на Эльбу – карликовый остров, империю в двести двадцать квадратных километров. И неожиданная удача – возврат престола, но всего лишь на сто дней!
Он выходит один, без свиты, безоружный навстречу гвардейцам короля:
– Кто из вас хочет стрелять в своего императора? Стреляйте!
В ответ восторженно и громоподобно:
– Да здравствует император!
Сотня дней вместит сонмище счастливых надежд и бездну предательства. Разгром под Ватерлоо предрешен. И снова – отречение, теперь уж – навсегда. Последнее пристанище на Святой Елене.
 
Наполеон прикрыл глаза. Нет! Судьба не будет столь жестокой! Это странное видение – всего лишь игра воображения, ума, изможденного бессонницей, тревожным ожиданием. Еще не все потеряно. Австрийский король Франц II разрушит враждебный союз. Зять любит его дочь, ценит наследственные черты Габсбургов.

Лавина событий сметет напрасные надежды. Тесть–король предательски использует родство. Дочь – что она значит? – разменная монета в европейской политике. Не осознавая навязанной роли, безропотно-наивная Мария–Луиза ускорит падение мужа. И только однажды одинокому затворнику Святой Елены откроется истина. Он свяжет второй брак и несчастья, повторяя:
– Это была пропасть, которую прикрыли мне цветами.

Кутузов просит царя отдать Европу Бонапарту. Без сильной руки она опасна для России. Но Александр не внемлет. Триумфально вступит в Париж, как прежде – Наполеон в Варшаву. Роли переменятся. Теперь освободитель – Александр! Для него отворены дворцы. Вернувшийся на престол Карл ХVIII его должник. Александр очарователен. Расточая тонкие комплименты, грациозно танцует на балах, и вслед летят ревнивые улыбки красавиц. Ах, эти парижанки, настоящие светские львицы! Русские казаки, по милости царя, заперты и забыты в казармах под Парижем. Какие мелочи!
 
Крепостническая страна в хвосте Европы. Она ждет перемен. Александр чувствует – ускользают власть и сила. На донесение о предстоящем бунте, скажет обреченно:
– Я им не судья.
С пристрастием следит за горькой участью Наполеона. Полон сомнений, перебирая прошлое. У ложа умирающего Кутузова низко склонит голову:
– Прости меня, Михаил Илларионович!
Не прощен. Но в чем раскаивался – известно лишь им двоим. Весть о смерти друга–врага на далеком острове не приносит успокоения. Через четыре года завершится и его смятенная жизнь. В Таганроге и при странных обстоятельствах, обросших множеством легенд. «Мистификация! – твердят в народе, - царь отрекся от власти и тайно поселился в Сибири, приняв облик благообразного старца Федора Кузьмича».
 
Россия просыпается от сна. Тлеют и разгораются искры, рассыпанные узником Святой Елены - либеральное правление, конституционные права и свободы. 25 декабря 1825 года – вооруженное восстание на Дворцовой площади. Николай I тверд, не пошатнет устои власти. Шестьсот декабристов - одних на долгие годы сошлют в Сибирь, других казнят, третьи погибнут в тюремных застенках. Печальный финал правления Александра!


3.
Император молчалив и печален. В сумерках растаяли дымы. Густая тьма прижала к земле адское пламя. Несомненно – это провал. Провал русской кампании – дань тщеславию, опасному, непростительному, – тревожно стучит в мозгу. Обернувшись к свите, Наполеон произнес:
– Я не был счастлив как Чингисхан.

Каждый шаг, жизнь, предназначение сверял с ним, Величайшим из правителей Евразии, пристально вглядываясь в глубину шести минувших столетий. Принуждая страны и их правителей к миру, выигрывая сражения над превосходящими силами противника, Наполеон знал, как много дал ему опыт Потрясателя Вселенной. По монгольскому образцу сделал мобильной армию, ввел твердую дисциплину и порядок. Надежные тактики разведки и боя, преследования противника взял у Чингисхана. Продвигал по службе простых людей – не по знатности и богатству, по личным способностям и отваге.
 
Медленно, сквозь туманную московскую даль проявляются и становятся различимыми сизо-голубые стены кабинета, зеленый ковер, стол в стиле ампир, чашка кофе, шорох полуистлевших страниц. Полководцы прошлого – Цезарь, Александр Македонский и таинственный, близкий сердцу Чингисхан. Карты походов, свидетельства путешественников, письма ханов французскому королю, летописи на разных языках. Детальный план чужих и своих операций: коммуникации, наступление, штурм, пути отхода. Многие, неуловимые для других детали надежно хранит его память.

В Елисейском дворце, в Тюильри, в Фонтенбло, в летних апартаментах Сен–Клу и Мальмезона - повсюду, если не в войсках, завален работой. Все, что отвлекает, – раздражает и сердит. Царапают в дверь: «Она ждет». «Пусть ждет». Царапают снова: «Пусть раздевается». Через длительный промежуток осторожное напоминание и ответ: «Пусть уходит». Он продолжает работать. Далеко за полночь внимательно перечитывает монгольскую Ясу, законы войны и мира. Колеблющийся свет из кабинета освещает пальмы оранжереи, яркие пятна спящих бабочек и умолкнувших колибри. Изменилось многое, даже понятие предательства, перечень деяний, наказываемых смертью. Нет, нельзя в наш просвещенный век воевать как кочевники, но их опыт покорения Евразии бесценен.
 
В отличие от монголов не удается удержать власть в завоеванных странах. Но этот вопрос – один из главных, тревожил и Чингисхана. Елюй Чуцай – китайский ученый, поэт, политик, бывший враг, а впоследствии – друг и сановник, ответил:
– На коне можно завоевать мир, но управлять им с коня нельзя.
И в покоренных землях монголы вручили власть местным вождям. Никто из них не  смел наказывать смертью без суда, вершить произвол. Ханы благоденствуют в улусах, не вмешиваясь в повседневные дела империи. Чингисхан приказал щадить покоряющиеся добровольно народы, освобождать от налога и уважать храмы. Лишь «непокорные будут выметены с равнины Земли». Железная рука властителя прокладывала дорогу к счастью. Закон для всех един – Яса!
 
Почему многие русские города не сопротивлялись монголам, задумывался часто Наполеон. Жители Углича и Поволжья вышли навстречу с лошадьми и продовольствием. Александр Невский, князь новгородский причислен к лику святых. Но ведь он жестоко подавил бунт сограждан, многих казнил и даже братьев своих. От Батыя получил ярлык на великое княжество Владимирское, собирал дань для Орды, провел первую перепись населения и начал объединение Руси. Монголы не остались в долгу. Они стояли плечом к плечу с русичами в битвах против литовцев и шведов, ливонских рыцарей.
 
Укрепляли дружбу взаимные браки. Мать Александра Невского – дочь половецкого хана. Обычное дело – прекрасная степнячка, любимая жена и политический союз. Князья и бояре везли дочерей,  сестер в Бату–Сарай, выдавали за знатных монголов. Ханские сыновья и внуки принимают крещение в православных храмах. Бог един, и хочется в жены взять русскую девушку. Тридцать тысяч крещеных монголов за очень короткий период! Монгольские корни у многих русских фамилий, в том числе – и дворянских, как Шереметьевы, Кутузов. Никто из царских вельмож не перешел к Наполеону. Напротив, многие его  соотечественники сражались в русской армии. Да, времена монгольского правления этой страной – неразрешимая загадка! Разве Золотая Орда для Руси ближе нынешнего Запада? Суть успеха монголов осталась тайной. Возможно, Чингисхан был в большей мере интуитивным психологом, а, может, и провидцем? О чем говорит его изречение: «Каким образом человек знает себя, пусть узнает других»? Противника примерял к своему опыту, помня о нравственных нормах чужой  страны.
 
Как схожи с Чингисханом их личные судьбы! С ранних лет бедность, тяжкий труд, забота о семье. К чему стыдиться прошлого ему, французскому императору, искать признания аристократов? Вряд ли одобрил бы Чингисхан. «Стать рядом с королями», – давняя мечта Наполеона. И он, суровый воин, не раз встречавший смерть, обучается придворным танцам, нельзя выглядеть плебеем! Положение обязывает играть «не совсем естественную роль», – с горечью отмечает он, – чтобы стать «достойным носителем сана, которым облечен». «Я был только желудем, а стал дубом».
 
Величайшая цель жизни – неистощимая, и вполне не осознанная – жажда величия: «Настоящая и единственная моя любовница – власть. Я слишком много сделал для ее завоевания, чтобы позволить кому–нибудь похитить ее у меня или хотя бы домогаться ее». Но власть – предназначение свыше, милость божья, дарованная, как и Чингисхану, не для тщеславия, а для переустройства мира. Сильные желания, как правило, имеют обыкновение не сбываться. Домогаются его власти многие и преуспевают в этом.
 
Философия войн и завоеваний не изменились со времени средневековья. Никогда прежде кодекс законов о государственном устройстве, войне, семье, собственности, воспитании детей, нравственности не был столь поэтичен и прост как Яса Чингисхана. Простодушно–наивный, он подкупает, восхищает Наполеона глубиной мысли. И он, сохраняя первоначальный смысл монгольских законов, наполняет их звучанием нового века: ограничение произвола монархов, царство справедливости, духовного развития, расцвета наук, равноправия и свободы. Насколько радостнее стали бы минуты тяжких раздумий – там, в тиши кабинета, и менее горестными сейчас, в неприютной Москве и позже – на Эльбе, на Святой Елене, если бы знал, что заложенные им основы государственности Франции переживут столетия!
 
К завоеванию Европы Батыем, его дед Чингисхан готовился со времени Среднеазиатского похода. Уже тогда, в 1223–м году, после разгрома Хорезма, войска старшего сына Джучи, полководцев Субэдэя и Джэбэ стремительными бросками обошли с юга Каспий, прошли Кавказ, опустошив Армению, Азербайджан, разгромили вдвое превосходящую сорокатысячную армию грузинского князя Георгия Лаша. Не встретив сопротивления, захватили Крым, юг России. Все, что видели, учтено в Европейском походе. В монгольской армии не половина, а до трех четвертей – добровольцы из стран покоренных, и тех, которые предстояло завоевать. Они не бегут, не сдаются в плен. Только смерть может вырвать их из войска - чужеземцы уже причислили себя к «блестящему имени монголов». Служители культа, иноземные ученые и правители - источник сведений о военной мощи, народах, образе жизни. Монголы перенимали их обычаи, языки. В битве с поляками кричали на польском: «Спасайся! Отступаем!», и, сбитые с толку рыцари, врассыпную бегут с поля боя.

Облавная охота на диких зверей для монголов не только добыча и забава, она – подготовка к войне. Отрабатывают приемы взаимодействия, умение подчиняться и четко выполнять задачу. «Завоевать весь мир до последнего моря» – непростая цель Чингисхана, и она удалась, если мир в ХII –ХIII веках для народов Евразии был всего одним материком с двумя известными частями света.

Непостижим для Наполеона, полководцев последующих войн беспроволочный телеграф монголов и тайна передвижения огромных армий: в сорок, сто, а в Китае – в двести сорок тысяч воинов! Несколько потоков, сливаясь в могучий водопад, неожиданно и одновременно возникали у стен, ужасая спокойно спящий город! На всемонгольском курултае 1235 года вместе с решением о походе Батыя на Русь и Европу учредили ямскую службу. Монгольскую империю покрыла сеть дорог – от Центрального улуса к Руси и Китаю, Персии, Кавказу и Корее. Через каждые 35–40 километров стояли станции – ямы, при них – гонцы – ямчи, и двадцать почтальонов, готовых ехать на свежих лошадях. При ямах паслись стада овец, хранились провизия, материалы, оборудование, инструменты – все, что могло понадобиться путникам. Там, где нет пресной воды, по приказу Угэдэя вырыты колодцы. Наполеон не мог предположить, что по истечении шести веков после монголов он не найдет в России сносных дорог, мостов через реки, переходов по болотам.

