У деда в гостях

- А я говорю: не оставлю её одну!
- Да что с ней за месяц случится? Не маленькая уже, девятый класс закончила. Сколько можно с ней возиться, как с малым дитём? Нет, ты погляди, Лиза! Кого мы вырастили? Полы моешь сама, иголку в руках толком держать она не умеет, как борщи варить – боже упаси, к кастрюле не подойдёт, до шестого класса ты сама заплетала ей косы. Выйдет замуж - будешь к ней бегать, всю домашнюю работу делать? Только и умеет, что на диване сидеть, день и ночь книжки читать, телевизор совсем не отдыхает. Хорошо хоть в школе отличница. Была бы она мальчиком, я б её воспитал, как следует.
- Посмотрите на него: воспитатель нашёлся! Ты ведь не видел, как наша дочь росла. Постоянные твои командировки, сутками среди солдат в части. Ты даже к роддому без своих подчинённых не приходил. Жить без них не можешь! Больной на всю голову! Легко меня упрекать. Никакие доводы здесь не помогут. Пусть путёвки пропадают, но в квартире Инну без пригляда не оставлю!
   Инна лежала в своей спальне и тихо слушала, как спорили между собой её папа и мама. Раньше они отдыхали всегда порознь, а на этот раз Фёдор Кузьмич купил сразу две путёвки, но Елизавета Алексеевна нашла причину испортить ему настроение. Не дослушав до конца разговор родителей, Инна снова уснула. Подобного рода междусобойчики в их семье происходили часто: по поводу и без...
  В комнате светло. Утренние солнечные лучи изучали многотомную библиотеку, подсматривали за золотой рыбкой, одиноко плавающей в шикарном аквариуме, в невыключенном плеере девочки вполголоса страдал Расмус, его слушал пока лишь метрового роста толстый белый плюшевый мишка с жёлтыми круглыми глазами.
- Доченька, просыпайся,- Инна почувствовала прикосновение ласковых губ матери к своим щекам.- Есть новости для тебя.
  В дверях спальни появился Фёдор Кузьмич.
  Марусовы сами ещё молоды, им нет и сорока. Единственную дочку каждый из них любил на свой лад, выполняя каждую её прихоть. Фёдор Кузьмич - военный в звании майора, Елизавета Алексеевна – военврач, хирург. Парой они были на загляденье подходящей. В части их уважали.
- Вот какое дело, Инна,- Марусов взял дочку за руку и погладил по ладошке,- в деревню к дедушке поедешь, в Тумнаял, поживёшь там до осени, ближе познакомишься с моей малой родиной. Дед будет рад, да и нам спокойнее. Что скажешь?
  Инна согласно улыбнулась, прижалась к отцу, обняла его.