Строжайший закон, прописанный в Ясе, – забота военачальников о подчиненных. Нижнее белье монгола из прочного китайского шелка – чесучи. Хирургам, а ими были китайцы, легко извлекать застрявшие наконечники стрел. В суровые морозы закутанный в меха воин спит прямо на снегу. Он ест, когда есть еда, и терпит, когда ее нет. В боях и тяжелых переходах знает, как поддержать силы. У каждого всадника четыре, иногда – восемь лошадей, а под лукой седла – высушенные кишки. Размочил водой, наполнил кровью из вены лошади или верблюда, сварил в котле. Питательно и вкусно, но пьют и свежую кровь. Триста – четыреста граммов от каждого животного – потеря невелика, восстановится за два – три дня.

Все лето женщины в стойбищах работают на войну: вялят тонко нарезанное мясо, сушат на солнце творожные колобки. Пропитание – табуны лошадей, верблюды, отары овец, стада коз, – кочуют по дорогам войны вслед за всадниками. Продовольствие и фураж – не это ли главная причина поражения французов в России? «Однако, каким посмешищем была бы моя армия, сопровождаемая свистом кнутов, мычанием и блеянием!» – застывшие губы императора тронула легкая улыбка.
 
Монголы не спешат. Подчиняясь привычному времени кочевого хозяйства, благодарят Небо за каждый наступивший день. Спокойно обживают завоеванные земли. У Рязани стояли шесть дней, у Козельска – семь недель. К чему рисковать жизнью воинов, если можно подождать подкрепление и осадные орудия.

Тропический климат Юго–Восточной Азии, тяжелые бои за Ханой в 1214 году, эпидемии моровой язвы – и от армии Чингисхана осталась одна пятая – двадцать тысяч человек. Пополнили состав племена покоренного Индокитая. Печальный опыт столкновения с непривычной средой никогда не забывали монголы.

Глубокая разведка предваряет походы. Нет для монголов малозначимых явлений природы, важно все: наводнения, затмения солнца, грозы, заморозки и оттепели, фазы луны и развития растений. Географию они знают лучше, чем местные жители, чем французы – Россию. Разве климат этой страны был загадкой для Наполеона?
 
Монголы строго рассчитывают походы во времени. В пустынях и степях Чингисхан начинает компанию ранней весной – еще держатся ледовые переправы, изобильны пастбища. К лету травы на равнинах выгорят, сочные луга останутся в горах. Войну против стран, где скуден подножный корм, приурочит к поздней осени, когда лошади и верблюды в теле, закончатся дожди, разливы рек. Выносливы особая порода лошадей, родственных диким тарпанам, верблюды – до 5 – 7 дней обходятся без воды или довольствуются солоноватыми источниками. Тонкими осьминожьими щупальцами скользят монголы по чужой земле, – трудно их обнаружить, да и с прокормом скота легче.
 
Широкие и бурные реки не остановили Чингисхана и его потомков. Преодолели Селенгу, Енисей, Обь, Иртыш. Что значат в сравнении с ними Волга, Днепр, Дунай? Конечно, легче передвижения по льду. Но и открытая вода не испугает. Для переправ есть бурдюки – бараньи желудки, камышовые плоты. Монголы плывут на них, держась за лошадиный хвост. Наполеон с трудом представляет подобный способ передвижения, известный из уст летописцев. Но изменять направления русел и течение, устроить наводнения или отвести воду – по силам интуитивным гидротехникам. Жители осажденных городов и крепостей сдаются без сопротивления и тут же причисляют себя к «блестящему имени монголов».
 
В начале правления Чингисхана в Монголии четыреста тысяч, в конце – миллион монголов, а в империи чингисидов – шестьсот миллионов подданных! Чингисхана окружают верные сподвижники, дети, внуки и правнуки, они продолжат начатое завоевание. Выполнят его завет мироустройства, «чтобы девушка с золотым блюдом могла спокойно пройти от Желтого до Средиземного моря, не опасаясь ни за свое блюдо, ни за свою честь». Империя Бонапарта не может гарантировать безопасности мадемуазель, прогуливающейся с золотом к Средиземному морю и по более короткому пути – от северных морей Европы.

Успешные компании Наполеона – бурный натиск, головокружительные победы притупили бдительность. К чему столь тщательная, как у монголов, подготовка? Следует принять во внимание европейский менталитет правителей: разумную оценку сил, ненужность напрасных жертв. Безотлагательные переговоры о мире и капитуляции. Только Испания вызывала тревогу, теперь – Россия.

Наполеон трогает поводья нетерпеливо переступающей лошади. Привычно видеть стихию пожарищ, но никогда так сильно не сжималось сердце от горечи вины и покаяния. Впервые в жизни он в столь странном положении: выигрывая битвы, проигрывает кампанию, а быть может – и  войну.
 
Итак, решение принято – оставить армию и возвращаться. Напряжение спало, разгладилась упрямая складка между бровей. Еще не все потеряно. Есть политические инструменты, и он дальновидный стратег. А если…? Подумать о возможной передаче власти. Но кому?


4.

   В походе на Россию одну из армий возглавил брат Жозеф Бонапарт, другую – сын Жозефины Евгений Богарне. Сколько в нем, пасынке, преданности и искренней любви! Но скорость центробежных сил так велика, так враждебна окружающая среда! Измены – даже внутри семьи преследуют Наполеона. До последнего часа. Ни Евгений, ни два побочных сына – от Элеоноры Дэнюель – Леон и Александр–Флориан–Жозеф–Колонна от Марии Валевской, – не могут наследовать власть. Какое счастье, что в браке с Марией–Луизой, наконец, появился преемник – его любимый Римский Король, но он еще так мал. Император отречется, если не будет другого пути. В этом нет особой беды. Регентшей сделает Марию–Луизу. Безгранично верную, любящую и безмерно любимую. Он доверяет ей, как самому себе. Так можно сохранить и продолжать реформы!
 
Мария–Луиза–Габсбург Лотарингская. Перед мысленным взором девушка, портрет которой ему прислали из Вены: длинные белокурые волосы, спускающиеся густыми прядями, высокий лоб, синие глаза, лицо со следами оспы и с легким румянцем, полные губы, тяжелый, выдающийся вперед подбородок. Царственное наследие Габсбургов! Говорят, среди достоинств – умение двигать ухом при полной неподвижности лица. Это забавно!

Память хранит каждую деталь их встречи. Отпечатан церемониал свадебного кортежа, построен и разукрашен павильон, прибыли войска, приготовлены обеды. Но нетерпение столь велико, что за день до ее прибытия из Вены он – без эскорта, без свиты выезжает под проливным дождем. Длинный неуклюжий берлин с восьмеркой лошадей остановился для перепряжки. Спускается подножка и – сам император! – весь мокрый, взволнованный, опьяненный свиданием – в карете! Огромные испуганные глаза и жаркий румянец на лице невесты. Мчатся, минуя города и деревни, а там стоят мэры с заготовленной речью в руке, на столах угощения и собраны толпы встречающих.

Ему сорок один, а ей восемнадцать. Она воспитана в интересах королевства: знает восемь иностранных языков – неизвестно, куда занесет судьба! Обучена музыке и рисованию. Эрцгерцогиня – образцовой нравственности: не должна знать, что в природе существуют два пола. В птичьих дворах – только куры, ни единого петуха, в апартаментах – только суки, в книгах вырезаны страницы и строчки, опасные для стыдливости принцессы. Во всем – затворнический образ жизни – никаких спектаклей, ни единого достойного украшения, никаких туалетов! Когда ей было шесть лет, maman рассказывала, что «монсиньоре» Бонапарте бежал из Египта, дезертировав из армии, и сделался турком, он бьет своих министров и собственноручно убил двух генералов. В год до ее свадьбы французы бомбардировали Вену. Она считала его последним годом жизни Вселенной. Антихристом, чудовищем был Наполеон. Принцесса писала: «Гнев задушил бы меня, если бы мне пришлось обедать с одним из его маршалов».
 
Наполеон улыбается и ловит удивленный взгляд свиты. Он вспомнил растерянность, робость Марии–Луизы, когда все, что есть самого изящного, роскошного и редкостного бросил к ее ногам. Немыслимые драгоценности, кружева, замки. Одежда, которой она никогда не видела – сотни платьев, тридцать шесть нижних юбок, утренние косынки, пеньюары, шали, двенадцать дюжин чулок, шестьдесят пар ботинок и туфель всех цветов и моделей. Она вернула ему мальчишеские забавы, шумные затеи недоигранного скудного детства. Он – более дитя, чем она! По цветникам Сен–Клу – напрямик, несется с хохотом и криками, пытаясь догнать императрицу.
 
«Вмещается ли простое человеческое счастье и власть над огромной империей в одну короткую жизнь? Считал ли счастьем прожитые годы Чингисхан, подводя итоги в последние мгновенья на Земле?» – задавался Наполеон, не находя ответа.
– Пора! Вам нужен отдых, – это Коленкур, единственный из генералов, кто разделит скорбные дни до последней минуты.
 
Кавалькада медленно спускается по склону в тяжелую мглу города. Конец своей империи чувствует усталый человек с потухшим взором некогда пленительных глаз. Развязка трагедии отсрочена на три года. Но он не знает ее финала. Мистическая способность предугадать будущее – до самых тонких деталей, как это случалось прежде, растаяла навсегда в московской ночной тьме.
 
Нет, он не видит плавающие в морях осколки земли. Крошечную Эльбу. Святую Елену, почти необитаемый остров в безбрежной Атлантике. Его открыли португальцы за несколько лет до распада Золотой Орды. Словно волшебная кисть одновременно стерла в истории Евразии последний обломок монгольской империи и приготовила погребальный саван завоевателю Европы. С середины ХVII века хозяевами стали англичане. Завезли коз, домашнюю птицу, высадили фруктовые деревья. Но Святая Елена, удаленная на тысячи километров от ближайшего африканского берега, по–прежнему безлюдна и дика.
 
Два небольших домика в усадьбе Лонгвуд–хаус. Вдоль каменной стены в шесть километров круглосуточные часовые. На вершинах холмов дозорные с флажками сигнализируют о любом действии, передвижении пленника. Дважды в день он должен показываться караульному. О! Как его боятся короли Европы и Александр!
– Это хуже, чем железная клетка Тамерлана, – говорит Наполеон.

Прогулки ограничены губернатором Лоу. Можно пройти в пределах стены только до Долины Гераней. Ложе выстлано сочной ярко–зеленой травой. Туманная серость неба и воды утомляет глаз. Он идет, слегка склонив к плечу голову, к заветному месту, где однообразие ландшафта нарушает высокий почти черный кипарис. Вековая печаль одиночества. «Как монумент над могилой», – думает опальный император и ему снова вспоминается Чингисхан, избравший местом последнего пристанища солнечный склон азиатской степи с могучей кудрявой сосной.
 
Подолгу, часто – до утра, затворник читает, пишет, занимается математикой. Четкость в построении задач, логическое мышление напрягают ум и скрашивают время. Достижения в этой области оценены Французской Академией наук. Он, военный гений и ученый, давно ее академик. Придумал новый, очень простой способ построения квадрата, предложил решение задачи о равносторонних треугольниках, она названа именем Наполеона.
 
Океанической влагой пропитаны вещи, книги, даже стены. Душный тропический воздух сжимает плотной текучестью легкие. Жизнь невозможна, лишь тягостное существование. За окном мутная стена моросящего дождя скрывает голые безлесные холмы. При встрече с караульным он улыбается и спрашивает – не промок ли, но тот виновато опускает взгляд – разговаривать с пленником запрещено.

Каторжник Святой Елены, фанатично верит в единственное, что кажется нерушимым, незыблемым – в любовь и верность жены. С неугасимой надеждой и до последнего часа ожидает ее или хотя бы нескольких слов привета. Но и здесь он жестоко обманут. 5 апреля 1821 года пишет завещание: «Я всегда был очень доволен моей дражайшей супругой Императрицей Марией–Луизой. До последней минуты я питаю к ней самые нежные чувства». Единственное оставшееся богатство – кружева, он завещает сыну, Наполеону Второму. Просит его мать «неусыпно бодрствовать над ним, чтобы охранить от испытаний, окружающих его детство».

За семь дней до смерти, 28 апреля говорит врачу Антоммархи:
– Вы вырвете сердце из моего мертвого тела. Вы положите его в спирт, отвезете в Парму моей дорогой Марии–Луизе. Вы скажете ей, что я нежно любил ее, что я никогда не переставал ее любить. Вы ей расскажете все, что видели, все, что касается моего положения и моей смерти.
Но она давно не нуждалось в нем. Мария–Луиза в счастливом и постыдном сожительстве со своим советником Нейпергом была беременна. Серебряную вазу с сердцем положили в гроб императора.

Фредерик Массон в 1912 году, через столетие после начала войны с Россией, напишет о графине Бертран, счастливой жене и матери. Она считала своим долгом быть рядом с отверженным императором и находила в этом утешение. На Святой Елене, не имея возможности ухаживать за ним и быть полезной, поселилась в лачуге, полной крыс. «Она остается там до самого конца – прекрасная, нежная, величественная, сохраняя, словно римская матрона, в неприкосновенности свою честь». Эта женщина, словно статуя скорби, провожает пленника в последнем шествии. «Урожденная англичанка, – единственная женщина, оплакивающая того, кого убила Англия».
 
Страна Шекспира не придумывает трагедий. Она их создает. Шесть долгих лет среди бесплодной каменистой пустыни, в раздумьях и безмолвии, нарушаемом криками чаек и шелестом океанических волн. Он знал, что не был счастлив, как Чингисхан. Его трепетное и любящее сердце не обрело свободы, лишь душа покинула ненавистный остров навсегда.

Через девятнадцать лет, в 1840–м году король Луи Филипп выполнил, по настоянию бонапартистов, последнюю волю Наполеона. Останки из Долины Гераней на Святой Елене перевезли в Париж. В зале Дома Инвалидов вдоль стен стоят, склонив голову, мраморные женские изваяния. В центре на постаменте из карельского порфира изящная урна, напоминающая египетский саркофаг и одновременно – древнюю галеру.

Красивейший камень привезен из России. Его подарил французскому правительству для Наполеона Николай I. Русский царь отдал дань уважения и выразил признание гениальному полководцу. Перед ним трепетали короли, признавая силу его мысли и превосходства. Опасаясь за свою наследственную власть, они объединились, чтобы не смог он показать правителям – что такое чистые помыслы, благородство души, любовь к своему народу.

Сжимается сердце, когда я думаю о войне 1812-го года. Наверное, можно было избежать трагической страницы истории, сложись иным образом отношения между Александром и французским императором. Несмотря на принесенные Молоху жертвы, в русском просвещенном обществе Наполеон не стал воплощением зла как позже для всего мира  Адольф  Гитлер.
 
Удивительно тонко и точно сказал о нем Лермонтов, «пославший» «воздушный корабль» туда, где «пустынный и мрачный гранит», одинокая могила, «а в ней император зарыт./ Зарыт он без почестей бранных/ Врагами в сыпучий песок,/ Лежит на нем камень тяжелый,/ Чтоб встать он из гроба не мог»/. Но «…в час его грустной кончины,/ В полночь, как свершается год,/ К высокому берегу тихо/ Воздушный корабль пристает./ Из гроба тогда император,/ Очнувшись, является вдруг,/ …Идет и к рулю он садится/, И быстро пускается в путь./ Несется он к Франции милой,/ Где славу оставил и трон,/ Оставил наследника-сына/ И старую гвардию он»/… «И только что землю родную/ Завидит во мраке ночном,/ Опять его сердце трепещет/ И очи пылают огнем»/. Но сойдя на берег, не находит своих гвардейцев, вокруг – сплошные  измены. Император возвращается на покинутый остров.

Наполеон, Чингисхан, бонапарты и чингисиды. Что принесли они человечеству? – тревожащий меня с давних пор вопрос. Только ли жестокость, насилие, опустошение и смерть? Войны аморальны, но эти страницы нельзя выбросить из истории побежденных и победивших государств. В них – идеалы устройства жизни, их апологеты и противники, герои и предатели, характер и жизнестойкость нации. Наполеон и Чингисхан твердо верили, что их войны изменят к лучшему мир.

Монголы вторглись в Европу как инопланетяне. Она вплотную столкнулась с кочевниками Азии, другими людьми, чуждым образом жизни и миропониманием. Но через монголов европейцы узнали о научных достижениях китайцев – книгопечатании, гравировании по дереву, увидели компас и даже пуговицу. Впервые познакомились с арабской культурой, медициной. На европейские языки переведен Коран, в Париже ввели курсы изучения монгольского языка. Открытием стали бумажные деньги, необходимость которых Европа осознала только в ХIХ – начале ХХ века, почти через восемь столетий после первого с ними знакомства.
 
Потрясением для Запада стала монгольская армия – ее молниеносные победы, военное искусство, выкованное на просторах Евразии. Тяжелые доспехи и вооружение европейских рыцарей уступали легкости и ловкости монголов. Их лук и тонкие точеные стрелы, оснащенные перьями с передней части крыла хищных птиц, остались самыми совершенными в мире до настоящего времени. Березовый остов с роговыми и костяными пластинами, обтянутыми сухожилиями, делает лук упругим. С отверстием–пищалкой, визжа и вращаясь, эти стрелы метко поражали цель в семистах метрах. Настоящий шок произвели ракеты и порох, осадные орудия. Против артиллерии, невиданной дотоле в Европе, не могли устоять никакие укрепления.
 
Военные походы Чингисидов показали миру невиданную породу монгольских лошадей. Выведенная от северной расы диких джунгарских тарпанов, она распространилась из центра Азии до Балтики, Тихого и Индийского океанов. Невысокая, большеголовая и широкогрудая, с короткими крепкими ногами, легко переносит морозы, зимнюю бескормицу и засуху. Перевозит грузы до четырех пудов. Монгольские всадники ежедневно передвигались на 70–80 километров, а при необходимости преодолевали и 120 – через горные перевалы, пустыни и леса. В боевые отряды Чингисхана подбирались лошади по масти – вороные, гнедые, буланые, пегие, чубарые.
 
Европейско–монгольские контакты столь многогранны, что их трудно переоценить. Военные походы через континент, встречные потоки послов из всех стран в центральный улус Чингисхана напоминают реки, соединяющие берега, верховья с  устьями. Этот процесс взаимного переплетения этносов и их культур вернулся в наш мир спустя восемь веков и стал называться глобализацией.
 
Всего один осенний месяц французского господства в Москве и полтора столетия монгольского правления Русью. Наполеон и Батый. Или его дед Чингисхан. Один – в треуголке, парадном мундире на белоснежном арабском скакуне, другой – в экзотическом одеянии хана на низкорослой саврасой лошадке – на Воробьевых горах! И – непременно – рядом с монголом – русский князь Александр Невский! А чуть поодаль, с обращенным к ним лицом, на литой чугунной скамье – наш современник, погруженный в раздумья, Лев Николаевич Гумилев. Пожилой, с неспортивной, чуть оплывшей фигурой и сократовской головой. Строгий взгляд ученого–реалиста и улыбка мечтателя, унаследованная от родителей – Анны Ахматовой и Николая Гумилева. В своем последнем интервью Лев Николаевич сказал:
– Знаю одно и скажу вам по секрету, что если Россия будет спасена, то только как евразийская держава и только через евразийство!
 
Единство Запада и Востока - застывший в камне символ на Воробьевых горах. Через мгновение он стал терять очертания, призрачно-прозрачные фигуры растаяли в осенней синеве. Прохладный багряный лист легко коснулся щеки, вернув из полузабытья–полусна.

5.
Встряхнувшись, я открыл глаза. Тени стали длиннее. Ребята с набережной ушли. На скамейке напротив – девчонки, по виду первокурсницы. Наверное, дальняя, как у нас, провинция. Ехали в столицу и постарались не ударить в грязь лицом. Получилось наоборот. Юбки слишком коротки, каблуки–шпильки слишком высоки, а косметика – надо ж так уродоваться! Весело болтают и хитренько поглядывают в мою сторону – ну и серьезный дядька! Сидит и сидит, прикрыв глаза, может, задремал? – хмурится или улыбается чему–то! Через полгода обтешутся, не отличить от москвичек: джинсы, кроссовки, рюкзачок с книжками за спиной.

На экскурсию пригласил Миша, аспирант нашего факультета. Высокий, сухощавый, с темными глазами, в профиль похож на князя Багратиона. Так и оказалось, потомок. В семье бережно хранят память о герое Бородинской битвы. Миша знал все – где стояли наши и французы, где скрывались резервные части, кто защищал багратионовы флеши. Каждый кустик и овраг говорил о разыгравшейся драме. Остались следы укреплений, редуты, высятся белая часовенка и черный обелиск.
 
Высоко взметнулась гранитная стела, установленная президентом Франции как дань памяти погибшим воинам. Невозможно представить грохот пушечных выстрелов, свист пуль, кровавый рукопашный бой – как это высвечено на круговой панораме. Здесь же – Наполеон. В парадной одежде, с большими неподвижными глазами и склоненной в раздумье головой. Скульптор Дени Антуан Шодэ стремился показать торжество победителя, но в античном облике императора читается усталость, трагическая безысходность. Эта статуя во весь рост из белого мрамора следовала за императором в обозе, но ее забыли при отступлении, и она навечно осталась в Москве.
 
Мы с Надей долго бродили по полю. Широкое и просторное, оно окружено лесами. Недалеко село Бородино с низкими домами, огородами, сараями. На земле, обильно политой кровью, снова сеют хлеб. Крупные колосья пшеницы как волны перекатываются под ветром до самых дальних берегов у края березовых рощ.

Здесь, на реке Колочи, седьмого сентября в русских полках сражались декабристы – «дети 1812 года», как они себя называли. От генерал–майора до низших чинов, награжденные боевыми орденами. Через тринадцать лет сурово осуждены за измену царю, но не Отечеству. Сибирскую ссылку в нашем байкальском краю отбывали многие, и среди них – герои войны Трубецкой, Муравьевы, Якушкин, Нарышкин, – всех не перечесть. Прочнее скоростных магистралей безбрежные пространства России, ее восток и запад соединили исторические пути народов – гуннов, монголов и судьбы людей, послуживших отечеству – как декабристы, казаки–первопроходцы, ссыльные поселенцы, исследователи, да и современники, о которых еще не написаны книги.

Решили следующим летом вместе с повзрослевшими сыновьями еще раз проехать по декабристским местам – Нерчинские рудники, Петровск–Забайкальский, Иркутск, Урик, Олонки. В Селенгинске у родителей мы бываем часто, всегда заходим в музей. Надя любит разглядывать акварели Николая Бестужева. Как точны рисунки мест заключения, острога. Больше всего восхищают портреты товарищей и их жен – прекрасные одухотворенные лица, иногда скрытно проскальзывает страдальческая складка у губ.

Надя… Каждый день благодарю судьбу за встречу с нею. Здесь, где знакомые до боли аллеи, стремящаяся вверх громада МГУ, словно поднят в душе тяжелый якорь повседневных забот, и корабль, нагруженный самыми яркими, светлыми и дорогими событиями, несется по волнам ушедших дней.

Надя подошла ко мне первой. В геологическом музее на двадцать седьмом этаже я увидел образец молибденита и радостно воскликнул:
– Смотрите, он есть у нас в Бурятии!
Преподаватель удивился:
– Его месторождения довольно редки, про Бурятию не знаю.
– Я из Улан-Удэ, а ты откуда? – спросила оказавшаяся рядом Надя.
– Из Селенгинска, это примерно в ста километрах от тебя. Может, слышала, там на поселении были Бестужевы и Торсон?
– Да–да, нас с классом возили.