                *    *    *

...Самолётом до Казани, на такси до железнодорожного вокзала, электричкой до Волжска, ещё сорок километров на автобусе, три километра пешком – вот сколько нужно было преодолеть, чтобы достигнуть деревни, где жил дед. Тяжёлый чемодан оттянул Инне руки. Наконец, добрела. Вокруг Тумнаяла берёзовые рощи, орешники и ельники. Три оврага; в третьем из них девочка уже просто тащила свою ношу волоком. Последний километр шла тропинкой по полю, где росла высокая кукуруза. Листья её шуршали, цеплялись за платье. Высоко среди облаков пел жаворонок. Ему там было привольно и хорошо, этому крохотному певцу радости. Утопающие среди садов дома после городских высоток казались игрушечными.
  На символических воротах, потерявших своё предназначение, но не убранных, сидел голопузый мальчонка лет пяти. Увидев Инну, быстро слетел на землю и, протянув руку, приосанился, одёрнув коротенькую рубашонку:
- Дашь денежку, пущу тебя в деревню!
- Как это? За что тебе платить? Ты кто такой?- сделала удивлённое лицо Инна.
- Я Валик, ворота стерегу.
- Какой валик? Из машины?
- Не-а! Меня так зовут – Валик.
- Понятно! На тогда апельсин,- Инна достала из сумочки, висящей через плечо жёлтый фрукт.- Тоже мне – сторож! А почему по кукурузе бродит телёнок и гуси, вон, целое стадо?
- Пусть! Они тоже есть хотят,- быстро счищая шкурку, мальчик вгрызался в сочную мякоть.
  У ближнего дома играли дети постарше. С одной стороны цепочкой, держась за руки, стояло пять девчонок, навстречу им в другой шеренге были мальчики. Девочки начинали, мальчики отвечали. Слова игры были перемешаны: не поймёшь, где по-русски, где по-марийски:
- Кылим бамба?
- Настась рукава!
- На чьи бога?
- На кого?
- На Люся!
  Одна из девочек, видимо, Люся быстро срывается и бежит, пытается прорвать цепь мальчишек. Но силёнок не хватает. Значит, её присоединяют к себе, оставляют.
  У них тоже каникулы.
  Инна нашла дедов дом со старыми брёвнами, наличники окон которого были окрашены в белый цвет. Они были аккуратно привязаны верёвочками к вбитым гвоздям, чтобы ветер не мог ими хлопать. Под окном росла развесистая калина. Ягоды висели гроздьями, но были ещё зелёными.
  Девочка вошла во двор. Дверь в сени была прикрыта, а вместо замка в ушках торчал прутик. Значит, хозяина нет. «Войди, добрый человек!»
  Внутри дома Инне показалось, что ничего после её последнего приезда сюда вместе с отцом не изменилось. Всё было в точности так же, как тогда. Сняв с ног туфли, усталыми босыми ногами прошла в чулан. Она хотела пить, а там должен был стоять бачок с родниковой водой. В это время послышалось покашливание старого человека. Инна наблюдала через щёлку в занавеске за своим родным дедушкой. «Какой он у меня старенький совсем, плохо видит, судя по его движениям»,- сердечко девочки сжалось от жалости и нежности к нему. Не выдержала, выскочила и бросилась деду на шею. «Чу, кто здесь? Внученька приехала? Как ты догадалась навестить меня? А где Фёдор с Лизой?»
- Они, деда, укатили на Чёрное море, а я, как видишь, побуду с тобой.
- Ну-у, раз такое дело, тогда пойду ставить самовар,- улыбнулся старик.
- Дядя Кузьма!- позвала его с улицы женщина.
- Старик открыл створки окна и спросил:
- Чего ты хочешь, Насьтук?
- Воды тебе не надо принести?
- Да есть ещё с полведра. Зайди. Поздоровкайся с дочкой Фёдора!
- Правда?! Ой, здорово! Вечером забегу. Сейчас на ферму бегу – дневная дойка у нас.
- Соседка,- пояснил Кузьма Данилович.- После смерти твоей бабушки, царствие ей небесное, Насьтук меня опекает: полы помоет, одежонку, какую найдёт, перестирает. Я из пенсии помаленьку ей отдаю. А как иначе? За доброе дело не грех и заплатить. Сынок у неё – твой сверстник. Помнишь, чай? Толиком зовут. Маленькие вы с ним играли, неразлейвода были.
  Инна не ответила, лишь улыбнулась. Конечно, она помнила того белобрысого чубатого мальчика, который норовил полазить по деревьям, ловил пескарей, нащупывая их под камушками в речке, но не могла представить, каким он сейчас стал.