После занятий мы, вспоминая Забайкалье, вместе пошли в столовку, потом в библиотеку, а вечером в клуб на встречу с Николаем Михайловичем Амосовым. Знаменитый ученый – философ, физиолог, он только что провел первый в мире эксперимент: голова собаки, отделенная от туловища, окутанная проводками и трубочками с раствором, жила некоторое время, моргала глазами и открывала рот. Фотографии лохматой головы на блюде обошли все газеты и журналы мира, зрелище не для слабонервных, но достижения науки потрясающие.

Профессора, студенты, аспиранты слушали, затаив дыхание, а Николай Михайлович легко и просто говорил о жизни, науке, перспективах. Поразила своей точностью мысль о войне – последствия не только в разрушениях и гибели людей, но в сумятице мозгов; ломаются нравственные критерии, когда убить, растоптать, уничтожить – доблесть, героизм, ведь защищаешь дом, родных, родину. А когда отпадает эта необходимость, вернуться к себе, к добру, пониманию и любви трудно, в отдельных ситуациях – невозможно. Да, все правильно, войны и ненависти не должно быть в нашей жизни, и каждой голове нужны свои мозги, а не искусственная питательная среда с растворенными в ней чужими идеями.
 
Творческий вечер Евгения Евтушенко. Актовый зал полон. Упругой спортивной походкой в нежно–розовом костюме вышел поэт. В соседнем ряду тихонько хихикнули. Но вот он взмахнул рукой, успокаивая шелест и движение, шагнул ближе к рампе – и полетели к слушателям чеканные строки, наполненные бешеной энергетикой:
– Я – сибирской породы!...
– И мы, – прошептала Надя.
А дальше: «Как за боч–кою ка–тит боче–но–чек…», грозный зов: «Стенька! Стенька!», и «Белые снеги», и снова – «Братская ГЭС». Зал замер. В каждой строке – тугой сплав тревоги, надежды и тонкого, проникновенного лиризма.
 
Выбившаяся прядка на пылающей Надиной щеке, глаза сияют. Рука изредка пожимает мой локоть. Я знаю, ей хочется сказать, что поэт говорит о нас, о нашем времени. Он читает мысли и знает наши души. А я смотрю на мечущийся розовый пожар и думаю – желтый колорит повысит накаленную атмосферу. Встань с ним рядом, Маяковский! И непременно - в желтой блузе! – с «Левым маршем» и «Облаком в штанах». А трио дополнит смешной художник Юрия Домбровского – Колмаков, в невероятно зеленой шляпе и странной красно–желтой одежде: взглянет Господь–бог на Землю, а она такая мрачная, и тут вот они – три былинных богатыря солнечной радугой в темноте и серости жизни! И обрадуется Господь!
 
Автограф мы взять не сумели, не пробились сквозь плотную толпу. Чтобы сбросить напряжение, вышли к Ботаническому саду. Хотелось притушить фонари и послушать тишину. Возвращаясь к главному  входу, присели на эту скамейку. Долго молчали, а потом Надя сказала:
– Знаешь, у меня есть тайное желание.
– Очень тайное?
– Не совсем. Я хочу, чтобы стихи русских поэтов звучали для иностранцев как для нас. Чтобы каждый, читая Пушкина, испытывал восторг. От «чудного мгновенья», снега, лежащего великолепными коврами и искрящегося на солнце. Это же чудо! – и тихим голосом, напевно, Надя продолжила, – «…на мутном небе мгла носилась, луна, как бледное пятно сквозь тучи мрачные глядела…». Дух захватывает! Слышу скрип колес цыганской кибитки, ночную тишину, вижу бескрайнюю степь и крутящуюся «злую вьюгу». Не знаю, смог ли кто–то передать на чужом языке этот ритм, музыку, волшебство?
 
Надя восторженно смотрела мне в лицо и чуть смущалась – могу ли понять? Родственная душа! Я схватил ее в охапку, неуклюже и быстро поцеловал в щеку и сказал:
– Если бы Пушкина переводили так, как Жуковский, Ахматова, Блок, Полонский перевели Гейне, Шиллера, Гете, то им восхищались бы в любой точке земного шара – в джунглях Африки, в эскимосских иглу. Талантливый перевод – и мы почти в трансе.
Отбивая ритм, я тихо произнес:
– «Кто ска–чет, кто мчит–ся под хлад–ною мглой…».
Надя с улыбкой, сдвинув ниточки–брови и смущенно потупив глаза, прошептала:
– Бабай, я хочу знать в совершенстве немецкий, перевести Пушкина без чужого подстрочника, в оригинале. Но, наверное, это очень трудно.
– А геология как же?
– Она – другое, она – призвание, – ответила Надя и потянула меня за руку со скамейки.

Оказалось, моя Надя как в воду глядела. Геологическая служба вскоре развалилась. Поисковые работы в Бурятии закрыли, мы остались без дела. По протекции Хантаева я оказался в редакции республиканской газеты. Перед этим тиснул несколько критических обзоров, пару фельетонов, был на слуху. Вдруг позвонил этот Хантаев и попросил пропиарить его избирательную компанию. Денег не жалел. Я постарался. Во всех мало–мальски приличных изданиях гора макулатуры мозолила глаза избирателям. Это были трогательные истории из жизни кандидата – от ясельного до нынешнего, партийного возраста. Девочек не обижал, бабушкам помогал. Наш герой победил с большим отрывом от соперника, а я сел в удобное кресло замглавреда.

Надя стала переводить современную немецкую периодику и прозу. И как она смогла предвидеть перемены? Стирает белье или готовит еду, нацепив наушники, слушает какие-то тексты; дозваться, докричаться до нее просто невозможно. Но самое смешное - после нескольких дней «глухоты» и молчания она начинала разговаривать сама с собой, как актриса в театре, на разные голоса, разыгрывая диалоги:
– «Darf ich rauchen?» «О, ja!»
– Надь, ну зачем ты разрешаешь ему курить в доме? – орал я, жужжа бритвой.
– Откуда ты знаешь, что это он?– смеялась она. – Язык просто сам налипает, попробуйте, лентяи!
Но на такой героизм – добровольно – кто бы согласился!

Сейчас она толковый и востребованный специалист, заказы идут постоянно. Ей самой интересно – как в Германии пишут о трагической странице своей истории – о последней войне, о Гитлере и фашизме. Пушкина по–прежнему читает в переводах, но они ей не нравятся. Говорит, что немецкую версию наших поэтов может оценить только немец, в совершенстве владеющий русским языком.

О Пушкине мы вспоминаем часто. Надя просила сходить к памятнику и положить красные розы. Какая нелепая гибель, какая потеря для России! Зачем воротился в Михайловское? Спешил бы туда, на Сенатскую площадь, где стоят непокорные войска. Но перебежал дорогу заяц и встретился священник, – двойной знак беды!? Пушкин признался, что «сродно человеку предаваться суеверию, несмотря на всевозможное презрение к предрассудкам».
 
Стоило ли поэту бояться ссылки? Из Михайловского он пишет, как в вынужденном одиночестве «живо работает воображение», и ностальгические стихи: «Вновь я посетил тот уголок земли, где я провел изгнанником два года незаметно». Бунтарь по природе сожалел, что не разделил судьбы друзей: «Нас было много на челне, лишь я, таинственный певец, на берег выброшен грозою». Но гроза грянула из дула пистолета. Приятно думать, что в другом измерении остались бы Дантес, Черная Речка, дворцовые интриги. И Наталья Гончарова, не светская львица с интересной бледностью лица, а готовая к любым лишениям, верная и любящая румяная Наташа обвенчалась бы с Сашей в деревянной сибирской церквушке. И местные крестьянки спели бы им величальные песни!
 
Вместо болдинской была бы байкальская осень. О Чингисхане, чей дух витает в Забайкалье, появилась бы поэма или изумительная проза, равная «Капитанской дочке», Пугачевскому бунту. Увидел бы другую Россию с настоящей тайгой и могучими реками, восхитившими когда–то Абрама Ганнибала. Императрица Елизавета Петровна подарила прадеду Михайловское. А гениальный правнук протянул бы волшебную нить поэзии от старинной русской усадьбы к азиатской крепости, которую строил инженер Ганнибал на острове Саган–Арал. Перевалочный пункт на водном пути по Селенге – от Монголии и Китая к Посольску на Байкале. До сих пор недалеко от Селенгинска сохранились следы этой крепости.
 
Несколько раз принимался Пушкин за историю прадеда. Начал роман – «Арап Петра Великого». Маленького мальчика, сына эфиопского князя, дипломаты выкупили в Турции и привезли в подарок Петру 1. Он полюбился царю и повсюду сопровождал его. Пушкин в своих автобиографических записках приводит смешной случай. Однажды во время прогулки Абрам отлучился по нужде и вдруг испуганно закричал:
– Государь, из меня кишка лезет!
Петр воротился и сказал:
– Это не кишка, а глиста! – и выдернул гельминта собственной рукой.
Для Петра, как и Чингисхана, не было предметов чистых и нечистых.
История Ганнибала Пушкиным не завершена, о его жизни в наших краях он, наверное, мало что знал.

6.
 
Весной на втором курсе Надя вышла за меня замуж, а летом, после учебной практики мы поехали в Краснодарский край к Петьке на заработки. Собирали урожай – помидоры, яблоки, затаривали в ящики и отгружали на станции в вагоны. Были на Черном море. Как здорово качаться на упругих соленых волнах, слушать шорох на песчаных отмелях, вглядываться в бездонную синеву, где резвятся дельфины и проплывают белые паруса, скрываясь за горизонтом. Ходили купаться и ночью. Это настоящая сказка. На мгновение охватывает страх, когда представишь под собой вечный мрак и пустоту, где ядовитый сероводород погубил жизнь. Плывешь по лунной дорожке, теплая вода серебром стекает с руки, а над головой, в черном небе – крупные и совсем близкие звезды. Чувствуешь себя унесенной с Земли песчинкой – спокойной и одинокой – на границе моря и космоса, двух вечных таинственных миров.

Перед отъездом в Москву выдали деньги и мы, группа студентов–геологов, решили посмотреть Крым. На лекциях о нем много и восторженно говорил старый профессор. Это область альпийской складчатости.  Совсем недавно - в геологическом летоисчислении  всего-то двадцать миллионов лет назад здесь было море, извергались подводные вулканы, кипела лава, вздымалось дно и превращалось в горные цепи. Всю мощь и фантазию этого изумительного уголка увидели собственными глазами! Облазили восточное и южное побережье, поднялись на Ай–Петри. Палатки разбили восточнее Судака, поближе к Кара–Дагу.
 
Максимиллиан Волошин метко сравнил Кара–Даг с готическим собором, с каменным пламенем – стены, встающие из сизой мглы: «…сказ о Кара–Даге не выцветить ни кистью на бумаге, не высловить на скудном языке». Академик А.П.Павлов, известный геолог, называл Кара–Даг мировой достопримечательностью. Вулканические породы застыли в самых невообразимых формах – на вершинах и склонах теснятся каменные леса, башенки, столбы и колокольни, силуэты согнувшихся в поклоне людей. Куда–то в глубину проваливаются реки. В толще известняков и мраморов – огромные подземные залы, украшенные сталактитами и сталагмитами, с пещерным жемчугом на дне черных холодных озер. С потолка по каменному кружеву медленно сочится и падает капель, отдаваясь звонким эхом в безмолвии пустоты.
 
На Кара–Даге спустились на сто тридцать метров в «Ухо Земли» – самый глубокий из известных здесь карстовых провалов. Петьке удалось найти изумительной красоты друзы горного хрусталя. У подножья горы Перчем, что значит – Лесистая, Кудрявая, Надя возле серных источников раскопала в юрских окаменелостях кораллы.
 
После маршрутов выкинули одежду, изодранную о жесткие колючки кустарников, и дырявые кеды. Обряжались на старых шумных базарах, где торгуют греки, осетины, армяне, грузины и другой разноязыкий люд. Среди сувенирного богатства выбрали связки ожерелий из раковин рапанов и изумительные обломки известняков–ракушечников. В их мелких углублениях – без всякого грунта растут круглые ершистые шарики кактусов – привезем домой, в Бурятию – удивить родителей.

Уходили подальше в безлюдные места. Осторожно скользили на крупных черных глыбах базальта. Поднялись по крутому склону к Генуэзской крепости, к главным воротам. Из прочного дерева, обитые толстым железом, они когда–то поднимались блоками вверх, а теперь широко распахнуты. Войти в крепость можно только по мостику через глубокий сухой ров. Это искусственно прорытое русло реки. Она стекала с горы Перчем и водопадом низвергалась вниз. В середине ХIХ века ров был наполнен водой, что видно на гравюре художника Бассоли. Трава вокруг выгорела. Одиноко стоящие карагач, древовидный можжевельник, реликтовая – с причудливо извивающимися ветвями судакская сосна, одичавший древовидный виноград – почти не дают тени. На тропе с каждым шагом поднимаются клубы пыли. По бесплодным склонам стелются длинные побеги каперсов. Сплошной ковер из белых и бледно–розовых цветов.

Толстые зубчатые стены, местами совсем развалившиеся башни, узкие бойницы, амбразуры, обращенные в сторону моря и к обрывистым скатам. Через них стреляли из пушек чугунными и каменными ядрами, пускали стрелы из луков и арбалетов. На стенах хорошо сохранились кресты и отверстия с остатками керамических водопроводных труб. Узкие крутые лесенки ведут в мрачные глубокие подвалы. Темницы или хранилища? Две огромные выдолбленные в камне чаши – уж это точно бассейны для сбора влаги. Жаль тех, кто в крепости, окруженный врагом, умирал от жажды. Лицо Нади было задумчивым и грустным. Переполняло чувство быстротечности жизни как надпись на кольце царя Соломона: «Все проходит. И это пройдет.» Чтобы погрузиться в прошлое, нужна тишина, одиночество – говорил Грибоедов, бродивший когда–то в развалинах этой крепости.
 
Древние поселения возникли в Судаке в III – IV веках до новой эры. Естественно, что генуэзцы в ХIV веке воздвигли крепость не на новом месте, они перестраивали и достраивали сооружения Х века. В 1223 году войска Чингисхана захватили Крым и Судак – Солдайю. Монголы отвели реку, и жители, оставшись без воды, сдались. Ненадолго задержавшись, завоеватели разрешили городу богатеть торговлей, и снова вернулись через шестнадцать лет. В крепости оставили гарнизон. Теперь уже Крым стал улусом Золотой Орды. Позже хан пожаловал его генуэзцам. Важный торговый и стратегический город повидал после монголов турок, венецианцев, греков – на морских судах и боевых конях. Вся история записана в каменной кладке.

Мы вылезли через амбразуру южной стены. Далеко внизу покачивалось море, блестел пляж и Судак, белый город в лучах солнца. Я, примостившись на камне, спросил:
– Ты кто?
Надя удивилась:
– А ты не знаешь? Вопрос несколько странноват!
Я опомнился и смутился:
– Извини, Надь, у нас так принято. Считается, что каждый человек должен знать историю рода до восьмого колена. Я имел в виду именно это. Ты коренная сибирячка?
Надя засмеялась:
– Нет, и такой длины родословную я не знаю. В Сибири мы недавно – папу перевели из Рязани на авиазавод. Он конструктор, но два года назад умер.
– Прости, Надя, я не знал.
– Мама – учительница, но после папы сильно сдала. Есть младший брат Ленька, мечтает учиться в Москве, в авиационном. В школе большой шалопай. А кто ты, Бабай?
– Я? Я – потомок Чингисхана, только очень дальний. Гоа Марал – Прекрасная Лань и Буртэ Чинно – Бурый Волк – двадцать второе колено Чингисхана и, возможно, мое пятидесятое. Наш родовой тотем – тоже волк. Каждый двухсотый человек на Земле считается потомком Чингисхана.
– Неужели? Так может и я? – засмеялась Надя и лукаво заглянула мне в лицо.
– Кто знает? Монголы завоевали почти всю Евразию. «Год пути во все стороны», – говорил Чингисхан, имея в виду империю при своей жизни. А браки? Жен у монголов – несколько и разных национальностей, каждая хороша по–своему. У Чингисхана по одним источникам пятьсот, по другим – сорок тысяч жен и наложниц. Я думаю, что это вымысел. К чему столько? Но можно посчитать поколения от первой трети ХII века до уничтожения Золотой Орды. Крымский хан Менгли–Гирей в 1502 году приказал ей долго жить. Знаешь, писатель Бараев, обратил внимание на занятный эпизод у Гарсиа Маркеса: Аурелиано Второй «…показал детям всадника, в котором, несмотря на экзотические одежды, было что–то родное, и, как следует рассмотрев картинку, пришёл к выводу, что это портрет полковника Аурелиано Буэндии. Дал поглядеть Фернанде, и она тоже нашла сходство не только с полковником, но и со всеми членами семьи Буэндиа, хотя в действительности это был монгольский воин». Вот куда – в Южную Америку залетели гены!
 
Мы помолчали. Я осторожно расправил примятую ногой свечку заячьей капусты и сказал:
– А что касается тебя – почему бы и нет? К тому же никто не знает – как выглядел Чингисхан. Возможно, из нас двоих ты больше похожа на него. Среди потомков кого только нет – славяне, кавказцы, персияне, индусы, индонезийцы, не говоря об азиатах. Батыю, внуку Чингисхана от сына Джучи, в Рязани, наверное, приглянулись русские красавицы. Монах Рубрук говорит о его двадцати шести женах в Орде, и «у каждой имеется по большому дому на колесах, не считая других маленьких повозок. Они служат как бы комнатами, в которых живут девушки».
– Лаврентьевскую летопись мы учили в школе, – задумчиво произнесла Надя. – Там сказано, что в 1237 году пришли из восточных стран татары и сожгли город. Почти всех убили и только некоторых увели в плен.
– Вот видишь, может, из твоих дальних предков кто–то уцелел? Хочешь, открою секрет?
Я наклонился к Надиному уху и загадочно прошептал:
– В ставке Батыя в одной из самых красивых повозок, нет – в «большом доме», жила твоя прародительница, как две капли воды похожая на тебя!
– А я не хочу быть потомком Чингисхана даже в пятидесятом, сотом колене! Как можно было убивать детей, меряя рост по тележному колесу, сколько девушек погибло, бросаясь с крепостных стен! Вспомни, Баир (она назвала меня непривычно, по имени), повсюду, где прошли монголы, остались пепелища, смерть! Ты, конечно, тут ни причем, но скажи – к чему такое изуверство?
 
В Надиных глазах прыгали синие искры осуждения и гнева. Мы поссоримся из–за моей дурацкой шутки? И я, ругая себя последними словами, зарядил длинный маловразумительнй монолог:
– Я полностью с тобой согласен. Жестокости нет оправдания. Но думаю, что в основе мировых трагедий лежат сумасшедшие идеи. Если они в голове не ординарного человека, то вот он – очаг пандемии – как чумы, холеры. Безумствуют семья, окружение, страна и даже целый мир. Далеко ходить не надо. Наполеон, Гитлер, Маркс, Сталин. А Чингисхан был гением. Свод законов – Яса, Ясун предполагал мировую империю справедливости, равенство для всех – независимо от рода–племени. Чем не христианская или коммунистическая идеология? Не удивительно, ведь в Монголии тогда среди шаманистов, мусульман и буддистов были православные храмы и христиане–несторианцы. Вполне естественно, что к монголам пачками примыкали завоеванные народы разных конфессий. Только ли из-за страха?

Многословие меня пугало, но я храбро продолжил:
– Ну а твою Рязань можно было спасти. Если бы не гордыня вашего князя. Какое сопротивление? Безрассудство в чистом виде! В монгольской мясорубке перемолоты сотни таких Рязаней! Батый требовал десятую часть имущества, и зря не приняли всерьез, не отдали. Конечно, героически звучит: «Когда нас не будет – все возьмете!» С чего бы князю за других решать – жить им или погибнуть? Дорого заплатили жители твоего города. Добро на тот свет не возьмешь, и стоило его защищать ценой жизни!

Надя молчала, я почувствовал отчуждение и добавил:
– Знаешь, в этой монгольской истории столько белых пятен! Терра инкогнита! Не хочешь нырнуть в средневековую историю своих рязанских предков?
Она удивленно вскинула брови и, улыбнувшись, подала мне руку. Солнце склонялось к горизонту, вода в море порозовела. В воздухе, слегка посвежевшем, разливался пряный запах лаванды. Мы медленно спускались по склону от крепости. В темноте чуть не прошли мимо лагеря, но заметили у кромки воды костер и приметный силуэт скалы, напоминающей голову лошади. Сонный Петька сказал:
– А я уж думал, вы заблудились, прямиком в Феодосию проскочили.
 
Спать не хотелось. Я поднял небольшую плоскую гальку и, размахнувшись, бросил в море. И тут случилось чудо – вода в месте падения, взметнувшиеся брызги вспыхнули разноцветными огнями! Мы растормошили ребят, смеялись, носились по берегу, швыряли пригоршни песка и камней, а сияние фосфоресцировало, сверкало, переливалось – это был редкий случай свечения моря мириадами микроорганизмов. Вдруг все погасло и погрузилось во тьму.
 
Надю продолжала волновать возможность родства с монголами. Помолчав и напряженно сдвинув стрелочки – брови, глядя в тлеющий костер, спросила:
– А почему распалась их империя?
– Уже поздно. В нескольких словах: Чингисхан твердо верил, что гибель и запустение не коснутся империи, пока будут жить по законам Ясы. Соблюдать их оказалось трудным делом. Военный дух потомков растлевала роскошь. Как устоять, когда богатства стекаются рекой, располагая к сибаритству и лени? Возможно, именно это предопределило закат золотого времени монголов.
 
Увлекшись, я не заметил, как Надя заснула, уютно прикорнув к моему плечу. Вопросы о Чингисхане долгое время сыпались как холодный осенний дождь, пока мы вместе не занялись поиском ответов. Они теперь здесь, в папке для Галины Гармаевны.


7.

В самые холода, когда на небе сияло созвездие Близнецов, родились наши двойняшки. Дежурный врач, взглянув на Надю, разметавшиеся светлые волосы, высоко поднял Жаргалку и засмеялся:
– Так, первый – Чингисхан. Смотри, мать, а то скажешь – подменили! – и через несколько минут:
– О, белобрысый! – о Витьке. – Поздравляю! Этот – весь в тебя!
Петька, – спасибо ему, откочевал куда–то к ребятам, а мы с пеленками, подгузниками, сосками и бутылочками заняли целый блок. На лекции вырывались по очереди – только бы не вылететь, только бы сдать сессию! Подвернулась и подработка – ночного дежурного по этажу. Здорово помогала Таня, приносила какую–то домашнюю еду, бегала в молочную кухню, переписывала конспекты. А мы, замотанные, не выспавшиеся, вместо признательности порой не замечали, считали – так и надо. Все удивлялись черно–белым отпрыскам и спрашивали – почему их так назвали. Я с важным видом отвечал:
– По настоящему – это Кастор и Поллукс, звезды в Близнецах. А Витька с Жаргалкой – в честь деда и прадеда.

Родители волновались, ждали лета и внуков. На практику мы распределились в Забайкалье, тогда еще работала моя поисковая партия. Шесть дней пути, орущие в вагонной духоте ребятишки и вконец измученная Надя. Ур–ра! Улан-Удэ. Выгребаем на перрон. Леньку я узнал сразу – светлые вихры над темными стрелочками – изломами бровей. За ним, смешно подпрыгивая на непривычных каблуках, худенькая, в желтом платье – Надина мама, Нина Ивановна. Торопливые объятья, слезы радости, поцелуи:
– Мама, это Баир, познакомься!
– Здравствуйте, можно Вас называть Боря? – полуулыбка застыла на губах.
Надин дом рядом с вокзалом – деревянный, в стиле пятидесятых эпохи социализма. На второй этаж ведет широкая с резными перилами лестница. Соседи усаживаются на ступенях, когда привозят кино, проводят собрания или доморощенные артисты устраивают концерт – в Новый год, на Седьмое ноября и Первое мая, Восьмое марта и чей–нибудь День рождения. Кухня общая, как и прочие службы. С торцов – открытые веранды, огражденные фигурными балясинами, где можно посидеть вечером с газетой или забить козла в домино. В общем, дом – коммуна, семья. Человек человеку друг, товарищ и почти родственник.
 