                *    *    *

  Работу надо уметь видеть, она всегда под ногами. В первые дни Инне много раз приходилось краснеть перед дедом Кузьмой: подметёт пол и сядет, ждёт дальнейших указаний; вытрет середину клеёнки на столе после обеда, а дед усмехнётся, пряча улыбку в усах, промолвит иносказательно: «Двор-то надо кругом обходить». Что означало: «Края тоже надо протереть». Ходила внучка к роднику в овраге с вёдрами на коромысле. Не могла донести до дому воду в целости, пока идёт: вёдра раскачиваются, вода выплёскивается. Плечи натирались, болели. Девочка – горожанка к сельскому труду не привыкла. Но упорства у неё хватало. Одолела эти мелкие проблемы. Иногда, правда, подумывала смыться обратно домой.
  Дед ложился спать рано, вставал с рассветом, успевал истопить печь, сварить кушать, перед уходом стада будил Инну доить козу.
  Однажды Кузьма запряг лошадь в телегу на конном дворе, стал собираться в ближний лесок: взял верёвку, топор, положил кусок хлеба в карман. Предложил внучке ехать с ним:
- Там я свалил два сухих дерева, надо забрать. Дрова будем заготовлять.
  День начинался ясный, обещал быть жарким. На спину лошади садились оводы. Эти кровососы не боялись даже вожжей.
  Инна повязала косынку на голову, светлые глаза блестели, словно умытые росой.
  На краю оврага было раздолье луговым цветам. Над ними летали пчёлы и разноцветные бабочки, собирая нектар.
  Оставив лошадь наверху, Инна с дедом спустились в овраг. Внизу прохладно из-за тенистых ветвей, журчал небольшой ручеёк, утекая, исчезая среди густого разнотравья. С поваленных двух деревьев требовалось сначала срубить сучья. Кузьма, хоть и стар - восьмой десяток всё-таки - а топор в его руках казался игрушкой. Обмотав ствол верёвками, они тянули его наверх. Оба устали. Один стар, другая мала для такого дела. Инна к тому же упала, оцарапала колено. Когда всё было уложено на телегу, дед вручил ей вожжи и сказал:
- Езжай потихоньку, а я тут ещё похожу, посмотрю, где можно будет скосить траву на сено для козы. Доедешь до дома, откроешь большие ворота - заезжай во двор. Дальше я сам сделаю, когда приду.
  Поехала. На полпути лошадь остановилась, дальше не хотела ехать. Распряглась. Хомут сполз на шею, дуга повалилась назад. Инна расстроилась, не знала, как быть. Мало того – откуда ни возьмись, появилась на небе чёрная туча. Подул ветер, у горизонта прогремел гром, и первые капли дождя упали в дорожную пыль, образуя тёмные дырки. Платье девочки моментально промокло насквозь. Грозы Инна испугалась, встала возле лошади и стала умолять её:
- Пойдём, миленькая, как-нибудь дошагай. Ну, пожалуйста. Ай! Мама-а-а! Умираю-у-у! Мамочка, спаси меня!
- Не умирай, ещё до пенсии далеко!- послышался мальчишеский голос.
  Инна вздрогнула и оглянулась: рядом стоял юноша. Откуда он взялся? И он был весь мокрый, но зато весёлый. Влажные соломенного цвета волосы превратились в кудри, голубая рубашка с короткими рукавами оттеняла серые глаза. Парень сочувственно посмотрел на девочку, быстро распряг и снова запряг лошадь, вожжи привязал к передку телеги, взялся за хвост уздечки и потянул за собой животное:
- Иди, Самолёт, вези уж!- приказал он. Повернулся и, увидев, что девочка просто потрясена случившимся, засмеялся:
- Что, Инна, попала в переплёт? Боженька тебя искупал, окрестил, теперь тебе надо другое имя придумать.
- Откуда тебе известно, как меня зовут?- удивилась та.
- Тоже мне – секрет. Да вся деревня только о тебе и говорит. Я сын Насьтук - Толя.
- Ты?- отступила назад Инна.- Так вырос?
- Поглядите на неё! Сама растёт, а я - как будто в квашне запертый. Ха-ха!
  Лошадь шла без понуканий. Дождь кончился. Снова выглянуло солнце и начало припекать. Воздух стал чист и прозрачен. Земля умылась, помолодела. Впереди встала радуга, тучки-проныры старались проскочить под этой яркой аркой. Толя засунул несколько согнутых пальцев в рот, засвистел: зазвучали птичьи трели, дуновение ветра, ухнул филин, чирикнул воробей. Ну и мастер! Потом Толя запел на всё поле:
                Орех под орешником
                Манит к себе клеста,
                Мышка под соломой
                Манит к себе кота,
                Земляничка на горном склоне
                Манит не только меня.