Нина Ивановна за несколько лет так и не привыкла к сибирской жизни. Ей не хватало мягкой туманной зимы, рязанских полей, открытого во все стороны пространства с дубовыми рощами на горизонте. Память оживляла неяркие среднерусские картины тихих рек, золотых созревающих хлебов, темных горбатых стогов на еще зеленеющих лугах. Первое плавание по Байкалу ее испугало. Руки похолодели, судорожно вцепившись в поручни на катере. Лучше смотреть на береговые склоны, чем в бездонную, в полтора километра холодную глубину. Какую потрясающую красоту создал бог на этой земле, но  принять ее дано не каждому, робкому – не под силу!
 
В начале сентября соседи позвали в тайгу за брусникой. Ноги по колено проваливались в моховую перину, тишина оглушила. Пугливо вздрагивала Нина Ивановна от легкого шороха – за каждым кедром, под лапами лиственниц чудился злобный, голодный медведь. Всю ночь не сомкнула глаз, сидя у костра и ожидая рассвета. Таежные дары – ягоды, орехи – с тех пор покупала только на рынке.
Удивляли привычки сибиряков. На кухне постоянно готовят мясо – пельмени, позы. Вкусно, но для здоровья полезнее каши. Хотелось настоящих рязанских яблок – ароматных, краснобоких – из своего сада, не китайских – они продаются на каждом углу. Подспудное, глубоко запрятанное желание – уехать, во что бы то ни стало – уехать домой, увидеть снова почерневший от старости бревенчатый дом, старую липу у крыльца. Ее посадил отец, когда родилась Нина.
 
Расстаться с Сибирью стало еще труднее. Во–первых, здесь могила мужа и некому будет навестить Виктора в родительский день. Во–вторых, Надя. Выйдя за Баира – Бориса, она обязательно вернется сюда, любит Забайкалье и считает – нет лучше здешней природы. Может быть, Ленька, единственная надежда. Уедет учиться и останется в России. Тогда уж к нему. Тут тоже Россия, но она совсем другая – Сибирь. Надо родиться здесь или быть Надей, чтобы душой прикипеть к этой земле.
 
Всеобщая суета: накрывают стол, греют воду для купания, вещи – по всей комнате. Проснулись и заорали – один пискляво, другой – басом – проголодавшиеся мокрые  малявки. Ленька бегом опередил Надю, откинул с коляски полог:
– Мам, ты только погляди! Они разные! Один совсем бурят, толстые щеки, а другой – я, маленький, как на той фотке!
– О, боже! Да это же вылитый Ленька! Нет, нет, это Витя, да? Он останется у нас! И твоим родителям, Боря, будет легче с одним.
– А почему второй – Жаграл?
– Леня, он не второй, а первый, родился чуть раньше Витьки, и зовут его не Жаграл, а Жаргал, по–бурятски это значит Счастье. Мы с твоей сестрой решили – пусть у тебя будут племянники: один – Счастье и другой – Победитель – Виктор.
– Все–таки Женя ему подходит больше, – сухо заметила Надина мама, строгими учительскими глазами разглядывая внуков.

В Ленькину школьную тетрадку Надя расписала подробно – как кормить Витьку, сколько гулять, когда укладывать спать и еще много чего. Нина Ивановна успокаивала:
– Не волнуйся, Надюша, вас вырастили, и Витенька будет здоровым. Получите дипломы, вернетесь, не узнаете своих богатырей, – опустив глаза, добавила, – Боря, пусть твои родители с Женей приезжают к нам в гости, а следующим летом, может, и мы к ним на молочко и свежий воздух.

В дороге Жаргалка спал. Мы, не отрываясь, смотрели на низкие с кряжистыми соснами сопки, широкую, уже выгоревшую степь. Мимо промелькнули синие озера с белоснежной каймой соли по берегам. День жаркий, но легко и приятно – в окна автобуса врывается тугой ветер с горечью полыни и терпкостью богородской травы. Голубые в полоску шторки с хлопаньем бьются о стекла. Самый опасный участок – гора Убиенная: слева скальная стена, а справа крутой обрыв в пропасть. Водитель сбросил скорость, и мы еле ползем по узкому уступу. Здесь попал в аварию муж Галины Гармаевны. Я прижимаю крепче сонного Жаргалку. Сидящий за нами старик в черной мятой шляпе говорит:
– Здесь наши буряты бились с Чингисханом!
Он ошибается. Это местные легенды. После восьмого класса мы с ребятами провели тут все лето. Ничего не нашли от средневековых монголов. Встречались какие-то скелеты, русские монеты и обрывки кожи. Уже в десятом классе в руки попали исторические материалы и прояснили еще один миф.
 
Кровопролитное сражение действительно было, но в 1687–м году, и Чингисхан никакого отношения к нему иметь не мог, потому что умер четыреста шестьдесят лет назад до этого события. На Селенгинский острог напали конные отряды маньчжуров во главе с Очирой–Сайн–ханом. Защитников было всего триста человек – казаки, крестьяне, крещеные буряты. Осажденные стойко держались, но сил не хватало. Тогда ссыльный украинский гетман Демьян Многогрешный устроил смелую вылазку. Неожиданное нападение и отвага разметали врага. Монголы сняли осаду и направились к Верхнеудинску – Улан-Удэ.
 
В Селенгинске нас встречали всей родней. По старинному обычаю поднесли «белую пищу» – пиалы с молоком. Надю приняли как королеву, не знали – куда посадить и чем угодить. Она волновалась, мы поженились, не спросив согласия родителей, да еще чужая, какого рода – племени? Но домашние ничего необычного в нашем браке не нашли. Многие переселенцы, ссыльные, исследователи Сибири женились на местных и были счастливы. Селенгинской буряткой была жена декабриста Николая Бестужева. Сейчас их далекие потомки живут в Санкт–Петербурге.
 
По бурятским, доставшимся от монголов традициям, женщину оценивают, прежде всего, как мать. Самое большое несчастье – бездетность. Поэтому в такие семьи передают своих детей на воспитание. Иногда специально рожают по просьбе родственников. Чингисхан привез из стана врагов четырех мальчиков. Его мать Оэлун вырастила их в любви и заботе, как собственных сыновей. Не все ли равно – кто их биологические родители! Дикостью считается оскорбить, ударить ребенка, как и детям – ослушаться старших.
 
Почет и уважение женщине, имеющей детей. А невестка сразу произвела на свет двойню, да еще парней! Вот Баир – молодец, правильную жену выбрал! Теперь он Жаргал–Витя–баабай, отец Жаргала–Вити. Это солиднее, чем просто Баир! Нам поднесли вареную голову барана. Надя, вспомнив живую собаку академика Амосова, отшатнулась. К счастью, этого никто не заметил, а есть ее вовсе необязательно! Ритуал соблюден. Угощали саламатом на сливках, огромными, с блюдце – бурятскими позами. Наде подарили браслет – красные крупные кораллы оправлены в серебро. Сохранился он от прабабушки, ее свадебный подарок от семьи жениха, ювелирная работа старинного мастера. По верхнему и нижнему краям вьется затейливый национальный узор, мелкая старомонгольская вязь – пожелание счастья.

Сына передают с рук на руки, восхищаются, одобрительно причмокивают губами – какой серьезный, глаза умные – большим человеком будет! Люди идут и идут с поздравлениями и подарками. Пьют за здоровье, сбрызнув несколько капель на пол – дань бурхану, садятся за праздничный стол. Без приглашения всякий может угощаться, прежде за нарушение этого закона Яса Чингисхана грозила хозяевам смертью. Теперь это повседневный обычай.
 
Для «большого» человека все готово – одежда, новая коляска – старую мы оставили Витьке, деревянная кроватка. Мама окуривает ее душистыми травами, в изголовье пристраивает игрушечного волчонка – пусть родовой тотем защищает внука. Бабушка Сэсэг просит назвать Жаргалку вторым именем – Грязнуля или Вонючка, чтобы отпугнуть злых духов, но Надя не соглашается. Счастливый дед – как же, один из внуков носит имя его отца! – не может заснуть, сидя на крылечке, покуривает трубочку.

Поздно вечером, проводив гостей и прибрав посуду, мама с Надей сидят на кухне и тихо разговаривают. О Витьке – как он там, на кого похож, плохо, что братьев разделили. Нине Ивановне будет трудно, но Ленька большой, поможет. Мясо, молоко, картошку – все, что нужно, привезут из Селенгинска. Путь до города – два–три часа, не больше. Придвинувшись к невестке, мама застенчиво спрашивает:
– Надя, у Жаргалки темное пятно на ягодице, а есть ли такое же у Вити?
- Да, с левой стороны.
– Знаешь, Баир у нас второй, а первым был тоже мальчик. Он рано умер. Местный лама поставил слева на ягодицу чернильную печать со словами: «Иди и возвращайся». Вскоре родился Баир, с синим пятном на том же месте.
Надя улыбнулась, она знала, что у детей с азиатской кровью почти всегда бывает темная отметина на попе. Пусть свекровь верит в чудеса.

Две осени, две зимы ребятишки жили у родителей. Летом мы приезжали на практику, а после защиты дипломных вернулись совсем. Брали мальчишек в поле. Там их было не различить. Оба загорелые, с грязными мордашками и задубелыми пятками, целый день носились на воле под присмотром поварихи тети Маши. Жаргалка спокойнее, рассудительнее, постоянно пытался ей помогать – принеси то, подай это. Сидя у костра и потягивая из алюминиевой кружки кисель, вдруг изрекал:
– Тетя Маша, а человек – это трубочка с двумя концами? В один – вливается, а из другого – выливается!
Выливалось из него все как положено и когда надо. А Витькины штаны постоянно болтались на растяжках палатки, рядом – на солнышке, «загорал» в желтых «подсолнухах» его спальный мешок. Ну и шлепков зарабатывал больше. Иногда тетя Маша, тяжко вздыхая, говорила с укором:
– Не могу я больше с вашим белобрысым! Глаза мои на него не глядят! Обед сегодня пришлось два раза варить. Целую пачку соли в котел высыпал, пока по воду ходила. Сажайте к себе в рюкзак, да несите – куда хотите!
А рано утром после Витькиных поцелуев и обнимушек они весело топали к ручью умываться, и снова мир сиял всеми красками.
 
Родители не могли нарадоваться на Жаргалку. Обстоятельный, хозяйственный, по дому все знает и умеет. Ходит с бабушкой корову доить, гусей пасти, сыплет корм курочкам и подметает пол. С дедом рисуют луки и стрелы, мастерят кораблики, запускают воздушного змея. Учится коня запрягать. По–прежнему щеки видны из–за спины. Бабушка довольна – мужчина должен быть крепким и сильным, для этого надо много есть.

Нине Ивановне с Витькой пришлось несладко. Только отвернется – уже напроказничал. И каждый раз что–то новое, еще не бывалое. Притихнет где–то, бабушка кричит:
– Леня, ищи его скорей! Что он там творит?
Леня у Вити – первый друг, не то, что строгая бабушка. Внешнее сходство – как у близнецов с разницей в двенадцать лет. Работать оба не любят, лень не дает. По утрам перед школой «дядя» Леня долго изучает ногу, натягивая носок, сладко зевает. Стягивает носок, скручивает в жгут, бросок – точно на люстре под потолком! И «дядя» снова лезет под одеяло. Притопывая ногой и подскакивая на стуле, в тетрадке по алгебре рисует уравнение: «2 икс» делится на «икс» – катаной, мечом самурая! Когда система координат в контрольной превратилась в фашистскую свастику, был очень неприятный разговор с директором.