                *    *    *

  Толик, который теперь постоянно старался быть рядом - и дома успевал матери помогать, и к Инне на помощь прибегал. Всё время носил с собой фотоаппарат, беспрестанно выбирал неожиданные моменты, сюжеты. В кармане держал спичечный коробок, внутри которого носил крохотный ножик. За какой-либо прутик возьмётся, поднимет сучок - раз-раз, и фигурка! Или вручит Инне тот нож и скажет:
- Попробуй, сама сумей «увидеть» то, о чём подумала, и вырезай, фантазируй. В одной и той же коряге он видел одно, а Инна находила совсем иное изображение. Вместе им было интересно донельзя. Тем для разговоров находилось множество. За ягодами пойдут – весь урожай Толя отдавал ей, грибов наберут – домой не брал, им с дедом оставлял.
  В небольшой деревушке жизнь шла своим чередом – мерно, мирно и по старинке. У Кузьмы даже телевизора не было. Инна постепенно училась марийскому языку. Ей вдруг стало интересно узнавать о своих предках, присматриваться к обычаям, записывать пословицы и поговорки. Лето проходило для неё как по заведённому сценарию, но не надоедало.
  Много раз хотелось открыть бабушкин большой сундук. Дождавшись, когда дед Кузьма ушёл в магазин за речкой, она раскрыла манящий объект. Он был полон женской одежды, оставшейся от покойной бабушки Акулины Селиверстовны. Вышитые национальные марийские платья и фартуки, головные уборы - самотканые шарпаны и нашмаки, пояса с кисточками на концах, носовые платки с изображениями голубей, обвязанные крючком – всё, чем мог бы гордиться в музее отдел быта народа мари. На дне сундука в тяжёлом узле из платка лежали свадебные украшения из серебряных царских монет. Инна надела платье из домашнего холста с расшитыми плечами и нагрудными оберегами, нацепила, как ей заблагорассудилось (правил-то и очерёдности размещения предметов девочка просто не знала), монисто, бусы, браслеты. Встала перед потемневшим зеркалом столетнего трюмо, и тут возвратился дед. Охнул и сел без сил на деревянную кровать.
- Тебе плохо?- встревожено воскликнула Инна и бросилась к нему.
- Спаси, сохрани, помилуй и прости меня, Господи!- осенил Кузьма свою грудь крестом.- Я ведь подумал, что Акулина за мной пришла. Наверно, помру скоро. Недолго осталось по земле шаги класть... Ты так на неё похожа. Бабушка тебе и завещала всё это добро... А там, как сама распорядишься: выбросишь, продашь или сохранишь на память... Тебе, в городу-то, они, чай, без надобности... Ноне у вас другая в жизни путя... Боюсь – не застанет меня Фёдор... Смертную одёжу я приготовил. Деньги на похороны вон там, за иконой в божнице. Случись так со мной – не бойся, я тебя пугать не стану, тока защищать буду... Незримо, конечно... Устал я. Прилягу. Возьми в сумке вафли, тебе купил...
  Кузьма заплакал, затрясся весь, вспомнив жену, а может, перед расставанием с внучкой.

                *    *    *

  Дед умер во сне. Тумнаяльцы похоронили его на сельском погосте среди берёз и рябин. Остальные заботы взяли на себя Насьтук с сыном, устроили поминальный обряд. Козу Маняшу взяли домой. Неделю Инна жила у них. Позже на имя деда Кузьмы пришла телеграмма от Елизаветы Алексеевны: «Проводи Инну, пора возвращаться». До начала сентября оставалось совсем мало дней.
  Толик успел напечатать более ста снимков, отдал их Инне и ещё положил ей в чемодан литровую баночку с липовым мёдом, сказав: «Пей с ним чай лишь зимой, услышишь запах нашего Тумнаяла, вспомнишь деда и... меня. Пиши. Я тебе буду отвечать". В глазах юноши стояли невыплаканные слёзы, сквозь которые ему было трудно разглядеть Инну. Так и запомнилась она ему среди нежных стеблей дождя, с чувством первых ростков зарождающейся любви...
                1979 год, Отымбал.