Нина Ивановна из школы ушла – не только по состоянию здоровья. Устала от нареканий учителей за Ленькины художества. Говорили – способный, но неуправляемый. Последней каплей был случай в трамвае. На «Здравствуйте, Нина Ивановна!» ответила: «Садитесь, начнем урок!» Соседка – это была она, улыбнулась и постаралась исчезнуть за спинами пассажиров. Рассеянность стала замечать и сама, как тут работать педагогом? Пенсии за мужа хватает. А Леньке нужен постоянный контроль, да и Наде помочь.

С Витькой в дом пришла большая радость. Нет времени подолгу смотреть в окно – на породистых собак и их хозяев, на детей – с постели подняли, а разбудить забыли, волокут в детский сад. Приятнее всего – кружащий, мерцающий в свете ночного фонаря снег или охапки сорванных осенних листьев. Теперь другие заботы – постирать, сварить, накормить, погулять и спать уложить строптивого внука.
– Витенька, всего одну ложечку! Скушай–ка кашку!
– Я не ем какашку! Она – невкусная!
Бабушка уговаривает, а то и прикрикнет – по старой привычке. Витя дождаться не может Леню – и когда же уроки в школе закончатся? А счастье – вот оно, пинком в дверь! Битва на деревянных мечах, борьба, казаки–разбойники. Разбойник старательно спрятал голову, сдернув одеяло, а казак с причитаниями – ну где же он, где,– долго шарит по комнате, аккуратно перешагивая через тощие, наполовину торчащие из–под кровати ноги.
 
Любимые книжки – про машины, танки, стрелялки. Еще внизу, от парадной, Нина Ивановна услышала громкий рев, перекрывший взволнованные голоса. Взлетев как на крыльях по лестнице, увидела голову Витьки – до самой шеи – в любимой вазе из чешского стекла! Бежит по коридору в круглом сверкающем шлеме. Орет, слезы рекой, воротник рубашки мокрый. Ленька, толпа соседей пытаются его поймать, а он машет руками, вырывается и дико вращает вытаращенными, увеличенными стеклом глазами. Инопланетянин!
 
Военный совет – что делать? Вызвать скорую! Края вазы смазать маслом! Ударить по стеклу – но там голова! Надо спешить – воздуха Витьке мало, и он уже тихо подвывает. Операцию по спасению взял в руки дядя Коля, сосед слева. Витьку поймали, подпихнули между затылком и стеклом поролон. Нос на передней стенке расплющился – теперь уж точно – пришелец! Крепко удерживая, чтобы не вертелся, из комнат несут горячие утюги и лед из холодильников, попеременно прикладывают к стеклу. Трещина! Ура! Отвалился кусок вазы, Витькина голова на воле! Коммуналка спасла рыдающего рыцаря!
 
Простуды случались часто, но Витька переносил их легко. У всякой была предыстория. Застали с босыми ногами на заснеженной веранде, проверял – обжигает ли снег. Сосульки – это леденцы, если их макнуть в сахар?
– Леня, Леня! Смотри, я – Чапай, плыву по реке! – услышал Ленька и выскочил на улицу.
Посреди двора с грудами потемневшего снега сидит в огромной луже с длинной палкой в руке. Пальтишко застегнуто на верхнюю пуговицу у подбородка и наброшено сверху как бурка. Вязаная шапка–петушок, «папаха», сдвинута набекрень.

Нине Ивановне похождения внука не внове. Он повторяет раннее Ленькино детство. И ей это приятно, она снова молодая мама. Грусть и одиночество вернулись, когда мы забрали ребятишек, а Леня окончил школу и уехал поступать в Москву, в авиационный институт. «Как отец», – он хотел конструировать, придумывать что–нибудь такое, отчего самолеты станут легче, изящнее, надежнее, а две буквы Ленькиной фамилии украсят их борта.
– Конечно, в Москву. Куда ж еще? Не поступлю, так женюсь. Вон, Надька нашла себе Бабайку, а я найду бабу Ягайку – самую черную, дочь вождя из Центральной Африки! – шутил, собирая рюкзак.

Леня дважды сдавал экзамены – не хватало баллов. Теперь свалился обязательный ЕГЭ, возраст за тридцать, перспектива стала туманной. Домой не вернулся, закрутила столичная жизнь. В спорткомплексе он тренер по стрельбе из лука. В Улан-Удэ старшеклассником получил разряд мастера спорта. Совсем отбился от дома. Последний раз звонил в начале лета и не из Москвы. Был где–то на сборах. Все прекрасно, все замечательно, лишь с деньгами «временный» напряг, но выкрутится. Спрашивал про племянников, особо – про любимчика Витьку. А что племянники? Витька – это сам Ленька, Жаргал – это я. Здоровенные, пахать на них можно. Такие же дружные, как раньше. Приедут в Селенгинск, а местные парни Витьке:
– Эй, мангыт белоглазый!
Жаргал, засучив рукава:
– Я – мангыт. Чего надо?
Во дворе у бабушки Нины – Жаргалке:
– Ты, налим!
Витька, вспыхнув порохом и размахивая кулаками:
– Я – налим, а ты иди, иди поближе, посмотрим, кто плавает быстрее!
Но характеры разные и интересы тоже. Вот только одна девчонка из класса нравится обоим.


8.

После окончания МГУ  мы искали     следы Чингисхана  в Забайкалье,   собирали крупицы  его жизни.    Вернувшись из экспедиций, рылись  в   архивах,  листали   страницы  рукописей средневековой истории монголов. В картонных  папках копились рисунки воинов, оружия, тонкие абрисные очертания  жен, детей и внуков.  Вскоре  выяснилось,  что    жизнь  Завоевателя  окутана плотной завесой тайны. Но тем интереснее.
   
     Летом  бродили    по местам, где  проносилась, вздымая пыль, монгольская конница.     По утренней прохладе бодро вышагиваем по каменистым  гулким дорогам,  оборачиваясь назад.   Вдруг   тянутся    вслед за нами     широкой живой рекой повозки, табуны лошадей и верблюдов, стада овец и коз, скачут монгольские воины.  В  Ононских степях,  на  родине Темуджина, сухой горячий воздух,  синее высокое небо.  До  горизонта  тянется  ковер  буйного разнотравья: солнечно-желтые лилии-красодневы, сиреневые горошки и бархатистые   оранжевые пуговки пижмы - девятильника. Ботаники пишут, что живет она триста лет, обладает  чудодейственными лекарственными свойствами и  в сильную жару сохраняет мясо от порчи.  Конечно,  монголы  знали это, собирая рядом  растущий дикий чеснок,  выкапывая  сладкие луковицы саранки.

По южным склонам   расстилается     сизый туман  остролистного   востреца и  степных  ковылей. В хороших местах поселился отец Чингисхана  Есугей!  Для тысячных табунов  достаточно корма, пастбища обширны и неистощимы. Двадцать разных видов растений поедает в течение  дня  монгольский конь, а здесь их – не перечесть!
   
Ставка непримиримого  врага монголов - меркитского хана Тохтоа-боко в наших, Селенгинских степях. Они суше боржигинских  ононских,  и  пастбища тут  беднее.  Меньше снега,  зато на голых сопках круглый год  пасутся  животные. Но в жаркое лето  трава   выгорает дотла, наступает  бескормица, и после    такой  засухи  меркитские  лошади,  не набравшие  жиру,    изнемогают       в   дальних зимних  переходах.

    Палатки ставили  у воды. Чуть свет парней уж нет в лагере. Витька с удочкой по колено в реке, а Жаргалка  внимательно разглядывает  береговые обрывы, ковыряет грунт    тонким  ножиком-складешком.  Под верхним слоем   откопал  угли кострищ,  костяной  наконечник  стрелы, зуб шерстистого носорога, нефритовые ножи и нуклеусы, от которых  их отщепили. Но эти предметы  из  палеолитических  стоянок  древнего человека.   Куда подевался  монгольский средневековый  быт?

    На сопках под густыми кронами  смолистых сосен буйно  полыхает  розово-сиреневый пожар   багульника.  С гранитных глыб, похожих на развалины древних крепостей, открывается  зеленый   простор с голубыми  окнами круглых озер.  Закрыл на миг глаза – и раскинулись  купола белых юрт:  вдали,  на возвышении – ханская ставка. В  центре – золотая  юрта-дворец  самого Чингисхана, по сторонам – жен и наложниц.   Вниз по склону  на расстоянии  двукратного полета камня, брошенного рукой мужчины,  разбросаны   низкие, темные юрты воинов.  Дымятся костры,  поднимается пар из котлов,  волнует и манит запах мяса.  Суетятся возле повозок и утвари  женщины  в  длинных  дэли из синего китайского шелка.   Пастух пригнал стадо овец к водопою.  Откормятся на лугах и пастбищах животные, отдохнут воины, и покатится дальше кочевая жизнь  со скрипом тележных колес, криками погонщиков, мычанием буйволов и  топотом лошадиных копыт. Кто–то из монголов останется на полях сражений, вернется через годы или поселится навсегда в неведомом краю, обзаведясь женой–чужестранкой.  И снова  обезлюдела степь.  Покой,  неподвижность. Гуляет   теплый  ветер,  и чуть шелестят сизые  ковыли,  скрипят ржавые  ножницы –    кузнечики  разрезают мускулистыми ножками   тишину  полуденной жары.

После летних путешествий   «монголы»   не унимались весь год.  Непрерывные сражения, битвы за право быть Чингисханом.  Достали из папки портрет, просили маму подтвердить, кто больше  на него похож.  Один орал, что хан был  синеглазый и рыжий, другой  доказывал – кареглазый и черноволосый. Надя  мудро разрешила  спор. Предложила шустрому   Витьке быть Темуджином, а рассудительному Жаргалке – Чингисханом. Можно меняться, да и кроме них много  воинственных полководцев - Мухали, Субэдэй, Джэбе,  Боорчу,  а среди врагов -  чем плох, например,  хорезмшах Мухаммед,  найманский Таян-хан или  меркит Тохтоо-Боко! Правда,  их всех  победили монголы. Но идея  братьям понравилась.

Вернувшись с  работы,  мы находили  в квартире  полный разгром. Кухня – в осаде!  Дверь снаружи на защелке,  забаррикадирована  одеялами, одеждой, в куче доверху – школьные ранцы, книги, полка для обуви. Там,  с едой, водой, но без туалета,    жалобно скулящий Жаргалка.  Витька зорко сторожит  и ждет отречения  от  титула Великого хана. Но тот пока не сдается:
    - Я, я – Чингисхан! Выпусти, презренный меркит! 
    Надя,  еле сдерживаясь от раздачи  «наград», устанавливает мир, и все принимаются за уборку.  У стены спальни  толсто свернутый пыльный  палас. Странно тяжелый. Витька истошно орет:
     - Не трогай! Там Бортэ, мы ее украли у Темуджина! 
    Уставшая ждать  освободителей,    в  душном коконе  сладко спит раскрасневшаяся от жары Наташка. Соседка, одноклассница.

    Ожесточенные бои не стихают во дворе. Даже зрители собираются на  скамейках под тополями. Все  соседние дома вдруг превратились в государства, и  в каждом – своя армия.  У нас, конечно, монголы. Во главе – Чингисхан -  Витька или Жаргалка.  Монголы, их восемь, -  чуть младше, старше и ровесники,  самые  приметные.  Цветные мамины халаты, запахнутые слева направо и подвязанные  длинными шелковыми шарфами, на головах -  шлемы-кастрюли с резинкой через ушки, черные чулочные маски с прорезями – для устрашения врагов!  В доме напротив – крестоносцы:  обувные коробки с отверстиями на лицах, белые кресты на груди.  В пятиэтажке справа базируется армия мусульман. Она самая многочисленная, но плохо организованная.  В сражениях постоянно меняются воины из-за больших «потерь».  Трусливо отступают, путаясь в  длинных темных халатах. На головах  развязываются   банные полотенца, падают в грязь. Дома за это попадает,  и  пока  они копаются со своей чалмой, монголы их  гонят до подъездов.

    С русской армией  бились всего один раз.  Эти ребята приходят  к нам редко, живут в дальней  общаге-малосемейке.  Одеты обычно, только  веревочками обвиты штанины до колен,  как  будто -  в лаптях, да рубахи навыпуск, подвязанные  бечевкой.    Осенью  монголы победили  и заключили с ними союз   против   ливонских рыцарей - крестоносцев.  Армии  под звуки боевого барабана с деревянными мечами, копьями, луками и стрелами сходятся на середине детской площадки. Начинается рукопашный  бой, надо громко кричать на своем языке и теснить  противника. Кто остался, за тем и победа.

    На школьной      краеведческой  олимпиаде   наших парней наградили  почетными грамотами. После сообщения  старшеклассника  о    завоеваниях Чингисхана  в Бурятии, они представили  инсценировку. Готовили втайне от всех с учительницей истории.   Нам прислали приглашение. В актовом зале полно учеников, учителей, родителей. В первом ряду сидят  директор, завуч,  какие-то важные тети, чиновницы от образования.

    По сцене плывет струг с казаками-первопроходцами, распевающими  «во славу царя и отечества».  Потом  увели  закованных  в цепи декабристов.  Их жены передают с рыданиями больших  запеленутых  пупсов родным и навсегда покидают  Петербург.  Встречи в остроге. Жены падают к ногам мужей и целуют их  кандалы.  Горестные  крики и объятия.  Наконец, объявили: «Страничка ХIII века. Чингисхан».  Занавес раздвигается.

    В центре   кресло, покрытое нашей желтой плюшевой портьерой.  С густой рыжей бородой из мочалки,   в красно-голубом атласном халате Нины Ивановны  восседает  – уж не Витька ли? - со сверкающим  мечом на коленях. На голове –    очень   знакомая     клочковато-лохматая  шапка до самых глаз;  Надя  в прошлую зиму  согревала в лисьем меху  котенка. Откуда они ее выкопали?  Крыша шатра-юрты -  мой большой зонт, с каждой спицы спускается  золотой елочный дождь.  На  вытертом  коврике из нашей  прихожей, подобрав под себя ноги, в зеленом Надином халате –  ну, конечно,  Жаргал!   С правой стороны  на полу   лук с колчаном – вместе с Ленькой   делали.

    Эти цветистые  домохозяйки-«монголы» - наши сыновья?!   Не могу удержаться, и камера трясется в   руках, душат приступы смеха. Пришлось включить диктофон. На золотом троне, конечно же – Чингисхан. Он  поднимает  тонкие руки вверх, и широкие бабушкины рукава скользят к подмышкам.  Высоким, завывающим голосом, закатив глаза и  глядя в зонт, он  обращается к высшим силам с молитвой:
 
     - «О, Небо мое синеющее! О, неиссякаемого благочестия,  Отец мой!
Не вашим ли промыслом я обязан державной властью над судьбами людей,
Раскинутых по необъятному простору земли разноязычных моих подданных!
Помоги мне Твоими щедротами изобиловать всеми богатствами молока и кумыса,    расселить их кочевья на зеленых ковровых лугах у студеных источников вод!
Жертвенно отдавших все свои силы на покорение народов мира богатырей,  сподвижников моих, приобщи к великой неистощимой радости жизни до конца их!

О, Синее Небо мое! Пусть никогда не дрогнет Твоя твердыня! Пусть учения многочисленных  бoгoв  сияют лучами солнца. Пусть приобщается к благу и счастью живущее  во всех четырех частях света!»

    Витька молитвенно складывает руки  перед грудью,  и это же  движение повторяет брат. Но кто же   все-таки  у ног Великого Завоевателя?  «Чингисхан»,  слегка наклоняясь к нему и сверкнув хитрым глазом,  продолжает речь:
    - «Ты был моим врагом и моим пленником. Стал  надежным другом  и помощником».

    Ясно, да  это же  Мухали!  Чингисхан  ценил его смелость, отвагу и верность. Мухали -  крупный полководец,  ему был пожалован титул го-вана, князя. «Он совершает карательные походы на восток и на запад,  устрашает и потрясает варваров и китайцев. Все важные дела решает лично и временно замещает Чингисхана.  Мухали -  красивой наружности, не желает сбривать макушки, как делают другие татары, только обвязывает голову платком, носит узкое платье и умеет говорить на языках различных стран», - так пишут о нем летописи  и   дипломаты того времени. 
    Тело   Жаргалки    туго  обтянуто  халатом, опоясано  свернутым повдоль  Надиным   палантином,    на  голове         деревенский – в мелкий цветочек    платок.   Бедный мой  «Мухали»,  он еле  дышит!  Тетя Маня в банный день!

    На заднем плане – бумажный макет лошади,  пробегают зайцы, подпрыгивают  косули, машут крыльями большие птицы.  Понятно, это событие происходит во время  облавной охоты.  А  трон не к месту  – лишний?   Хотя  у Великого хана есть носитель стула, то есть трона, тогда  все в порядке.
«Чингисхан»,  еще громче подвывая, обращается к «Мухали»:

    - «Ты, подобно огненному урагану, стремительно бросающийся на врага в часы боя,
мой опьяненный слон!
Ты, кто, руководя моими пышными пирами, никогда не расточает богатство, -
мое неиссякаемое сокровище!
Ты, в руках которого в часы боя никогда не дрогнет мое боевое знамя, -
мой могучий каменный столп!
Ты, кто во времена моих долгих отлучек стальной скрижалью своей держит в покорности мою Монгольскую Державу, -
мой несравненный Мухали, поведай мне что-нибудь!»

    Жаргалка- «Мухали»  на коленях  ползет к «Чингисхану».  Хр-р!  - оглушительный треск!     Надин халат не выдержал  испытания  славой!   Она сидит рядом, покрасневшая от  еле сдерживаемого смеха,  прижав  ладошку ко  рту.    «Неиссякаемое сокровище» «каменный столп» смущенно оглядывается по сторонам,  стягивает края    дыры, безуспешно  пытаясь закрыть голое  плечо,   и громко   басит:

    - «О,  мой Великий повелитель и посланник Синего Неба!
Ты, всех равно ублажающий, -
мой высокий Богочеловек!
Ты, рожденный для власти державной над всем родом человеческим, -
Ты, мгновенной искрой мысли своей легко разбирающийся в правде и лжи, -
мой высокий мудрец!
Ты, напитанный легендарной силой и могуществом, -
мой гордый белый лев!
Ты, обладатель беспримерным умением распоряжаться силой и талантом своими, -
мой могучий орел!
Ты, для славы рожденный, -
мой повелитель, божественный герой!
Подобно волнам глубокого океана, да будет величаво твое сознание и мысль!
Коварных и жестоких врагов своих суровыми мерами укрощай!
Снискивай уважение и любовь, верой и правдой тебе служащих!»


    Уф!  Пронесло! Нигде  не запнулся.   Как только они запомнили столько  документального текста!  Но,  похоже, что  одна птичка за Витькиным  золотым троном  - суфлер. Совсем не летает, бегает,  изредка поглядывая в зал.  Машет крыльями, и  в непочтительной    близости  ее клюв   наклоняется    к  самому уху -  то    «Чингисхана», то    «Мухали».

    «Опьяненный  слон»     еще   монотонно  бурчит, а   «гордого белого льва»  мордаха под съехавшей набок бородой расплывается в довольной улыбке.  Диалог закончен, они поднимают вверх  мечи и занавес закрывается.


9.

    В своей комнате парни повесили на стенку законы Ясы,– не все, а те, которые нравились Витьке. Жаргалка не сразу, чувствуя подвох, согласился их соблюдать. Этот кодекс монголов Чингисхан приказал вырезать на стальных досках. Но у нас, вкривь нацарапанный на школьном листочке, он болтался на длинной нитке прямо над письменным столом. И нам, родителям, здорово подпортил жизнь. Про ботинки с присохшей глиной, про черные руки и пятна на штанах они важно изрекали:
– Яса. Нет грязных и чистых вещей, все вещи чистые.
Таскали друг у друга конфеты и яблоки, приговаривая:
– Яса. Никто не вправе отказать другому в пище, можно есть, не спрашивая разрешения.
За самовольно взятую Витькой тетрадь Жаргалка, сердито пыхтя, требовал – как за лошадь, десять. Спор частенько переходил в потасовку. Надя потихоньку сняла и спрятала Ясу: пусть повзрослеют и, возможно, предстанет она тогда совсем в другом свете.
 
Остались в прошлом монгольские игры и карающие законы. Теперь сыновья мечтают о Москве. Тугодум Жаргал, конечно, гуманитарий, а Витя – технарь с умными и ловкими руками, как любимый московский дядя.
 
Кожаный зеленый портфель хранит старые фотографии, письма школьных и студенческих друзей. Среди них – пачка, перевязанная тонкой розовой ленточкой. Мои послания Наде из Байкальской экспедиции, куда не могли поехать вместе из–за малышей. Я, как сумасшедший, писал по три раза в день, точнее – в ночь. «В суровой тайге, в нашей жизни походной я начатых писем десятки ношу. У писем моих непростая дорога, присяду и сразу их все допишу…», - тосковали по любимым, сидя у догорающего костра. Почта уходила редко, и к отправлению накапливалась целая кипа. Там и нашелся затертый двойной листочек в клеточку – заповеди для «монголов» и их армии, воевавшей во дворе.
 
«ЯСА» – крупное заглавие обведено двойным фломастером – красным и синим. Какие мудрые законы и строгие запреты! Но сейчас, разыскивая Леньку, на память приходит один: «Кто возьмет товар и обанкротится, потом опять возьмет товар и опять обанкротится, потом опять возьмет товар и опять обанкротится, того предать смерти после третьего раза».
 
«Кто обанкротится…». Видать, обанкротился наш Леня. В первый раз, по Ясе – ненаказуемо. И не попросил помощи. Стесняется. Но заикнулся, значит, деньги  нужны. И где только нелегкая носит? Молчит телефон. В спорткомплексе с утра не был, – сказала бабулька на вахте, но уверяла – в Москве он. Придется пилить на квартиру – в даль окраинную, оставить записку в двери. Позвонить еще? Длинные гудки. А вдруг повезет – доберусь, и он тут как тут!

В метро, как всегда, толчея. Маму, когда приехала впервые в Москву, чуть не затоптали. Еле втянул на эскалатор. Она вертелась во все стороны, вежливо приговаривая:
– Пожалуйста, проходите! Проходите, пожалуйста!
Вмиг образовалась пробка. Люди натыкались друг на друга и чуть не падали. Сейчас в метро спокойней, но мало кто читает, мало улыбаются и разговаривают. Зато выглядят все замечательно – яркая одежда, дорогая обувь. У девушек распущенные волосы, они похожи на русалок или сказочных принцесс. Не успеешь оглянуться, у нас с Надей будут такие невестки. Одна уж точно – Наташа–Бортэ, но кто из двоих ее приведет?

Теплое вечернее марево. У выхода из метро колышется толпа. Навстречу, дико озираясь, летит парнишка, кажется, гастарбайтер. За ним двое в тяжелых берцах, в руке одного сверкнуло – лезвие? Остановить! Шаг наперерез. Но что это? Карман с деньгами липкий и теплый. Наклонилось и падает, падает небо! Туфли, ботинки, окна, крыши, полыхающая огнем «М» – в бешеной карусели. Издалека, сквозь взорвавшийся мозг:
– Хачик?
– Не–а. Чингисхан какой–то. Азия – косоглазия.
 
Наклонились лица. Открыть глаза! Тяжелые веки. Открыть! О боже! Какое счастье! Тонкие темные брови с крутым изломом посередине. Застывший мертвенный взгляд. «Ле…ня… как… ты… сам … Я… я… тебе…», – хочу сказать и улыбнуться неподвижными губами…